– Подъем!!!
Это, похоже, мне. Точно, мне. Потому что я тут один. Соседа-попутчика увели (или увезли) полчаса назад вместе с вещами. Но я уточню, вдруг сержант что напутал?
Сержант, однако, не напутал. Ясно, лишние вопросы в приличном месте задавать не принято. Синяк от дубинки заживет через неделю-две.
– Понятно?
Понятно. Очень больно. Очень неприятно. Очень обидно. Потому что напрасно. Не столько дубинкой, сколько по жизни.
Я человек случайный. Нет, не вообще случайный, а здесь случайно оказавшийся. Чисто случайно. Шел, упал, очнулся… На моем месте должен был быть…
Ничо подобного. Отвечает тот, кто попадается. Так что кто там должен на твоем месте быть – никого не волнует. Сейчас на этом месте – ты. Лично ты, как субъект, как клеточка большого общественного организма. Маленькая больная клеточка. Болезнь не должна прогрессировать. Экстренная терапия. А синяки на заднице? Ничего. Ты – на своем месте.
– Прямо.
Клеточка выплывает из клеточки, потирая верхнюю оконечность бедра. Клеточка вдет по длинному коридору мимо снующих в форме и без оной людей, мимо скользящих взглядов, усмешек и безразлично скошенных уголков губ. Это их обычный день, это их обычный клиент. Клиент-Никто. Клиент-Ничто.
Я – никто. Гайка на конвейере.
– Сюда.
Я помню. Не совсем уж гаечный. Потолок в дырку. Как дуршлаг. Выгоревшие шторы. Столик, стульчики. Чернильница. Мужичок. Другой. Ну да, Игорь Анатольевич предупреждал, что сам он не уполномочен. Что будет другой, с утра. Который уполномочен. Наверное, этот и есть. Му-жи-чок.
– Томин?
Это снова мне. Потому что я и есть Томин. Однофамилец знаменитого телесыщика. Коля Томин, человечек-никто. Мужичок, однако, стремный – крутит в руках мою паспортину с достаточно объективной фотографией и уточняет, Томин я или не Томин. Нет, я Знаменский. Пал Палыч.
Но дубинкой больше не хочу. Спрашивали – отвечаем.
– Томин.
– Николай Григорьевич. Тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения. Верно?
Головастый мужичок. Конечно, верно. Вернее верного. Паспорт-то настоящий.
– Правильно.
– Очень хорошо, Николай Григорьевич. Моя фамилия – Небранский, старший следователь РУВД. Зовут Анатолий Игоревич. Вот, ознакомился с материалом. Пренеприятнейшая ситуация.
«Как же вы докатились?» – это я про себя.
– Как же вы докатились? – это он вслух.
– Не знаю.
Самый универсальный ответ. Ну, не знаю, в самом деле. «Колобок, колобок, куда ты катишься? Я тебя съем!» – «Не ешь меня, дяденька следователь из РУВД, я тебе песенку спою».
«Очень странно. Не судим, не задерживался, на учете в ИДН не состоял. И вот те раз. Коробок анаши, изъятый при досмотре оперуполномоченным уголовного розыска. Очень непонятно».
Да уж, конечно, Я и сам сначала не понял. Подваливает Игорь Анатольевич. «Здоров, Томин. Все бездельничаешь?» – «Я не бездельничаю, Игорь Анатольевич, я временно безработный. Второй год. А время, между прочим, на то и время, что границ не имеет. Оно все время временно. Да не заговариваю я вам зубы, Игорь Анатолич, ну, не найти мне ничего по душе. И даже без души. Спасибо, не надо, я сам. А при чем здесь карманы? Обыск, что ли? Ах, досмотр. Досмотр-осмотр. Да нет у меня ничего, что вы привязались ко мне? Вы же меня знаете, я ни с чем таким не путаюсь. Перепродажа мелкого опта еще более мелким по закону не карается. Это рынок-рыночек. „Финансиста“ читали? А с криминалом ни-ни…»
Сглазил. Забыл. Про этот сраный коробок. Как говорит один мой знакомый наркоман: «Знал бы, где возьмут, „соломку“ б раскидал». А все Сопля:
«Том, а Том, ты все равно целый день по рынку ползаешь, ларьки обтираешь. Передай Зеленому. Он тоже обтирает. Я ж должен ему, просто завтра на рынке отсвечивать не хочу. Меня эти мудаки генеральские пасут. Сволочи, прошлый раз еле удрал. Генерал совсем рехнулся, пятьдесят процентов сверху накрутил. И попробуй поспорь – месяц на койке минимум. А я Зеленому должен. Обещался в срок. Сделаешь, Том? Завтра, а? Чего там, передал и все. С меня пиво. Какой криминал, Том? Ты чего? Да кто тебя прихватит? Ты ж никогда и нигде. Трудновоспитуемый, не больше. А если что – скинь. Не мое, знать ничего не знаю, поди докажи. Не дрейфь, Том…».
Том – широкая душа, грудь нараспашку. Поможешь ты – помогут тебе. Библейские заповеди. Поможешь Сопле, и Сопля не забудет. «Хорошо, передам, не жалко». Передал… «Игорь Анатолич, это не мое». – «Конечно, не твое. А чье?» – «Нашел. Вон, в траве валялся, а я с детского садика этикетки собираю. Хобби по жизни, не мог не поднять. И в моей коллекции как раз такой этикетки нет. Смотрите, какая оригинальная – „СПИД не спит! Остерегайтесь случайных половых связей!“. Видите, как интересно. Положишь на видное место в комнатке и остерегаешься. Чуть захотел чего – СПИД не спит! Да, да, я помню. Хотите, вам подарю? По старой дружбе, от сердца оторву. Я себе еще найду. Смотрите, какой газон большой. Не надо? Тогда я пошел. У меня дела. У вас тоже дела? Ну и хорошо. Приятно иметь дело с деловым человеком. Нет, нет, подвозить не надо, я как-нибудь сам. Право, Игорь Анатольевич, вы драматизируете ситуацию. Что-что? Наркомафия? Кто нар-комафия? Я – наркомафия? Ну, вы уж совсем! Игорь Анатолич, этот вонючий коробок я нашел вон на том газоне пять минут назад! Какая анаша? Извините, я не …здоболю, а защищаю свое честное имя. Имя Николая Григорьевича Томина по кличке „Том“, временно безработного, временно находящегося на рынке ввиду поиска честного заработка! Каждый человек имеет право на защиту. В Конституции оговорено. Ну, Игорь Анатолич, отпустите меня к маме, ну, пожалуйста, я не хотел…»
Потолок в дырочку. Выцветшие шторы, дешевые обои обойной фабрики имени Красных Партизан. Чернильный прибор.
«Ты прав, Томин, никто мне за тебя внеочередное звание не даст. И даже в квартальный приказ на премию я вряд ли попаду. Но закрывать глаза на расцвет наркомафии я не имею морального права. Я понимаю, что в первый раз, что не твое, но, извиняюсь, все когда-нибудь в первый раз, все не хотели. И что, теперь всех отпускать? Какая разница – коробок, стакан, мешок? Сегодня – коробок, завтра – вагон. А кодекс есть кодекс. Ношение, хранение – преступления. А весовая категория катит на срок, а никак не на освобождение от ответственности. Усекаешь? Поэтому ночуешь у нас в камере, утром приедет следователь из РУВД, он уполномочен, он процессуальный человек, он возбудит дело, расследует его и передаст в суд. Суд оценит объективно-субъективную сторону твоего правонарушения, послушает твои доводы, доводы твоего адвоката, если ты, конечно, его наймешь, и влепит тебе приговор. Каким он будет, извини, пока не в курсе, но ввиду разгула наркомафии не исключено, что самым суровым. По всей строгости переходного периода. Так что шагом марш за решетку».
– Томин, ты часом не заснул?
Я тряхнул головой. Спать, если честно, хочется. В номере была жесткая постель, кроме того, сказалось отсутствие свежего белья. Плюс решетки на окне, плюс попутчик-мудила в душу влезал всю ночь. Под утро только угомонился. В общем, спать хочу.
– Просыпайся, голубчик, просыпайся. – Гражданин Небранский был не по должностному положению добр – Давай-ка обсудим нынешнее положение, как взрослые люди.
В последующие полчаса я еще раз услышал о разгуле наркомафии, о суровости закона, о моральном долге гражданина-товарища Небранско-го и всяких неприятных последствиях.
– Однако, голубчик, не всех мы мерим одной меркой, как это принято считать. Ты ведь не закоренелый преступник, по которому тюрьма плачет. Ты случайно оступился в жизни, возможно, стал жертвой стечения обстоятельств и действительно искренне ищешь раскаяния. Так зачем же ломать твою хрупкую, толком не начавшуюся жизнь?
Верно, Анатолий Игоревич, это абсолютно ни к чему. Ну так и не ломайте.
– Судимость, зона… Там ведь не перевоспитывают. Там как раз наоборот. И стоит ли нам сейчас своими руками растить достойную смену? Верно?
Рот растянулся, складки на плешивом лбу тоже растянулись. Двойная улыбка.
– Конечно, верно, Анатолий Игоревич! Очень даже правильно.
– Ну, сразу видно, ты нормальный парень. И я, пожалуй, возьму риск на себя, решу наш вопрос справедливо.
А почему «наш»? Почему не ваш, в смысле мой? наш. Только наш.
– Вот, взгляни. Это материал. В течение трех, а в исключительных случаях десяти дней я должен решить вопрос о возбуждении уголовного дела. В отношении тебя, естественно. Будем считать, что у нас исключительный случай. Стало быть, десяти. Но решить вопрос о возбуждении – это не значит обязательно возбудить. Понимаешь? Закон предусматривает несколько вариантов. К примеру, если человек не судимый, положительно характеризующийся, если содеянное им не представляет большой общественной опасности, и он может быть исправлен методами общественного воздействия, закон дает мне право не возбуждать дело, а вынести постановление об отказе, копию которого я должен буду направить в товарищеский суд. В то-ва-ри-щес-кий. Где тебе пригрозят пальчиком и скажут, чтобы ты так больше не делал. Вот и все.
Вот и не все. Сладко поет. Прямо Дед Мороз какой-то. Добренький больно.
– И я могу на это рассчитывать?
– Конечно.
– Почему?
– Ну, я же говорю, ты не совсем конченный человек.
А откуда он знает, конченый я или не конченный. Он меня пятнадцать минут наблюдает. А ну я ему графином по лысине? Впрочем, что это я? Человек просто профессионал, слету врубается, конченный или нет. Конечно, не конченный. Очень даже.
– Ты с кем живешь-то?
– С ма-а-мой.
– Не работаешь?
– Временно.
– Понимаю, понимаю. А мать?
– В столовой, уборщицей.
– Да, тяжело, наверное…
– Тяжело.
– Но ты ей помогаешь?
– Помогаю.
– Вот и ладненько. Зачем матери лишние хлопоты? Она, кстати, знает, что ты здесь?
– Не-е-е…
– И правильно. Но давай определяться. Вот мой телефон и номер кабинета в РУВД, на, перепиши себе. Записал? Хорошо. В течение десяти дней тебе надо будет собрать кое-какие документы и принести мне. Тогда я прекращаю материал. Я запишу на всякий случай, чтоб не забыть. Тебе не забыть.
Ручка заскрипела.
– Значит, так, характеристика с места жительства. Лучше положительная. Дальше. Где ты у нас последний раз числился?
– За школой.
– Отлично. Характеристику из школы. Далее. Справку с места работы.
– Так я ж…
– Понимаю. Устройся. Хотя бы формально, Для справки. Отлично. И справку из ИДН, что ты там на учете не состоял. Все, держи.
Пальцы свернули листик и сунули его мне в нагрудный карман джинсовки.
– Я что, могу идти?
– Конечно. Кстати говоря, Игорю Анатольевичу лучше о нашем договоре не упоминать. Я его, можно сказать, законной «палки» лишаю. Товарищеский суд ему в зачет не пойдет, хотя он тебя караулил, ловил, доставлял. А за низкие показатели ему влететь может.
– А вам?
– Мне не влетит. Я в другой службе. Но это не твои трудности. Я беру риск на себя. Жалко тебя по жизни. Все, иди, собирай документы. Главное, уложись в десять дней. Иначе, извини, у меня не будет другого выхода. До свидания, Коля…
До свидания, Толя… Я поднялся, кивнул на прощанье и, с трудом переваривая внезапно свалившееся на меня счастье, пополз к выходу из отделения милиции. Черт, неужели я отделался легким, легоньким испугом? Неужели есть еще порядочные люди? Ну, наверное, есть, главное – удачно встретиться с ними. Неужели я удачно встретился? Ну да, раз я иду к выходу, раз за спиной нет сержанта с дубинкой. Даже синяк ноет какой-то приятной, сладостной болью. Значит, мне повезло, и я готов прыгать на стены, целовать гипсовый бюст Дзержинского и орать во всю глотку. Собрать какие-то бумажки – и все. Тьфу! Да я их за пару дней соберу! Главное, мне поверили, что я действительно случайно, что я действительно не конченный, что я не Никто.
А Сопле я «умывальник» начищу. Подставил так, вонючка. В падлу подставил. Сучок.
И все, после – никакого криминала. Ни в жисть. Первый урок – в прок. Для кого ночь на нарах, что в баньку сходить, а для меня – на пару лет постарел. Или поумнел. Интересно, матери позвонили? Нет, наверное, раз Анатолий Игоревич спрашивал.
На улице весна. Запоздалая, но весна. Солнышко, птички, травка. «Травка», тьфу, будь она неладна. А, черт с ней, проехали. Так, что тут для начала? Характеристики? Сейчас.
Я достаю из кармана аккуратно свернутый листик и, развернув, гляжу на него.
Последующую минуту я стою в позе памятника Пушкина у Русского музея. При этом еще открыв рот.
Очнулся я от того, что на мою протянутую руку сел голубь и сходил по большому. Перепутала что-то птичка. Я стряхнул помет, матюкнул-ся, снова потряс головой и еще раз взглянул на бумажку.
На блестящем глянце рукой профессионала Анатолия Игоревича Небранского большими буквами были выведены всего два слова, четкие и ясные, исключающие какую-либо не правильную трактовку:
«СТО БАКСОВ».