Необыкновенно хороша была столица в тот спокойный августовский полдень, когда экспресс, покрывший более девяти тысяч километров, подходил к одному из ее вокзалов.
Дыхание родного города Наташа ощутила сразу же, как только навстречу поезду замелькали в зелени березовых рощ подмосковные дачи, желтые, коричневые, голубые. На смену дачам и рощам стали надвигаться каменные здания. Пассажиры в вагоне прильнули к окнам. И вдруг из репродуктора раздался торжественный голос: «Граждане пассажиры, экспресс прибывает в столицу нашей Родины – Москву!»
Наташа так разволновалась, что у нее потемнело в глазах. Синяя шляпка с искусственными вишенками, которую она готовилась надеть, выпала из рук. А каменные здания и трубы за окнами все набегали и набегали.
Потянулась высокая деревянная платформа с встречающими. Они махали руками, что-то кричали и улыбались. Наташа стояла, охваченная чувством необычайной торжественности, и слушала, как все реже и реже постукивают колеса на стыках рельсов. Оторвавшийся от окна Володя поднял с полу шляпку и громко закричал:
– Мама, мамочка, приехали! Надевай скорей!
Наташа все время думала, что первой выбежит из вагона, отыщет в толпе встречающих мать. А получилось совсем не так. Анастасия Харитоновна первой появилась в дверях купе.
– Вот они, путешественники! – воскликнула она, всплеснув длинными тонкими руками, и принялась целовать сначала Наташу, потом детей. Прижав к себе внучку, восторженно приговаривала:
– А этот какой детеныш! Откуда он взялся? Где вы нашли его?
Девочка молчала, диковато поглядывая то на мать, то на бабку.
– Ну что, боишься меня? – взволнованно продолжала Анастасия Харитоновна. – Не бойся, бабушка хорошая.
Потом она повернулась к Володе:
– А ты, солдат, как себя чувствуешь? В дороге не болел?
– Ой, я так боялась за него, – вздохнула Наташа. – Все время температуру измеряла. К счастью, все обошлось благополучно.
– Вот и хорошо. В Москве он болеть не будет. Правда?
Наташа, увлеченная встречей, даже забыла про вещи. Она гладила шероховатую руку матери и часто моргала, чтобы удержать слезы.
– Ну все, все, – сказала наконец Анастасия Харитоновна. – Давайте выходить.
Когда выбрались из вагона и, обогнув здание вокзала, оказались на широкой площади, Наташа остановилась, как завороженная. Знакомый городской шум, густые толпы людей, высокие дома с множеством поблескивающих от солнца окон ошеломили ее не меньше, чем голос диктора в вагоне. Забыв обо всем, она смотрела на родной город.
Вдали острыми шпилями уходило в синее небо красивое высотное здание. Под лучами солнца его парапеты и колонны казались мраморными.
Анастасия Харитоновна остановила такси, усадила Володю и Людочку, уложила вещи, а Наташа не могла сдвинуться с места: все смотрела и смотрела. Потом, когда сели в машину, сказала:
– Не могу поверить, что я в Москве. Слышишь, мама?
Анастасия Харитоновна улыбнулась.
– Ой нет, не поймешь ты меня. – Наташа взяла ее за руку. – Ведь ты никуда отсюда не уезжала.
Поглядывая на дочь, Анастасия Харитоновна что-то говорила, но та ничего не слышала. Она жадно смотрела на пробегавшие мимо магазины, витрины с яркими театральными афишами и захлебывалась от восторга:
– Смотри, мама, «Лебединое озеро», «Иван Сусанин». Как приедет Сережа, везде, везде побываем.
Володя и Людочка тянули ее за платье:
– Где озеро, мамочка?
– Какие лебеди?
Она улыбалась в ответ и снова устремляла взгляд на бегущие мимо здания.
Такси повернуло на Петровку. А вот и дом, трехэтажный, с тяжелой старинной отделкой, глубокое узкое парадное. Все, как было раньше. Только железную ограду садика рядом с домом перекрасили из зеленой в черную. Пожалуй, так лучше, под цвет мостовой.
В квартире матери тоже все осталось почти по-прежнему. В передней стояла деревянная вешалка с тремя змеиными головами. Раньше, когда был жив отец Наташи, он питал особенное пристрастие к этой резьбе, часто протирал ее, смазывал каким-то маслом, иногда покрывал лаком. Наташа погладила змеиные головы и прошла дальше.
В столовой она увидела тяжелый круглый стол под пестрой бархатной скатертью, полумягкие стулья, шкаф, кожаный диван и дубовую этажерку с книгами.
Наташа остановилась возле этажерки. Здесь лежали ее учебники с портретами знаменитых ученых: Пирогова, Сеченова, Павлова. Сохранился даже школьный круглый пенал с набором коротеньких карандашей. Рассматривая все это, Наташа не слышала ни шума детей, ни вопросов матери. Она очнулась только тогда, когда Анастасия Харитоновна взяла ее за руку и повела в спальню.
– Это для вас, – объявила она, показав рукой в сторону двух детских кроваток. Их раньше не было. Наташа вздохнула от счастья и, притянув к себе мать, поцеловала.
Потом они сидели за столом и пили чай с клубничным вареньем и душистыми тульскими пряниками. И все время говорили. Хотелось сразу обо всем расспросить, все узнать, рассказать. Наташа смотрела на совершенно побелевшие волосы матери и удивленно качала головой:
– Как ты постарела.
– Из-за тебя все, – жаловалась Анастасия Харитоновна.
– Зачем так говорить, мама!
– А что, не правда? Я два месяца работать не могла, когда ты уехала. Все подушки были в слезах. Шутка ли, единственную дочь, коренную москвичку, отправить на край света. Рассудка лишиться можно.
– Да разве я виновата?
– А кто же, мать виновата? Да при твоей красоте за первого артиста, за профессора можно было… Ой, что уж теперь… – Она закрыла рукой глаза. – Теперь не надо об этом.
В эту ночь Наташа не могла заснуть. Проходившие у Петровских ворот трамваи то и дело высекали из проводов голубоватые искры, а ей казалось, что над крышами разрывают небо грозовые молнии. Тут же возникло желание побегать, как в детстве, под дождем, пошлепать по лужам босыми ногами. «Как все-таки хорошо возвращаться в Москву после долгой разлуки с ней! – подумала Наташа. – Я, честное слово, счастливее других».
На следующий день, оставив детей матери, Наташа отправилась бродить по Москве. Ей хотелось поскорей увидеть родные места, походить по асфальтовым тротуарам, посидеть на решетчатых скамейках. Вначале она отправилась к Большому театру. Долго стояла перед фасадом, смотрела на чугунных коней, на высокие колонны. К этим колоннам она бегала еще девочкой и всегда ощупывала руками их прохладный камень. Сейчас ей тоже хотелось дотронуться до колонн, ощутить ласковое дыхание шероховатого камня.
От Большого театра Наташа пошла к Красной площади, полюбовалась кремлевскими башнями с рубиновыми звездами, мраморными плитами Мавзолея, витыми куполами собора Василия Блаженного. Оттуда направилась по улице Горького, восстанавливая в памяти все, что было связано с этими до боли родными местами.
А через несколько дней после бурной радости неожиданно навалилась на нее неприятность. Как-то утром, надев шляпку с вишенками, Наташа отправилась в милицию, чтобы прописаться. Полный пожилой мужчина полистал медленно ее паспорт и вернул с холодными словами:
– Не можем.
– Почему? – спросила Наташа удивленно.
– Нет оснований.
– Почему нет? Я же здесь выросла, потом выехала с мужем, а теперь вернулась.
– Зачем вернулись? – тоном следователя спросил полный мужчина.
Наташа ответила не задумываясь:
– Мужа переводят в Москву, вот и…
– Дайте документ, гражданочка.
Она приоткрыла сумочку, достала справку, в которой было написано: «Мельникова Наталья Мироновна является женой подполковника Мельникова Сергея Ивановича». Полный мужчина прочитал справку и, глядя куда-то в сторону, сказал с прежним равнодушием:
– Из этого документа не видно, что мужа вашего переводят или перевели в Москву.
– Но вы поймите, – доказывала Наташа волнуясь, – зачем же мне ехать с детьми в такую даль, если муж останется на Дальнем Востоке?
– Не знаю, гражданочка, вам виднее.
– Что же мне делать?
– Тоже не знаю.
Наташа вздохнула и вышла. По дороге домой она вспомнила про другую справку, полученную в больнице перед отъездом с полуострова Дальнего. В ней говорилось, что врач Мельникова уволена с работы в связи с переводом ее мужа на новое место службы. Вспомнила и почти побежала, обгоняя людей. Без передышки поднялась по лестнице на третий этаж, отыскала в чемодане свернутую вчетверо бумагу и заторопилась обратно.
Все тот же толстяк взял у нее новую справку, пробежал привычным взглядом по мелким строчкам и безучастно пожал плечами:
– Опять, гражданочка, не то.
– Я не знаю, чего вы хотите от меня? – вспыхнула Наташа, готовая повысить голос.
– Мы ничего не хотим, – пояснил толстяк, не поднимая взгляда. – Это вы хотите прописаться, а я разъясняю, что представленные вами документы не дают юридического права…
– Так что же? – перебила его Наташа. – Прикажете уехать из Москвы?
– Как хотите. Поговорите с начальником.
Боясь расплакаться, она спрятала справку в сумочку и вышла из помещения. Она долго стояла у двери, обдумывая, что делать, потом решила: «Надо успокоиться и поговорить с мамой».
Когда Анастасия Харитоновна пришла с работы, Наташа рассказала ей все подробно и как можно спокойнее.
– Ах, бюрократы! – возмутилась Анастасия Харитоновна. – Человек на краю света был. Медведям в зубы смотрел. Да перед ним все двери открывать надо, ковры под ноги стелить. А тут не прописывают на своей жилплощади.
– Не надо, мама, нервничать, – успокаивала ее Наташа.
– Как же не нервничать? Ты, можно сказать, подвиг совершила. Героиней стала. Пусть другие попробуют отважиться на такое.
– Ну мама!
– Что тебе «мама»? Я знаю: из Москвы можно легко уехать, а чтобы вернуться сюда, нервы попортишь. Потому хорошие люди и сидят на месте.
– Хорошие, – поморщилась Наташа.
– А что же? – все больше горячилась Анастасия Харитоновна. – Ты хорошая. Вылетела как птица, а теперь кланяйся: пустите меня в свою квартиру.
На другой день в обеденный перерыв Анастасия Харитоновна зашла домой за дочерью и вместе они поспешили в отдел прописки. Наташа всю дорогу просила мать не волноваться, говорить поспокойнее.
– Ладно, ладно, я знаю, – отвечала Анастасия Харитоновна.
Придя в милицию, она не остановилась возле толстяка с серым холодным лицом, а сразу по узенькой деревянной лестнице поднялась на второй этаж и направилась к двери с дощечкой «Начальник паспортного стола». Какой-то мужчина в желтом кожаном пальто брюзгливо проговорил:
– Здесь очередь, любезная. Подождите.
– Хорошо, хорошо, – негромко сказала Анастасия Харитоновна и отступила в сторону. Минут через пятнадцать она вошла в кабинет начальника. Наташа осталась в прихожей. Из-за двери донесся нервный голос матери: «Медведям в зубы… На краю света… Подвиг». Люди в приемной удивленно переглядывались. Наташа отвернулась к окну, говоря самой себе: «Ой, как это нехорошо, как это стыдно».
Дверь приоткрылась, и мужской голос позвал:
– Наталья Мельникова, зайдите!
Стараясь ни на кого не глядеть, Наташа прошла в кабинет.
– Вот что, – сказал человек в черном костюме. – Напишите заявление, объясните подробно положение, в котором вы оказались, и принесите мне. А вам, – он повернулся к Анастасии Харитоновне, – волноваться не стоит и кричать тоже.
– Нет, вы поймите, два раза дочь ходила. – Она достала из сумочки платок и стала вытирать лицо.
– Ну хватит, мама, – сказала Наташа. – Все ясно.
– Вот именно, – подтвердил начальник и недовольно поджал губы.
Из кабинета выходили молча. Лицо Анастасии Харитоновны было желтым и сморщенным. Плечи сутулились. Наташа впервые заметила, что узкий костюм и черная шляпа с пышным светлым пером уже не подходят матери, не красят ее, как раньше, а наоборот, сильнее подчеркивают неотвратимо надвигающуюся старость. «Нет, это невозможно», – подумала вдруг Наташа, еле сдерживая подступившие к горлу слезы. Она подошла к матери, взяла ее под руку и уже не отпускала, пока не проводила до яркой длинной вывески «Фотография», где Анастасия Харитоновна двадцать шестой год работала бухгалтером.
Через два дня Наташу прописали. Начались поиски работы. Всюду в терапевтических отделениях больниц места были заняты. В здравотделе предложили ей работу в клинике в семидесяти пяти километрах от Москвы.
– Нет, у меня дети, – запротестовала Наташа, – так далеко не могу.
Однажды Анастасия Харитоновна, придя вечером с работы, достала из карманчика листок бумаги с адресом и подала Наташе.
– Держи-ка, дочка… Это профессор один, портрет жены заказывал у нас. Душевнейший человек. Поговорила я с ним о тебе, вот и адресок написал. Велел сегодня же прийти.
– Профессор Федотов? – удивилась Наташа, не веря своим глазам. – Это же замечательный хирург! Нет, мама, я не пойду. Мне неудобно.
– Почему неудобно?
– К такому человеку… и как-то неофициально. Не могу.
Анастасия Харитоновна вздохнула и покачала головой:
– Ой ты, господи, перепугалась, ровно школьница. А ты сходи, тогда и говорить будешь.
После долгих колебаний Наташа все-таки переборола себя и пошла по написанному на листке адресу. На улице Горького она отыскала нужный дом, поднялась на второй этаж и с трепетом нажала белую пуговку звонка. Дверь открылась мягко, без шума. Старичок в полутьме вежливо проговорил:
– Прошу, прошу.
– Мне профессор нужен, – сказала Наташа извиняющимся тоном.
– Очень хорошо, – весело отозвался старичок. – Извольте проходить сюда, раздевайтесь.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, я ненадолго.
– Все равно раздевайтесь. Никаких разговоров. Ну, а теперь давайте знакомиться. Моя фамилия Федотов, а ваша, кажется, Мельникова? Чудесно! Присаживайтесь.
Наташа не могла сдвинуться с места. Она смотрела на старичка и не верила, что перед ней известный профессор. Он стоял низенький, худощавый. Лицо красноватое, в морщинах. На маленьком носу – два прозрачных стеклышка с золотым хомутиком. И о таком невзрачном на вид человеке по всей Москве говорили: «Бог хирургии», «Исцелитель», «Великан». Наташа удивилась: «Какой же он великан?» Придя в себя, сказала смущенно:
– Извините, что побеспокоила в такое время.
Профессор протянул вперед руки:
– Не следует, голуба, не следует. Я сам виноват. Понимаете, рассеянность. Хотел написать служебный адрес, а написал домашний. Мозговые, так сказать, завихрения. Теперь что делать? Будем пить чай.
– Нет-нет, – запротестовала Наташа.
Профессор воинственно подбоченился.
– Помилуйте. Пришли – и не подчиняетесь. Прошу вот сюда за стол. Да, вот сюда. Извольте не упрямиться.
Затем он повернулся в сторону кухни и крикнул:
– Аннушка, принимай гостей!
Появилась высокая пожилая женщина с электрическим самоварчиком. Она познакомилась с гостьей, усадила ее и тут же поставила на стол большую вазу с вишневым вареньем.
За чаем Федотов расспрашивал Наташу про Дальний Восток, про то, как обстоит там дело с медицинским обслуживанием населения. Она задумчиво покачала головой:
– Как вам сказать? Есть, конечно, трудности. Кругом ведь тайга, горы. Селения разбросаны. Иной раз до больного очень трудно добраться. На машине проехать невозможно. Для самолета не везде посадочные площадки есть. Самый надежный транспорт – собаки.
– Знаю, знаю, – кивал головой профессор, – собачки там хорошо выручают. Вам, извините, тоже приходилось путешествовать?
– Еще сколько! По целым суткам с нарт не сходила.
– И супруг ничего… не протестовал? – спросила долго молчавшая хозяйка.
– Было всякое, – смущенно ответила Наташа, помешивая ложкой в стакане. – Вначале протестовал. Но не могла же я бросить работу из-за трудностей.
– Вот именно, – серьезно сказал профессор и, подумав, спросил: – А в опасные ситуации попадать не случалось?
– Конечно, случалось. Однажды чуть с жизнью не простилась. К рыбакам я поехала. До места добралась без происшествий. А пока с больным занималась, вода лед сломала. Ветер подхватил нашу льдину – и в океан…
Хозяйка всплеснула руками:
– Страх-то какой!
– Страх страхом, а больного спасать надо, – деловито заметил Федотов и снова повернулся к Наташе: – Ну, ну?
– Гонит и гонит, – продолжала она. – Чем дальше, тем быстрее. Волны разыгрались такие, что вот-вот конец и льдине и нам.
– Закалка! – воскликнул профессор.
Жена вздохнула:
– Какая уж там закалка.
– Какая? – Федотов отодвинул стакан с чаем и хлопнул руками по коленям. – Самая настоящая. Без нее и врач не врач. Да-да! Есть у нас в больнице медики тепличного происхождения. Что они знают? Для них за три квартала к больному сходить – великая трудность. Врач должен быть мужественным, смелым, сильным. А где, позвольте, этому учиться? В институте? В московской больнице? Нет. Учиться этому надо там, на востоке, в Сибири. Да, да! Я бы всю молодежь после институтов направлял в отдаленные районы. Вы согласны? – Профессор посмотрел на гостью и вдруг спохватился: – Извините, голуба, я, кажется, увлекся. Ну, значит, льдину понесло в океан, а потом?
– Потом военные катера догнали нас.
– Правильно… Хорошо… А теперь вы, стало быть, оседаете в Москве? Надолго ли, позвольте узнать?
Наташа подумала:
– Кажется, совсем.
– Почему «кажется»? – И вдруг он махнул рукой: – Ладно, поговорим об этом в больнице. Не посчитайте за труд, голуба, прийти завтра.
– Пожалуйста, как вам угодно, – с признательностью ответила Наташа.
После чая профессор помог ей одеться и напомнил:
– Приходите, голуба, непременно.
Утром в половине десятого Наташа была уже в новой городской больнице. Молодая женщина подала ей белый халат и проводила в кабинет профессора. Федотов вышел из-за стола, поправил пенсне и, взяв Наташу за руки, усадил на стул, как старую знакомую.
– Так вот! – воскликнул он громко, будто перед большой аудиторией, и зачем-то пошел к столу. Когда повернулся, опять поправил пенсне и произнес уже тише: – Будем говорить, Наталья… как вас по батюшке?
– Мироновна.
– Да, Наталья Мироновна. Как же быть с этим вашим «кажется», а?
Наташа вначале не поняла, о чем ее спрашивает профессор, потом вспомнила вчерашнюю беседу и смущенно проговорила:
– Может, я не так объяснила. У меня, понимаете, сын болен. Ему нельзя…
Федотов остановил ее движением руки.
– Я все, все знаю. Можете не объяснять. Ну что ж, оседайте в столице. После ваших путешествий имеете, голуба, полное право.
Он вызвал заведующую терапевтическим отделением Дору Петровну, невысокую, полную, с красивым серьезным лицом женщину. Знакомя ее с Наташей, сказал:
– Вот вам новый терапевт. С края земли человек вернулся. Извольте принять!
Дора Петровна окинула Наташу долгим изучающим взглядом и неохотно кивнула, как бы говоря: «Ну что ж, могу принять, если приказываете».
В суете и беспокойстве незаметно летело время. Стало холодно. Зачастили дожди. По вечерам, когда Анастасия Харитоновна уводила детей на прогулку, Наташа раскладывала на столе письма мужа, перечитывала. Ей хотелось найти ответ на самый волнующий вопрос: где он будет служить? Но Сергей умалчивал об этом. Он подробно описывал, как живет, с кем из друзей видится, расспрашивал о здоровье детей, о Москве, а о том, когда приедет, – ни слова. Только в конце каждого письма крупными буквами выводил: «До скорой встречи, моя беспокойная москвитянка».
Наташа стискивала руками голову: «Ну почему, почему он не пишет ничего конкретного? Неужели до сих пор не знает о месте своей новой службы? Нет, он что-то недоговаривает. Это чувствует мое сердце».
Как только приходили с прогулки дети, она заводила с ними игры, стараясь уйти от грустных мыслей. Но, когда наступала ночь и все в квартире засыпали, тоска и тревога снова заполняли Наташину голову. С нетерпением она ждала новых писем.
Как-то после работы, поднявшись к себе на третий этаж, Наташа увидела в ящике для писем уголок синего конверта. Она тут же нетерпеливым движением руки надорвала конверт, вытащила исписанный ровным крупным почерком листок и скользнула глазами по словам: «Скоро отбываю с полуострова. Готовься к встрече. Жди телеграмму». Наташа вся вспыхнула от радости, громко забарабанила в дверь и, едва Анастасия Харитоновна открыла ей, торжествующе закричала:
– Едет, уже едет!
Не зная, как выразить свои чувства, она принялась целовать сначала мать, потом детей, приговаривая:
– Папку встречать скоро будем!.. Слышите?.. Папку!..
Наташа схватила детей за руки и весело закружила их по комнате. Потом накинула на плечи старую телогрейку и, спрятав лицо под картонную маску, стала изображать хвостатую хитрунью лису, поджидающую, когда петушок выглянет в окошко. Володя был петушком. Он то выглядывал из-за спинки дивана, то снова прятался. Людочка восторженно хлопала в ладошки и заливалась неудержимым смехом.
Уже около одиннадцати Анастасия Харитоновна строгим голосом прервала игру:
– Спать, спать!
А когда детей с трудом уложили в кровати, Наташа долго еще сидела за столом, перечитывая письмо мужа. Она перенеслась мыслями к Сергею на Восток. Представила, как будет он ехать в поезде по тем же местам, где ехала она. Перед взором явственно замелькали телеграфные столбы с белыми и зелеными гроздьями изоляторов. Поплыли леса, долины, горы вперемежку с широкими плесами озер и пенящимися в обрывистых берегах реками. Вот уже, ныряя зеленой ящерицей в тоннели, петляя по горным отрогам, поезд обогнул темно-синюю чашу Байкала. И снова по сторонам леса, горы, станции. «Так вот и жизнь мчится, как поезд, – подумала вдруг Наташа. – Совсем недавно была где-то за тридевять земель на Востоке и вот уже в Москве жду Сережу».
Ей захотелось помечтать о том, как будет весело, когда он приедет. Они вместе непременно обойдут все театры, музеи. Наташа даже упрекнула себя за то, что до сих пор не составила программы этих походов, и подумала, что завтра же необходимо это сделать.
Утром разбудил ее продолжительный звонок. Было еще очень рано. По углам спальни покоился ночной сумрак. Только на ковровую дорожку падала от окна бледная полоса невеселого серого рассвета. В дверь настойчиво стучали. Наташа накинула халат и вышла в прихожую раньше, чем Анастасия Харитоновна успела подняться с дивана.
В приоткрытую дверь женская рука просунула телеграмму. На листке было несколько слов: «Вылетел самолетом встречай целую Сергей». Наташа прижала телеграмму к груди и крикнула на всю квартиру:
– Мама, он летит! Зачем? Я так боюсь самолетов!
– Ничего, дочка, – успокоила ее Анастасия Харитоновна. – Быстрее прибудет. Все члены правительства на самолетах летают, не боятся. Бог даст, и с ним ничего не случится.
В спальне тихо заплакала Людочка. Наташа бросилась к ней:
– Доченька, милая, папа телеграмму прислал. На самолете летит. Понимаешь? На самолете.
Но Людочка продолжала плакать.
– Что с тобой? – забеспокоилась Наташа. Коснулась губами лба, испуганно воскликнула: – Заболела! Разве можно, маленькая. Ведь папа скоро прилетит.
Подошла Анастасия Харитоновна, проворчала недовольно:
– Это ты ее вчера заиграла.
– Нет, мама, не от игры у нее, – полушепотом ответила Наташа. Отодвинув простыню, она присела на край кровати. А когда взглянула на термометр, опустила голову, глухо сказала:
– Тридцать девять.
– Что же теперь делать? – засуетилась Анастасия Харитоновна. – В садик вести нельзя?
– Как же вести, – сказала Наташа. – Лечить надо. Придется мне взять больничный лист. Ой, как нехорошо получается!
Из полутемной спальни Наташа вышла в ярко освещенную столовую. Стрелки часов показывали полночь. За окном шумел ветер, по стеклам барабанил крупный дождь. Где-то на крыше тревожно поскрипывало плохо закрепленное железо.
Наташа устало опустилась на стул, прижав к щеке руку с зажатым в ней белым платочком. Сзади неслышно подошла Анастасия Харитоновна, спросила шепотом:
– Ну, что?
– Плохо, мама. Выбилась из сил и уснула. Не знаю, надолго ли.
– Ты сама-то поспи, – посоветовала Анастасия Харитоновна. – А то муж прилетит, не узнает.
Наташа не ответила, но тут же встала и подошла к зеркалу. Действительно, лицо у нее побледнело и осунулось. Под глазами появилась нездоровая синева. Она придвинула коробочку и тщательно напудрилась. Потом расчесала волосы и подвязала их зеленой косынкой. Повернувшись к матери, вздохнула:
– Надо же такому случиться. Ты пойми, жили на Востоке – ничем не болела. А здесь токсический грипп прицепился.
– Должно быть, от перемены климата, – сказала Анастасия Харитоновна. – Володе на пользу пошло это путешествие, а Людочке, похоже, нет. – Она подошла к двери спальни. Постояв немного, сокрушенно покачала головой:
– Тяжело дышит. Стонет.
– Бедная девочка, – в тон ей сказала Наташа. – А ведь Сережа ничего не знает. Летит где-то и в мыслях не держит, что дочь так мучается. Хоть бы узнать, где он сейчас находится. Неужели за пять дней нельзя долететь до Москвы?
– А ты позвони в аэропорт, – посоветовала мать.
– Звонила уже три раза.
– Еще позвони.
Наташа подошла к телефону, стоявшему на тумбочке, и набрала нужный номер. Едва объяснила свою просьбу, как в трубке послышался вопрос: «Какой номер маршрута?»
– Не знаю, – ответила Наташа. – Мне известно одно: самолет вылетел пять дней назад.
Она хотела еще что-то сказать, но прикусила губу и опустила трубку.
– Не хотят говорить? – спросила Анастасия Харитоновна.
– Номер маршрута нужен, – морщась, ответила Наташа. – А я не знаю. В телеграмме ничего о маршруте не сказано.
– Не волнуйся, утром еще позвонишь. Придут начальники, разберутся.
– Как же не волноваться? Это не земля, а воздух…
Из спальни донесся тихий плач ребенка. Наташа вздрогнула и на цыпочках побежала в тускло освещенную синей лампой комнату. Склонившись над кроватью, она легонько припала ухом к груди дочери. Горячее тело часто вздрагивало, точно на него падали брызги ледяной воды.
– Пора вливать пенициллин, – сказала Наташа, посмотрев на часы, лежавшие на столике рядом с ночной лампой.
Анастасия Харитоновна жалостливо всплеснула руками:
– Опять колоть! Не могу я видеть.
Она вышла в столовую. А Наташа взяла со спинки стула белый халат и стала надевать его, затягивая зубами на рукавах тесемки.
На улице по-прежнему шумел ветер, хлестал по стеклам дождь, и с какой-то назойливой тоской скрипело на крыше железо.
К утру Людочка заснула, дыхание стало более ровным. Наташа тоже заснула на диване, забыв даже сбросить белый халат. Ей снилось, что прилетел Сергей, вошел в столовую в меховом костюме летчика, в сапогах, похожих на унты. Первой бросилась к нему Людочка, потом Володя. Сергей посадил их на плечи. Лицо его сияло. Оно будто говорило Наташе: «Иди, чего же ты сидишь». Наташа хотела протянуть руки, но они почему-то не слушались, висели как чужие. Какая-то непонятная холодная тяжесть сдавливала все ее тело. Даже не было сил, чтобы пошевелиться. С трудом вздохнула, крикнула: «Сережа!» – и сразу проснулась.
Перед ней стояла мать с беспокойным лицом.
– Ты чего кричишь? Заболела? – спросила она испуганным голосом.
Наташа села, поджав под себя ноги.
– Ой, мама, сон видела.
И она рассказала все по порядку.
– Это хорошо, – уверила ее Анастасия Харитоновна. – Если зашел в столовую, значит, непременно гость будет.
– Близкий? – спросила Наташа. В другое время она бы махнула рукой, посмеялась: «Оставь, мама, свои предрассудки». А сейчас ей было приятно слышать волнующие слова о близком госте.
Поговорив еще немного с матерью, Наташа снова позвонила в аэропорт. На этот раз она спросила как можно спокойнее:
– Скажите, пожалуйста, с востока самолеты идут без задержки?
Мужской голос так же спокойно ответил, что бывает всякое, что дать точный ответ можно лишь, зная номер маршрута.
Наташа опустила трубку и долго сидела, не снимая с нее руки. Губы ее вздрагивали. Под ресницами поблескивали слезы. Анастасия Харитоновна хотела что-то спросить у дочери, но только покачала головой и вышла на кухню.
Прошло еще три дня. Людочка стала понемногу поправляться. От Сергея же не было никаких вестей. Наташа сама дважды ездила в аэропорт, объясняла положение, показывала телеграмму, и каждый раз ей отвечали: «не волнуйтесь, вероятно, задержался из-за плохой погоды». Но разве могли успокоить ее эти слова?
То ей представлялось, как подхваченный бурей самолет одиноко блуждает в густых серых облаках и никак не может из них вырваться. То вдруг чудилась длинная полоса черного дыма над лесом. То что-то еще более страшное. Она ругала себя за такие мысли: «Какая же я глупая, терзаю сердце разными пустыми выдумками». Но избавиться от них не могла.
Анастасия Харитоновна, которая вначале подбадривала дочь, стараясь внушить ей, что все будет хорошо, теперь тоже погрустнела. Голос у нее сделался резким и злым. Время от времени она говорила с упреком:
– Не послушала мать-то, вышла за военного, теперь мучайся.
Наташу возмущали ее слова. Она становилась раздражительной.
– Ты опять за свое, мама. Сколько можно терзать душу?
Наконец от Сергея пришла телеграмма. Принесла ее пожилая женщина поздно вечером, когда дети уже спали. Наташа взглянула на первые слова, и руки ее вдруг упали на стол.
– Ничего не понимаю. Совершенно ничего, – растерянно прошептала она. Потом снова склонилась над телеграммой и стала читать вслух:
– «
Побывать Москве невозможно тчк Подробности письмом Сергей– Нет, я решительно ничего не понимаю: «Вылетел самолетом, встречай». А теперь побывать в Москве не может. Какой-то заколдованный круг. Я с ума сойду от этих загадок.
Она опустилась на диван и стиснула голову ладонями.