Всяк купец свой товар хвалит.
Получив корону Испании, Жозеф Бонапарт с подачи своего брата Наполеона передает неаполитанский трон зятю, Иоахиму Мюрату, который восходит на престол 1 августа 1808 года.
В 1812 году на Сицилии вспыхивает восстание из-за подоходного налога, установленного Фердинандом IV. Сицилийский парламент провозглашает конституцию, составленную по образцу английской, которая фактически лишает власти короля Бурбонов, предусматривает отмену феодальной системы и реформу государственного аппарата. Ее цель состоит в том, чтобы модернизировать социальную систему, а также упрочить взаимоотношения с англичанами, заинтересованными в сохранении независимости острова.
В том же году Наполеон начинает печально знаменитую Русскую кампанию. После разгрома под Лейпцигом (19 октября 1813 года) Мюрат объединяется с Австрией в надежде спасти свой трон. Он возобновляет союзничество с Наполеоном в 1815 году, но австрийцы разбивают его армию в битве при Толентино (2 мая 1815 года). Конвенция Казаланца (20 мая 1815 года) восстанавливает Фердинанда IV на неаполитанском троне, а в Палермо в качестве регента остается его сын Франческо.
8 декабря 1816 года росчерком пера монарх объединяет под одной короной Неаполитанское и Сицилийское Королевства и провозглашает себя Фердинандом I, Королем обеих Сицилий. Конституция 1812 года отменена. Остров фактически становится колонией и подвергается жесткому налогообложению.
Шелк принадлежит не Палермо.
Шелк принадлежит Мессине.
Или, вернее, принадлежал.
От Мессинского пролива до равнины Катании крестьянские семьи разводили шелкопрядов в тени вековых тутовых деревьев, листьями которых кормили личинок. Занимались этой тяжелой и неблагодарной работой в основном женщины, получая за свой труд мизерную плату. Эти женщины были более свободными и независимыми, чем крестьянки, работающие в полях, или служанки в дворянских семьях. Они могли оставлять себе доход.
Тяжким трудом заработанные деньги они тратили на приданое или на покупку мебели для своего будущего дома.
И вдруг новость: на Дальнем Востоке шелка производят больше и по более низким ценам.
Так сюда начали поступать ткани из Англии: англичане закупали в своих колониях пряжу, а затем ткали у себя на родине или импортировали ткани с экзотическим рисунком. Все устали от полосок и пастельных тонов. После долгих войн с Наполеоном хотелось радости и мечты.
Экспорт из Сицилии в континентальную Италию постепенно сокращается, а затем прекращается вовсе. Шелковичные рощи приходят в запустение.
Начинается «китайское поветрие», увлечение всем китайским: мебель, фарфор, резная слоновая кость.
И, конечно, ткани.
Даже Бурбоны заразились этим, и король Фердинанд решил, что его охотничий домик – гарсоньер – будет «китайским дворцом».
У всех богачей есть, по крайней мере, одна комната, обитая шелком.
Все богачи одеваются в шелк.
Дверь открывается. Стекла больше не звенят, хорошо смазанные петли скользят бесшумно.
Рука ощупывает прилавок. Мраморная столешница на прилавке из красного дерева отполирована, как бархат. Взгляд задерживается на цветной плитке пола, затем скользит по ореховым шкафам с выгравированными на них названиями приправ. Запах свежего дерева и краски.
Иньяцио стоит в центре зала. Он один, но одиночество его не смущает.
Он мечтал об этом моменте два года, с тех пор как прежний хозяин, Винченцо Романо, согласился уступить ему этот магазин. Тогда боль от смерти Паоло была лишь едва затянувшимся шрамом.
Тогда тоже было лето.
– Что вы такое говорите? – в ответ на просьбу глаза Винченцо Романо, владельца домов на виа Матерассаи, округлились.
Иньяцио сидел за столом и смотрел на него снизу вверх.
Пригласив его в кабинет – теперь он приглашал людей, – он не предложил ему сесть. Заставил стоять, как просителя, испытывать неудобство. Винченцо Романо пришлось ждать, пока Иньяцио подписывал бумаги, много бумаг. Потому что дел у Флорио теперь много.
И лишь потом обратился с просьбой.
– Вы в своем уме? – Романо вцепился в край стола. – Ни за что! Не продам.
Иньяцио знал, что Романо любит деньги, и понимал, что тот так просто не уступит, поэтому запасся терпением. Он настаивал спокойно, но твердо. Терпение и уважение были его любимым оружием.
– Но и вы постарайтесь понять меня. Эти помещения нужно привести в порядок, отремонтировать. Вы же понимаете, торговый дом «Флорио» не может размещаться в лавке, где плесень на стенах и двери скрипят.
– И что? Если вы поможете покрасить стены и смазать двери…
– Дело не в этом. Дело в том, что двери, окна – всё надо менять, и пол в ужасном состоянии… Работы много, кое-что нужно делать срочно. Хорошо, если вам повезет и попадутся такие же добросовестные арендаторы, как мы, но все равно вам придется приводить помещение в порядок.
Винченцо Романо хотел отказать. Однако быстро передумал. Он знал, что Флорио прав.
Сомнение. Оно читается в растерянных глазах, в приоткрытых губах. Переломный момент. Нужно поднажать.
– У меня есть одно предложение, если вы согласитесь меня выслушать. Хороший компромисс для нас обоих.
– В смысле?
Только тогда Иньяцио жестом пригласил его сесть.
– Долгосрочная аренда.
– Прекрасно! Хозяин я, но все права у вас. Зачем мне недвижимость, если я ничего не смогу с ней сделать? – Романо тихо ругается: – Вместо собаки я получаю собачью морду.
– Подумайте хорошенько. При долгосрочной аренде вы, по крайней мере, формально остаетесь владельцем лавки. Я же на свои деньги займусь ремонтом. Но если вы не хотите, – Иньяцио развел руками, – воля ваша. Как и мы вольны съехать.
Иньяцио говорил твердо, решительно. Он умел скрывать свои страхи, ведь сейчас он явно рисковал. Отказ Романо вынудил бы искать новые помещения для лавки и складов в другом районе. Оставить место, где они с Паоло когда-то начинали.
С другой стороны, нельзя оставаться в лавке, где в конторе сырость и разбитые двери. Это не соответствует уровню торгового дома «Флорио».
Винченцо Романо зашел за арендной платой и получил неожиданное предложение. Он походил по комнате, а потом удивленно спросил:
– Завидуете Канцонери и Гули, потому что у них свои торговые ряды?
– По правде говоря, нет. Просто нам нужна уверенность. Вы же знаете, если ты что-то заработал пóтом и кровью, это должно быть твоим, чтобы никто не мог прийти и отнять. Я не собираюсь тратить деньги на то, что вы потом решите продать кому-то другому. Надеюсь, вы меня понимаете?
Он понимал.
– Я подумаю над вашим предложением, – сказал Романо, прощаясь.
Он думал даже меньше, чем предполагал Иньяцио. И принял все условия.
Сделку оформили у нотариуса. Затем последовал ремонт: укрепление стен подвала, столярные работы, укладка плитки, замена стекол. Через несколько месяцев Иньяцио выкупил все помещения. Он стал полноправным хозяином лавки.
Когда Иньяцио вспоминает те шесть месяцев, что шли работы, сердце его поет.
На полках – новые альбарелло и сосуды с именем «Флорио». Склады на виа Матерассаи, на площади Сан-Джакомо и на таможне заполнены мешками с корой хинного дерева из Перу. Лавка Флорио стала тем, о чем он всегда мечтал. Теперь это настоящая дрогерия, магазин колониальных товаров.
Иньяцио оставил только одну вещь из старой лавки – весы, те самые, которыми пользовался его брат с первых дней работы.
Пусть будут, чтобы помнить, кто он, как все начиналось.
За дверью шум: это любопытные горожане и подосланные знатью слуги, им не терпится заглянуть внутрь, увидеть, как изменилась лавка. Конечно, всем хочется узнать, что устроил этот переселенец из Баньяры, и лица их выдают. Иньяцио даже нравится наблюдать, как они терзаются любопытством и сомнениями. Они никогда не признают, что это зависть и восхищение вынуждают их толпиться, ждать под дверями магазина.
Ему не терпится лично увидеть тех, кто не забывал вставлять ему палки в колеса. Теперь его ход, игра не только против Канцонери и Сагуто – против всех торговцев приправами в Палермо, а они уже интересуются, ропщут, беспокоятся.
Потому что Флорио теперь не просто лавочники. Они – коммерсанты, и могут сказать это с гордо поднятой головой.
Дверь открывается. Кто-то входит.
Иньяцио оборачивается.
Это Джузеппина.
– Ох… как красиво! – Джузеппина от удивления приоткрыла рот. Складка между бровями разглаживается. Рука в перчатке скользит по темному платью. – Я и не думала, что все так изменится!
Она тоже изменилась.
Когда пришли благополучные времена, у нее появились горничные и служанки, наряды, сшитые у портнихи, а не штопанные при свечах, новые туфли и пальто. Стал богаче и разнообразнее стол, для всех, и для Виктории, которая пока живет с ними, но все чаще заговаривает о том, что хотела бы иметь свою семью. И дело даже не в нарядных платьях, не в руках, которые больше не болят от тяжелой работы по дому.
Глаза Джузеппины засияли новым светом. Она выглядит умиротворенной.
Иньяцио смотрит, как она ходит по магазину: прикасается к шкафам, открывает дверцы, нюхает специи.
Она поднимает голову, улыбается ему.
Он не может оторвать от нее взгляда.
– Прекрасная работа, да, – негромко говорит она.
Ему хотелось бы прикоснуться к ее щеке, почувствовать ее тепло. Но он стоит неподвижно, скрестив руки на груди, стараясь не помять сюртук, который он заказал у портного специально для этого события. Те, кто войдет в магазин, должны сразу понять, что здесь больше нет лавочников в нарукавниках.
Вдруг вбегает Винченцо.
– Мама! Дядя! Почему вы ушли без меня?
Он высокий, даже выше своих сверстников. Ему всего одиннадцать, но его можно принять за подростка.
Иньяцио проводит рукой по его волосам.
– Мы никуда не ушли. Главная вещь, которую я хотел вам показать, – в конторе. Краска еще сохнет.
Он идет впереди по коридору, ведущему в контору. На новых столах – новенькие чернильницы, бумага.
Иньяцио указывает на длинную деревянную вывеску, она лежит на полу в дальнем конце комнаты. Краски яркие, еще свежие. Внизу тонкой кистью выведено имя художника, хорошо известного в Кастелламмаре, – Сальваторе Бургарелло.
– Он закончил ее только сегодня утром. Просил, чтобы сохла где-нибудь подальше от солнца, иначе краски растрескаются.
Джузеппина приложила руку к губам, как будто сдерживая возглас.
Винченцо переводит взгляд с вывески на дядю:
– Ты решил написать и мое имя! Почему?
– Потому что ты мой племянник и наследник своего отца. – Иньяцио обнимает его за плечи.
И еще потому, думает он с нежностью, что ты мой сын, не по плоти, а по духу.
На вывеске нарисован лес. Внизу, у корней одного из деревьев, течет ручей, из которого пьет лев.
Это хинное дерево, цинхона.
– Всегда рад помочь вам, донна Маргарита. До свидания!
Пожилая женщина ковыляет от прилавка к двери, опираясь на руку Винченцо. Мальчик – высокий, угловатый подросток, выше ее на целую голову. Синьора кивает, рукой чертит в воздухе что-то вроде благословения:
– Я-то помню тебя еще малышом, ты и тогда был очень рассудительным. Вишь, как вырос! И какой учтивый стал! Да воздаст тебе Господь!
Винченцо улыбается и ждет, пока синьора скроется за дверью. Как только она уходит, он поворачивается, закрыв лицо руками.
– Пресвятая Мадонна! Я не знал, как от нее отделаться!
Продавцы в магазине посмеиваются. Маргариту Контичелло из района Трибунали знают все: она невыносима. Поэтому и достается Винченцо, ведь он еще подмастерье, и в этой игре он всегда проигрывает.
Из конторы доносятся голоса.
Выходит Иньяцио, рядом с ним – человек с почерневшим от солнца лицом, Винченцо Мацца, еще один выходец из Баньяры, переселившийся в Палермо.
– Хорошо, тогда я вам сообщу, – говорит он с сильным калабрийским акцентом. Он пожимает руку Иньяцио, похлопывает Винченцо по плечу: – Эй, Виченци, какой ты большой! Чем тебя кормят дома?
– Хлебом, оливками и луком.
– А я думал, мама тебя поливает, чтоб ты лучше рос!
Снова смех.
Проводив Винченцо Маццу, Иньяцио идет в контору.
– Дядя, можно с тобой поговорить? – останавливает его племянник.
Иньяцио вздыхает, предчувствуя, о чем пойдет речь.
– Проходи. – Он опускается на стул, потирает виски. Он очень много работает. Винченцо, однако, этого не понять: в пятнадцать лет смотришь на мир через призму эгоизма и думаешь, что знаешь всё. Иньяцио указывает ему на стул. – Так что ты хотел мне сказать?
Винченцо плюхается на стул, как пустой мешок.
– Приходила донна Контичелло. Опять! – Он закрывает лицо руками. – Про ее подагру я знаю больше, чем ее доктор. Требует, чтобы ее обслуживали только я или ты, говорит, что хочет иметь дело с хозяевами, а не приказчиками.
– Что в этом плохого? – Иньяцио кусает губы. – Бедняжке нужно с кем-то поговорить, а ты ей симпатичен. Всегда говори «да», и она будет счастлива. И вообще, как ты сидишь? Выпрями спину, смотри на меня, руки на коленях. Сколько раз тебе повторять?
Винченцо подтягивается, но не убирает руки от лица, умоляюще смотрит на дядю.
– Но почему я должен стоять за прилавком? Терпеть не могу людей, которые жалуются, мне хочется сбросить их в море. Лучше я буду помогать тебе и синьору Реджо в конторе, ты же знаешь, я хорошо умею считать. Пожалуйста!
– Нет. Я тебе уже объяснял, почему. – Иньяцио пригвоздил его к стулу взглядом.
– Потому что таким образом я могу научиться понимать людей и угадывать, что им действительно нужно. Потому что я усвою науку, не буду бояться трудностей. Потому что я научусь уважать работу других, – Винченцо насмешиво перечисляет, загибая пальцы. – Я ничего не забыл?
– Да. – Иньяцио обводит глазами контору. – Все, что ты здесь видишь, мы с твоим отцом заработали, открыв небольшую лавку, похожую на кладовку. Я хочу, чтобы ты понимал, чтó это место значит для нас, для Флорио.
Винченцо опустил голову, шумно сопит. Молчит.
– Возвращайся к работе, – велит ему Иньяцио.
Мальчик уходит. Лицо Иньяцио посветлело. Племянник, конечно, похож на Паоло, но в то же время он совсем другой. Всегда радостный, любит смеяться, смотрит на жизнь без страха.
Винченцо – его гордость, его отрада. Он очень смышленый, но этого недостаточно. Нужно еще крепко стоять на земле.
Так он думает, когда стеклянная дверь снова открывается.
– Кстати, а зачем приходил синьор Мацца?
– Что у тебя в голове! – Иньяцио поднимает глаза к потолку, протягивает ему бумаги: – Вот, читай.
Винченцо не нужно упрашивать дважды. Он берет бумаги, пробегает их глазами.
– Страховка?
– Да. Мы с Винченцо Маццей решили застраховать крупную партию сумаха, уксусного дерева. То есть мы вносим определенную сумму и можем рассчитывать на компенсацию в случае, если с товаром что-то случится.
– Чтобы не повторилось, как тогда, с кораблем капитана Ольсена, когда тебе пришлось заплатить выкуп за пряности?
Иньяцио показывает строку в документе.
– Вот именно. Если ты помнишь, нам пришлось выложить кучу денег, чтобы вернуть свой товар.
– Здесь, в Палермо, никто так не делает. Но мне кажется, что это правильно… – заключает Винченцо, возвращая бумаги. Он высокий, ростом почти с дядю.
– Да. Страховка тебя не разорит, а если что-то случится с товаром и ты его не получишь, тогда тебе придется туго, но не все это понимают, – терпеливо объясняет Иньяцио. – Я согласился, когда узнал, что страховым обществом управляет Абрахам Гиббс. Англичане вызывают уважение, у них есть флот, они могут противостоять французам, а мы нет. Мы должны брать с них пример, учиться защищать свои интересы. Здесь, в Палермо, они арендовали склады и торговые дворы и могут торговать на всем Средиземноморье. Палермо и Мальта – вот их надежные причалы. Они знают, как защитить торговцев: страхуют товары уже не одно десятилетие, и у Гиббса есть большой опыт в этом деле. К тому же он не только торговец, но и английский консул, а это дает нам дополнительные гарантии. Я тут подумал… – он роется в бумагах, достает одну и дает Винченцо. – Раз уж ты не хочешь стоять за прилавком, поработай рассыльным. Это для Ингэма. Убедись, чтобы он лично это прочел.
– Для Беньямино? – глаза у мальчика загорелись. Винченцо очарован этим человеком, который говорит с сильным иностранным акцентом, заправляет делами и повелевает людьми одним взмахом руки. Денег у него много, очень много, если он может позволить себе арендовать целый корабль, чтобы отправить в Британию товары, которые покупает на Сицилии. Среди английских купцов, таких как Джон Вудхаус, Джеймс Хоппс или тот же Гиббс, он самый известный. Может быть, не самый богатый – пока нет, думает мальчик, – но уж точно самый ловкий. Самый решительный.
– Для тебя – синьор Ингэм. Запомни, Винченцо, уважением воздаст тебе тот, к кому ты относишься уважительно. Если он наш сосед, это не дает тебе права на фамильярное обращение. А теперь пошевеливайся.
Мальчик исчезает за дверью.
Иньяцио вздыхает. Иногда ему кажется, что он действительно его отец, и как отец ругает его и любит.
И все же…
Есть в этом парне нечто темное. Оно редко проявляется. Некое бунтарство, дух протеста – вот что беспокоит Иньяцио; поскольку ему самому никогда не приходилось испытывать подобного чувства, он не знает, как следует реагировать.
На виа Матерассаи весна выплескивается с узких балконов, из цветов, из ваз с ароматическими травами, из развешанного на солнце белья, из запаха мыла и кипящего томатного соуса. Колышущиеся белые занавески сменили закрытые от зимних ветров ставни.
На улицах много людей, особенно торговцев, модно одетых на английский манер в жилет и суконную куртку. С площади Сан-Джакомо доносятся крики продавцов и дальше, на виа Арджентьери, звенят молоточки ремесленников. Смуглый моряк разговаривает с рыжеволосым человеком на смеси арабского и сицилийского.