Григорий Иванович появился в соседнем доме как-то совсем внезапно. Вообще-то там жила одинокая женщина Казимира Федоровна со своими дочерьми. Была она зубным врачом. Вернее, жила она в Москве, там же и работала, а в Бутово у нее была дача. А потом появился он. Я был совсем маленький и думал, что они поженились, однако никак не мог понять, как Казимира, высокая, красивая, всегда аккуратно одетая дама могла выйти замуж за маленького, лысенького, вечно одетого в замызганную черную телогрейку и валенки с калошами Григория Ивановича. Летом он, правда, одевался полегче, но всегда по-рабочему и сверху почему-то носил засаленный брезентовый фартук. На самом деле оказалось, что я думал неправильно. Домашние говорили, что Казимира никем новому соседу не приходится, что въехал он в дом по каким-то наследственным делам и «оттяпал» себе половину участка.
Дедушка новосела не любил и говорил, что тот нигде не работает и вообще он кулак и спекулянт. Бабушка же, напротив, может и для того, чтобы позлить мужа, соседа нахваливала, мол, и руки у него золотые, и дома полная чаша, и хозяйство завидное. Дед злился, скрипел зубами, но терпел. Бывало, если бабушка куда-то совсем ненадолго исчезала из поля его зрения, он спешил за калитку и, если, вдруг, заставал ее за разговором с ненавистным соседом, близко не подходил, чтобы не здороваться а от нашего забора звал домой – внуки не кормлены, каша пригорела, ну, или еще что важное, требующее ее присутствия. Та смиренно возвращалась домой по пути рассказывая о том, что Григорий Иванович объяснял ей как бороться с махровостью на смородине, фитофторой на помидорах или как привить яблоню и чем и когда лучше поливать огурцы в период вегетации. Дед горячился, потому что и сам книжки читать умел, знал многое и никак не хотел сознаваться в том, что его оппонент – практик и получается у того лучше.
Григорий Иванович был весьма незлоблив и общителен. Сам про себя все и рассказывал. Когда-то давно он работал в кузнечном цехе завода «Серп и молот», там же частично и оглох. Уволился по состоянию здоровья, хотя и был еще весьма крепок. Получив инвалидность, стал столярить. И это занятие у него неплохо получалось. Мог и стол сделать, и табурет, а если потребуется, то за изготовление шкафа мог взяться. Но, постепенно профессия сходила «на нет». Мебельные фабрики выпускали все больше продукции, да и из-за границы начали поступать новые образцы, отличавшиеся красотой и качеством. Так что простые деревянные изделия стали невостребованными. Поэтому все больше внимания Григорий Иванович стал уделять подсобному хозяйству. Несколько ульев, десяток кроликов, куры требовали постоянного ухода, да и сад с его яблонями, вишнями, кустами крыжовника и смородины отнимали немало сил и времени. За забором, на пустыре была посажена картошка, поэтому с раннего утра и до позднего вечера он был занят: строгал доски в сарае, рвал траву для кроликов, опрыскивал деревья дустом, да и мало ли забот при таком-то хозяйстве?
Через некоторое время в его доме появилась Клавдия Михайловна. Была она женщина крупная, основательная, сильная и к физическому труду привычная. Могла курицу зарубить, огород копать, ульи помочь на зиму в укрытие поставить. Каждый день на работу она не ходила и помногу занималась по дому и в саду.
Наступила осень и дедушка с бабушкой уехали в Москву на зимнюю квартиру, а я с родителями остался в доме, потому что пошел в школу, в первый класс. Ходить надо было далеко, на другой конец поселка. Учились мы во вторую смену. Уроки заканчивались, когда уже было темно. Возвращаясь после школы, я доходил до железнодорожной платформы, вставал на месте остановки первого вагона и ждал, когда в 18—04 прибудет электричка на которой приедет мама и мы вместе пойдем домой. Ждать иногда приходилось долго, но идти одному было страшно. Уличного освещения в нашем углу не было. Меня поджидали темные кусты вдоль дороги, мрачный притихший сад, черные оконные проемы дома. Когда я все же решался войти, то сначала обходил все комнаты и включал везде свет. Кошмары про пустой дом до сих пор с некоторой периодичностью посещают меня. Снится, что незнакомый страшный мужчина пытается открыть входную дверь, а я тщетно пытаюсь ему помешать, но слишком уж неравны силы.
Отец договорился с Григорием Ивановичем о том, что я буду заходить к ним после школы на час-другой. Клавдия Михайловна обычно что-то варила, или вязала, или шила. Хозяин тоже занимался каким-то своими взрослыми делами, а меня сажали на изрядно полинявший и местами протершийся диван и давали книжку про Братца Кролика. Если наступало время для еды, хозяйка кипятила воду и наливал чая мне и себе, в блюдечко накладывала варенье. Бывало, что и печеньем угощала, и конфетами. Хозяин же обычно довольствовался простым кипятком из большой алюминиевой кружки и ломтем черного хлеба. Про него у нас дома говорили, что очень уж жадноват. Как бы то ни было, чаем меня поили и вкусностями угощали. В начале седьмого приходила мама и забирала меня. Сколько это продолжалось уже и не помню: месяц, два? Впрочем, не важно.
Однажды сосед попросил отца помочь затащить что-то тяжелое на чердак. Вернулся родитель в некотором недоумении: «Представляете, у него наверху стоит два больших мешка с ключами от гардеробов, сервантов и еще ведро канифоли в углу… Спросил, зачем? Говорит, пусть будут».
Георгий Иванович и действительно был весьма хозяйственен и рачителен. У него ничего не пропадало и все, даже не очень нужное, шло в дело. Он одним из первых завел себе компост, складывал туда всю органику, начиная от пищевых отходов, до травы, ботвы, гнилых плодов и регулярно удобрял почву перегноем оттуда. Не брезговал и содержимое ассенизаторской машины, купленное недорого, под яблони вылить и прикопать. Соседи негодовали. Неправильно это! Использовать фекальные массы для удобрения никто себе не позволял. Да и вонь несколько дней стояла невыносимая. Сосед только улыбался добродушно: «Я же не под картошку выливаю, а то, что пахнет, так это натуральное». На продажу шло все: смородина, крыжовник, зелень, вишня. Летние яблони он вырубил. Только место занимают. Не хранятся. А реализовывать яблоки «в сезон» не выгодно. Антоновка же у него была потрясающая – крупная, чистая, ровная, сочная, зелено-золотистая. На рынок он ее возил с начала декабря и по март, когда у других яблоки или заканчивались или портились. Он свой урожай хранил в погребе в специальных фанерных термосах, которые сам же и изготавливал. Брались полосы фанеры и гнулись в цилиндры разных размеров. По месту делались донышки, меньшая емкость помещалась в большую, а пространство между ними заполнялось опилками. Внутрь аккуратно, через газетку укладывались яблоки и сверху конструкция закрывалась двойной крышкой.
Обильный урожай подразумевал осенний приход грызунов, поэтому в домах держали кошек. У Григория Ивановича тоже имелась и он ей очень гордился. Маленькая, тощая, с просвечивающимися ребрами черно-бело-рыжая помощница была настоящей крысоловкой и чуть ли не каждый день приносила хозяину добычу, оставляя ее на видном месте возле крыльца. Но была проблема. Кошка эта была вечно беременной, что хозяину совершенно не нравилось. Тогда Григорий Иванович, дабы оградить животное от посягательств сильного пола, наколол мелко стекло, смешал с мясным фаршем, скатал в шарики и, предварительно заперев любимицу на сутки в доме, разложил приманку на участке. Уже к вечеру она была съедена, а сосед радостно, с нескрываемым чувством удовлетворения, рассказывал окружающим о своей находчивости. Наш кот тоже умудрился нажраться вредных шариков и два дня прокорчившись от боли, уполз подыхать на природу. Мы с матерью ревели от жалости, и отец, как-то встретив соседа, мимоходом поинтересовался, зачем тот отравил нашего кота, а тот простодушно улыбаясь, удивился: «Как же я мог его отравить? У меня и яду-то нет… А-а-а, это тогда, когда со стеклом?…Так, что он по моему участку ходит?»
Я отучился, отслужил, поступил на работу и к соседу как-то не касался. Ну, есть он и есть. Иногда он проходил мимо нашей калитки в сторону станции со своей неизменной коричневой кожзаменителевой сумочкой с застежкой на молнии – значит на рынок поехал. По слухам, живность уже не держал, потому что тяжело, возраст, а яблоками до сих пор торговал.
Однажды, морозным утром, спеша на работу, я нагнал его на железнодорожной платформе. Поздоровались. Поговорили ни о чем. Я давно не видел его вблизи. А он нисколько не изменился – такой же веселый, румяный, ни единой морщинки. Зубов, похоже, тоже как не было, так и нет. Улыбается, громко разговаривает. Подошел поезд. Я помог ему втиснуться в набитый людьми тамбур, двери закрылись, едва не прищемив сзади куртку.
– Григорий Иванович, здравствуйте! – услышал я радостный тонкий женский голос. Его обладательницей оказалась миниатюрная старушка в пуховом коричневом платке, которую мы прижали к стене возле стоп-крана, когда входили.
– Ба! Валентина! Какими судьбами! – по интонации соседа я понял, что он тоже очень обрадовался этой встрече.
Было видно, что встретились двое старых знакомых и бесконечно счастливы видеть друг друга. Они наперебой задавали вопросы, что-то рассказывали, смеялись. Выходило очень громко. Мало того, что им приходилось перекрикивать шум поезда, но и сосед был глуховат. Народ в тамбуре, став невольным свидетелем бурной встречи, слегка посмеивался. До Царицино минут пятнадцать ехать. Вот уже люди начали разворачиваться, готовиться к выходу, а мои два голубка никак наговориться не могут. Ему надо выходить, но чувства его переполняют, ему хочется сделать для своей собеседницы что-то хорошее. Григорий Иванович слегка приоткрыл молнию на сумке, с трудом засунул внутрь руку, долго копался и уже перед самым выходом, наконец, нашел то, что нужно. Он достал совсем небольшое, чуть больше куриного яйца слегка кривенькое зеленое яблочко, обтер его о лоснящийся рукав телогрейки и протянул Валентине:
– На тебе гостинчик. Свое. Очень вкусное, – он вышел на платформу, двери закрылись, поезд тронулся, а пожилая женщина осталась стоять в опустевшем тамбуре, зажав в сморщенном кулачке так и не налившуюся антоновку. Она смотрела перед собой, «в никуда» и улыбалась.