Глава вторая

На ближайшие часы о фехтовании пришлось позабыть. Моя нянька, не обнаружив меня на крыше, чуть не сошла с ума от тревоги. Заливаясь слезами, она принялась искать меня по всему замку и, увы, попалась на глаза моей матери. Представляю, что на лбу невозмутимой домины Катарины появились три морщины, свидетельствующие о нешуточном гневе. Мать в сопровождении няни и слуг сразу отправилась в мою комнату, где и обнаружила вашу покорную слугу сидящей на горшке.

– Ох, слава Спящему! – вскричала няня. – Доминика, как же вы меня напугали! Как вы могли уйти с крыши в одиночку?!

– У меня разболелся живот, Круделла, – кротко сказала я няне. – Вот я и поторопилась сюда. Наверное, я объелась засахаренных абрикосов за завтраком.

– Ах, бедное дитя! – няня простерла ко мне руки. – Я немедленно приготовлю тебе укропной воды, и все пройдет!

Меж тем моя мать, поглядев на меня с некоей брезгливостью, обратилась к няне:

– Круделла, отпираться бессмысленно: ты заснула и подала этой девочке повод для недостойного поведения. Сегодня же ты отправишься в деревню. Ты неспособна следить за этим ребенком.

– Простите, домина…

– Спящий простит. – Мать ответила, как положено смиренной и благочестивой литанийке, но в голосе ее было столько льда, что я горько пожалела о своей выходке, стоившей няне места.

Нужно было срочно спасать положение, и я сказала:

– Матушка, няня ни в чем не виновата, умоляю вас простить ее!

– Мне лучше знать, кто в чем виноват, – отрезала мать. – Круделла, ступай собирать вещи. За Нормой пока присмотрит одна из моих дам.

– Как прикажете, госпожа, – присела в поклоне няня, в ее глазах стояли слезы.

Мать развернулась и вышла, хлопнув дверью. А у меня и в самом деле закрутило живот. Няня, не глядя на меня, протянула мне несколько хлопчатых салфеток.

– Круделла, – начала я. – Если б я знала…

– Ах, маленькая госпожа, это только моя вина, – вздохнула несчастная женщина. – И верно, я слишком стара и неповоротлива, чтобы следить за вами. Ничего. Буду полоть грядки с фасолью, сбивать масло, ухаживать за лозами – в деревне мне всегда найдется работа, и я не останусь без куска хлеба…

– Я буду скучать без тебя, – только и сказала я.

– Ничего, маленькая госпожа, у детей короткая память, вы меня скоро забудете…

Бедная Круделла ошиблась – я не забыла ее. Однако жизнь шла своим чередом, и скоро мне представили двадцатилетнюю особу сурового вида и сказали, что это моя менторша и професса – пора было не только надзирать за мной, но и учить меня разным наукам, приличным благородной девочке.

Менторшу звали Агора, в переводе с древнего языка – «светлая». И действительно, она с самого первого дня вознамерилась осветить беспощадным светом знания все закоулки моего мозга.

Привольная жизнь, которую я вела при няне, закончилась. Теперь, едва я вставала с постели, мой день был расписан по минутам. И не было никакой возможности изменить тот распорядок, который завела наставница!

Она будила меня ранним утром, следила, чтоб за умыванием я хорошо промыла уши и шею, а также почистила зубы кашицей из соды и мела. Она завела порядок, при котором я должна была одеваться самостоятельно, и если я путалась в шнуровке, не могла застегнуть корсет и натянуть чулки, мне предоставлялась возможность выслушать самые уничижительные высказывания в мой адрес. Професса придерживалась строгих взглядов на воспитание благородных девочек и не давала мне никаких поблажек. В любую погоду она вела меня на конюшню, где нас уже поджидали оседланные лошади. Я побаивалась свою норовистую каурую кобылку-трехлетку, но была вынуждена скрывать свой страх и садиться в седло. Професса же держалась в седле, как влитая, и ее серый в яблоках жеребец слушался малейшего движения поводьев.

Наша утренняя прогулка тоже проходила по раз и навсегда заведенному пути. Выехав из боковых ворот замка, мы проезжали по подъемному мосту и устремлялись по грунтовой дороге, проложенной меж бесконечной вереницы пшеничных полей. Солнце золотило волны колосьев, ветер играл с моими кудрями и холодил щеки. Мы пускали коней в галоп и мчались, словно забыв обо всем. И тогда мой страх перед ездой верхом отступал, была только потрясающая скачка, ощущение полной свободы и в то же время единения с каждым колосом на полях… Доскакав до реки, мы любовались наступающим днем, а потом поворачивали обратно к замку.

Приведя себя в порядок, я в сопровождении Агоры выходила к завтраку на женскую половину. Мать появлялась в ту же минуту, за ней попарно шли шесть дам-компаньонок. Одна из них по знаку матери читала молитву Великому Спящему, слуги подвигали стулья с высокими спинками, и все мы чинно садились, поправив складки платьев. Завтрак начинался с горячего омлета из перепелиных яиц, потом подавали гренки, сладкий рис с изюмом и цукатами, сыры и фрукты. Професса следила, чтобы я за столом вела себя так же благородно и скованно, как матушкины компаньонки, ни разу не уронившие ни одной крошки мимо тарелки. За завтраком моя мать отдавала распоряжения: домоправителю, стоявшему справа от ее кресла, компаньонкам и моей наставнице. Она никогда не смотрела на меня, словно зрелище шестилетней девочки могло вывести ее из всегдашнего равновесия.

Вот и сегодня домина Катарина не смотрела на меня, а обратилась к профессе.

– Агора, – заговорила она своим по обыкновению холодным голосом, – Какие успехи делает ваша воспитанница?

Менторша немедленно встала и поклонилась матери:

– Госпожа, доминика Норма хорошо читает и пишет, с устным счетом у нее пока нелады, однако я берусь смелость утверждать, что она его освоит. Помимо того, доминика Норма прилично держится в седле и…

– Это всё пустое, – перебила наставницу мать. – Полагаю, девочку уже пора учить Священной истории. Какие книги вы даете ей читать?

– Сейчас она читает жизнеописания знаменитых мужей древности, домина Катарина, – сказала Агора. – Она увлечена их подвигами…

– Подвиги ей ни к чему, – мать поджала губы. – Всё, что от нее требуется – знать правила поведения благородной девицы и выказывать нелицемерное послушание.

– Да, госпожа, – поклонилась Агора.

– С сегодняшнего дня вы будете преподавать ей Священную историю.

– Как прикажете, домина. Однако, смею сказать…

– Да? – подняла тонкую бровь мать. – Что-то еще?

– Мастер фехтования, обучающий мессиров Франко и Фичино, просил меня обратиться к вам с нижайшей просьбой позволить доминике Норме брать у него уроки фехтования. Он считает, что девочке столь высокого рода следует владеть этим искусством.

– Какие глупости! – фыркнула моя мать. – Сражаться на спадах – это совершенно не девичье занятие. Передайте маэстро мой решительный отказ. А если у Нормы слишком много свободного времени, полагаю, она может потратить его на обучение вышиванию.

Они говорили о моей жизни так, словно меня это не касалось. И я решила подать голос:

– Но, матушка, мне бы очень хотелось научиться фехтовать!

Я почти выкрикнула это и встретила уничтожающий взгляд матери, не опустив глаз. Мы молча смотрели друг на друга, и она первой отвела взгляд.

– Норма, ты забываешься, – холодно сказала она. – В этом доме только я решаю, чему тебе следует учиться.

И она принялась резать серебряным ножом фрукты у себя на тарелке.

Мне оставалось молчать и подчиняться. И проводить долгие, скучные часы за изучением Священной истории.

Професса подошла к моему обучению со всей серьезностью. Наступил день, когда она меня привела в замковую либраторию и, обводя рукой ряды либр, сказала:

– Доминика Норма, здесь собраны истинные сокровища, запечатленные в словах. Отныне вы будете прикладывать все усилия, дабы напитать ими свой ум.

– Да, професса, – кивнула я, жадно оглядывая полки. – Эти либры собрал мой отец?

– Совершенно верно. В своих походах он посещал многие страны и города, и вывез оттуда немало сокровищ на пергаменте и бумаге.

– Он их покупал? Ведь эти либры наверняка стоят целое состояние! – воскликнула я.

– Я думаю, они попали к нему иным путем, – сухо сказала Агора. – Взгляните сюда.

Я вместе с нею подошла к оконной нише. В ней стоял стол, на котором покоилась большая либра в темном кожаном переплете. Ее края были скреплены застежками из покрывшегося патиной золота, а еще от корешка либры тянулась толстая цепь, конец которой был утоплен в стене.

– Зачем эта цепь, професса? – спросила я. – Неужели эта либра столь ценна, что ее держат на цепи, как раба-охранника?

– Эта либра ценнее всего, что есть в кастильоне вашего отца, доминика. Ибо это одна из пяти либр, что были написаны Первосвященником Великого Спящего, когда Тот еще не почил от дел Своих и давал людям Закон и Веру.

– О-о, – благоговейно протянула я. – Значит, цепь для того, чтобы либру не украли? А разве нельзя, допустим, цепь распилить? Или распаять, как наш лудильщик паяет олово? И украсть?

– Доминика! – голос менторши был строг. – Вас должно интересовать не то, каким способом можно украсть бесценный фолиант, а то, какие истины изложены на его страницах!

– Да, професса, – скромно потупилась я. – А когда мы начнем читать эту… святыню?

– Особам женского пола строго запрещено не то что читать, а и прикасаться к священной либре! – отчеканила професса. – Запомните это раз и навсегда. А теперь идемте со мной.

Поклонившись святой либре, мы отправились в другой угол комнаты, и здесь моя наставница сняла с полки толстый том в бархатной обложке цвета вареной свеклы.

– Это – Священная история, изложенная для чтения в кругу благородных дам. Вы должны понимать, доминика, что основу Веры и Закона составляют истины, осознать которые целиком человеческому разуму часто не под силу. Особенно это касается разума женского, ибо он слаб, поверхностен и озабочен суетными желаниями. Но Первосвященник и его ученики, ратуя за то, чтобы все люди знали Закон и Веру, повелел упростить высокое знание для понимания нашим косным умом. Присядьте, доминика.

Я повиновалась. Професса осталась стоять и пояснила:

– Книгу Священной истории следует читать лишь вслух и стоя, из благоговения к ней.

– Тогда я тоже встану…

– Нет-нет, сидите. Вам, пока вы не стали девушкой, можно сидеть.

Что значит – «стать девушкой», подумала я, но промолчала. Моя наставница немного помедлила, потом поцеловала край обложки и раскрыла либру. Она утвердила ее на подставке для чтения и начала:

– «В этом Истина, Вера и Закон, данные свыше Тем, Кто спал, и проснулся, и опять спит.

Истина в том, что до Пробуждения Великого не было ни начал, ни концов, ни времен, ни пространств, а лишь Ожидание. Великий же, пробудившись, создал и начала, и концы, и времена, и пространства, и узрел, что это благо. Четыре конца света Он создал: Север, Юг, Восток, Запад, и пятым создал Центр, ибо всё от Центра исходит, и к Центру возвращается. Великий создал Плоть и Силу, и Плоть Он сделал землею, а Силу – небом. И сказал: «Да будет на земле тот, кто соединит в себе и плоть, и силу». Прах земной Он совокупил с дождем небесным и создал из этой смеси человека, и нарек ему имя: Первый. И дал Первому власть над всем, что есть на земле, и что есть в воздухе: над всеми зверями и над всеми растениями. И Первый жил посреди острова, где не иссякало блаженство, и ежечасно славил Великого.

Шло время, и Первому стало одиноко и скучно на блаженном острове. Вся земля была в его власти, но не находил он покоя сердцу своему. И возопил он к Великому: «Почто сотворил Ты меня одиноким? Не избываю я своей тоски, ибо вижу, как всякий зверь и всякая птица имеют друга, спутника, я же – не имею». И Великий сказал: «Справедливы слова твои, но знай: сделал Я это лишь по тому одному, что ведаю, какое горе и разочарование может постичь тебя по обретении друга». «Да будет так!» – сказал Первый. – «Готов я терпеть и горе, и разочарование, лишь бы не быть на земле одному. Нет ничего страшнее одиночества».

Ничего не сказал Великий, ночью же, когда Первый спал, Он открыл грудь его, взял бьющееся сердце и отделил от него малую часть. Потом Он собрал росу с трав, аромат цветов, звездный свет и пение птиц и всё это смешал с частью сердца Первого. И так Он создал Первую, и благословил ее стать помощницей мужу своему, и нарек женой.

Наутро, узрев жену, Первый пришел в восхищение, ибо она была прекрасна, как аромат лилий, пение соловья, роса на лотосе и звездный свет. Сердце его потянулось к ней, воспламенилась плоть, и он познал жену свою, благословляя Великого, создавшего ее.

И снова шли годы, и Первый человек и жена его жили, славя Великого и возделывая землю, дабы приносила она плоды в пищу. Сердца их лежали друг к другу, и жена родила Первому двенадцать сыновей и двенадцать дочерей, которые стали родоначальниками всех народов на земле.

Однажды стояло знойное лето, и Первый возжелал искупаться в море, что омывало берега блаженного острова. Он вошел в волны и вдруг увидел существо, что было подобно его жене, однако превосходило ее красотой и статью. Она купалась и пела, расчесывая волосы, напоминавшие морские водоросли.

– Кто ты? – обратился к ней Первый.

Она обернулась, и человек был сражен сиянием ее глаз, яркостью уст, белизной влажной кожи. Она рассмеялась и сказала:

– Я дочь неба, человечек, нет тебе части со мной! Ступай к жене и ей дари свои жалкие ласки.

– Ты сама будешь моей женой, – сказал Первый. – Ибо я жажду тебя, как воды жизни.

– В одной ладони не удержать воду и огонь. Не смогу я быть твоей, покуда жива Первая. Уходи прочь.

В скорби пошел Первый к жилищу своему и увидел, как его жена сидит на пороге и месит тесто для лепешек. Взял он камень с острым краем и ударил жену в висок так, что хлынула кровь и треснула кость. Упала Первая и выпустила из рук горшок с тестом, перепачкалось тесто ее кровью. Первый дождался, когда жена его испустит последний вздох, сжал в ладони камень и пошел к морю.

На морском камне сидела дочь неба, и тело ее светилось, как перламутровая раковина. Снова засмеялась она, увидев человека:

– Что, человечек, ты опять пришел просить моих ласк?

– Я беру тебя в жены, ибо Первой больше нет, – сказал человек.

– Куда же ты дел ее?

– Вот этим камнем, – Первый поднял ладонь. – Я пробил ей висок до кости. Я дождался ее последнего вздоха и пришел к тебе. Идем со мной, возлюбленная.

И дочь неба вошла в жилище Первого человека, и испекла лепешки из окровавленного теста, и кормила тем мужа своего. Тело же Первой жены бросили в глубокое ущелье, на дне которого не таял лед.

Снова шло время, дочь неба родила первому человеку двенадцать сыновей и двенадцать дочерей, и населили они небесный свод и стали править детьми Первой жены. Те возмутились духом и пришли к отцу своему, и сказали:

– Отец наш, где мать наша?

– Разве я сторож матери вашей? – ответил Первый человек. – Ступайте прочь!

И они пошли, и обошли весь блаженный остров, поднимаясь на вершины и опускаясь в пропасти. И на дне глубокого ущелья они нашли тело матери своей, вмерзшее в лед. Они подняли плач, и вопль этот достиг ушей Великого, и спросил Он о причине этого плача.

Дети Первой жены сказали:

– О Владыка, отец наш убил мать нашу и поистине достоин жестокого наказания!

Вопросил Великий:

– Где ты, Первый?

Первый ответил:

– Я здесь, в винограднике, ибо услышал голос Твой и убоялся.

– Отчего же ты не убоялся Меня, когда убивал свою Первую жену?

– Оттого, что возжелал дочь неба сильнее, чем благоволение в очах Твоих.

Прогневался Великий на Первого человека и новую жену его, и прогнал их с блаженного острова. И было: дети Первой жены воевали против детей дочери неба, и шла эта битва сорок дней и сорок ночей. Когда же осталось по два мужчины и две женщины с каждой стороны, Великий вмешался и приказал прекратить битву. Черноволосым потомкам Первой жены Он отдал теплые земли, плодоносные деревья и реки со сладкой водой, а белокурым детям дочери неба повелел владеть землями холодными и бесплодными, и реками, воды которых горьки. И положил вражду меж ними до тех пор, пока не восстанет ото сна Своего. И уснул Великий, восскорбев в сердце о творении Своем. Люди же ожесточились и продолжали умножать преступления свои. Всю же вину за содеянное они возлагали на жен своих, ибо через смерть Первой жены пришла в мир смерть, а через коварство Второй пришло в мир Зло…»

Професса закончила читать и остро поглядела на меня. Я растерянно молчала. Мне была непонятна вся эта история с женами Первого человека и гневе Великого Спящего. Няня часто молилась Спящему и приучала молиться меня, говоря, что Спящий всемогущ и милосерден и слышит наши молитвы даже во сне. А из этой истории выходило что-то непонятное. Как мог Спящий, если Он всемогущ, допустить гибель Первой жены? И вообще, почему Он уснул, когда люди так нуждаются в Нем?

– Вы хотите что-то сказать, доминика? – спросила менторша.

– Да, професса, – я тоже встала и принялась ходить по комнате. Она следила за мной с непонятным выражением лица. – Я не знала, что Великий Спящий такой… такой трус.

Професса поднесла ладонь к губам, словно хотела улыбнуться и скрыть улыбку.

– Поясните ваши слова, доминика, – потребовала она приглушенно.

– Я всего лишь маленькая девочка, но даже я знаю, что хороший пастух всегда заботится о своих овцах, а виноградарь ухаживает за лозами, чтобы они принесли урожай. Они – всего лишь люди, но им присуще чувство ответственности за овец и виноград. А Великий Спящий создал Первого человека и жену, и бросил их на произвол судьбы…

– Это не так, – сказала професса.

– Тогда почему Он допустил, чтобы Первый человек убил свою жену и взял другую? Разве Он не мог не дать свершиться злу?

– Мог. Но дело в том, доминика, что человек получил от Него свободную волю, а значит, получил власть самостоятельно решать, что делать, а что – нет. Убийство было свободным выбором Первого человека.

– Не понимаю, – пробормотала я. – Значит, можно убивать, грабить, лгать только потому, что обладаешь свободной волей делать это или не делать?

– Да, – кивнула менторша. – Но вы должны помнить, доминика, что свободной волей к добру и злу обладают только мужчины. Женщина со времен гибели Первой жены не имеет воли и во всем должна подчиняться мужчинам.

– Почему?

– Потому что она неразумна и склонна только ко злу и разрушению. Только мужчина может обуздать строптивый женский нрав. Лишь находясь во власти мужчины, женщина имеет ценность, ибо ей положено служить мужу и продолжать человеческий род до тех пор, пока Спящий не проснется.

– А когда Он проснется, Он… что? Что сделает?

– Об этом Первосвященник Спящего ничего не говорил. Однако многие искатели мудрости предполагают, что, пробудившись, Спящий уничтожит всё сущее, ибо на самом деле оно – лишь Его сон.

– Тогда зачем же Он всё творил?

– Мы не можем этого знать, доминика. Его пути и желания неисповедимы.

– Это очень глупо! – решительно сказала я. – Сначала сотворить, потом заснуть, а потом – проснуться и всё уничтожить! Так поступают только сопливые малолетки, когда лепят из глины домики, а через минуту уже ломают их!

– Пройдет время, и вы всё поймете, доминика.

– Вряд ли, – я покачала головой. – Мы сегодня еще будем заниматься Священной историей?

– Нет, доминика. Идемте на прогулку. Ваша матушка озабочена тем, что вы слишком много времени проводите в комнатах.

– Вот уж не поверю, – пробурчала я. – Моя мать меня почти не замечает. По-моему, ей все равно, разгуливаю ли я по замку или отправилась в виноградники.

– И тем не менее, – настояла менторша на своем.

Загрузка...