Мой отец, Анатолий Николаевич, изо всех своих наград больше всего уважал медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".
Война закончилась призывом мальчиков 1927-го года рождения. А он родился в двадцать восьмом.
Работать начал в сорок первом. Кочегаром грузовых паровозов Липецкой дистанции пути. К сорок четвертому – помощник машиниста!
Совковую лопату саму по себе в тринадцать лет поднять трудно, а ему поднимать и закидывать уголь в топку требовалось каждую минуту.
Всю взрослую жизнь папа посвятил истребительной, а после увольнения из Вооруженных Сил – гражданской авиации.
Помню, привез меня для поступления в военное училище. Территория огорожена сеткой-рабицей. Нашли укромный уголок. Я уже, считай, в военной зоне, а он – вне ее. Он с той стороны руки к сетке прислонил, я – с этой. К его рукам.
До сих пор помню тепло его рук!
Я рад, а его слезы душат. Он тогда только и сказал:
– Сынок, всегда оставайся самим собой!
Развернулся, и пошел к автобусной остановке.
В Москве папа никогда не был.
А у меня сложилось так, что живу в Москве.
Пусть хоть с портрета глянет на Златоглавую. По Красной площади с внуками пройдет.
В БЕССМЕРТНОМ ПОЛКУ.
Первый так называемый секс произошел у меня на третьем курсе училища. В летнем отпуске.
Военный городок. Мало кто из одноклассников поступил в гражданские учебные заведения. Такая уж традиция была – идти по пути отцов.
«Золотой медалист», я тоже было устремился в Черниговское летное. Отец тогда смолчал, но как-то договорился с командиром полка о моем нештатном полете с пилотом-инструктором в зону на «МИГ-21». На «спарке» – учебно-тренировочном, тем не менее реальном, истребителе. Привез на аэродром.
Батя, в общем, немногословным был. После облачения меня в ВПК – высотно-перегрузочный костюм, – бросил фразу:
– Летай, сынок! Наблюешь в кабине, – убирать будешь сам!
Он точно знал, о чем говорит.
До этих пор, во время нечастых отцовских отпусков, даже при недолгих воздушных путешествиях к родственникам в Саратовскую область в неспешном «АН-24», сидя рядом с мамой, которая вовсе не переносила любого подъема в воздух, мне ни разу не удавалось избежать пакета. Выдавался тогда такой каждому из пассажиров самолета. Догадались, зачем?
Батино предупреждение стало определяющим минуты через две после отрыва от взлетно-посадочной полосы. Обалденные виды через «фонарь» как-то не радовали, а только плодили муть в глазах. Кишки давали позывные, что сейчас намотаются на трахею. Ладно уж блевотина, не опозориться бы снизу!
Закончилось все минут через тридцать. Успешно. Сели.
С этого самого дня мне «не улыбалось» летное училище фронтовой истребительной авиации. Может, Курганское авиационное политическое?
Чуть позже, во время призывной комиссии в райвоенкомате, бравый подполковник, лихо отдающий свой воинский долг в тихом украинском городке, мне заявил в лицо:
– Хрен тебе, а не авиация! Такие как ты, мне нужны в погранвойсках КГБ СССР.
В погранвойска меня совсем не тянуло.
Поступил в высшее военно-морское.
Так и оказался чуть ли не единственным в нашем совсем маленьком городе курсантом в тельняшке.
Помните, великая Зыкина пела: «На побывку едет молодой моряк! Грудь его в медалях, ленты в якорях!» Медалей еще не было, а вот якоря были точно. И на погонах, и на ленточке.
Летние каникулы у всех бывших одноклассников наступали примерно в одно и то же время.
Собирались уже не мальчики, но «мужи»!
Обремененные формой, практически одинаково стриженные. Кто – будущий авиатор, кто – инженер-радиолокационщик. Ну и я – моряк.
Даже винца брали втихаря от родителей. Каждый ведь получал «денежное довольствие». У меня выходило восемь рублей 30 копеек в месяц.
Конечно, никто на встречу в брюках и рубашках не пришел. Пришли в уже притершейся парадной форме!
Ну а девчонки гарнизонные сами налетели.
На скамейке между домами выпивали. Шутили. Смеялись. Вспоминали недавно минувшую школу. Целовались даже!
– Товарищи курсанты! Наш батальон опозорен! В соответствии с поступившими ко мне заявлениями от девушки и ее матери, наш курсант, по взаимному согласию вступив в половую связь с гражданкой С., отказался на ней жениться! Это позорит честь коммуниста и члена парткома!
Стою перед строем батальона. Народ закисает от смеха. Большой мой дружище, Андрюха Котков из строя шепчет:
– Малыш, ну ты дал!
– Вызываю в училище родителей данного курсанта. При его отказе от женитьбы на гражданке С. вынужден буду поставить перед командованием вопрос о его исключении из партии и отчислении из училища! – констатирует комбат, носивший у курсантов прозвище «Муфлон».
– Не было у нас ничего с ней! Я клапан даже не расстегивал. – Блею, глотая слезы, под дружное ржание нескольких сотен «самцов».
Среди моряков бытует легенда о том, что создатель российского флота Петр I, увидав однажды в Голландии под кустом российского матроса, занимающегося любовью с неприкрытой задницей, крайне возмутился и повелел «сие безобразие прекратить!» Так вот и повелось штаны моряков ширинкой не снабжать, а пуговицы иметь по двум сторонам, с откидывающимся клапаном. Ну, как на фрачных брюках.
Родители на это позорное свидание с комбатом ехать отказались. Приехал мой брат. И жена его, Оля.
Слушая, как Муфлон бьет копытом в дощатый пол кабинета, проторчал я под его дверьми битых два часа.
Кричит мой братишка Валера:
– Я брату верю! Требую медицинского освидетельствования! Как вы смеете?! Запрос прокурору!
– Товарищи курсанты! Произошло досадное недоразумение! Наш курсант, действуя по обоюдному согласию… Тьфу ты, ёж твою медь!..
Это я снова стоял перед строем всего курса. Теперь ржал тоже, не хуже коня!
Брат, оказывается, настоял на своем!
Проверили.
Лариска оказалась девственницей.
Процесс «обрезания» мне привелось пройти дважды.
Наше военное училище располагалось на Подоле – в историческом старом районе Киева, угнездившемся под горой вдоль Днепра. Здесь раньше была Киево-Могилянская академия.
Памятник великому мудрецу Петру Могиле, основавшему Академию, молитвой и палками вбивавшему в бурсаков знание философии, теософии, логики, до сих пор стоит на Красной площади Киева. Лицом к своему творению.
Мерзнет.
Теперь его никогда не наряжают в тельняшку, как бывало прежде.
Поговаривают, что наша «бурса» по душе была Первому секретарю ЦК Компартии Украины Владимиру Васильевичу Щербицкому. Не знаю точно.
По крайней мере, мы всегда принимали участие в ритуалах похорон высокопоставленных советских чиновников. Это называлось в курсантской среде – «поехать на «жмура». Три ритуальных выстрела холостыми, даже если покойный военным никогда не был.
Особенными считались назначения в Почетный караул для возложения венков к Вечному огню в Парке Победы 9-го мая! Назначались лучшие из лучших! Отличники боевой и политической подготовки! Парадные белые ремни, замена ремней на автоматах. По кусочку сала на завтрак.
Приезжали часа за два до появления Небожителей. Потом долго стояли.
Несли венки. Проходила Семья: Сам, жена Самого, дети Самого. Почему-то запомнился внук Самого в костюме не-по-детски, в расчесанной на косой пробор шевелюре, тщательно приглаженной гелем. В восьмидесятые прошлого уже века!
С сентября начинались бесконечные тренировки военного парада 7-го ноября! Сначала – рядом с училищем.
– Товарищ курсант! Бегите и скажите трамваю, чтобы он немедленно уехал! – орал в матюгальник начальник строевого отдела.
Коробки 20 на 20 человек. Побатальонно. Равнение в шеренгах, равнение в колоннах и по диагонали. Нам очень везло, что Крещатик – это не брусчатка Красной площади Москвы, а относительно ровный асфальт.
Но очень не везло в том, что мы – моряки. Обуты в ботинки. Мы никогда не носили сапоги.
Конечно, в виду отсутствия таковых, не могли их подковать элементами танковых фрикционов, как это классно получалось у курсантов танкового училища, или просто металлическими подковками, как авиаторы. У них получался шаг, как у «железных колонн Фридриха Великого». Мы брали только безупречным равнением. Вот нас и дрючили!
А еще мы знали, что только и исключительно мы в столице Советской Украины представляем могучий Военно-Морской Флот СССР.
Да и форма у нас красивая.
По утрам вскакивали по команде:
– Подъем! На зарядку становись! Форма одежды – трусы, ботинки!
В каждом взводе назначался в очередь «виноватый», который во время общей пробежки, на углу, в булочной, закупал, испугав ранних местных старушек, выбежав из строя в трусах и ботинках, свежие теплые батоны на всех, из расчета один на двоих, и гарантированно получал затем от комвзвода наряд вне очереди, пока остальные роняли под ноги слюну в надежде, что покупка произошла!
Двадцать пять граммов масла на полбатона в завтрак! С чаем! Ежедневная мечта!
Каждую субботу в училищном клубе – танцы. Многим в увольнение идти некуда. Танцуют.
«Многоопытные» командиры взводов, лейтенанты и старлеи из недавних выпускников, предупреждают:
– Смотрите! Вы только собираетесь стать офицерами! Многие из тех женщин, которые приходят к нам в клуб, по срокам на наших танцах уже выслужили звания капитан-лейтенантов. Будьте осторожны!
Осторожными из нас потом оказались далеко не все.
В увольнения нас отпускали регулярно. Особенно – отличников учебы. Меня в эти списки, к счастью, зачислили уже после первой сессии.
Исключительной привилегией считалось попасть «на сквозняк» – то бишь с вечера пятницы до воскресенья. В моем случае сказались преимущества: родители живут в гарнизоне под Киевом. Отличник учебы. Потом, года через два, по-моему, – член парткома.
Отгладишь брюки до остроты лезвия. Фланельку. Отстираешь гюйс – форменный воротник. Чехол бескозырки летом должен сиять первозданной белизной! Гордо светится на бескозырке ленточка:
«ВЫСШЕЕ ВОЕН.МОР.ПОЛИТ. УЧИЛИЩЕ»
За спиной и на плечах золотом сияют якоря.
Ехать не далеко. Метро. Потом – автобус от «Левобережной». Ну, с часок.
В автобусе от дышащих женских взглядов неловко. После мужского «общежития» лицом к лицу и грудь к женской груди охренеть недолго! Забиться бы в дальний уголок! Так ведь нет. Салон битком. Едут со смены. Едут оттуда, где работа есть, туда, где просто ночуют.
Бежишь от остановки, как полоумный. Здесь все родное. Знаешь каждую кочку. Домой. Домой! Мама накормит. Постирает. Батя погладит. Почти двое суток кайфа!
Стиральной машины в ту пору у нас в доме не было.
– Сынок, давай чехол от бескозырки твоей тоже простирну! – мама, конечно, знает, что своими распаренными заботливыми руками отбелит его лучше, чем хозяйственное мыло в казенной мойке на Подоле.
– Господи! Кто ж тебе такое сотворил?!
Оба конца ленточки с якорями обрезаны ровно. На одном уровне.
В воскресенье, в 6 утра, по дороге в училище, Слава Богу, не встретился военный патруль.
Так и ехал, на всякий случай зажав бескозырку под рукой.
А в Североморске через пару лет был полярный день.
С непривычки трудно. Не спится. Волнительно отчего-то.
Солнышко устало. Днем светит, а к ночи опускается к горизонту и мечтает тихо спрятаться.
По команде «Ветер-2» наш крейсер всегда был в готовности отойти на дальний рейд к острову Кильдин. Офицерам «рубят» сход на берег.
Намечается разгульная лейтенантская свадьба.
Жених, только-только вылупившийся из училищного яйца, не знающий на корабле еще ничего, кроме каюты и гальюна, и никого, кроме матросиков своей группы, по одному ему ведомой причине вдруг пригласил меня стать его свидетелем в этом действе.
Мало того, что командир дал «добро»! Он еще и выделил катер для доставки нас на берег.
С берега дают «Ветер-1»!
А-а-а! Все хорошо. И я не против выпить, закусить, поплясать. И лето на дворе. Температура нормальная для заполярного лета: где-то +10! Ночью, правда, около нуля.
Свадьба завтра. Корабль сейчас уйдет.
Нет у меня ни комнаты, ни квартиры. Вопрос короткий: где ночевать?
Выручил непосредственный начальник и хороший товарищ – Витя Кириченко.
– Мои на Украину укатили. Я ухожу с кораблем. Бери ключи, дуй к нам. Ну, там сориентируешься.
Такое напутствие.
Пришел.
Женщина и ребенок уехали. Жрать, соответственно, нечего. В один из двух ресторанов Североморска пойти? Так денег нет.
Раздеться, чтоб спать лечь? Что-то белья не вижу, а копаться в чужих ящиках – неудобно.
И так сойдет!
А завтра пыхнула лейтенантская свадьба! С возложением цветов к памятнику североморскому Алеше! С шампанским! С танцами до утра!
Отплясали.
Часов пять, наверное, утра.
Вышел покурить.
Угомонившийся Кольский залив. Спокойно так! Пейзажи!
Тяжелый авианосный Краснознаменный крейсер «Киев» входит на рейд и готовится к швартовке.
Ура!
Лестница дли-и-и-нная с той горки, где ресторан. Прямо до главной улицы города, ведущей к морвокзалу. Туда подойдет катер с родного корабля.
– Стой, сука такая!
Батюшки мои!
Бежит за мной по этой лестнице свидетельница со стороны невесты.
– Ты что, порядка не знаешь? Опух, что ли? Трахаться будем, или нет?
А я стою и думаю: «Да я может и рад бы, да ни фига не знаю, где у Витюхи с Ленкой белье! Не на голом же диване!»
Что-то ей молол-молол про то, что на борт мне пора…
Ни фига себе! Из сумки ножнички маникюрные тянет. В глаз ткнуть собирается?
Чик, и мой форменный галстук обрезан ровно под узлом.
А Военторг откроется только через четыре часа!
Очень тайными тропами пробирался к своей каюте.
Кстати, до своего корабля я добирался долго. Очень долго.
Прилетел в Мурманск, доехал до Североморска, а корабля там нет.
Капраз, ответственный за кадры на седьмой оперативной эскадре Краснознаменного Северного флота, сказал мне в какой-то будке на причале:
– Сынок, хочешь еще недельку к отпуску после окончания училища прибавить?
– А кто ж не хочет, товарищ капитан первого ранга?
– Лети домой! А через недельку – в Николаев. Там твой корабль!
Прилетел в Борисполь.
До сих пор помню, как волок два чемодана выданной мне в училище форменной одежды от автобусной остановки до родительского дома!
Тяжеленные! Останавливался через каждые двадцать метров! Думал, упыхаюсь вконец! Дошел!
Через неделю прилетаю в Николаев. Там строили советские авианосцы. Там их и ремонтировали.
Где родители раскопали адрес даже не родственников, а дальних-дальних знакомых, даже представить себе не могу! До этого их не видел никогда, а теперь уж и не вспомню!
Спасибо им! И телефонов в квартирах ведь не было тогда!
Встретили, накормили, спать уложили. Каюсь – плакал в подушку. Мальчик. Двадцать один год!
На следующий день, на кораблестроительном заводе, выясняю, что моего корабля здесь нет! Ходовые испытания.
В Севастополь!
Еду.
Вечер. Северная сторона. Огромный силуэт тяжелого авианосного крейсера «Киев»! На рейде, поскольку причалов, к которым он мог бы пришвартоваться, во всем мире тогда не существовало.
Етишкина жизнь! Не попасть!
И вдруг катер забирает с берега «крайний» сход офицеров, подгулявших на берегу.
Иду на мой корабль!
Где-то ночевал. Уж даже не помню, где.
Утром – представление командиру: "Товарищ капитан первого ранга! Лейтенант… Представляюсь по случаю назначения на должность…"
Затем надо бы, как положено – непосредственному начальнику – командиру дивизиона.
Зашел в каюту. Сидят офицеры. В рабочих куртках. Молчат! Ставят стакан, наливают прозрачное.
Маханул разом! Ах! Дыхание вон!
– Наш! – сказали почти вместе, и налили запить.
Вот так в первый раз выпил спирта. «Шила», по-флотски.
Корабль – пятнадцать километров одних только коридоров.
Показали путь в кают-компанию (столовую) и в гальюн (туалет): главные, как бы, пути.
Потом повели в будущую мою каюту.
Пришли. Не заперто. Пахнет хреново!
Навстречу встает до изумления пьяный старший лейтенант Антипов, мой предшественник, с месяц назад отославший свой партийный билет в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС.
– Привели несчастного? – говорит. – Ну, тогда я пошел.