Прелесть, окольцованная небом,
в переплёте чувств моих и мук,
я слепил тебя из хлопьев снега,
а, слепив, не выпустил из рук —
заморозил в памяти с подтекстом:
«Крыльев у Любви не перечесть».
Ты осталась там – в далёком детстве.
Я за «тыщи» вёрст – с той птицей здесь.
Здесь, где вьюги прячутся под стреху,
разоряя гнёзда местных птиц,
оставляя в откуп человеку
ширь земли и солнце без границ.
Помнится, прощаясь, ты сказала:
– Для любви не нужен сердцу кнут.
Нас судьба по свету разбросала,
с головой в разлуку окунув.
Улетели годы, как и птицы,
в письмах потерялись… «Се ля ви!».
Наши дети разыграли в лицах
ту же сказку преданной любви —
в жизнь вошли, ступив на те же грабли,
что зовут в народе «Боль разлук».
Мир сегодня лживостью отравлен,
а разлука в поле жизни – плуг.
Не грусти, – родная, успокойся —
там, где внуки, правнуки, родня..,
я всегда с тобой. Пусть неба кольца
ждут потомство завтрашнего дня.
Любовь не всегда безумна,
Любовь не всегда так гладка
Любовь – это сердца зуммер,
её берегут с оглядкой —
не дай Бог, услышит ближний,
разлука придёт в дороге.
Снимаю не с полки книжной
ту повесть о недотроге:
«Джульетта была невинна,
Ромео – в любовной коме».
Сегодня – любовь противна
и девственность – не в законе:
тусовки, наколки – в душу,
наркотик сближает связи.
Друг друга любовь не душит,
она в половом экстазе
рожает больных уродов…
Опомнитесь, люди! Стойте!
Любовь не вернуть народам,
забывшим веков устои.
Весна неласково
за окнами капелит.
И думы разные,
как всплески акварелей.
Пишу портрет. Тебя —
Пастушку в ярком ситце
и стайку жеребят —
какой красивый синтез!
Весна упрямится,
не хочет поделиться
зари румянцем,
и девичьим ситцем.
Больная кисть – Любовь,
и холст не ожил —
льёт с тел берёз
слезы горячий обжиг.
Но ветер выстеклил
меж туч судьбы осколок
Я кистью выстрелил.
Я знаю, встреча скоро.
(размышлизмы на тему расставаний)
Ожидание удваивает силы,
взятые из жизни напрокат.
Расставание – совсем не лучший стимул
для сердец, стучавших невпопад:
безнадёжно, трепетно и ёмко
предъявляя детской дружбе счёт.
Верьте, люди, зимняя позёмка
тёплых слов любви не заметёт.
Глаза серебрятся ночной поволокой —
блудливые бесики в них и тоска.
А ветер трепал златом вытканный локон,
и чёрные тучи по небу таскал.
Усталая грусть в недосказанных жестах,
в словах неуёмной красы простота.
О, женщина в чёрном, давайте без шефства —
не надо обмана. Взгрустнём просто так.
Слова не затронут заветной мишени,
амурные стрелы остры, не новы.
Забытое прошлое выплыло тенью,
что в беглую душу отбросили Вы.
О, женщина в чёрном. Пантера – не хищник,
а мягкая похоть и страсти оскал.
Вдруг в женских словах стала музыка лишней,
в них вместо любви заметалась тоска.
– Любила ли ты боль и горе? – Любила —
и бесики смеха измерили глубь.
Я знаю, ты думаешь: милый мой, милый,
не будь, как мальчишка, доверчив и глуп.
Любовь мы теряем негаданно часто.
О, женщина в чёрном! Любовь не дари
мальчишкам, для коих великое счастье
Любить… Уходи и судьбу не кори.
Ревновать и любить хотел он
И смущаться до алой кожи.
Ты в ответ обманула телом,
«обмурлыкав» чужое ложе.
По-кошачьи, походкой гибкой
уходила. А помнишь, в двадцать,
он тебя награждал улыбкой,
а потом научил целоваться?
Не придумать для сказки меру —
поцелуи приходят сами.
Он, тебя обращая в веру,
сам сдавал на любовь экзамен.
Паруса под соблазном ветра
убегать в океан устали.
Красота человека – это
выше самой желанной дали.
Нецелованных нынче мало,
ты уходишь, познав истому,
и не мачту, а жизнь сломала
и прибилась к чужому дому.
Первозданной любви осколок
не сверкнёт маяком, как прежде.
Если сердце набило «оскому»,
оживить его – нет надежды.
Уходя, уходи навечно,
но былое во снах не трогай,
прожигай свою жизнь беспечно,
помолившись пред той дорогой.
(издалека с Любовью)
Луна повисла на шесте
Лукавым фонарём.
На пятитысячной версте
Живу я дикарём.
С утра все сорок с ветерком
Гуляют по сорам*,
А в мыслях:
– В баньку бы с парком,
Да водочки «сто грамм».
Но вместо водки пью чифир* —
Живительную муть.
Потом таскаю нивелир,
Как сивая хомут.
Кляну снега, кляну себя,
Тяжёлый груз одежд…
Но прусь, ругаясь и хрипя,
Занять другой рубеж.
В планшетку данные вписав,
Спешу к своей Луне,
Чтоб эта рыжая лиса
– шеста смеялась мне:
– Эх, ты – усталый дуралей,
Иди, не шебаршись*.
Ты ставишь вехи для людей,
А в этих вехах – Жизнь.
Примечания*. Сор (хант яз.) – затапливаемое,
болотистое место
Чифир (жарг.) – крепко заваренный чай
Шебаршиться (жарг.) – сопротивляться, суетиться
Быть может, ты права…
Быть может, ты права,
что ждать, не так уж просто,
что жёлтая трава
сожгла наш перекрёсток,
где разошлись пути
и взгляды, и надежды…
Меня ты не суди.
Я был с любовью нежным:
лелеял по утрам её больную завязь,
в неистовый буран
у сердца, всем на зависть,
я нёс её, я пел…
Какие были песни!!!
В тот миг я так хотел
их петь с тобою вместе.
Убереги, Господь,
пространство от разрухи.
Любовь и кровь, и плоть
мне не отсушат руки,
которыми обнять
хочу земную прелесть….
Но ты ушла опять,
и песни не допелись.
Приди, я всё прощу —
и сумерки, и дали.
О прошлом не грущу,
его мы не видали —
оно пришло – ушло,
а нам остались тени.
Любовь – не ремесло,
не защитить по теме.
Нет формулы любви,
Есть гены всепрощенья,
наследственно в крови
упрятавшие мщенье
за преданный союз,
не согрешивший в боли,
слетевшей с жадных уст
чужой развратной доли.
Останови себя
на повороте к славе,
и нам грехи
семь нот в одной октаве,
и новым светлым днём
вернётся смысл песни,
и мы с тобой пойдём
опять по жизни вместе.
Я ухожу по тропке горной
к вершинам гор – чужой мечте.
И мой характер – тоже гордый —
стихом не ринулся в мечеть,
не оскорбил, а внял закону —
Закону гор – спешить к тебе!
И я иду по небосклону
к любимой, ждущей в Теберде.
Легли слова в почтовый ящик,
спешу на деле доказать, —
кто полюбил, любовь обрящет,
у гордых нет пути назад.
Вчера любовь «офонарела»
и позвала меня в кино.
Я ей ответил очень смело:
«Кино прокручено давно.
Оно достаточно невкусно,
и без поп-корна не поймёшь.
Была бы жизнь, а к ней – «капуста»
Всё остальное – просто ложь.
Пойдём-ка, купим лампу в лавке,
Тушить её – не потушить.
Моя любовь созвучна Кафке —
«Любить, пока не кончим жить!»
Примеч. Капуста* (жаргон) – деньги
Жёлтая отрава —
дней осенних шёпот —
ей идти направо,
мне – в другую близь.
Умоляю, дайте
человеку право,
полюбив, остаться
с милой на всю жизнь!
Искурив за вечер
пачку жгучей «Примы»,
не познав извечных
поз из «камасутр»,
понял, что сегодня
чувства нелюдимы —
«Изменил с другою? —
так, не обессудь.
Грусть на зелье падка
и душа томится,
за оградой парка
праздник Покрова.
Ах, какая осень!
Стоит вдрызг напиться.
Жёлтая отрава,
ты всегда права.
Зачем опять я думаю о нас,
о прошлом, запорошенном мечтами.
Душой спешу взобраться на Парнас,
сказать: «Любовь для нас – татами».
С собой бороться больше не могу,
и ты мечтать, по-моему, устала.
Любить, как в светлой юности – в стогу,
сегодня нам с тобою не пристало.
Люблю во сне, что значит – наяву
у нас любовь с годами не остыла.
Спасибо, Жизнь. Я внучку назову
Любовью, заглянувшей в сердце с тыла.
Выкрутасилась метель три денька подряд,
и любовь, как в шторм, корабельная.
Не прошёл и год, по кроваткам в ряд
трём сынкам поём колыбельную.
Развесёлый хор – по-мужски вокал —
зимний плод любви вызрел к осени.
Наливай, жена, до краёв бокал,
Знать, Троянский конь лёг под простынь к нам!
За окном метель вновь куражится.
Жеребец показался в окне.
На Руси испокон людям кажется —
сыновей жёны «носят» к войне.
На дороге – гололед
и на сердце – тоже.
Черный тополь в небосвод
врезался, как ножик.
Льнут снежинки к волосам
траурною лентой.
В чьи-то синие глаза
утонуло лето.
Осень, злата наменяв,
стынет под ногами.
А Луна сосет меня
желтыми губами.
Я давным-давно иссох.
Что еще ей надо?
Слов моих медовый сок
выпила отрада.
И, смеясь, стреляла влет —
говорила, любит…
На дороге – гололед.
Не влюбляйтесь, люди!
(зарисовка из Адриатики)
На дворе неуёмный дождь —
барабанит мне в душу, не в дверь.
Он не ставит любовь ни в грош,
Он – голодный и дикий зверь.
За порогом на части рвёт
не успевшую скрыться грусть,
отправляя за ней в полёт
бредни мыслей и пальцев хруст —
«Не пришла!». А дождю плевать,
кто там прячет под зонт интим
в тайной комнате, где кровать
её тело сплела с другим.
Пистолет на столе блестит —
до поры неживой металл —
он беззвучен, но не простит
тех, кто ложью меня достал.
Дань неся и дождю, и злу,
он, не раз мне спасавший жизнь,
отстрелил бы тому «козлу»
корень чести под женский визг.
А её? Пусть живёт в аду
тихих дней без любви, где ложь…
– Вот наплёл! Лучше сам пойду
в дом к соседке. Мне – дождь не в дождь!
С ветром печка гукала,
хрипя,
называя куколкой
тебя.
Я хочу нейтральным быть,
не раб.
Карты не игральные,
в них – крап.
Я люблю по правилам,
без лжи.
Сколько чувств отравлено
во ржи,
сколько слов испачкано?
Я – пас.
Ухажёры пачками —
не фарс.
Я молчу. Мы заняты
кто чем.
Нам палатка в зАмяти —
ковчег,
Ветры в трубы-кратеры
поют,
Третий день характеры —
в бою,
третий день сражаемся —
молчим…
И не плачь, пожалуйста,
в ночи
пусть играет нервами
гроза.
Да и ты – не первая
краса.
Взглядом не упрашивай.
Ах, ах!
Не люблю ухаживать
в горах.
Горы дружбу чествуют,
как храм.
Верен я, по честному,
горам.
Загрустили звёзды на ветру —
Холодно им там и одиноко.
Я сегодня к милой не приду
в теплоту, за шторку спящих окон.
Сквозь мороз, ушедших в лету зим
тёплых отношений и событий,
я прошёл. Да, был неотразим
в сумерках растаявшего быта.
Поплутав словами невпопад,
поиграв с любовью на пределе,
понял – кто-то третий виноват
в нашем греховодном беспределе.
Не виню её, она права —
Приговор Любовь нам объявила:
«В поле жизни скошена трава,
в стог упав у третьего на вилах».
(из книги «Бесы-кони»)
Летят бесы – кони
в расплавленном мраке.
Метели погоня
гудит в буераке,
и в небе, и в поле…
И посвист в придачу.
А свадьба в запое
запойно судачит:
– Вот, надо же, ведьма,
сбежала по стуже.
Жених-то, глянь. Э, тьма!
Кому теперь нужен?
– А кто тот разбойник,
промчавшийся вихрем?
– Не наш. С маслобойни.
– Механик что ль ихний?
Красивый! Но чокнут.
– Да, что-то нечисто.
Кажись, что девчонку
попутал нечистый.
А двое не слышат.
Их кони летели.
Любовь – это выше
и слов, и метели.
Впиваются губы,
сливаются реки…
Шла ночка на убыль,
а счастье – навеки.
В избе – пересуды:
похищена зорька,
не бьется посуда,
не слышится – «горько!»
Жених не таковский —
смеется: «Бывает!»
не бьется посуда,
не слышится – «горько!»
Жених не таковский —
смеется: «Бывает!»
Бутылку «Московской»
один допивает.
Рукою поправив
сатиновый ворот,
встает.
– Кто отравит
мне свадьбу?!
Кто ворог?!
Что стонете, бабы?
Права молодуха.
Не жизнь ей была бы,
а плен и разруха.
Гуляйте все! Пейте!
И будьте довольны,
ядри вас в копейки,
друзей малахольных.
И вышел из комнат,
протезом не всхлипнув.
Под сердцем – осколок
за ногу из липы.
Я – пулей. Я – следом —
частичкой подмоги.
Луна мертвым светом
скатилась под ноги
ушедшему в тени.
Веревка – струною.
Февраль отметелил.
Плыл март стороною,
спешил – не устать бы
на снежных откосах.
Так кончилась свадьба —
Войны отголосок.
– Отпусти! – кратким криком, как выстрел,
Птицелова пичужка просила.
Я тебе пропою в синих высях
больше песен, чем в клетке постылой.
Отпусти! Не ласкай меня взглядом —
взгляд – не солнце, не ветер привольный,
изобилие стало мне ядом
в тёплой клетке и сытой неволе!
Отпусти! Ты – такая же птица.
Крылья – разум твой. Взвейся крылами!
Знай, что сердце напрасно стучится,
Если немощно выпустить пламя.
Прикорнув, снежинки – звёздочки
тая, плачут на ладони.
Мне даны всего две горсточки
снежно – зимней какофонии.
Припаду губами влажными
к внеземным цветам из снега.
Для меня важнее важного —
муза, льющаяся с неба.
Искры холода небесного —
огоньки на кране башенном.
Кто там с облака белесого
голубой косынкой машет мне?
Снег, не прячь за белым маревом
образ милой незнакомки.
А глаза, наверно, карие
с посеребренной каёмкой?
Я люблю тебя, Вселенная!
Звёздный снег в ладони сыплет.
Небо, песня незабвенная,
жар ладоней не насытит.
Закружи меня, метелица,
снегом неба южной Таврии.
Снег – любовь. Любовь не делится.
А глаза, наверно, карие?
Дерзкая, девчонка голенастая,
школьная любовь. Девятый класс.
Помнишь, по ромашковому насту
солнце босиком пускалось в пляс?
Ёжик мой бычком глядел задиристо —
тоже солнце с памятью тепла.
Он сберёг хвалу газетной вырезки
про июль, пришедший из села,
где всем классом, и учитель тоже —
добрый литератор и чудак,
спали, убаюканные рожью
в мягких копнах… Утром на руках
ныли ссадины – следы знакомства с полем
городских изнеженных ребят.
Целый месяц мы играли роли
шефов у коров и у телят.
Стрекоза, а помнишь алый вечер,
уносящий день в потёмки рощ?
Детство позабывшим вспомнить нечего,
мне забыть прекрасное невмочь.
По шестнадцать. Разве это мало?
Мы считались взрослыми вполне.
Ты в себя мальчишек повлюбляла,
а в любви призналась только мне.
В ночь мечтать, держа ладонь в ладони —
сказка и на небе, и на дне…
Во вчерашнем молодость не тонет,
Постарев, грустит наедине.
Вот и я к сединам юность вспомнил —
голенастую, с букетиком гвоздик,
мемуары записав в двухтомник,
а июль тот – в этот скромный стих.
Вы – добрая, милая женщина,
немного устали. Правда?
Морщинки у глаз ваших шепчутся
без слов обаятельно, право.
Шептать им про счастье дозволено,
дозволено смех опечалить.
Поэтому будет не больно мне
сказать, что любви в вас не чаял я.
Сейчас, покружив в полноводии,
готов побежать к Вам навстречу
и снова, случайно бы вроде,
взглянуть на красивые плечи,
в глазах утонуть и обжечься,
прижаться к пунцовости вишенной,
копировать плавные жесты,
брать всё – в чём ни капельки лишнего.
Потом, отряхнув наваждение,
рождённую взглядами крепость,
сказать: «Вы – моё наслаждение».
А сладость мужчине – в редкость.
И месяц за месяцем в гости
ходить к вам, и ночи бесценные,
собрав по крупиночкам в горсти,
вложить в нечто полное, целое.
Чтоб солнце те ночи, как в памятку,
взвихрило лучами из прошлого…
Я помню, сынишка ваш маленький
сказал: «Этот дядя хороший!»
В глазах ваших тёплые искорки
грустят о далёкой той встрече.
Ответьте, а было ли искренним —
жечь вместе церковные свечи?
Сейчас ковыли запорошены,
как наша неспетая дружба,
с которой навряд ли всё спрошено,
с которой ещё что-то нужно.
ВЫ – милая добрая женщина,
и я не имею права
для памяти быть изменчивым…
Вы – совесть моя. Вы – правда.
Луноликая красавица
из краёв озёрной сини,
мне с печалями не справиться
и расстаться жалко с ними.
Я тебя люблю по-прежнему —
синеглазую, далёкую.
Загляни в печаль глубокую,
одари меня надеждою,
что вернёшься – поздно, рано ли,
в мой седой вигвам из юности
окропить бальзамом раны мне
из колодца женской мудрости.
Домик карточный разрушится,
сгинет в ночь лихое прошлое.
Я виновен. Я не нужен вам
за нахальное и пошлое.
Видишь, я бываю вежливым,
не могу ворваться окриком
в жизнь правдивую и нежную,
не затоптанную подленьким.
Годы… Годы потускневшие
от разрухи сгнили полностью.
Люди, в жизни цель нашедшие,
могут выпить чашу гордости.
Так и ты, моя далёкая,
Юность вечная и гордая,
не спеши прийти с упрёками,
будь в своём молчанье твёрдая.
Я останусь в одиночестве
с огоньком надежды трепетной.
Как тебя увидеть хочется!
Но не хочется быть третьим.
Луноликая красавица
из краёв озёрной сини,
знай, любить тебя мне нравится..,
но вдали от стен России.
Поток машин. Двадцатый километр.
С обочины девчонка голосует.
Включённых фар мигающий подсвет
заботы ежедневные тасует.
От света фар бетон на трассе жёлт,
а платьице девчонки – взмах платочка,
чтоб каждый встречный мимо не прошёл
и добрым делом доброе упрочил.
Поток судеб в потоке тех машин.
Пропели тормоза: «Садись, поможем»
И газик по «бетонке» заспешил,
как всякой доброте спешить положено.
В лесочке вновь заухала сова,
бегущий свет она напрасно судит.
Всю жизнь хотел бы я голосовать,
чтоб добротой переплетались судьбы.
От Змеи и Скорпиона с Любовью!
Небо загрустило в одиночку,
Даже самолёт не пролетит.
Грозовая туча, сделав «бочку»*,
разыграла ливню аппетит.
Мы сидим на лавочке в беседке,
парк дрожит кленовою листвой.
Молнии под гром срезают ветки
с древа жизни, ставшего судьбой.
Нам – по двадцать, то ли ещё будет!
Впереди – заманчивая даль.
От смущенья слова не убудет —
душу был готов тебе отдать.
Ты спросила: «Неужели, правда —
счастье притаилось за углом?»
А в глазах – блеск молнии наградой…
Кто же знал, что позже грянет гром —
поезда разъедутся по свету
в города с рекламной суетой.
На себя грешу, и ты не сетуй —
мы пришли в Любовь не на постой.
Ей, как нам, не лучше и не «плоше»*,
извини за дикий каламбур,
говорю любви воскресшей: «Проше*
в галерею парковых скульптур!»
Все приходят поздно или рано
к милым с виноградною лозой…
Но не заживёт на сердце рана,
в детстве нанесённая грозой.
Прим.* Плоше, проше (польск.) – хуже, прошу.
На Гаити – сезон дождей.
Рядом с ним мокнет остров Куба.
При желании быть нежней,
как всегда получилось грубо —
на оленях летел к тебе,
бросив Север к чертям собачьим —
не бросают друзей в беде,
а вот я не сумел иначе.
Жёлтым глазом мигнул маяк —
тёплый взгляд старины Колумба,
и я сразу душой обмяк,
и зарделся цветочной клумбой:
– Не ждала? Шар земной так мал!
Всё возможно, коль годы спеты
Сан-Доминго! А где Ямал?
Он – с другой стороны планеты.
Нам судьба подарила шанс,
склеив две половинки шара,
посчитала к Любви аванс
за попытку благого шага —
вновь свела и свила в клубок
жарких встреч на пределе риска…
Мы, замёрзшую в лёд любовь,
растопили в волне карибской.
На старой пристани
ревут гудки.
Ты смотришь пристально
из-под руки.
Ты смотришь издали,
столетья смяв.
Привыкли исстари —
кто слаб, тот свят.
Держусь за поручень,
отбросив грусть.
Эх, волны-горочки,
причала хруст!
И губы парусом
к губам твоим
вчерашним адресом:
Люблю! Любим!
Вдруг с места
слова – мосты.
Других не вижу лиц,
есть только ты.
А небо волоком
вдоль по реке.
Косынка – колокол
в твоей руке
звенит отчаянно:
Тире, тире…
Я не отчаливал,
я шёл к тебе
первопричастием,
уверен в том —
мы будем счастливы
в миру ином.
(только про нее – вечную)
Затерялись в причалах
стрежевые ветра.
Белокрылые чары
ворожат до утра.
На таежных излуках
ни закат, ни рассвет.
А в глазах – незабудках:
то ли да, то ли нет.
Ах, глаза, глаза —
ночь не тронута,
и с ресниц роса – на траву.
Ах, любовь, любовь —
шаг до омута.
Но нельзя,
нельзя тонуть одному
Плыли свечи черемух
на торжественный бал.
А на сердце чертенок
босиком танцевал,
Не хотел он мириться
с тишиной до зари:
если вышло влюбиться —
не молчи, говори.
Ах, слова, слова —
всплески лепета —
и не вяжутся потому.
Ах, любовь, любовь —
сердцу трепетно,
но нельзя,
нельзя любить одному.
Мчатся по небу кони,
гривы белым платком.
А ладоням ладони
говорят шепотком:
ты любим, я любима,
но осталась нужда —
где одна половина,
там другая нужна.
Ах, зачем, зачем
ночка – белая
и судьбы тропа – в полону?
Ах, любовь, любовь,
что ты сделала?
Ведь, нельзя,
Нельзя любить одному.
Милая, я нынче не приду.
Занесло меня в мирскую слякоть,
Где с душевной болью наряду
Доброте твоей не место плакать.
У любви особая стезя —
Не тропа истоптанная людом.
Нам её обманывать нельзя,
Чтобы не застыть в морозе лютом.
А мороз не ждёт, хрустит в висках,
Чуть коснись – и на сердце метелит…
Милая, я так тебя искал!
И боюсь расстаться на неделе.
За окошком вечер октябрит.
Ветер врёт, что зимы неизбежны.
Я не болен. Я тобой убит
В этот месяц – ветреный и нежный.
Я приду – беспомощный чудак,
Веря, что сердца не догорели.
И не поступи со мною так,
Как Тамар с лазурным Руставели.
(размышлизмы о Любви)
Кому – то нужен верности зарок,
сатрапам – окольцованная птица,
а песне – пояс древности – замок
на теле неприкаянной девицы.
Особенно, когда она «сова»,
а он – тот «жаворонок» – непоседа.
Где верность? – Демагогия, слова
и… полчаса в квартире у соседа.
Сегодня продаётся всё и вся:
Душа, Любовь, как с Геббельса подтяжки…
Ромео и Джульетты пыл иссяк.
Остался секс – груз сладостный, но тяжкий.
Так посмеёмся вместе, господа,
товарищи, блатные и не очень.
Зачем нужна вам эта суета?
Но… Жизнь была и есть,
и будет, между прочим.
Ей.
Быть может, ты права,
Что ждать – не так уж просто,
что жёлтая трава
сожгла ваш перекрёсток,
где разошлись пути
и взгляды, и надежды…
Его ты не суди.
Он был с любовью нежным:
лелеял по утрам её больную завязь,
в неистовый буран
у сердца, всем на зависть
он нёс её, он пел…
Какие были песни!!!
В тот миг он так хотел
их петь с тобою вместе.
Ему.
Мечту ударить всякий может,
сорвав свой голос на фальцет,
потом, сомненья подытожив,
преподнести цветов букет.
Но жизнь по замкнутому кругу
бежит, как раненая лань.
Подняв на праведное руку,
свою надежду не порань.
Поверь, и женщинам привольно
смотреть на мир сквозь призму лет.
Прошу тебя, не делай больно,
не торопись ответить «нет».