11 мая 1788 года императрица Екатерина Великая писала своему супругу и соправителю Григорию Александровичу Потёмкину из Царского села:
«Любезный друг Князь Григорий Александрович.
Вчерашний день великая княгиня родила дочь, которой дано моё имя, следовательно, она – Екатерина. Мать и дочь здоровы теперь, а вчерась материна жизнь была два часа с половиною на весьма тонкой нитке; видя крайность, я решилась приказать accoucheur (акушеру) спасти жизнь ей, за что теперь меня и муж, и жена много благодарят…
У нас так холодно, что я пишучи почти замёрзла…»
Потёмкин разделил радость в ответном письме от 19 мая словами:
«Матушка Всемилостивейшая Государыня! Я получил о разрешении Ея императорского Высочества и на другой день праздновал…»
А тревоги 10 мая 1788 года были далеко не напрасными. Почти семь часов императрица не отходила от своей невестки и уже опустивших руки акушера и его помощниц. Государыне была памятна трагедия, происшедшая с первой супругой сына великой княгиней Натальей Алексеевной. Это случилось в 1776 году. Роды начались 10 апреля и начались неудачно. Несколько дней продолжались схватки, но родить великая княгиня никак не могла. Ребёнок не выдержал и умер.
Своему статс-секретарю императрица написала:
«Дело наше весьма плохо идёт. Какою дорогой пошёл дитя, чаю, и мать пойдёт. Сие до времени у себя держи…».
Мёртвый ребёнок инфицировал организм матери, и надежд на то, что она выживет, почти не было. 15 апреля Наталия Алексеевна ушла из жизни.
Екатерина призналась в письме:
«Вы можете вообразить, что она должна была выстрадать, и мы с нею. У меня сердце истерзалось; я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днём, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: «мы отличная сиделка». Вообразите моё положение: надо одного утешать, другую ободрять. Я изнемогла и телом и душой…»
Правда, тогда всё усложнялось тем, что Наталия Алексеевна не могла иметь детей из-за врождённых дефектов. Дефекты же эти скрыли, иначе как бы можно было её выдать за наследника русского престола.
В ту пору каждые роды были очень серьёзным испытанием для женщин. Они нередко оканчивались трагически.
И вот при родах у великой княгини Марии Фёдоровны произошло осложнение, похожее на то, что стало смертельным и для великой княгини Натальи Алексеевны, и для ребёнка. Правда, у Марии Фёдоровны это были уже шестые роды, и она не имела тех травматических дефектов позвоночника и таза, что Наталья Алексеевна. Тем не менее, шло время, а акушерка ничего не могла сделать. Нужно учесть, что акушерство в ту пору было ещё не на высоком уровне. К примеру, не принято было применять так называемое родовспоможение, да и не все акушеры владели таким методом. Но императрица знала об этом методе и приказала хирургу Ассофиеру применить его под свою ответственность. В письме к Потёмкину императрица сообщила: «я решилась приказать Ассофиеру, спасти жизнь ей…», в других письмах она уточняла: «я решила употребить Моренгейма, и он кончил», то есть произвёл родовспоможение по методике акушера из Австрии.
Благодаря решительности императрицы всё окончилось благополучно, и Екатерина Павловна, четвёртая из пяти дочерей Павла Петровича, начала свой хоть и не долгий, но яркий жизненный путь.
Санкт-Петербург салютовал началу этого пути из пушек Петропавловской и Адмиралтейской крепостей. При крещении 21 мая несла маленькую Екатерину в церковь статс-дама княгиня Екатерина Дашкова, президент Российской Академии наук и близкая подруга державной бабушки, с которой была рядом и при подготовке к свержению Петра III, и в памятный день 28 июня 1762 года.
Императрица пожаловала внучке – или как тогда говорили – возложила на неё орден Святой Великомученицы Екатерины.
Думаю, надо сказать несколько слов об этом ордене, поскольку он будет ещё не раз упоминаться в повествовании.
Орден Святой Великомученицы Екатерины учреждён в 1713 году для награждения великих княгинь и дам высшего света, формально второй по старшинству в иерархии наград с 1714 до 1917 года. Правда, награждение было единственным – Пётр Первый пожаловал орден Марте Самуиловне Скавронской, сестре предка княгини Багратион, родоначальника графов Скавронских. Марта Самуиловна, в крещении Екатерина Алексеевна, стала в нарушение всех законов, правил и традиций после смерти Петра Первого императрицей Екатериной Первой. Вступив на престол, императрица Екатерина Первая наградила этим орденом дочерей – Анну Петровну (будущую мать императора Петра Третьего) и Елизавету Петровну (будущую императрицу Российскую). Всего во время её царствования было выдано 8 наград. Орден стал высшей наградой для знатных дам России, отмечаемых зачастую за заслуги их мужей. К примеру, этим орденом награждены были мать великого полководца Румянцева, статс-дама графиня Мария Андреевна Румянцева, урождённая Матвеева, и его супруга, графиня Екатерина Михайловна, урождённая княжна Голицына. Они были награждены одним указом от 12 июня 1775 года, состоявшимся по случаю празднования Кучук-Кайнарджийского мирного договора в воздаяние величайших заслуг сына и мужа в победе над турками. Первой же в царствование императрицы Екатерины Второй, в день её восшествия на престол 28 июня 1762 года, получила орден княгиня Екатерина Романовна Дашкова, урождённая графиня Воронцова.
Но вплоть до царствования императора Павла Первого статус ордена твёрдо определён не был. И лишь Павел Петрович в 1797 году законодательно закрепил правила, согласно которым великие княжны по рождению награждались орденом Святой Екатерины. Ограничил он и количество награждений. Для 1-й степени ордена определялось 12, а для 2-й 94 награждений. Количество награждений лиц императорского Дома на эти ограничения не влияли.
Своему постоянному корреспонденту в Европе барону Гримму Екатерина Великая так писала о своей маленькой внучке Катиш:
«О ней ещё нечего сказать, она слишком мала и далеко не то, что были братья и сестры в её лета. Она толста, бела, глазки у неё хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими куклами и игрушками, болтает без умолку, но не говорит ничего, что было бы достойно внимания».
Письмо датировано 1790 годом, кода маленькой великой княжне Екатерине Павловне исполнилось два годика.
Известно, какое внимание уделяла императрица Екатерина Великая образованию и воспитанию своих старших внуков Александра и Константина. Об этом написано много. Но не упускала она из поля зрения и внучек.
В воспитательницы им Государыня избрала Шарлотту Карловну Ливен, о которой канцлер Алексей Андреевич Безбородко говорил, что если бы «генеральша Ливен» была мужчиной, «многих бы удобнее нашлась воспитывать великих князей». Рекомендовал её императрице Рижский и Видземский генерал-губернатор ирландец Георг Браун.
Шарлота Карловна жила в Митаве (ныне Елгава), столице (в 1578–1795 гг.) Курляндского герцогства, что в сорока километрах от Риги.
Оставшись в 1781 году вдовой, Ливен сильно бедствовала. Ну а о том, как она была избрана императрицей Екатериной II в воспитательницы свих внучек, рассказывает в своей книге Александра Осиповна Смирнова-Россет, фрейлина русского императорского двора, добрая приятельница Пушкина, Лермонтова, Гоголя:
«Когда старшей великой княжне исполнилось восемь лет, Екатерина написала рижскому генерал-губернатору графу Броуну:
«Дорогой Броун, пришлите мне хорошую гувернантку для моих внучек», Только что Броун получил эту записку, ему пришли сказать, что баронесса фон-Ливен желает его видеть. Вошла высокого роста, красивая дама, осанка её была важная и твёрдая. Он её посадил и спросил, что она желает?
«Во-первых, Exellenz (Ваше превосходительство), прикажите уплатить жиду, который меня привёз из Херсонской губернии, где муж мой умер. Я продала всё, что имела, и села в скверную фуру с тремя сыновьями и двумя дочерями. Все деньги я истратила, но так как я приехала просить вас как можно скорее доставить мне мою пенсию, то прошу вас оказать мне свою протекцию. Я хочу завести маленький пансион для воспитания моих дочерей, а сыновья будут учиться в гимназии. Я найму учителя русского языка, потому что мы русские подданные, а со временем найму и французского учителя, так как в России все говорят по-французски».
С жидом расплатились, и Броун предложил баронессе жить у него до приискания квартиры. Он удивился твердости, необыкновенному уму и на третий день сообщил ей, что нашёл для неё приличное место. Она вскочила и всплеснула руками, когда он ей сказал, что она будет гувернанткой великих княжен. «Боже мой, да я не могу. Я не говорю по-французски».
– «Это и ненужно, у великих княжён будут учители. Дело идет о хорошем солидном нравственном воспитании, вот что требуется от гувернантки».
Баронессу и её детей одели, нашли служанку, которую я ещё знала, купили карету и повезли баронессу Ливен, рождённую Поссе (она была курляндская уроженка, из числа древних мещанских фамилий, которых не гнушались гордые бароны наших остзейских провинций).
Она ехала на шестёрке с чином генеральши и с запиской Броуна прямо в Царское Село. Екатерина была в Софии. После смерти Ланского она часто туда ездила, потому что он там похоронен. Екатерина была милостива, тотчас оценила приезжую, пригласила её обедать и убедилась, что лучшего выбора нельзя было сделать. Сыновей баронессы определили в Кадетский корпус, тогда Пажеский корпус не был особым заведением. Ангальт из кадет выбирал лучших в пажи. Они жили в особом доме по поступлении их в пажи. А дочерей пустили с баронессой в Гатчину. Она произвела самое приятное впечатление на великого князя и великую княгиню, сделалась доверенным лицом и другом и оказала им величайшие услуги. Она одна умела постоянно сглаживать спор между обоими дворами. Её дочери оставались у великих княжён».
И далее, как и по поводу многих интересных эпизодов, содержащихся в книге, А. О. Смирнова-Россет называет источник:
«Эту историю мне рассказывал Александр Федорович Барятинский, он и теперь ещё нашим консулом в Лондоне. От него я узнала очень интересные вещи. Он человек умный, образованный, не знаю, зачем его не назначили давно уже посланником куда-нибудь».
У баронессы Ливен был сильный, волевой характер, она не боялась отстаивать своё мнение даже перед императрицей, которая, кстати, уважала таких людей. Однажды, случайно услышав разговор баронессы с одним из придворных, в котором та высказала своё мнение о нравах при дворе и даже сказала несколько критических слов о самой императрице, хотя не могла не понимать, что их могут передать и даже наверняка передадут той, Екатерина заявила:
«Вот именно такая женщина, какая мне нужна».
Порядок при дворе императрицы Екатерины был таков. Великие князья и великие княгини до семилетнего возраста находились на воспитании женщин, руководить которыми и поставили Шарлотту Ливен. С восьмилетнего возраста великие князья переходили под мужское воспитание и до пятнадцати лет состояли в «чину учимых», а уже потом их непосредственно готовили к государственной и военной службе и предстоящей женитьбе, которая чаще всего совершалась в интересах государственных.
Ну а великие княгини оставались на попечении Шарлотты Ливен вплоть до замужества.
Николай Павлович, уже будучи императором, в своих записках рассказывал о детских и юношеских годах своих и своих братьев и сестёр:
«Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребёнка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырёх нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемоний крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицу. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушья…»
Всей этой немалой по численности командой руководила, как уже упоминалось, Шарлотта Карловна Ливен, наверное, единственная в России женщина, которая заслужила самоотверженным трудом своим сначала графский, а затем и княжеский титулы.
Дочь Павла Петровича, Анна Павловна, будущая королева Нидерландская, вспоминала о его отношении к детям:
«Мой отец любил окружать себя своими младшими детьми и заставлял нас, Николая и Михаила и меня, являться к нему в комнату играть, пока его причёсывали, в единственный свободный момент, который был у него. В особенности это случалось в последнее время его жизни. Он был нежен и так добр с нами, что мы любили ходить к нему. Он говорил, что его отдалили от его старших детей, отобрав их от него с самого рождения, но что он желает окружить себя младшими».
О том же сохранились довольно подробные воспоминания барона М. А. Корфа, который указывал в них:
«Великих князей Николая и Михаила Павловичей он (Павел Петрович. – Н.Ш.) обыкновенно называл «мои барашки, мои овечки», и ласкал их весьма нежно, что никогда не делала их мать. Точно так же, в то время как императрица обходилась довольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися при младших её детях, строго заставляя соблюдать в своём присутствии придворный этикет, который вообще любила, император совсем иначе обращался с этими лицами, значительно ослаблял в их пользу этот придворный этикет, во всех случаях и им самим строго наблюдавшийся. Таким образом, он дозволял нянюшке не только при себе садиться, держа великого князя на руках, но и весьма свободно с собой разговаривать; нередко нагибался сам, чтобы достать с пола какую-то игрушку или вещь, выроненную ребёнком или нянею, которой тогдашние робронды, причёски, перья и фижмы были и без того уже значительной помехой во всяком свободном движении, императрица со своей стороны, не обращая ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие мучения няни или гувернанток, никогда не удостаивала их ни малейшего смягчения в чопорном этикете тогдашнего времени, а так как этот этикет простирался и на членов императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи в первые годы детства находились со своей августейшей матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни; отношения же сердечные, и при этом самые тёплые, наступили для них лишь впоследствии, в годы отрочества и юности».
Николай Дмитриевич Тальберг писал: «Император Павел особенно любил этого сына (Николая. – Н.Ш.)». Коцебу в воспоминаниях указывал, что когда княгиня Дашкова попала в немилость, то заступники её придумали для её помилования вложить прошение за пазуху младенца Николая, император Павел, лаская ребёнка, заметил эту бумажку. Он разрешил княгине переехать из пошехонской избы в её прекрасное имение Троицкое.
Своих внуков и внучек императрица Екатерина Великая воспитывала в чисто русском стиле, на добрых русских традициях. Это воспитание распространялось и на жён старших внуков, Александра и Константина, Елизавету Алексеевну, урождённую Луизу Марию Августу Баденскую, и Анну Фёдоровну, урождённую Юлиану Генриетту Ульрику фон Саксен-Кобург-Заальфельд.
Так, в феврале 1796 года Екатерина II писала барону М. Гримму:
«Вчера на маскараде великие княгини Елизавета, Анна, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина, придворные девицы – всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг, и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все они были одна лучше другой и в великолепных нарядах».
Тут надо заметить, что старшей из сестёр, Александре Павловне, было тринадцать, а младшей, Екатерине Павловне – восемь лет. Не танцевала из дочерей Павла Петровича только Анна, которой было тогда чуть больше года.
Ну а Екатерина Павловна в восемь лет уже танцевала наравне со старшими. Впрочем, она и во всём с самых ранних лет показывала необыкновенные способности, особенно делала успехи в науках и в изучении языков. Успешно овладела французским, немецким и английским языками, но что особенно важно, превосходно говорила и писала на русском, а ведь хорошие знания родного языка в ту пору в высших кругах были редкостью.
Братья и сёстры звали её Катиш.
Русский писатель и драматург-переводчик, известный главным образом своими мемуарами, Степан Петрович Жихарев, встретив однажды в Павловске великую княгиню Екатерину Павловну, с восторгом написал:
«Великая княжна Екатерина Павловна – красавица необыкновенная; такого ангельского и вместе умного лица я не встречал в моей жизни, оно мерещится мне и до сих пор… Она была совершенная красавица с тёмными каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось будто светлее и радостнее».
Сардинский посланник в России граф Жозеф-Мари де Местр докладывал в Италию:
«Ничто не сравнится с добротою и приветливостью великой княгини. Если бы я был живописцем, я послал бы вам изображение её глаз. Вы бы увидели, сколько природа заключила в них доброты и ума».
Кстати, Катиш прекрасно рисовала, и уроки живописи давал ей мастер исторического жанра и автор целого ряда знаменитых в ту пору картин на религиозные темы Алексей Егорович Егоров, который, кстати, учил рисованию и императрицу Елизавету Алексеевну.
О своей ученице Екатерине Павловне он сказал: «Не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей».
Что ж, ведь и отец Катиш, Павел Петрович, в отрочестве своём заслужил подобную же похвалу от своего учителя математики Семёна Андреевича Порошина…
«Если б Его Высочество человек был партикулярной и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».
Была Екатерина Павловна и приятной собеседницей, умела рассуждать на самые различные, а в том числе и политические и даже – вот уж внучка своей великой бабушки – военные темы. Ведь известно, что у императрицы Екатерины Великой был, можно сказать, полководческий ум. Ну а что касается её любимой внучки, то впереди ещё будет возможность убедиться в том, насколько прозорлива была она и в военных вопросах, причём, в том числе и в вопросах стратегических.