Глава 4. Любовь
Альбина сидела в машине во дворе пятиэтажки весёлого персикового цвета и собиралась с мыслями. «Скажешь, что из школы, придумаешь что-нибудь. Иди!». Она посмотрела в зеркало, подкрасила губы и улыбнулась отражению. Но улыбка вышла злой, больше похожей на оскал. «Так, держи себя в руках. Ещё ничего неизвестно, а ты уже готова разорвать на части и этого Игоря, и всех, кто в этом замешан».
Альбина медленно выдохнула и вышла из машины. Пятиэтажка пряталась в тени высоких тополей. На лавочках у подъезда дремали несколько старичков и старушек. «Вышли погреться на солнышке», – подумала Альбина, проходя мимо. Около нужного подъезда бабулечка в панаме вслух разгадывала кроссворд. Может, навести справки об этой семейке? Нет, не стоит привлекать внимание.
Нужная ей квартира оказалась на третьем этаже. Альбина поправила очки и позвонила. Раздались шаги. Высокий женский голос спросил: «Кто там?» Альбина ответила: «Из вашей школы». Дверь открылась.
– Вы ко мне? – спросила немолодая женщина. Её глаза расширились от удивления.
– Любовь Тимофеевна? – холодно спросила Альбина.
– Да. Ничего не понимаю, из какой школы?
– Разрешите, – уверенно произнесла Альбина, отодвигая женщину.
Альбина не стала задерживаться в тесной прихожей. Не разуваясь, она шагнула в гостиную – и уткнулась взглядом в Евгения Фёдоровича. Фотография в позолоченной рамке стояла на книжной полке. Полки, одна под другой, шли лесенкой от потолка до пола. За стеклом теснились книги, а сверху стояли фотографии, вазочки и плюшевые игрушки. Дядя Женя выглядел молодым и свободным без пиджака и в рубашке с расстёгнутым воротом. Вокруг него кустилась сирень. Одну из веток он притянул к себе и, зажмурившись, вдыхал аромат.
– Откуда у вас фото Евгения Фёдоровича? – ледяным тоном спросила Альбина.
Любовь Тимофеевна тоже зашла в комнату и начала было что-то отвечать возмущённым голосом, но, внимательней вглядевшись в непрошеную гостью, вскрикнула, прижав ладони к лицу:
– Ой, как же это! Вы не должны были! Не так должны были!
Женщина попятилась в прихожую и там повалилась на пуф. Её лицо побелело.
– Только не надо устраивать сцен! – прошипела Альбина.
Она влетела в кухню, налила воды и вернулась со стаканом.
– Пейте, ну!
Пока Любовь Тимофеевна пыталась сделать хотя бы пару глотков и не облиться, Альбина с неприязнью её разглядывала. Она терпеть не могла такой тип женщин, называла их девочками пенсионного возраста. К чему эта коса, обмотанная вокруг головы? К чему это платье с кружевными рюшечками? Ещё и белые носочки. В её-то возрасте! Феерично! Фигура, может быть, и неплохо сохранилась, но лицо и руки…
– Повторяю вопрос. Откуда у вас фото моего свёкра?
Любовь Тимофеевна наконец-то совладала с собой, встала и робко улыбнулась. Машинально разгладив складки синего шёлкового платья в горошек, она сказала:
– Ну что же, значит, время пришло. Судьба решила всё за меня. Понимаете, я давно собиралась выйти на связь с кем-то из вас – и не находила ни капли храбрости. Это выше моих сил! – Женщина заломила руки, сцепив пальцы. – Я не верю своим глазам! Альбиночка здесь, в моём доме!
– Я вам не Альбиночка. И не надо испытывать такой восторг от моего прихода. Если вам почему-то показалось, что я рада узнать о вашем существовании, то это не так. Я не рада. Скажу вам больше: вы мне абсолютно не интересны. Я лишь хочу прояснить для себя некоторые детали, понятно?
Альбина чувствовала, как всё больше распаляется. Мельком взглянув в зеркало, увидела, что лицо покрылось противными красными пятнами, и разозлилась ещё больше. Она не хотела, чтобы эта писклявая тётка видела её волнение. Но Люба заметила. Подошла к Альбине, погладила её по плечу и предложила:
– Кажется, нам не помешает выпить чаю с мятой. Мы обе так переволновались! Согласны, дорогая?
И тут Альбина взорвалась. Она перехватила руку Любы за запястье и гаркнула:
– Я тебе не «дорогая», поняла?! И я последний раз спрашиваю: какого чёрта у тебя фото дяди Жени? Спала с ним? Игорь от него? Отвечай!
– Как вы можете! Мне больно! Отпустите меня! – закричала Люба, по её щекам потекли слёзы.
Альбина выругалась и убрала пальцы с её запястья. Люба схватилась за сердце, губы посинели. Всхлипывая, она прошептала:
– Как вы жестоки! И как грубы! Мне не хочется разговаривать с вами о Женечке. Уходите, пожалуйста. Сию минуту.
Альбина усмехнулась:
– Значит, спала. И сыночка от него родила. А теперь запомни, что я тебе скажу: только попробуйте проявиться в нашей жизни! Сидели вы вдвоём с Игоряшей в этой конуре – и сидите дальше. Ещё раз он появится, ещё раз встретится со Львом… Ты знаешь, где я работаю? Вот и молодец, значит, понимаешь, что я не шучу. Мне известно о его условке, приводах. Хочешь, я поглубже копну с ребятами? Насобираем на реальный срок.
– Игорь виделся с Лёвочкой? – воскликнула Люба. Её губы посинели.
Альбина крикнула: «Он тебе не Лёвочка!» – и выбежала из квартиры.
Задыхаясь от запаха, исходящего от весело блестевших на подоконниках пивных банок, заполненных бычками, она стремглав слетела по лестнице и выпала в дневное пекло. Её знобило. «Феерично сходила поговорить, браво. Надо позвонить Борьке». Ледяными пальцами Альбина расстегнула молнию на сумке. Телефона не было. Перед глазами вспыхнула картинка: она ищет стакан, чтобы налить воды Любе, а смартфон кладёт на обеденный стол. «Нет, только не это», – простонала Альбина и опустилась на лавочку рядом с любительницей кроссвордов.
– Что говоришь, дочка? – обернулась к ней старушка, поправляя очки. – Думаешь, здесь не «брошь»? Вроде пять букв, подходит.
– Извините, это не вам.
– Да ничего страшного, я и сама люблю вслух поговорить. А ты к кому ходила?
Альбина назвала фамилию и номер квартиры. Пенсионерка отложила газету и хихикнула:
– И что наша ненормальная натворила? Или опять сынок ейный отличился?
– Почему же она ненормальная?
– А какая? Ни с кем не общается. Если что скажет, то на «вы» да с прочей мишурой. А как оденется – хоть стой, хоть падай! Вчерась вышла с зонтом и в перчатках, представляешь?
– А вам какая разница?
Бабулька обиженно поджала губы и начала молча складывать в пакет газету, ручку и очки. Но не выдержала, отбросила кулёк в сторону и затараторила:
– А мне никакой. Да только не надо строить из себя. Все мы тут знаем об её выкрутасах. Родила от женатого, сын рос шпаной, Зинаиду – Царствие Небесное – удар хватил, когда эта цаца в подоле принесла. А ведь какая приехала из своего Мухосранска! Коса до задницы! Скромная, вежливая. Идёт, глазки в землю опустит, поздоровается – и шмыг домой крючком вязать. Но верно говорят, что в тихом омуте черти водятся. Нашла себе солидного мужчину, охомутала. Думала, он к ней придёт, раз родила мальчонку. А он не развёлся. Накося выкуси. Так и просидела. То ли свободная, а то ли нет. Ты мне скажи, разве ж это жизнь, а? Мало что ли хороших парней? Так нет, как нашла того – так и всё. Он тоже хорош. Ходил и ходил. Старый уже был, а всё плёлся. Так-то.
– Спасибо за информацию, – усмехнулась Альбина и, набрав воздуха, вошла в подъезд.
Поднявшись на третий этаж, она увидела, что дверь в квартиру до сих пор открыта. Любовь Тимофеевна лежала в прихожей ничком, сжимая в руках телефон Альбины.
– Что с вами? Эй! Вы слышите меня?
Опустившись на пол возле Любы, Альбина аккуратно забрала свой телефон, набрала короткий номер и произнесла: «Алло, запишите адрес. Женщина без сознания». Но в этот момент Люба открыла глаза и прошептала: «Не надо скорую, пожалуйста». Она медленно перевернулась и села, прислонившись к мягкому пуфику у стены. Мертвенно-белое лицо покрылось испариной.
– Вам точно не нужен врач?
– Всё хорошо, сейчас пройдёт. Перенервничала. У меня такое бывает. Совсем не умею волноваться. Пошла за лекарством и увидела ваш телефон. Хотела догнать, но в глазах как потемнело! И вот, пожалуйста – растянулась в прихожей.
Люба говорила прерывисто, с остановками, безвольно опустив руки. Выражение лица стало совсем другим. Раздражающая Альбину детскость исчезла. На неё смотрела старуха с потухшими глазами и опущенными уголками губ, продолженными глубокими складками.
– Простите меня, Альбина. Я повела себя опрометчиво. Вы правы. Это весьма странно, когда незнакомый человек вдруг кидается в объятия, называет уменьшительно-ласкательными именами. Ведь это только я знала о вас все эти годы. Конечно, я обрадовалась вам, как старой знакомой. Так нелепо!
Альбина молчала. Она чувствовала, что и ей нужно извиниться за хамское поведение, но вместо этого сказала:
– Встать сами сможете? Вам нужно лечь. Где кровать?
Люба слабо кивнула головой в гостиную и прошептала:
– До дивана ближе.
Хрупкой Альбине пришлось постараться, чтобы поднять на ноги Любу, помочь дойти до комнаты, уложить на диван. Затем устроить повыше, подоткнув под спину несколько подушек. Она открыла шире окно, сходила за лекарством и водой. Любовь Тимофеевна вынула шпильки из причёски, и освободившаяся коса раскрутилась до пола.
– Пару минут, и я буду в порядке, – пробормотала Любовь Тимофеевна, прикрыв глаза.
Альбина села в кресло и, покачивая загорелой ногой, без особого интереса осматривала комнату. Её взгляд, не задерживаясь на чём-то конкретном, скользил по старомодным, вязанным крючком белым салфеточкам, украшавшим телевизионную тумбу, журнальный столик и полки с хрусталём в серванте; по фиалкам, сгрудившимся на подоконнике, по книжным полкам и по фотографиям. Она взглянула на Евгения Фёдоровича и отвела взгляд, теперь ей было неприятно на него смотреть. Её заинтересовал висящий на стене старый чёрно-белый снимок. Фотография была большая, с альбомный лист. Нижний левый край оторван наискосок. Альбина любила разглядывать лица людей того времени. Встав с кресла, она подошла поближе. Женщина в платье с белым кружевным воротничком и мужчина в военной форме замерли на стульях. На коленях у женщины устроился малыш. Он смотрел большими испуганными глазками, крепко держа маму за палец.
– Это моя тётя с мужем и с сыночком, – услышала Альбина слабый Любин голос. – В начале войны её сынок умер от пневмонии. А спустя год погиб муж. Но тётя Зина не верила похоронке, всю жизнь ждала с фронта своего Илюшу. Молилась Богородице каждую ночь. Знаете, у неё была тетрадка, старенькая такая, листы вручную прошиты, – а в ней от руки записанные молитвы. Стоит на коленях, молится и плачет, плачет…
Люба замолчала. Альбина посмотрела на часы и засобиралась.
– Вижу, что вам лучше. Мне пора. Надеюсь, что мы поняли друг друга.
Люба попыталась встать, но, обхватив голову руками, повалилась на подушки.
– Мы с Игорем вас никогда не потревожим, не беспокойтесь. То, что мальчики встретились, – это наверняка досадная случайность. Уверена, что мой сын не искал встречи с Лёво… простите, со Львом.
– Да, в первый раз это была досадная случайность, как вы выразились. Они столкнулись на кладбище. Но вторая встреча – это уже осознанный выбор вашего сына.
– Вторая? Вы говорите загадками, дорогая. Ой, опять я фамильярничаю, простите. Игорь ничего не говорил, он такой скрытный! Пожалуйста, расскажите мне всё.
Люба слушала, не перебивая, всё более волнуясь. На глазах выступили слёзы, губы задрожали.
– Что с вами? Вам сейчас опять станет плохо, – с раздражением посмотрела на неё Альбина.
– Бедный мой мальчик, – пролепетала Люба. – Я могу догадываться, скольких сил ему стоило пойти на эту встречу. Как тяжело ему было сохранять в тайне, кто он, разговаривая с братом. Видимо, он хотел узнать Льва поближе. И надеялся, что тот увидит тайный знак и всё-всё поймёт. Мой гордый сын! Мой одинокий непризнанный сын!
Люба закрыла лицо руками, её плечи затряслись. Альбина простонала: «Ну всё, это надолго». Сколько времени потеряно в этой пропахшей корвалолом квартире! Хватит. Нужно встать, попрощаться с нафталиновой красоткой – и забыть об этих людях. Альбина чувствовала, что нет никакого коварного плана по захвату наследства Ланчиковых, их опасения с Борькой напрасны. У Любови Тимофеевны другие жизненные принципы. Сыночек, конечно, тёмная лошадка, но его есть чем припугнуть – спасибо коллегам, нарыли на Игоряшу вагон компромата. Так что можно выдохнуть и ехать на дачу.
Люба, словно прочитав её мысли, воскликнула:
– Альбина, я понимаю, что более мы не увидимся. Вам это ни к чему, у вас своя жизнь, семья, дети. Но я хочу, чтобы вы продолжали хранить память о Евгении Фёдоровиче как о кристально честном и порядочном человеке. Прошу вас, не осуждайте его. Можете ненавидеть меня, но не его. Я жизнь свою отдала, чтобы тайна осталась тайной. Но теперь очень жалею, что вы узнали обо всём не от меня. Вы, скорей всего, представляете нашу связь, как интрижку, как нечто грязное, порочное. Позвольте мне убедить вас в обратном! Не уходите! Выслушайте меня. А потом делайте те выводы, какие посчитаете нужными.
Альбина поднялась. Зачем ей знать подробности? Как ей потом жить с этим? Скрывать от Льва правду об отце, отворачиваться, когда при ней будут восторгаться идеальным союзом Евгения и Зои. Но она не ушла. Как так вышло, что у самого лучшего мужчины на свете, каким она считала свёкра, женатого на самой прекрасной женщине, какой она считала свекровь, появилась другая. Вернее, вот эта. Чем она его прельстила? Молодостью? Разница в возрасте у них приличная, около двадцати лет. Умом? Чем она оказалась лучше Зои Владимировны?
– Рассказывайте вашу историю, только без слёз, пожалуйста, – поморщившись, сказала Альбина.
Люба осторожно встала с дивана, сходила умыться. Потом Альбина услышала, как зашумел чайник, а через пару минут раздался Любин голос: «Вы любите чай с мятой?». Женщины устроились на тесной кухне за маленьким квадратным столом, накрытым светло-серой льняной скатертью. Люба сделала глоточек из белой фарфоровой чашки, аккуратно поставила её на блюдце, перекрестилась, прошептав: «Господи, помоги». Робко улыбнувшись Альбине, она сказала: «Я приехала в Москву из маленького военного городка, названия которого и на карте-то нет…»
– Вы, Альбиночка, наверное, думаете, что я одна из тех охотниц за красивой жизнью, которые, чуть только оканчивают школу, сразу устремляются в столицу за московским мужем и пропиской. В моём случае всё было не так. Я плакала и не хотела уезжать в незнакомый город к незнакомой женщине. Зачем? Мне так хорошо дома! И хоть нельзя назвать мою семью идеальной – мой папа, мужчина со взрывным характером, скандалил по любому поводу – я была счастлива. Я любила простоту жизни маленького городка. И очень любила приходить к маме на работу в библиотеку. Мечтала тоже там работать. Но увы. У тёти Зины, кроме нас, никого не осталось. Она к тому времени совсем разболелась и ослабла. Папа скомандовал: «Собирайся, Люба». И всё, никаких обсуждений. Мама обнимала меня, плакала и шептала, что мне в Москве будет лучше, что со временем квартира будет моя, а значит, я стану невестой с приданым.
Москва меня оглушила и испугала. Не помню, как добралась до нужного дома. Тётя Зина открыла дверь и проворчала: «Это ж кого они мне прислали? Это не ей за мной, а мне за ней смотреть нужно будет!»
Без ложной скромности скажу, дорогая, что я в те годы была очень хороша. Настоящая русская девица-краса, до пояса коса. Ни грамма косметики, никаких дамских штучек. А какая наивная! Когда тётя всё это во мне разглядела, то за голову схватилась: «Что же мне с тобой делать? Тебя же любой ухарь вокруг пальца обведёт». И сразу мне сообщила, что вертепа не потерпит, и если меня кто-то обрюхатит, то покачусь я обратно, к маме и папе.