Эльза сидела рядом с Герхардом, рассказывая то, что ей удалось узнать от Габриелы. Герман честно подслушивал. Во-первых, ему было интересно. Во-вторых, называя мальчика «женихом», девочка задевала какие-то струны в его душе, заставляя разобраться в ситуации. Как еще раздобыть информацию, Герман не знал, поэтому притаился за диваном, слушая беседу родителей, чего раньше не делал.
– Синдром Элерса – Данлоса 6, – задумчиво повторил за супругой мужчина. – И болевой синдром высокой интенсивности, потому что все делала через «не могу». Надо разобраться, как ей облегчить боли.
– Спроси коллег, чего проще, – улыбнулась жена.
Эльза видела и боль Габриелы, и «откат» 7 по возрасту, что опять же говорило об очень непростой жизни ребенка, но она верила в мужа. А прежними опекунами-садистами уже занимались полиция и психиатры. В школу, куда ходила девочка, полиция тоже наведалась и обнаружила там множественные нарушения.
В этот момент Герман не выдержал и подал голос.
– Папа, когда Рие кивает, у нее синкопе 8, – поделился своими наблюдениями мальчик.
– Да, надо посмотреть шею, – кивнул Герхард, жестом подзывая сына. – Ты как насчет того, что стал «женихом»?
– Ей это очень нужно, папа, – серьезно ответил Герман. – А не любить Габриелу невозможно. Пусть хоть мужем зовет, лишь бы жила.
В этой фразе было столько нежности, что Эльза внимательно взглянула на сына и опять чему-то улыбнулась.
– Значит, я покопаюсь в литературе и поспрашиваю коллег, – решил доктор Штиллер. – Пока не разберемся, как облегчить состояние Габриелы, обращаемся с ней, как с пятилетней – максимум ласки и заботы. И надо будет решить с кислородом… Утром отвезем девочку в больницу и будем искать.
– Главное – чтобы она не подумала о предательстве, – тихо произнесла женщина. – Она и так считает, что долго не проживет…
* * *
Проснулась я снова в больнице. Как это узнала? По запаху и писку рядом. Наверное, я опять умерла… Интересно, я все еще фрау Шмидт или теперь меня зовут иначе? Открыв глаза, увидела Германа. Он сидел рядом и гладил меня по голове. Значит, Штиллеров у меня не отняли. От этого стало тепло. Заметив, что мои глаза открылись, мой «жених» наклонился и поцеловал их – насколько это было возможно с маской.
– Напугала ты нас сегодня, котеночек, – сказал Герман. Очень ласково, между прочим. – Сейчас я папу позову, и будет обследование, а потом домой, да?
– Да, – прошептала я, ловя его руку. – А можно… чтобы ты был рядом?
Может быть, он и не хочет, а я его заставляю? Но мне это так нужно – просто нет слов как!
– Конечно, я буду рядом, ведь ты моя невеста.
Он произнес это слово так, как будто оно не понарошку, а на самом деле. От этого опять захотелось плакать.
– Я тебя люблю, – сказала я ему.
«Жених» только улыбнулся и ответил, что все будет хорошо. Я ему верю, потому что это Герман.
Чуть погодя из меня высосали кровь, а потом покормили и начали возить на рентген и в такое большое кольцо, в котором громко и страшно. Странно, но я как будто стала совсем маленькой. Наверное, это пройдет, хоть и не хотелось бы, чтобы проходило. Папа принес такой воротник специальный, надел мне на шею и велел не снимать, а то будет очень плохо. Но я же решила быть послушной? Так и сказала папочке, что я послушная, хотя кивать теперь не получается. Зато стало легче дышать, даже когда маску сняли, чтобы еще раз покормить. Меня Герман покормил, потому что я его котенок, он сам так говорит. Так тепло быть чьей-то…
Потом мы поехали домой. Герман сказал, что мы теперь будем вместе спать, потому что жених и невеста, но я догадалась почему. Если опекуны сильно били, то ночью могут быть кошмары, а каждый день просыпаться в больнице плохо – кому угодно надоест. А я не хочу, чтобы надоело маме и папе… И чтобы Герману надоело… Потому что я без него, наверное, уже не смогу. Как мало времени прошло, а он уже стал для меня дороже всего. Почему так? Я не знаю…