– Матушка, не вставайте, – Уля зачерпнула ковшиком теплую воду и поднесла ей.
Мать захворала в ночь с Лукова на Егорьев день: ходила с бабами на луг следить за ведьмами. Устилали те траву тонкой холстиной, ждали, когда напитается росой, бежали в коровник, чтобы скотину накрыть, болезнь привязать. Успеешь обернуться раньше нечисти – спасешь кормилицу. Нет – без молока останется семья. Вот и набегалась.
Варвара, охая, спустила ноги, нащупала конопляники, в начале мая в них было еще холодно, но обулась.
– Как же лежать, дочка? Егорий Вешний сегодня, сгубят коров ведьмы. Надо ворота посмотреть… Может, метки какие есть…
– Я выйду, матушка, осмотрю, чай, не первый год это делаю: увижу на воротах свежую нарезку ведьминскую – сразу наберу грязь у притолоки, замажу.
– Не вовремя отец на ярмарку с детишками уехал. Не справишься одна: надо и двор обмолить, и колодец, да на скотский водопой сбегать…
Ульянка заставила мать лечь.
– Управлюсь! Пораньше выйду – все сделаю.
Выглянула в окно. Солнце еще не проснулось. Над огородом стояла голубоватая дымка.
Сквозь матовость стекла мелькнули тени.
Поежилась и прошептала: «Что-то много ведьм стало. Говорила баушка, царство ей небесное: надо не ждать Иванову ночь, а к Малахитнице идти за помощью».
– Неча Хозяйку попусту беспокоить, – мать услыхала, насупилась. – Придет лихо – не примет. Крапивушкой оборонимся от напасти.
* * *
Суетный день выдался: с утра Ульянка обежала двор с иконой да свечой, бормоча молитву, обошла колодец, капнула туда воск. Нарвала крапивы – благо обильно растет по забору – охапками разложила на всех порогах. Изба наполнилась запахом травы, напившейся солнцем.
Осталось только на речку сбегать. Захватила золы – ребячьи портки заодно прополоскать.
Посмотрела Варвара вслед дочери, перекрестила: славная выросла, работящая, трудно без нее будет, коли скоро замуж выскочит.
Речушка Азовка недалече, за нижними огородами, протекает, только спуститься с косогора. Ульянка остановилась, полюбовалась сверкающей слюдяной поверхностью воды, заметила девок, бьющих белье, ускорила шаг.
Течение Азовки бойкое, грязь быстро сносит – можно встать где угодно. Далеко не пошла. Поприветствовала всех, стала белье мочить да золой натирать.
Между делом нарвала высокой крапивы, дружно она у воды поднялась, сок так и брызжет. Охапка получилась пышная. Руки пощипывало – говорят, полезно для здоровья.
Развернула платок, достала иконку и свечку – девки притихли. По спине Ули пробежал холодок: неужто ведьмы? Их среди обыкновенных женщин не распознать.
Между тем бабы и девки стали собираться. Уля поднесла ладонь козырьком к бровям, прищурилась: нижние юбки у всех были мокрые, прилипли к телу. К ужасу, увидала она очертания коротких хвостиков – ведьмочки совсем молодые, природные. А невольных, тех, кто черную силу при передаче получил, труднее распознать, явных примет нет.
Трясущимися руками зажгла свечку, подняла образ со святым угодником, забормотала молитву. Нечисть кинулась бежать, подхватив лоханки с неотжатым бельем.
«Плохо. Зло теперь затаят, что я их увидела, – расстроилась Ульянка. Воск мутными слезами капал на место спуска коров к реке. – Лишь бы матушка не узнала, огорчится».
* * *
Погода установилась ласковая. Весна обрамила все зеленью. Агатовые сосны размахивали широкими ветками приветливо, прогоняя легкий ветерок.
Сговорилась Ульянка встретиться со старшей сестрой. Она замужем за кузнецом, вот-вот ребеночка родит. Матушка напекла шанежек – пусть девки погуляют, молочка попьют да полакомятся, посидят да поболтают. Пока дел особых нет, до страды далеко.
Уля любила такие посидушки. Сестра – почти ровесница, да баба замужняя – рассказывала о своем житье-бытье, учила ее женским премудростям, парни-то засматриваются на Ульянку: рослая, чернобровая, с ровным румянцем, улыбчивая, руки сильные, грудь высокая.
Да ни они одни погулять вышли. Встретились знакомые девки с соседней улицы, разговорились с ними, посмеялись. Ушли те вскоре – налетели вместо них сороки, кружить стали и стрекотать, а Маланье плохо сделалось: живот скрутило, согнулась, а разогнуться не может. Побежала Ульянка за матерью. Вернулись, а Маланья ребенка скинула, лежит бледная, ни кровиночки в лице, зато кровища под ней! Руки-ноги раскинула, глаза неподвижно в небо смотрят. А сороки как пропали.
Страшно закричала мать. Стала волосы седые рвать, биться о землю.
Ей откликнулись и жутко захохотали ведьмы.
– Погубили! Будьте вы прокляты! – мать стояла на коленях, обхватив ноги Маланьи. Потом сняла фартук, завернула синего ребеночка, стала баюкать. Сладковато-приторно пахло кровью.
Ульяна закрыла глаза, подняла голову к небу, кулаки сжала. Что шептала она – неведомо, но лицо изменилось, посуровело. Улыбаться перестала – ямочки на щеках пропали.
* * *
Схоронили Маланью с дитем тихо. Почернел отец. Тронулась рассудком мать: завернет полено в платок и качает, внучка представляет. Дементий, вдовец, замолчал, спать перестал, в работу кинулся, стук-перестук по деревне всю ночь из кузни слышался.
Ульянка уверилась: надо идти к Хозяйке. Да родители против – боятся за нее: неизвестно, как поведет себя Малахитница. Своевольная она. Девок не шибко привечает, парней любит, им не отказывает.
Решила Уля повременить, пока мать в себя придет, да за ведьмами последить. Мысль запала ей: извести их самой.
Вспомнила рассказы баушки об особом говоре нечисти, словечках особенных. Стала прислушиваться, по улицам проходя. Через шесть изб услышала, что баба мужику своему говорит:
– Поди принеси одион лопату и другиан вил.
Видит через щель: несет муж ейный одну лопату и пару вил. Смекнула: по-ведьминскому говорит, а мужика подчинила, зельем привязала, как мертвяк ходит, и глаза неподвижные.
Пришла поздно вечером Ульяна к этому двору, покараулить. Выскочила кошка черная в полночь – ударила она ее по лапам ломиком, с собой прихваченным. Взвизгнула животина и назад под забор…
Днем опять вернулась Ульяна, постучала:
– Не займете ли соли?
А у бабы рука перевязана. Зыркнула красными угольями черных глаз. Соли не дала. Толкнула в грудь и захлопнула дверь.
Ульянка оглянулась, сорвала крапиву, свернула пучком, натерла ворота, чтобы соседку покорежило немного. Потом по этой метке стала этот двор обходить стороной, остерегаясь ведьмы.
* * *
Обдумывала Ульяна каждый день, как бы к Малахитнице сбегать, совета спросить да помощи попросить: портят деревню ведьмы, сильно вредят народу.
Вот давеча прибежала соседка, плачет, трясется: в сохе нож чужой, трогать боится, муж на рудник ушел. Пока отец Ульянки добежал, нож вытащил – а бабе и не под силу было бы – глядь, а вымя у коровы пустое, сморщенным мешочком висит, все молоко через соху вышло. Взвыла соседушка: детей восемь душ по двору бегает. Чем кормить?
Ульяна уже десять ворот в деревне пометила, где ведьмы живут. Да боялась, что не всех выявила.
Обратилась к батюшке, чтобы помог распознать их в день Светлого Христова Воскресения, когда дается им сила дьявольская, становятся они невидимыми и невесть зачем идут в церковь, становясь спиной к царским вратам, чтобы народ их не видел. И только священник, когда выходит с дарами, может ведьм заметить. Согласился батюшка, да забоялся потом с нечистью связываться. Смолчал, глаза спрятал, перекрестил Ульянку, но совет дал.
В день заговенья положила она кусочек творогу за щеку и спать легла, а в понедельник на первой неделе поста вытащила, пошла говеть и с собой его взяла. В день причастия Святых Тайн увидала, кто из говеющих в церкви женщин ведьмы, но выявила только невольных, которые дар передачей получили, а природные – творог почуяли и скрылись.
Насчитала Ульянка в деревне девять невольных ведьм да девять природных, которым пометила ворота, и решила: надо срочно к Хозяйке бежать, а то скоро вся деревня ведьминской станет.
А ей здесь жить, семью строить. Вон Еремей Галузин, кареглазый да ладный мастер, грозится сватов засылать. А она и не против. Ульяна потрогала атласную ленту и улыбнулась – Еремей подарил.
* * *
Говаривали, Хозяйку возле Азов-горы лучше искать, где схоронены разбойничьи сокровища. Они ей-то ни к чему – сберегает от лихих людей.
Ульянка ушла до рассвета, пока все спали. Взяла хлеба горбушку, а воду уж сыщет – в лесу ключей полно.
Заплутать не боялась: люд за кладом хаживал – протоптал тропу. По ней и пошла.
Когда солнце высоко встало, была она уже у Азовкиных слез, родника, села в тенек перекусить, внимательно на расщелины поглядывая: не мелькнет ли ящерка – предвестница Хозяйки горы? Заморилась, глаза напрягая, уснула. А проснулась – темно. Неужто ночь? Вскочила – ударилась головой. Пахло сыростью. Сердце захолонуло: пещера!
Засверкало мелкими искорками. Хозяйка или девка Азовка шалит? Ульяна вгляделась: к ней бесшумно кто-то приближался. Ахнула: зеленоглазка-красавица!
– С чем пожаловала, дочь Корзакова? – голос Малахитницы зажурчал, что хрустальный ручеек.
– Пособи от нечисти избавиться, Хозяюшка! – Ульянка робко поклонилась, но осмелела, заговорила бойко: – Ведьмы распоясались, житья от них нет.
– Веди ко мне Галузина, – от приказа сердце Ули сжалось. – Да не жалей. Ведьмак он. Ведьмы под ним пляшут.
Не успела Уля ответить – хвост ящерки мелькнул – сидит она уже возле ключа, любимого оплакивает, готовит в полюбовники Медной владычице, а верится в наговор с трудом.
* * *
Вернулась домой Ульяна сама не своя, как шла, не помнит: слезы глаза застилали, сердце узлом завязывалось, все об Еремее думала, больно люб ей мастер был.
Что делать? Деревню спасать или жизнь свою? Братья-сестры подрастают. Жалко их – сгубят ведьмы проклятые!
Надежда одна оставалась, тлел огонечек, что Еремей чист.
Кинулась опять к батюшке, только он один мог распознать. Согласился – вина на нем прежняя была. Нашел в деревне косточки ягненка, закопал под церковным порогом, чтобы ведьмак выйти не мог. Да, к счастью батюшки, не пришел в тот день мастер дел каменных в церковь.
Пришлось Ульяне самой за дело браться: бросила в кипящую воду камень и подкову – у кузнеца-вдовца взяла – вечером отнесла отвар к дому Галузиных, вылила под окно.
Утром узнала у баб, где корова болеет, пошла якобы в гости. Тут и Еремей пришел, измученный, с черными кругами под глазами – корчился всю ночь от отвара. Удивился, застав там любимую. Сказал, что пришел испорченную корову лечить.
«Пришел, значит, ведьмак он! Это точно, – загоревала Ульянка. – Не обманула Малахитница». Но Еремею виду не подала, разрешила проводить домой.
* * *
Смелой, но простодушной и слишком честной была Ульянка, где ей ведьмака провести.
Почуял он, что отваром медным от нее несет. А прощаться стали, за руки ее подержал, заметил ржавчину на пальцах.
Огорчился Еремей: больно нравилась ему эта голубоглазая высокая девица с широкими бедрами – хорошая мать получилась бы. Но проучить ее надо, чтобы не совала нос в чужие дела, не нарушала установленный им порядок в деревне.
Да и не делал он ничего плохого, просто хотел уважения и власти. Вот вылечил корову – слава пошла о нем: врачевать умеет, а то, что он сам порчу навел, – знать никому не надо.
* * *
В Иванову ночь, на 7 июля, ведьмы становятся особливо опасными, но не все об этом ведают. Разве все знать возможно? Вот и Ульянка не знала. Раньше баушка предупреждала, матушку учила, а та болеть головой стала в последнее время, все хозяйство на дочке, куда той за всем уследить. А надо было крапивой-защитницей запастись да уложить ее вместо старой под порог, под окна да развесить по углам и дома, и в сараях для животины.
Услыхала Ульяна возню в скотнике, страшно было, но пошла смотреть и обмерла: ведьмы вымя корове волосом обвязывают. Метнулась назад. Но успели они схватить девку за косу, втянули в сарай, стали скалиться и царапать ее корявыми ногтями, толкать от одной к другой, раскручивая, чтобы умом тронулась. Закружилась голова от знакомого запаха крови, споткнулась Ульянка о тележную ось – вспомнила, что ведьм ею бить нужно, приговаривая: «Раз!» Стала обороняться, ударять их, почти отбилась. Совершила ошибку:
– Раз! – крикнула, задев самую злую и бойкую ведьму по плечу.
– Два! – попала по голове.
А «два», по поверью, говорить нельзя! Начали ведьмы ломать Ульяну, силу почувствовали от ее промаха. Не смогла долго девка сопротивляться, раны болели, платье кровью пропиталось. Боль захолонула – упала, с жизнью прощается. Услышала только, как коровушка горько вздыхает и сеном хрустит.
В это время мимо проходил Еремей, отбил Ульянку, неживая она уже была – вернул ей душу, ухватив за тоненькую ниточку. Всю ночь обтирал отварами пахучими, лечебными, чтобы синяки сошли и раны затянулись.
Не знала она, что не случайно он на помощь пришел, схоронился за сараем, наблюдал за расправой. Не ожидал, что ведьмочки молодые в раж войдут, забивать насмерть будут – просил же попугать только девку.
Пока спала Ульянка от настоя сон-травы, наказал Еремей ведьмочек под утро: вынул глаза им – заставил по полю ходить – потом на место вставил, чтобы знали, кто за них куда смотрит и думает.
Вернулся в избу, достал новый настой, секретный, еще раз протер Улю. От ран оставались царапины. Окончательно и они затянулись, рубцов не осталось.
* * *
Ульянка поступок Еремея оценила: спас он ее, изломали бы ведьмы, не собрали бы косточки ей. Любимый сидел возле нее всю ночь. Утром проснулась целехонькая, ни одного синего пятна на теле, ни царапинки. А в душе – трещина.
– Спасибо тебе, Еремеюшка! Матушка бы испугалась, не в себе она после смерти Маланьи. Хочу я тебя отблагодарить… Видела я давеча Полоза, проследила за ним…
Сверкнули глаза у красавца Еремея: путь Полоза вел к золоту, а желтый металл – к власти. Молодец, Ульянка! Хорошая подруга будет, умная и смелая, верная…
– Покажешь дорогу? – ласково и вкрадчиво прошептал Еремей, проведя внешней стороной ладони по контуру лица девушки. Подивился нежной коже, черным шелковым бровям. Затрепетали ресницы, раскрылись губы… Не удержался парень, поцеловал Ульянку.
Вспыхнула девка, отпрянула, а в животе что-то заколотилось, застонало.
– Прости, Ульяна. Люба ты мне. Найдем лежбище Полоза – сватов пришлю…
Тянуть не стали – пошли. Думал Еремей, что Ульянка замуж торопится, да прогадал: повела она его к Азов-горе, не к Полозу. Плакало все внутри у нее, сердце холодным комочком свернулось, в замочек превратилось, а ключик выбросила, чтобы соблазна не было на попятную пойти.
Пришли к роднику, где в прошлый раз она сидела, Хозяйку ожидаючи. Попили воды ключевой, вкусной, через многие камни пробежавшей, на них всю грязь сбросившей. Была она такой холодной, что зубы заломило, закружилась голова, в глазах потемнело.
Очнулись в пещере. Привыкли к темноте – увидали ящерку с глазками изумрудными. Неподвижно сидела она, наблюдая за молодой парой. А те боялись пошевелиться.
– А где Полоз? – прошептал помертвелыми губами Еремей.
Ящерка спрыгнула за камень, обернулась девой красоты неописуемой.
У Еремея дух-то и захватило. А в глазах Ульянки слезинки сверкнули, скатились по румяным щекам, камешками хризолита упали.
– Мастер Галузин, признаешь меня? – Малахитница улыбнулась кончиками губ, острым язычком облизнулась.
– Да, Хозяйка! – подобострастно воскликнул Еремей, подавшись к ней.
– Пойдешь ко мне в услужение? Покажу, где Полоз обитает. Золото обретешь. Но Ульянку потеряешь.
* * *
Онемел от такого предложения Галузин, забыл и про ведьм своих, и про Ульянку. Золото давало такую власть, о которой он и мечтать не мог.
Кивнул он и бросился на колени перед Хозяйкой горы, руку ей поцеловал. А та снисходительно погладила его по черным волосам, холодно посмотрела на девку, и было в этом взгляде то ли презрение, то ли превосходство.
Больше Ульянка ничего не помнит. Очнулась возле деревни. У околицы толпились ведьмы, зло крутя черными глазищами, – ждали ее.
Было не страшно, вязкое равнодушие охватило девушку.
Победно прокукарекал первый петух – ведьмы кинулись врассыпную.
Как мертвая шла к дому Ульянка, запоздало думая: «Кто ж теперь держать ведьм будет? Обхитрила меня Малахитница: увидела красавца, про помощь-то и забыла. Судьба, видно, мне самой с нечистой силой бороться».
* * *
Приближалось 12 августа, День Силы-святителя. Такая возможность напоить ведьм молоком, чтобы они пообмирали! А если уж оцепенеют они, то их уже ничем не пробудить. Но баушка-покойница предупреждала, что умирать они будут страшнее страшного: и земля будет трястись, и звери выть, и вороны со всей округи слетятся, и в избах все перевернется, а некоторые рухнут.
Надо решать: можно ведьм погубить, а можно просто проучить, прижечь пятки соломой, после этого они на молоко глядеть не будут, а уж коров доить им и не захочется…
Долго думала Ульянка, посоветоваться ей не с кем: отец на рудник уехал, будет не скоро, матушка не в счет. Батюшка пугливый больно. С подругами остерегалась откровенничать: вдруг среди них молодые ведьмочки? Решила только попугать ведьм, потому что на их место другие придут, этих хоть знает уже.
Уложила всех спать Ульянка, разбудила старшего из братьев:
– Иванушка, помощь твоя нужна! Ты большой уже.
Мальчик сверкнул глазами: «Да, я уже взрослый!»
– Ведьм не забоишься? – заговорщически спросила Уля.
– Я? Да ты что? – обиделся Ванечка, пригладил волосенки, чтобы солиднее выглядеть.
– Тогда слушай, что делать нужно, – стала жарко шептать ему о задумке.
Мальчик испуганно округлил глаза и сжал кулачки.
К ночи сели в засаду, поставив в сарай посудины, на парной запах прокрались ведьмы, стали жадно молоко пить.
Ульянка накинула палку с гвоздями на тени ведьм, прижала плотно, а Иван прибил гвоздями. Стали рваться ведьмы, да тени их не пускали. От злости стали они молоко жадно допивать да извиваться, а Ульянка с Иваном им пятки жгут соломенными пучками…
Обессилили ведьмы, взмолились. От молока воротятся. Отпустили их, обороняясь осиновыми кольями…
* * *
С этой ночи перестало у коров молоко пропадать, все вздохнули с облегчением: будут детишки сыты да творог на продажу пойдет, какая-никакая денежка лишняя останется, обувку к зиме купить можно.
Вроде успокоилась Ульянка. Ведьмы досаждать перестали. Получается – не обманула Малахитница, помогла.