Ловец Мечей - читать онлайн

Глава 3

Горожане заполняли улицы, толпились на проезжей части. Респектабельные дочери купцов танцевали на тротуарах, размахивая распущенными волосами. Из распахнутых дверей таверн вываливались гуляки. На балкончиках с коваными железными перилами играли музыканты, девушки бросали из окон пригоршни фениксов, мечей и корабликов, вырезанных из разноцветного картона. В гриве Асти застряла корона из желтой бумаги. Конор поймал алое сердечко и спрятал его в карман. Принц был закутан в простой черный плащ – такие плащи шили в Вальдеране. Капюшон закрывал лицо. Это была его излюбленная маскировка, он всегда надевал его, отправляясь бродить по городу. Кел подумал: интересно, как почувствовала бы себя девушка в белом платье, узнав, что подарила свое бумажное сердце самому принцу?

Молодые люди ехали по городу инкогнито, без охраны. Точнее, так считал Конор; Кел подозревал, что Джоливет отдал соответствующий приказ и за ними на почтительном расстоянии следуют солдаты Эскадрона стрел, готовые вмешаться при малейшем намеке на опасность. Но это оставалось лишь подозрением, и Кел не озвучивал его. Конору необходимо было почувствовать себя свободным хотя бы на несколько часов.

В ночи, подобные этой, Кел испытывал прилив энергии, сердце у него билось чаще от мыслей об открывающихся перед ним возможностях. Наверное, думал он, такое же ощущение охватывает капитана корабля, который смотрит на море в подзорную трубу и размышляет о том, что ждет его за горизонтом – неизведанные земли, золотые клады, руины древних городов, процветавших до Раскола.

Оказавшись в Храмовом квартале, они свернули на улицу Песочных Часов, где некоторые находили сокровища, а некоторые теряли все. Этот район располагался в пойме реки Страха, но еще во времена Империи его осушили и покрыли болотистую почву слоями кирпича, скрепленного гипсом и негашеной известью. Подземные источники питали множество каналов; под изогнутыми металлическими мостами медленно текла темно-зеленая вода.

Над входами в здания с треугольными фронтонами и остроконечными крышами виднелись вывески, которые рекламировали разнообразные развлечения. Большинство вывесок представляли собой просто изображения двух обнаженных тел в любовных позах. Некоторые требовали расшифровки: женщина, подглядывающая в замочную скважину, мужчина с веревкой на шее, молодая женщина с цветущей лозой в руке и девушка, стоящая перед ней на коленях.

Кел помнил первый раз, когда они пришли сюда с Конором. Наверное, им было лет по пятнадцать. Оба нервничали, но Конор пытался это скрывать. Он сказал: «Выбирай, какое тебе нравится».

Кел тогда понял, что Конор тоже не знает, какой бордель выбрать и что говорить, когда они туда войдут. Он предоставил Келу решать эту проблему, поскольку принцу не подобало выглядеть растерянным новичком перед подданными. И Кел выбрал «Каравеллу». Ему просто понравилась вывеска – большой корабль с белыми парусами, а под ним открытая книга; ее страницы образовывали поверхность моря, по которому плыла каравелла.

Кел представился сам и отрекомендовал Конора содержательнице борделя, донне Алис Аспер, и женщина пришла в восторг. Новость о том, что до ее заведения снизошел сам наследный принц, должна была привлечь новых богатых клиентов. Она выдала обоим юношам песочные часы на золотой подставке с выгравированным кораблем и объяснила, что они могут оставить их себе и пользоваться ими во время следующих посещений.

В Храмовом квартале удовольствия оплачивали по часам. Посетитель мог провести с куртизанкой (а среди них были как женщины, так и мужчины) сколько угодно часов, наслаждаясь ее обществом и искусством, но только если мог оплатить ее время. Так улица Песочных Часов получила свое название; и в ту ночь Кел, заплатив за два часа, утратил девственность в обществе рыжеволосой девушки по имени Силла.

Донна Алис оказалась права насчет Конора. В последующие годы «Каравелла» стала излюбленным местом членов благородных семей с Горы. Конор задавал тон во всем – от одежды до развлечений. И не имело значения, что «Каравеллу» выбрал Кел; остальным не обязательно было об этом знать. Кроме того, со временем Кел в некотором роде привязался к донне Алис. Почему бы ей не заработать несколько лишних монет?

И сегодня она спешила приветствовать своих гостей, пока надежные слуги, умеющие держать язык за зубами, уводили в конюшню Асти и ее брата Матикса. Над входом на тонкой металлической проволоке покачивались красные и золотые лампы; проститутки были не чужды патриотизма.

Алис с улыбкой пригласила принца и его «кузена» в вестибюль.

– Монсеньер! – При виде Конора она буквально засияла от счастья. – Мой господин. – Она поклонилась Келу. – Какая приятная неожиданность! Если я не ошибаюсь, ваши друзья уже здесь.

Фальконет и «избранные», которых он с собой притащил, подумал Кел и тихонько вздохнул.

– Мы долго ждали этого момента, донна, – ответил Конор. – Где же отдохнешь после трудного дня, как не под вашей крышей? – Он вытащил из кармана красное картонное сердце и протянул его Алис.

Хозяйка борделя улыбнулась и сунула его за лиф платья.

Донна Алис была из тех женщин, чей возраст не поддается определению. Ее кожа выглядела гладкой, на щеках играл слабый румянец, большие голубые глаза были искусно накрашены. Черные волосы были тщательно завиты и уложены в высокую прическу; юбка, спадавшая изящными складками, открывала парчовые туфельки. Кел подумал, что она чуточку слишком модно одета для того, чтобы ее можно было принять за жену купца, но для знатной дамы ее платье и украшения недостаточно роскошны. Ей было известно практически обо всем, что происходило в городе, на Горе и в Лабиринте, но она держала эти знания при себе. Владелица борделя, которая сплетничает о своих клиентах, недолго задерживается в этом бизнесе.

Алис провела их в главный салон, где уже зажгли масляные лампы с часовым механизмом и расставили свежие цветы в высоких стеклянных вазах. Черная лаковая мебель была украшена вставками из шэньчжоуского нефрита, а на резных ширмах из Гымчосона были изображены драконы, мантикоры и другие вымершие существа. В комнате стоял сильный аромат жасмина и благовоний – Кел знал, что скоро его одежда и волосы пропитаются этим запахом.

Джосс Фальконет, развалившийся на зеленом бархатном диване, вяло помахал им. Джосс был самым младшим членом Совета – он получил хартию на торговлю пряностями два года назад, после смерти отца. Это был привлекательный молодой человек с острыми скулами и прямыми черными волосами, доставшимися ему от матери, уроженки Шэньчжоу. Судя по всему, он не скучал: темнокожий юноша играл кружевными манжетами, которые высовывались из рукавов его алого бархатного фрака, а молодая блондинка, сидевшая с другой стороны, прижималась к его плечу. На шее у него поблескивало ожерелье из необработанных рубинов, оправленных в серебро. Если он был доволен услугами куртизанки, то выдергивал камень из оправы и дарил ей (или ему). Эта привычка сделала его очень популярным в Храмовом квартале.

– Превосходно, – протянул Фальконет. – Наконец-то появился хоть кто-то, с кем можно поиграть.

Кел опустился на резной нефритовый стул. Это был не самый удобный предмет мебели в салоне, но Ловец Мечей пока и не собирался расслабляться.

– Мне кажется, у тебя и без того предостаточно развлечений, Джосс.

Фальконет улыбнулся и жестом указал на столик из розового дерева. На нем уже была приготовлена доска с фигурами для игры в «замки», рядом лежала колода карт. Фальконет был заядлым игроком, и ему почти всегда удавалось уговорить Конора на партию-другую. Если игры поблизости не оказывалось, они заключали пари насчет того, кто из придворных первым уснет на банкете, или на то, когда в следующий раз пойдет дождь.

– Я не эти игры имел в виду, Кел Анджуман. Мне нужен вызов, нужен серьезный соперник, а куртизанки вряд ли могут быть серьезными соперниками – при всем уважении, дорогие мои, – поскольку они склонны поддаваться. Партию в «замки», принц?

Конор упал в черное кресло.

– Разумеется.

Его глаза были полузакрыты, как будто он устал или был недоволен чем-то. Фреска на стене у него за спиной изображала сцены оргии: толпа молодых идолопоклонников предавалась разврату на мраморных ступенях какого-то храма. Женщина с распущенными золотыми волосами, приоткрыв рот в экстазе, стиснула коленями бедра партнера; мужчина прижал юношу к колонне и ласкал его; женщина с волосами, перевитыми лентами, опустилась на колени, чтобы доставить удовольствие спутнице.

Алис перевела взгляд с росписи на Конора и улыбнулась своей кошачьей улыбкой.

– Закуски, монсеньер?

Конор кивнул; его внимание уже поглотила доска для игры в «замки».

Хозяйка позвонила в серебряный колокольчик; через несколько минут двери салона распахнулись, и в комнате появилась группа куртизанок. Они расставили на низких столиках из розового дерева серебряные блюда. Блестящие устрицы, похожие на перламутровые серьги, покоились среди колотого льда; половинки гранатов с полупрозрачными рубиновыми зернышками были обложены крупными вишнями. Густой шоколад в чашечках был посыпан шафраном и золотой пылью.

Кел перехватил многозначительный взгляд Конора: разумеется, все блюда и напитки были афродизиаками – предназначались для того, чтобы разжигать желание. Это казалось вполне естественным; Алис зарабатывала деньги не на карточных играх, в которые играли ее посетители.

Прежде чем покинуть салон, хозяйка положила руку на плечо Келу, и он почувствовал аромат мирры. Женщина негромко спросила:

– Насчет той встречи, которую вы попросили меня устроить, – сейчас подходящее время?

Кел кивнул.

Алис прикоснулась к его щеке.

– Когда я дам знак, идите в библиотеку, – произнесла она и вышла, шурша юбками.

Кел оглянулся и обвел взглядом комнату, но никто как будто бы не обратил внимания на его разговор с Алис; все смотрели только на Конора. Куртизанки окружили принца и уже присаживались на подлокотники его кресла, как птицы на ветви дерева во время бури. Другие расхаживали по комнате, болтали между собой. С тех пор как «Каравелла» попала под покровительство Дома Аврелианов, она превратилась в один из самых дорогих домов терпимости в Храмовом квартале, и куртизанки здесь были все как на подбор – прекрасны, искусны в своем ремесле. И еще они обладали неистощимым терпением. Мужчины и женщины были одеты просто, в белые одежды; в древние времена так одевали несчастных, предназначавшихся в жертву жестоким богам. Белые платья и костюмы составляли контраст с черной мебелью, и Келу это напомнило часы на Ветряной башне – белый циферблат, черные цифры и стрелки.

Девушка с рыжими волосами принесла Келу чашку шоколада; он поднял голову и взглянул ей в лицо, думая увидеть Силлу, но это была незнакомка. Силла до сих пор ему нравилась. Во время их последней встречи в «Каравелле» она сказала, что накопила достаточно денег и собирается открыть собственное заведение дальше по улице. Может быть, она уже ушла от Алис?

Конор «съел» фигуру Фальконета и самодовольно хмыкнул. Кел машинально наблюдал за ним; это стало его второй натурой. Наверное, это похоже на связь матери и ребенка, подумал он; мать всегда знает, где ее дети, как они себя чувствуют, довольны они или расстроены. Наверное. На самом деле он этого не знал. Он не помнил матери.

Фальконет, ничуть не огорченный потерей, откинулся назад и поцеловал блондинку, уцепившуюся за его левое плечо. Она наклонилась к нему, и волосы, как золотая вуаль, упали на его бархатный фрак.

Появились другие богатые посетители. Кел узнал только одного – сьера Люпена Монфокона, владельца монополии на торговлю тканями. Всем на Горе было известно о любви этого бонвивана и эстета к еде, вину, деньгам и сексу. Это был элегантный мужчина со смуглой кожей; один дуэльный шрам пересекал его скулу, второй находился на горле. В молодости он считался законодателем мод при дворе, и сыновья аристократов подхватывали любые его выдумки, от штанов из меха рыси до бумажных шляп. Сейчас ему было немного за тридцать, и Кел подозревал, что его сильно раздосадовала необходимость уступить Конору звание главного светского щеголя.

Монфокон сверкнул зубами, увидев доску с незаконченной партией в «замки».

– Каковы ставки? Мне кажется, золото для тебя – это слишком скучно, Фальконет.

– Деньги никогда не бывают скучными, – возразил Конор, не отрывая взгляда от доски. – И потом, деньги – это не обязательно золото. Сейчас мы играем на акции предприятия, которое импортирует красители.

– Если Роверж узнает, будет не очень доволен, – злорадным тоном ответил Монфокон.

Семья Ровержей владела хартией на торговлю красками для различных нужд. Большинство членов Семей Хартий, хотя и вынуждены были работать вместе в Совете, терпеть не могли друг друга; они походили на диких котов, ревностно охранявших свою территорию.

– Я буду играть с победителем, – добавил Монфокон и бросил на спинку стула свой фрак из золотой парчи. – Хотя я предпочел бы карты.

– Можешь сыграть с Келлианом, – произнес Конор, не оборачиваясь.

Монфокон равнодушно взглянул на Кела. Джосс относился к «кузену» принца неплохо, но вот Монфокон с самого начала дал понять, что Кел ему не нравится. Возможно, так проявлялась зависть к Конору – в неприязни к его «тени». В конце концов, неприязнь к члену королевской семьи была равносильна государственной измене. А вот Кел, хотя и изображал дальнего родственника принца по матери, не принадлежал к царствующему дому Кастеллана.

Кел вежливо улыбнулся.

– Не думаю, что меня можно считать достойным противником для сьера Монфокона.

Еще в самом начале своей жизни при дворе Кел постарался запомнить формы обращения к аристократам. Принца называли «монсеньер», короля и королеву – «ваше величество», мужчину – «сьер», замужнюю женщину из благородной семьи – «мадам», а незамужнюю – «демуазель». Большинство аристократов, считавших, что «кузен» недавно приехал из Мараканда, прощали ему ошибки. Только Монфокон однажды ударил его по лицу за то, что он забыл обращение «сьер», и Кел даже после того, как стал взрослым, продолжал обращаться к Монфокону подчеркнуто любезно. Он знал, что это раздражает аристократа, но тот ничего не мог поделать.

– Тем более что у вас едва ли имеются акции заморских компаний, амирза Анджуман, – ответил Монфокон, называя Кела титулом, принятым у аристократов Мараканда; вероятно, он хотел задеть друга принца, но это не подействовало.

Кел лишь улыбнулся про себя, размышляя о том, хватит ли Монфокона удар, если он узнает, что назвал аристократическим титулом безродного мальчишку, выросшего в канаве. Который к тому же никогда не бывал в Мараканде. За прошедшие годы Кел привык, что к нему обращаются как к родственнику Конора, человеку из высших слоев общества. Но это не имело значения. Он не знал своей настоящей истории, своего происхождения, ему нечего было переписывать и забывать.

– Вы правы. Какая жалость, – усмехнулся Кел. – Но я вижу, к нам сейчас присоединятся новые гости; возможно, кого-нибудь заинтересует партия в «красное и черное».

И действительно, в дверях салона появилась очередная группа приглашенных – молодые аристократы с Горы и сыновья богатых купцов. Фальконет поднялся с дивана, чтобы поприветствовать их, и Монфокон занял его место напротив Конора. Кел незаметно наблюдал за принцем, а новоприбывшие окружили молодого мужчину-проститутку из Хинда, который гадал на картах всем желающим.

Несколько лет назад во дворце появилась гадалка – Лилибет наняла ее для развлечения гостей во время какого-то празднества. Конор настоял на том, чтобы она предсказала судьбу Келу. Женщина взяла его руки и взглянула ему в глаза, и в этот момент он почувствовал, что она видит его насквозь, как будто он был статуей из огненного стекла. «Тебе предстоит блестящая, но странная жизнь», – сказала она. По ее щекам текли слезы. Кел поспешил уйти, но до сих пор помнил ее слезы и эти слова.

«Блестящая, но странная жизнь».

Ему всегда было интересно, что же гадалка предсказала принцу; Конор отказывался говорить об этом.

Дверь снова открылась, и Кел машинально обернулся. Это пришел Шарлон Роверж, широкоплечий, крупный мужчина, одетый по последней моде; за ним появилась Антонетта Аллейн и две другие молодые дамы, Мирела Гаскет и Санчия Вэйзи. Семья Вэйзи не имела хартии, зато владела крупными поместьями в Вальдеране.

Кел вздрогнул от неожиданности и уставился на Антонетту. Обычно он избегал смотреть на нее в упор, но, к счастью, она ничего не заметила. Девушка оглядывалась по сторонам, покраснев от смущения. На ней было розовое платье, обильно украшенное кружевами, с модными пышными рукавами, на шее висел золотой медальон в виде сердца.

Дамы с Горы изредка посещали Храмовый квартал, в этом не видели ничего необычного. Во время этих визитов они держались в тени и не принимали участия в развлечениях, лишь наблюдали за скандальными сценами. Но Антонетта до сегодняшнего дня не бывала в борделе – несомненно, строгая мать запрещала ей это.

Фальконет усмехнулся, заметив удивленное выражение лица Кела.

– Это я пригласил Антонетту, – тихо произнес он, – но я не думал, что она придет.

– Мне кажется, Шарлон ее уговорил, – ответил Кел. – Ты же помнишь – она всегда принимала вызов.

Да, так оно и было. В детстве эти пятеро – Джосс, Шарлон, Конор, Кел и Антонетта – были неразлучны. Вместе они совершали набеги на дворцовые кухни и возились в грязи. Тогда Антонетта была дерзкой и независимой, она приходила в ярость, если кто-то хотя бы намекал на то, что она слабее мальчишек. Она всегда стремилась доказать, что равна им и даже ловчее их; она залезала на самое высокое дерево, выбирала самую строптивую лошадь, прокрадывалась в кухню за лакомствами, рискуя вызвать праведный гнев повара, дона Валона.

В тот год, когда им исполнилось пятнадцать, она покинула их тесный кружок. Конор бросил загадочную фразу: «Время пришло». Кел страдал, Шарлон злился, Джосс остался равнодушен к этой перемене. И вот спустя некоторое время Антонетта появилась на балу в качестве дебютантки среди других незамужних девиц. Ее волосы были завиты и уложены, талию стягивал корсет, а на ногах, прежде босых и грязных, красовались шелковые туфли.

Глядя на то, как Антонетта улыбается Шарлону, Кел вспоминал тот бал. В ту ночь она больно ранила его.

Вскоре к их группе присоединился Монфокон, он начал знакомить юношей с ночной жизнью города. Экспедиции в кладовую и лазанье по деревьям остались в прошлом.

Кел не бы мог сказать, догадывается ли Антонетта о том, что друзья обсуждают ее. Она села на стул, обитый бархатом, и смотрела на гостей и куртизанок. Рука прижата к груди, рот слегка приоткрыт – сама невинность. Роверж облокотился о спинку ее стула и, прикрыв глаза, наблюдал за куртизанками, которые исполняли медленный, чувственный танец перед эротической фреской. Несколько раз он пытался привлечь внимание Антонетты к этой сцене, но она смотрела на Конора.

Конор не замечал ее взглядов; он был занят разговором с Аудетой, веснушчатой девицей из Вальдерана, которая сидела на подлокотнике его кресла. Ее веки были раскрашены золотыми и алыми полосками, которые вспыхивали, когда она моргала.

– Если леди Аллейн услышит, что Шарлон водил ее драгоценную дочку в Храмовый квартал, она вырвет ему ребра и сделает из них какой-нибудь музыкальный инструмент, – сказал Фальконет таким тоном, словно эта перспектива казалась ему забавной.

– Я поговорю с Шарлоном, – сказал Кел и отошел прежде, чем Фальконет успел его остановить.

Приблизившись, он заметил, что Роверж играет прядью золотых волос Антонетты. Десять лет назад она обернулась бы и ущипнула его как следует; сейчас же сидела неподвижно, не обращая на него внимания. И смотрела на Конора.

– Шарлон.

Кел хлопнул друга по спине. Конечно, сам он не выбрал бы Шарлона в друзья, но Конор знал его с колыбели, и поэтому он являлся постоянной величиной и в жизни Кела.

– Рад тебя видеть. – Кел наклонил голову. – И демуазель Аллейн. Какой сюрприз. Я считал, что ваша тонкая натура и безупречная репутация не позволят вам даже задумываться о посещении подобных заведений.

Во взгляде Антонетты промелькнуло раздражение. Кел обрадовался. Это было все равно что заглянуть под маску актера, увидеть истину, скрытую искусной ложью. Но в следующее мгновение раздраженное выражение исчезло, и Антонетта улыбнулась той улыбкой, при виде которой Келу хотелось скрежетать зубами.

– Это так мило с твоей стороны, волноваться насчет моей репутации, – весело произнесла она. – Но ей ничто не угрожает. Шарлон обо мне позаботится, не правда ли, Шарлон?

– Совершенно верно, – ответил Шарлон. – Со мной ее добродетель в полной безопасности.

Келу стало неприятно, как будто ему за шиворот забралась парочка пауков.

Антонетта. Ему хотелось что-то сказать, предупредить ее, но она уже поднялась и приглаживала юбку.

– О, предсказатель! – воскликнула она с таким выражением, словно только что заметила юношу с картами. – Я просто обожаю, когда мне гадают.

И она чуть ли не бегом бросилась к группе людей, окруживших предсказателя.

– Ты ее в постель не затащишь, Шарлон, – сказал Кел. – Ты же знаешь, что мать хочет выдать ее за Конора. А Антонетта – послушная дочь.

– Конора ей не видать, – криво усмехнулся Шарлон. У него были каштановые волосы и бледное лицо, как у матери, уроженки Детмарка. – Ему нужно заключить брак с иностранной принцессой или принцем. И, когда ее мечты рухнут, я буду рядом, чтобы осушить ее слезы.

Кел покосился на Конора, который усадил Аудету себе на колени. Она потянулась к нему, чтобы откусить кусочек вишни, которую он держал во рту. Вероятно, дело зашло бы еще дальше, но в этот момент появилась Алис и, рассыпаясь в извинениях, прикоснулась к плечу принца. Они обменялись несколькими словами, после чего он поднялся и вышел из салона следом за ней, оставив Аудету в компании Фальконета.

В дверях Алис обернулась, взглянула на Кела и едва заметно кивнула. «Когда я дам знак», – сказала она, и он подумал: неужели она отвлекла Конора ради него? Нет, разумеется; она не стала бы выманивать принца из зала под фальшивым предлогом, наверняка у них было какое-то дело.

Бросив последний взгляд на Антонетту, которая, обнимая визжащую Санчию, наблюдала за гаданием, Кел поднялся и незаметно вышел из салона через заднюю дверь. На лестничной площадке целовалась молодая парочка; никто из них не заметил Кела. Он поднялся на верхний этаж и остановился у ничем не примечательной, но хорошо знакомой двери.

Когда Кел в первый раз увидел библиотеку «Каравеллы», он был изумлен. Он думал, что найдет здесь кнуты и наручники, но оказался в комнате, полной книг. Здесь пахло чернилами, старыми кожаными переплетами и сальными свечами. Стены были отделаны деревянными панелями, оконца ромбовидной формы находились высоко под потолком; масляные лампы, висевшие на металлических крюках, давали теплый желтый свет.

В соседнем зале, куда вела деревянная арка, хранились самые редкие книги. «Мы владеем крупнейшей на всем Данморе коллекцией книг, посвященных искусству доставлять наслаждение, – не без гордости сообщила ему Алис. – Наши клиенты могут просмотреть книги и выбрать любой понравившийся сценарий. Никто, кроме нас, не предлагает такую услугу».

Кел подошел к столу, на котором лежали книги, провел кончиком пальца по корешкам. «Краткая история наслаждений». (Он подумал: а почему бы не издать подробную историю этого предмета, ведь это было бы гораздо уместнее.) Многие книги были на иностранных языках, и Кел переводил про себя: «Зерцало любви», «Сад ароматов», «Тайные уроки нефритовой спальни».

– Вы пришли, – раздался голос у него за спиной. – Алис сказала, что вы придете, но я не был уверен.

Кел поднялся, обернулся и увидел молодого человека лет двадцати – он стоял под аркой, прислонившись к стене. Он оказался моложе, чем ожидал Кел, у него было красивое, как у девушки, лицо, открытое и любопытное, золотые волосы и синие глаза. Кел решил, что среди его предков имелись северяне, – а это означало, что в жилах Алис тоже текла северная кровь, хотя по ее внешности об этом нельзя было догадаться.

– Вы Меррен Аспер? – спросил Кел. – Брат Алис?

Меррен любезно кивнул.

– А вы Кел Анджуман, кузен принца. А теперь, когда мы назвали друг другу своих родственников, можно поговорить о деле, – сказал он и, войдя в комнату, взял стул и уселся у длинного стола. Потом сделал знак Келу сесть напротив.

Кел рассматривал нового знакомого. На нем была неофициальная «форма» студентов Академии, университета Кастеллана: выцветшая черная куртка, небрежно повязанный белый галстук, потрепанные старые ботинки. Слишком длинные волосы. Теперь Кел заметил сходство с Алис: у Меррена были такие же синие глаза и тонкие черты лица. От его одежды исходил слабый запах, который, однако, нельзя было назвать неприятным. Он напомнил Келу аромат свежескошенной травы.

– Ваша сестра сказала, что вы лучший химик в Кастеллане, – начал Кел.

Меррен довольно улыбнулся.

– Правда?

Он нырнул под стол и выпрямился, держа в руке бутылку вина. Сорвал сургучную печать и бросил ее на стол. На сургуче было выдавлено изображение виноградной лозы, символа Дома Узек. От Семей Хартий никуда не денешься, подумал Кел.

– Не желаете выпить? – предложил Меррен, вытаскивая пробку.

– Даже не знаю, – ответил Кел. – Ваша сестра также сказала, что вы лучший отравитель во всем Кастеллане.

Меррен обиженно надулся. Сделал глоток из бутылки, закашлялся и сказал:

– Я изучаю яды. В конце концов, это же химические соединения. Это не означает, что я бегаю по городу и травлю всех подряд – тем более клиентов своей сестры. Она меня убьет.

Это походило на правду. Алис защищала свое предприятие, как мать защищает дитя. Кроме того, Меррен сам пил из бутылки. Кел протянул руку.

– Давайте.

Вино было терпким, кисло-сладким, как яблоко, и по телу разлилось приятное тепло. «Хороший товар, Узек».

– Я не знал, что в Академии преподают курс изготовления ядов.

– Ничего подобного там не преподают. Строго говоря, я изучаю химию и ботанику. Когда дело доходит до ядов, приходится заниматься самообразованием. – Меррен улыбался с таким счастливым видом, как будто речь шла об изучении поэзии или танца. – Как сказал один ученый, единственная разница между ядом и лекарством заключается в дозировке. Самый сильный яд не убьет, если принять микроскопическое количество, а вода или молоко могут быть смертельны, если выпить их слишком много.

Кел улыбнулся уголком рта.

– Но я уверен, что людям, которые готовы заплатить за ваши услуги, не нужны ни вода, ни молоко.

– Да, у меня покупают другие вещи. Химикалии для получения красителей, мыла, даже для постройки кораблей. Вообще-то говоря, для чего угодно. – Меррем задумчиво смотрел прямо перед собой. – Я делаю яды потому, что нахожу интересным сам процесс; смерть меня не интересует.

– Что же такого интересного в ядах?

Меррем заглянул в бутылку и ответил:

– До Раскола маги могли убивать прикосновением, взглядом. Яд – это самое близкое к магии, что сейчас у нас есть. Искусный отравитель может создать яд, который будет убивать много лет, может отравить книгу, так что человек умрет, перелистывая страницы. Я могу отравить зеркало, перчатки, рукоять меча. Кроме того, яд делает нас равными. Матрос, аристократ, король – одна и та же доза убивает всех. – Он наклонил голову набок. – А кого вы хотите отравить?

В шафрановом свете ламп волосы Меррена казались золотыми, как парчовый фрак Монфокона. В другой жизни Кел мог бы учиться в университете вместе с Мерреном. Мог бы даже стать его другом. Но стеклянная стена отделяла Кела от остальных людей, которые не знали, кто он такой на самом деле. И он не мог разрушить эту стену. Он пришел сюда по делу, касающемуся дворца, пусть во дворце об этом никто и не знал.

– Никого, – ответил Кел. – Химики создают не только яды, разве не так? Они могут получить лекарства – и противоядия. – Он откинулся на спинку стула. – На прошлой неделе один из королевских телохранителей, дон Гийон, погиб от яда. Говорят, его отравила любовница, аристократка из Сарта. Не то чтобы меня сильно заботили беспорядочные любовные связи солдат Дворцовой гвардии; но появление нового яда, который находится в распоряжении аристократов Сарта, практически враждебной нам страны, и который может быть использован против принцев – вот это меня заботит.

– Вы опасаетесь за жизнь своего кузена?

Кел наклонил голову. Опасаться за жизнь Конора было его работой. Нет, сохранить жизнь Конору было его работой, а это означало не только выступать перед народом в качестве принца, думая, когда же тебе в грудь вонзится стрела. Это означало предугадывать, кто может причинить вред Конору и каким образом.

В этом смысле они с Джоливетом были коллегами. Но Джоливет, узнав о смерти гвардейца, лишь сказал, мол, с бабами из Сарта связываться нельзя. А Кел не находил себе места от волнения. Мысль о новой опасности не давала ему покоя.

– Ну что же, – ответил Меррен, – это был не новый яд. Напротив, он известен очень давно, им часто пользовались в эпоху Империи. «Кантарелла» – так он называется. Многие считают, что рецепт его приготовления утерян, но… – Химик сделал театральный жест. – Я, разумеется, не отношусь к этим людям.

– Итак, вы знакомы с ядом. А противоядие существует? Если да, я хотел бы его приобрести.

Меррен готов был замурлыкать от удовольствия, как кот.

– Существует. Но я должен спросить – ведь вы живете во дворце, верно? Я считал, что дворцовые хирурги могут получить все, что им понадобится. Яды, противоядия, целебные снадобья…

– Да, у нас есть один доктор, королевский врач, – ответил Кел. – Один из младших отпрысков семьи Гаскетов, владельцев хартии. А еще он идиот.

Келу так и не удалось узнать, где именно Гаскет приобрел свои убогие познания в медицине. Обитатели дворца старались не попадаться в его лапы и обращались к нему только в самых крайних случаях; Гаскет был фанатичным приверженцем кровопусканий и держал в своих личных покоях колонию хищных пиявок.

– Он не только никудышный врач; он ничего не знает о том, что вы называете «противоядиями». Говорит, что лучшее спасение от яда состоит в предотвращении отравления и что Конору следует просто приказать кому-то из слуг пробовать его пищу.

– А принц так поступать не желает?

Кел вспомнил Конора, который сидел с девицей на коленях, увидел алые пятна вина и вишневого сока у него на губах.

– Это непрактично.

– Наверное, вы правы, – кивнул Меррен. – Помимо этого, существует большое количество медленнодействующих ядов. Дегустатор полезен только в том случае, если яд убивает мгновенно.

– Может быть, после завершения учебы вы смените Гаскета? Уверен, вас примут с распростертыми объятиями.

Меррен покачал головой.

– Я против монархии, – бодро произнес он. – Нет, против монархии в целом, – быстро поправился он, – а не конкретно Дома Аврелианов. И вообще, это только философия. Единственный король, который меня устраивает, – это Король Старьевщиков.

Кел невольно улыбнулся.

– Значит, вы против королей, но за преступников?

– Он хороший преступник, – сказал Меррен серьезно, как ребенок, который спрашивает, действительно ли Боги живут на облаках. – Не такой, как Проспер Бек.

Кел слышал о Проспере Беке.

Район, прилегавший к докам, назывался Лабиринтом: это действительно был настоящий лабиринт из ночлежек, ломбардов, дешевых забегаловок и старых складов. По ночам там проходили нелегальные боксерские поединки, дуэли (тоже нелегальные), а также осуществлялась торговля контрабандными товарами. Даже Бдительные не совались туда после наступления темноты. Кел всегда считал, что обитатели Лабиринта подчиняются Королю Старьевщиков, но в последние несколько месяцев все чаще звучало произносимое шепотом имя Проспера Бека; говорили, что новичок оспаривает у бандитского короля контроль над Лабиринтом.

Часы на Ветряной башне пробили одиннадцать, и Меррен нахмурился. Когда он отвернулся, чтобы посмотреть в окно, Кел заметил, что его куртка заштопана в нескольких местах. А вот Монфокон, как говорили, никогда не надевает дважды один и тот же предмет одежды.

– Уже поздно, – заметил Меррен. – Насчет противоядия для кантареллы – я смогу приготовить его ко Дню Моря. Десять крон за четыре дозы – две дозы яда, две противоядия.

Он произнес слова «десять крон» таким тоном, как будто речь шла об огромной сумме, и Кел вынужден был напомнить себе о том, что для большинства людей это действительно большие деньги.

– Согласен, – сказал Кел. – Нужно договориться насчет места встречи. Насколько я понимаю, вы снимаете жилье в Студенческом квартале? Где именно?

– Улица Канцлера, напротив книжной лавки Лафонта, – сказал Меррен и плотно сжал губы, как будто жалел о том, что сообщил эту информацию. – Но нам нельзя там встречаться. Я знаю одну чайную…

В дверь постучали, и в библиотеку заглянула Хадия, подруга донны Алис. Ее курчавые черные волосы были повязаны цветастым шелковым шарфом.

– Сьер Анджуман, – почтительно обратилась она к Келу, – принц ожидает вас на улице.

Кел вскочил со стула. Это не входило в его планы; по его расчетам, Конор должен был провести в обществе девиц еще два-три часа.

– Что-то случилось? Почему он решил уходить?

Хадия покачала головой, и ее золотые серьги зазвенели. У нее была очень смуглая, темно-коричневая кожа.

– К сожалению, не знаю. Я не говорила с ним. Одна из хиндских девушек попросила меня передать сообщение.

Кел нашарил в кармане кошелек и бросил Меррену пять крон.

– Половина сейчас, половина после получения товара. Увидимся через несколько дней.

– Подождите… – начал Меррен, но Кел уже выбежал из библиотеки.

Перепрыгивая через несколько ступеней, он спустился на первый этаж и бросился в салон «Каравеллы». Гобелены, закрывавшие сцену, убрали, и служители расставляли декорации. Видимо, скоро должно было начаться представление. Странно, что Конор решил его пропустить.

Кел ничего не понимал. Стемнело, на улице стало прохладнее. Он перешел улицу, посмотрел направо, налево. На булыжной мостовой плясали квадраты света, группы хохочущих людей прогуливались вдоль канала. К «Каравелле» приближалась какая-то черная карета; стучали колеса, пьяный пассажир горланил песню. Легкий ветер гонял по тротуару разноцветные бумажки.

Ни Конора, ни лошадей видно не было. Кел нахмурился. Может быть, принцу надоело его ждать? Это было похоже на него. Кел уже собрался вернуться в «Каравеллу», когда резкий скрип колес заставил его обернуться.

Пение прекратилось. Карета остановилась напротив входа в бордель.

Ее колеса были выкрашены в алый цвет.

Карета преградила Келу путь, и теперь он не мог скрыться в здании. Окна кареты были занавешены черной тканью, и он не видел, кто находится внутри. Кел решил рискнуть: перебраться через парапет и прыгнуть в канал – но его реакция замедлилась после выпитого вина. Чья-то рука схватила его за шиворот, его дернули назад, затащили в карету и швырнули на сиденье.

Когда дверь захлопнулась, Кел кое-как принял сидячее положение. Он был не один. В карете находился кто-то еще – нет, их было даже двое, – а еще он заметил металлический блеск. Когда глаза Кела привыкли к темноте, он увидел совсем рядом серебристый клинок и почувствовал, как острие коснулось его горла. Он закрыл глаза.

На мгновение воцарилась полная тишина; Кел слышал только свое дыхание и не видел ничего, кроме кинжала, приставленного к горлу. Потом кучер хрипло крикнул, карета тронулась, и «Каравелла» осталась позади.

– «В стародавние времена гнев королей-чародеев испепелил землю, – читала вслух Лин, – ибо они получили такую власть, которой могут обладать только Боги, но не люди. Их ярость уничтожала горы и заставляла моря вскипеть. Там, где на землю обрушивалась магия, почва и камни превращались в Огненное стекло. Все в ужасе бежали – все, кроме Адассы, королевы Арама[8]. Только она осмелилась выступить против них. Зная, что она не может одолеть их, Адасса уничтожила саму магию и тем самым обезоружила чародеев. Вся магия исчезла из этого мира, кроме той, что Адасса сохранила для своего народа, магии гематри. А Адасса ушла в царство теней, где стала Богиней, светом ашкаров, ее Избранного народа».

Лин закрыла книгу. Мариам, утонувшая в подушках, слабо улыбнулась.

– Мне всегда нравится слушать те главы, где говорится об Адассе как о смертной женщине, героине, – сказала она. – До того, как она стала Богиней. У нее были моменты слабости, она испытывала страх, как все мы.

Лин приложила тыльную сторону ладони ко лбу Мариам и с облегчением поняла, что жар отступил.

Когда они вернулись с площади Валериана, Мари кричала и металась в горячке. Стражники у ворот Солта перепугались, увидев дворцовую карету, но помогли Лин перенести Мариам внутрь. Они доставили ее подругу домой к Лин, и она устроила ее в комнате Джозита; брат был на Золотых Дорогах, и Лин знала, что он не стал бы возражать.

Ей пришлось поспорить с Ханой Дорин, которая считала, что за Мариам будут лучше ухаживать в Этце Кебет, Доме Женщин. Но Лин привыкла спорить с Ханой. Лин напомнила ей, что она врач, что никто лучше Ханы не знает, насколько она искусна в своем деле, и что здесь, в маленьком доме Лин, Мариам может рассчитывать на полный покой и постоянное внимание.

Спор закончился после вмешательства Мариам; она повернула к ним голову и между приступами кашля выдавила:

– Да что же это такое, в самом деле! Вы будете ссориться из-за меня даже после того, как я умру и мое тело остынет! Хана, разреши мне остаться с Лин. Я хочу этого.

И Хана сдалась. Она помогла Лин переодеть Мариам в чистую ночную рубашку, наложила компрессы с холодной водой на лоб и руки. Лин сделала примочки из отвара энотеры и приложила к груди Мариам, чтобы снять воспаление; потом приготовила несколько снадобий для приема внутрь. Настои корицы и куркумы облегчали кашель, смесь женьшеня, подсоленной воды, лимона и меда помогала расширить бронхи, эфирное масло нарда успокаивало нервы.

Несмотря на компрессы, жар усиливался, и Хана отправилась за корой ивы в садик, где они выращивали лекарственные травы.

Как это часто бывает, Мариам стало легче после полуночи. Не только конец, но и выздоровление по обыкновению приходило поздней ночью: вопрос жизни и смерти решался под покровом тьмы. Когда Мариам проснулась в полном изнеможении, с болью во всем теле и сказала, что не сможет уснуть, Лин решила почитать ей книгу старинных сказаний, которую нашла на подоконнике. В детстве они с Мариам обожали рассказы об умной и смелой Адассе, которая одержала верх над королями-чародеями, но при этом сумела сохранить частицу магии, исчезнувшей после Раскола, и подарила ее своему народу. Благодаря ей ашкары до сих пор могли пользоваться чарами; без Богини они были бы беспомощны, как все прочие.

– А ты помнишь, что мы выдумывали, когда были маленькими? – улыбнулась Мариам. – Мы с тобой были уверены в том, что ты или я станем воплощением Богини, вернувшейся на землю. Мы одевались в синие плащи и пытались колдовать. Я по полдня тратила, стараясь силой мысли сдвинуть с места веточки и бумажки.

«Это было так давно», – подумала Лин. Хотя это и не было первым ее воспоминанием.

Она помнила отца и мать, которые, будучи торговцами, путешествовали по Золотым Дорогам; от них пахло корицей, лавандой и далекими странами. Она помнила, как они качали ее на руках, подбрасывали, а она смеялась; помнила, как мать готовила еду, а отец высоко поднимал маленького Джозита и мальчонка тянул к небу пухлые ручки.

Но Лин не помнила того дня, когда узнала об их смерти. Она полагала, что это должно было случиться, кто-то должен был им сообщить. Наверное, она плакала – потому что поняла; а Джозит плакал, потому что ничего не понимал.

Бандиты напали на караван ее родителей неподалеку от границы пустыни Джикал, там, где когда-то лежала страна Арам. Товары забрали, родителям Лин перерезали горло и бросили их тела на Дороге, на съедение стервятникам. Хотя, конечно, никто не рассказывал ей об этом. Но она слышала, как перешептывались люди: какой ужас; какая жуткая смерть; и что теперь будет с детьми?

Ашкары дорожили своими детьми. Дети символизировали надежду на выживание для народа, у которого не было родины и которому после Раскола постоянно грозило исчезновение. Все решили, что их возьмет к себе единственный оставшийся в живых родич, дед по матери. Лин даже поняла, что им завидуют. Майеш Бенсимон, советник короля. Он был самым влиятельным человеком в Солте после махарама. Ему принадлежал большой дом около шуламата. Разумеется, им повезло, их ждала обеспеченная жизнь.

Только они были ему не нужны.

Лин вспомнила, как сидела у себя в комнате с Джозитом на руках, а Давит Бенезар, махарам, разговаривал с Майешем в коридоре. «Я не могу этого сделать», – сказал Майеш. Несмотря на слова, звук его голоса ненадолго принес Лин утешение. Он был связан в ее представлении с родителями, с праздничными вечерами, когда семья собиралась за столом и Майеш при свечах читал вслух отрывки из «Книги Макаби». Он задавал внучке вопросы об Иуде Макаби, о скитаниях народа ашкаров, о Богине; если она отвечала верно, дед угощал ее лукумом – конфетами из миндаля и розовой воды.

Но… он сказал Бенезару нет. «Мои обязанности поглощают всего меня, я не в состоянии воспитывать детей. Как я уже сказал, у меня не хватит на это ни времени, ни сил. Я должен ежедневно посещать дворец и являться туда по первому требованию в любое время дня и ночи». – «Тогда откажись от этого поста, – сердито ответил махарам. – Пусть кто-нибудь другой дает советы королю Кастеллана. Эти дети – твоя плоть и кровь».

Но Майеш был непреклонен. Детям будет лучше в общине. Лин отправится в Этце Кебет, а Джозит – в Даасу Кебет, Дом Мужчин. Майеш в качестве деда будет навещать их время от времени. И обсуждать больше нечего.

Лин до сих пор не могла забыть боль, которую испытала при расставании с Джозитом. Рыдающего мальчика с трудом оторвали от нее, и хотя Даасу Кебет находился на соседней улице, ей казалось, что она осталась совсем одна. Как и Богиня, Лин была ранена трижды, получила три удара в сердце: от смерти матери, от смерти отца и от расставания с братом.

Хана, которая вместе со своей супругой Ирит руководила Домом Женщин, пыталась утешить Лин, делала все, чтобы девочка чувствовала себя уютно на новом месте, но злоба и обида на деда были слишком сильны. Лин стала неуправляемой: забиралась на деревья и отказывалась спускаться, визжала, била посуду, царапала себе лицо.

«Сделай так, чтобы он пришел», – всхлипывала Лин, когда Хана, исчерпав все методы, спрятала единственную пару туфель девочки, чтобы помешать ей бежать. Но на следующий день, когда Майеш нашел ее в саду с целебными травами и протянул подарок, тяжелое золотое ожерелье, она швырнула украшение ему в лицо и убежала в дом.

В ту ночь Лин плакала, накрывшись одеялом с головой, и не сразу услышала, что в ее комнату кто-то вошел. Это была девочка с темными косами, уложенными вокруг головы, с белой кожей и короткими ресницами. Лин знала ее. Мариам Дюари – сирота, беженка из Фавара, столицы Малгаси. Подобно Лин и нескольким другим детям, она воспитывалась в Доме Женщин. В отличие от Лин, ей здесь, видимо, нравилось.

Она забралась на кровать и молча сидела рядом, пока Лин била кулаками подушку и пинала стену. В конце концов, не получив никакой реакции, Лин затихла и сердито посмотрела на Мариам сквозь спутанные волосы.

«Я знаю, что ты чувствуешь», – заговорила Мариам. Лин уже хотела ответить резкостью: никто не знал, что она чувствует, хотя они уверяли ее в обратном. «Мои родители тоже умерли, – продолжила Мариам. – Когда Малгаси решили избавиться от ашкаров, они послали за нами вамберджей – воинов в масках волков. Они шли по улицам и кричали: „Ettyaszti, moszegyellem nas“. То есть „Выходите, где бы вы ни были“. Они схватили мою мать, когда она шла на рынок, и повесили на главной площади Фавара только за то, что она была из народа ашкаров. Мы с отцом бежали, иначе малгасийцы убили бы и нас тоже. Мы долго ехали по Золотым Дорогам, а потом он заболел. Мы ехали целую ночь и приехали сюда. Мой отец сказал, что в Кастеллане нам будет лучше. Но утром он умер в фургоне».

Мариам рассказывала обо всех этих ужасах будничным тоном, и Лин не знала, что ответить.

«Люди пытаются утешить тебя, говорят, что все не так уж плохо, но все плохо. Тебе будет так плохо, что захочется умереть. Но ты не умрешь. И с каждым днем жизнь будет понемногу возвращаться».

Лин поморгала. После смерти родителей никто не говорил ей таких вещей. Она не знала, как на это реагировать.

«А кроме того, – добавила Мариам, – тебе повезло». Лин сердито сбросила одеяло и села. «Что значит повезло?» – «У тебя ведь есть брат, правда?» – сказала Мариам. В темноте Лин разглядела ее подвеску в виде золотой окружности. Слова Молитвы Госпоже были похожи на царапины. «А у меня никого больше нет. Я единственная Дюари в Кастеллане. А может быть, и во всем мире».

Лин заметила, что Мариам не упомянула имени Майеша, и обрадовалась. В эту минуту она поняла, как глупо вела себя, требуя, чтобы Майеш ее навестил. Желания обитателей дворца для него были важнее «капризов» его внуков. Он не принадлежал Лин. Он принадлежал Маривенту.

Мариам сняла шаль, в которую была закутана ее хрупкая фигурка, и протянула Лин. Это была красивая вещь из дорогой ткани, обшитая кружевом. «Возьми, – предложила Мариам. – Когда ее рвешь, раздается приятный звук. Когда тебе будет плохо и ты почувствуешь, что к тебе относятся несправедливо, оторви кусочек». И она разорвала шаль пополам. Лин улыбнулась впервые за несколько недель.

С того дня девочки стали неразлучны. Мариам стала для Лин одновременно сестрой и лучшей подругой. Они вместе учились, вместе играли, помогали друг другу выполнять работу – мыть кухню, ухаживать за огородом, в котором выращивали медицинские растения для всего Солта. Лин немного завидовала Мариам, которая была такой тихой, милой, женственной и скромной; у нее, казалось, никогда не возникало желания копаться в грязи, драться с другими детьми, залезать на каштановые деревья вместе с Лин и Джозитом. Лин завидовала ее умению себя вести, но прекрасно знала, что сама измениться не сможет. У нее всегда было грязное платье и ободранные колени; она обожала забираться на стены ограды Солта, стоять на самом краю, как стражи-шомрим[9], и смотреть на гавань и людные улицы.

Когда Лин исполнилось тринадцать, она заметила, что Мариам не просто равнодушна к активным играм, как ей казалось раньше. Повзрослев, она поняла, что Мариам не робкая и тихая – она просто слаба физически. Слаба и больна. На ее бледной коже мгновенно проступали синяки; пройдя совсем короткое расстояние, она задыхалась. Она часто болела и кашляла по ночам, и тогда Хана Дорин сидела с ней и поила ее имбирным чаем.

«С ней что-то не так, – сказала однажды Лин, когда Хана собирала в медицинском саду листья пиретрума. – Мариам. Она больна». – «Значит, ты это заметила». Это было все, что ответила Хана. «Разве ты не можешь дать ей что-нибудь? – возмутилась Лин. – Какое-нибудь лекарство?» Хана распрямила спину, стряхнула с пестрой юбки землю и травинки. «Неужели ты думаешь, что я не испробовала все? – резко произнесла она. – Если бы врачи могли ей помочь, Лин, они бы вылечили ее». По голосу Ханы девочка поняла, что она сердится не на нее, Лин; она расстроена потому, что чувствует себя бессильной помочь сироте, порученной ее заботам. Видимо, болезнь, которая свела в могилу ее отца, теперь убивала и Мариам. Мариам умрет, думала Лин, если никто не поможет ей.

Лин решила, что этим «кем-то» будет она сама. Она пошла к Хане и сказала, что хочет изучать медицину. Мальчики ее возраста, которые собирались стать врачами, уже начали обучение. Ей нужно было догнать их, чтобы узнать все, что известно о болезнях, и исцелить Мариам.

– Пожалуйста, пойди поспи. – Голос Мариам отвлек ее от воспоминаний. – Ты сейчас потеряешь сознание от усталости. Со мной ничего не случится, Линнет.

Никто не называл Лин полным именем. Но когда Мариам произносила его, Лин казалось, что говорит строгая мать или сестра, которой надоели ее капризы. Она нежно погладила Мариам по впалой щеке.

– Я не устала.

– Ну а я устала, – сказала Мариам. – Но чувствую, что не усну. Может быть, горячее молоко с медом…

– Конечно. Я принесу.

Лин положила старую книгу на ночной столик и вышла в кухню, размышляя о том, что бы еще положить в молоко. Мед замаскирует неприятный вкус. Мысленно она перебирала список средств от воспаления. Сосновая кора, ладан, кошачий коготь…

– Как она?

Лин вздрогнула от неожиданности. Хана сидела за старым сосновым столом Лин с кружкой карака. Длинные седые волосы женщины были распущены; взгляд темных глаз, окруженных сеткой тонких морщин, был живым и проницательным.

За спиной у нее на плите кипели горшки. Как и в большинстве домов в Солте, в жилище Лин имелось одно большое помещение, выполнявшее функции гостиной, столовой и кухни. Дома в Солте строили маленькими, довольно тесными, потому что пространство за стенами было ограничено.

Снаружи он ничем не отличался от остальных скромных домиков с белыми стенами, но Лин постаралась оживить интерьер с помощью вещиц, которые привозил ей Джозит из своих длительных поездок. Разрисованное зеркало из Ганзы, деревянные игрушки из Детмарка, кусок полосатого мрамора из Сарта, керамическая лошадка, покрытая бледно-зеленой глазурью, из Гымчосона. Занавески были сшиты из хиндской ткани – тонкого льна с разноцветными узорами по краям. Лин не нравилось думать о том, что ее брат пропадает где-то там, на Дорогах, но страсть к путешествиям была у него в крови. Со временем она заставила себя смириться с его отсутствием, с его скитаниями – так человек принимает то, чего не может изменить.

Лин на цыпочках вернулась к двери спальни и заглянула внутрь. Она не удивилась, увидев, что Мариам уже спит, подложив руку под голову. Лин беззвучно закрыла дверь, подошла к столу и села напротив Ханы.

– Она умирает, – сказала Лин. Слова были горькими, как пепел. – Умрет не сегодня, но это произойдет скоро.

Хана поднялась и пошла к плите. Лин невидящим взглядом смотрела перед собой, пока та гремела чайником.

– Я сделала все, что могла, – добавила Лин. – Попробовала талисманы, настои, снадобья из всех доступных мне медицинских книг. Ей стало лучше на время… и это продолжалось довольно долго. Но сейчас уже ничего не действует.

Хана вернулась к столу, держа в руке щербатую кружку с дымящимся чаем. Она поставила ее перед Лин на побелевшую от времени столешницу и скрестила на груди руки – большие руки, сильные, умелые, с выступающими костяшками. Лин знала, что эти руки могут выполнять самую тонкую работу, требующую большого искусства; Хана Дорин делала лучшие талисманы в Солте.

– Ты помнишь?.. – спросила Хана, глядя, как Лин пьет чай.

Первый глоток обжег ей горло, и Лин вдруг вспомнила, что не ела с самого утра.

– Помнишь, я привела тебя к махараму и сказала ему, что он должен разрешить тебе изучать медицину?

Лин кивнула. Тогда она впервые очутилась в шуламате. У каждого Солта было сердце – Катот, главная площадь, а на этой площади находился шуламат. Он одновременно служил храмом, библиотекой и судом; там махарам проводил религиозные церемонии и разрешал проблемы жителей: ссоры между соседями, споры ученых относительно интерпретации фрагмента «Книги Макаби»…

Лин считала шуламат самым красивым зданием в Солте; это было большое сооружение со стенами из кремового цвета мрамора и куполом, отделанным мерцающей голубой мозаикой. Купол было видно даже из города – он походил на кусочек неба, упавший на землю.

Лин помнила, какой маленькой она казалась себе, когда они поднимались по ступеням шуламата. Как крепко она держалась за руку Ханы Дорин, когда они шли по коридору, и какой восторг она испытала, когда они оказались в главном зале, под куполом, который изнутри оказался золотым. Мозаика поражала своей красотой. На полу были изображены зеленые вьющиеся растения и большие красные гранаты; на фоне темно-синих стен крошечными золотыми кубиками были выложены созвездия – позднее Лин узнала, что так выглядит звездное небо Арама.

В высоком серебряном шкафу здесь хранились переписанные от руки свитки с текстом «Книги Макаби», а главный алтарь, алменор, был задрапирован тяжелой золотой тканью. На ней были вытканы слова первого Великого Вопроса, те же самые, что были выгравированы на золотом талисмане, который Лин носила на шее: «Как нам петь песнь Госпожи на земле чужой?»[10].

Прямо под куполом, на возвышении, сидел махарам. Тогда он был моложе, но Лин показался столетним старцем. У него были снежно-белые волосы и борода, бледные руки с опухшими суставами. Его сгорбленная фигура была закутана в темно-синий силлон, церемониальное облачение ашкаров. На шее сияла крупная подвеска с Молитвой Госпоже. В «Книге Макаби» говорилось, что все ашкары обязаны носить с собой ту или иную версию Молитвы; некоторые вышивали ее слова на одежде, другие предпочитали носить браслет или подвеску. Во всяком случае, слова молитвы должны были соприкасаться с телом.

Махарам приветствовал Хану Дорин и выразил соболезнования по поводу недавней кончины ее жены Ирит; но Хана отмахнулась от соболезнований, она не желала слышать даже намеков на жалость и сочувствие. Было ясно: махарам знал, что Хана придет, и знал даже о том, какое у нее дело, но тем не менее терпеливо выслушал ее. У Лин пылали уши, когда Хана рассказывала первосвященнику о том, как она умна, как сообразительна, какой превосходной ученицей она станет. Лин не слышала такого количества похвал за несколько лет.

Когда женщина закончила, махарам вздохнул. «Мне не кажется, что это хорошая идея, Хана». Та упрямо выпятила подбородок. «Не вижу причин, почему ты должен ей отказать. Богиня была женщиной до того, как вознеслась на небо. И притом целительницей». – «Это было до Раскола, – возразил махарам. – Тогда у нас была магия, Арам, свобода. А сейчас мы бездомные изгнанники, гости в городе Кастеллан. И не все считают нас желанными гостями». Его пристальный взгляд остановился на Лин. «Если ты станешь врачом, девочка моя, тебе придется ходить по этому городу одной, часто по ночам. А мужчины мальбушим совсем не таковы, как мужчины Солта. Они не станут относиться к тебе с уважением». – «Я могу за себя постоять, – сказала Лин. – Все мальчишки в Даасу Кебет боятся меня». Хана фыркнула, но махарам не улыбнулся. «Насколько я понимаю, это дед вложил тебе в голову такую мысль». – «Нет, Давит! – воскликнула Хана. – Наоборот, Майеш не одобряет ее намерений».

Давит. Значит, у махарама было имя.

Он только пожал плечами. «Я подумаю об этом, Хана».

Лин чуть не плакала – она была уверена, что махарам ей откажет. Но Хана, которая никогда не падала духом, велела ей не реветь.

На следующий день гонец из шуламата принес им весть – махарам дал свое разрешение. Лин могла учиться на врача при условии, что будет с первого раза сдавать все экзамены. Никаких ошибок и никаких вторых шансов.

И теперь, вспоминая свое ликование, вспоминая, как они с Мариам плясали среди грядок с лекарственными травами, Лин улыбнулась.

– Да, помню.

– Я всегда считала это большой победой, – сказала Хана.

– А я до сих пор не понимаю, почему махарам согласился, – заметила Лин. – Должно быть, он к тебе неравнодушен, хотя и не показывает этого.

Хана тряхнула головой, и ее украшения зазвенели.

– Вовсе нет. Он сделал это для того, чтобы позлить твоего деда, только и всего. Они друг друга терпеть не могут.

– Тогда, наверное, мне следует радоваться тому, что Майеш был против идеи учиться на врача, – усмехнулась Лин. – Это в его духе. Ему, значит, было позволено стать советником, а мне Богиня запретила распоряжаться собственной жизнью.

– Не так уж он и плох. – Хана отставила в сторону кружку. – Я надеялась, Лин, что, когда станешь взрослой женщиной, ты сможешь примириться с дедом. Он же прислал за тобой и Мариам карету, ты помнишь?

Лин пожала плечами. Она почувствовала себя неуютно.

– Это было не проявление доброты. Он просто хотел продемонстрировать свое могущество.

«И дать понять, что сделал правильный выбор, – мысленно добавила она, – когда предпочел Маривент и его возможности возне со мной и Джозитом».

Хана не ответила. Она рассматривала книги, лежавшие на столе: «Книгу целебных снадобий», «Семнадцать правил», «Сефер Рефуот», также называемую «Книгой исцелений»[11], «Materia medica»[12]. Хотя нет, не рассматривала, поняла Лин. Хана смотрела на книги так, словно хотела прожечь их взглядом.

– Линнет, – наконец заговорила она. – Я должна тебе кое о чем рассказать.

Лин подалась вперед.

– В чем дело, Хана? Ты меня пугаешь.

– Твой дед никогда не возражал против твоего желания стать врачом. Когда я обратилась к нему за согласием, он лишь сказал, что это решение ты должна принимать сама и он не будет ни помогать, ни препятствовать тебе. Я солгала махараму, потому что знала: это единственный способ добиться его разрешения.

– Майеш сказал, что я сама могу принимать решение?

– Да, – кивнула Хана. – Я должна была сказать тебе раньше. Я не знала, что ты до сих пор помнишь наш разговор в тот день и обижена на Майеша за его запрет. Он заслужил твою неприязнь, Лин, но за это ты не должна сердиться на него.

– Почему… – медленно начала Лин, – почему махарам так сильно его ненавидит?

Хана отпила глоток остывшего карака и поморщилась.

– Ты слышала о сыне махарама?

– Да. Его звали Ашер. – Лин на мгновение задумалась. Она не помнила мальчика, но о нем до сих пор говорили. – Его изгнали, так?

Изгнание. Это было самое суровое наказание из всех, которые назначали старейшины Солта. Быть изгнанным означало утратить идентичность. Изгнанник больше не считался ашкаром, ему запрещали общаться с семьей, даже видеть родных, друзей, супруга. Он был отрезан от всех, кого знал; его вышвыривали за ворота Солта, и ему предстояло существовать в мире мальбушим, где он был никем, чужим, без семьи и без денег.

– Так, – мрачно произнесла Хана. – Тебе было, наверное, лет пять, когда это произошло. Ашер нарушил запрет. – Она смотрела на оранжевые уголья в очаге. – Он считал, что магия, существовавшая до Раскола, исчезла не навсегда. Что он сможет разбудить ее, получить к ней доступ, научиться пользоваться ею.

Лин почувствовала, как сердце гулко забилось в груди.

– Его изгнали только за то, что он хотел изучать магию? Он же был просто мальчишкой, сколько ему было – пятнадцать, шестнадцать? Это же ошибка, а не преступление.

– Он не только изучал магию, – объяснила Хана. – Он попытался воспользоваться ею. Ты знаешь, что такое заклинание на костях?

Лин покачала головой.

– Его мать умерла за год до этого, – сказала Хана. – Он хотел вернуть ее. Даже до Раскола такие вещи были запрещены. – Она скрестила руки на внушительной груди. – Твой дед был единственным из старейшин, кто возражал против приговора. Он сказал махараму, что тот будет до конца жизни жалеть о своем решении, о том, что изгнал из Солта единственного сына. Кроме сына, у него никого не было. Махарам так и не простил Майешу эти слова.

– Как ты думаешь, он жалеет об этом? Махарам?

Хана вздохнула.

– Я думаю, что у него не оставалось выбора. Он обожал Ашера, но поступок мальчика был непростителен. Он так считал, все мы так считали. Один раз магия едва не уничтожила мир. Майешу не следовало говорить таких вещей.

Лин молчала. Что же конкретно сделал Ашер Бенезар? Читал книги? Попытался творить заклинания? Как и все обитатели Данмора, Лин знала о королях-чародеях, которые сражались между собой не на жизнь, а на смерть; их ярость оставила на земле материальные следы, Огненное стекло, постоянное напоминание об опасностях магии. Но Лин не знала, как они это делали. Как вообще пользовались магией? Это знание было утеряно.

– Лин, – сказала Хана, – о чем ты думаешь?

Девушка поднялась и подошла к окну. Она смотрела на кривую улочку, вымощенную булыжником, на крыши соседних домов, на купол шуламата, мерцавший в лунном свете. Высокие стены загораживали вид на Кастеллан. Видна была только далекая Гора; Маривент – дворец – сиял белыми огнями, как вторая луна.

– Я думаю, – ответила Лин, – что, если бы существовал шанс исцелить Мариам с помощью магии, я не устояла бы перед искушением, как Ашер.

– У нас есть магия. Только у нас, ашкаров. У нас есть гематри. Есть талисманы. Ими разрешено пользоваться, и они помогают. Лин, ты знаешь об этом.

– Да, знаю. Но еще я знаю о том, что до Раскола врачи объединяли медицину и магию и добивались потрясающих успехов. Они могли мгновенно срастить сломанную кость, даже пробитый череп, остановить рост опухолей…

– Довольно, – сурово оборвала ее Хана. – Выбрось эти мысли из головы, Лин. Махарам изгнал родного сына за то, что он искал знаний о магии. Не думай, что к тебе старик проявит снисхождение.