Мне никогда не дарили воздушных шариков. Даже родители.
В моем детстве они были трех форм: круглые, грушевидные и как столбики.
На первомайской демонстрации девочки с огромными, непременно белыми бантами, шли в нашей колонне со связками разноцветных шариков – круглыми, грушевидными и длинными. Торжественные и смешные такие девочки.
Мы, мальчишки, в соседних садах ломали цветущие ветки яблонь. Это среди нас считалось подвигом, и негласно поощрялось учителями. Видно, потому что не их сад ободрали, а праздничную школьную колонну – украсили. Рядом с их домами ведь тоже яблони цвели.
Когда мне было пять лет, перед Новым Годом мы с Женькой Смирновым, закадычным моим приятелем, рванули по сугробам через весь военный городок в Дом офицеров на ёлку. Нас не приглашали, но мы этого тогда не знали, и рванули просто так, без приглашения, накатавшись на попах с горки.
Было холодно, и ледяная корка на попе оттягивала штаны вниз. Но мы все равно пошли.
Было интересно посмотреть, есть на самом деле Дед Мороз, или его нет.
Дед Мороз в Доме офицеров был. Он, наверное, был солдатом, и сидел на стуле выпрямившись и закинув ногу на ногу, как ему приказал командир взвода. Дети стояли в очереди. Каждый ребенок подходил к нему и выполнял его задание. Дед Мороз почему-то со вздохом лез в стоящий перед ним мешок и выдавал подарок за выполненное задание.
Мы с Жекой тоже встали в очередь.
Мне досталось прочесть стихотворение. Я попросил Деда Мороза о подарке, и прочел из того, что к этому времени знал. И подарок из мешка получил.
Я просил Деда Мороза подарить мне воздушный шарик, но теперь держал в руке маленького пластикового Буратино.
А мама дома не ругала, только сказала:
– Что ж вы с Женькой в Дом офицеров побежали в драных штанах!
Когда мне исполнилось пятьдесят пять, друзья мне подарили воздушный шар. Большой, цветной, красивый. Квадратный. На нем были написаны теплые слова. Я знаю, что это честные пожелания.
И мне захотелось отпустить этот шар в небо. Ввысь.
К Богу!
И чтобы ОН услышал слова друзей!
Жили скудновато. Отец служил в полку истребительной авиации, мама посуду мыла в столовой офицерского состава.
Выделили нам в гарнизоне домишко с печным отоплением: маленький, но, по-моему, уютный. Вечно гости толклись. Смеялись. Отец после выпитого за столом непременно запевал:
– Выпьем за тех,
Кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу!
Жили дружно. Дома стояли рядышком. Их тогда пленные немцы много после войны понастроили. Добротные. Общие сараи, где всегда остро пахли кадушки с солеными огурцами и помидорами, с мочеными яблоками.
Туалет, правда, далековато был: метров сто бежать, на несколько домов рассчитан. Дощатый, с дырками такими типа «очко». Ну так никто туда зимой и не бегал. Обходились ведрами в холодных сенцах.
Выручали огороды.
С одежкой было хуже. Но – делились. У кого кто из детей вырос – передай соседу.
Сложнее было с техникой. Не было недели, когда б у нас на обеденном столе не стоял разобранный до основания телевизор «Старт-2», который отец подвергал очередному капитальному ремонту с заменой абсолютно всех ламп!
Мы считались семьей обеспеченной. Наличествующий в доме телек должен был работать. И для нас, и для соседей.
Закончил мой старший брат с медалью школу и поступил в институт. Ничего себе!
Уж не знаю, как родители извернулись, но в нашем малюсеньком домике, где мы до сих пор спали с Валерой на одном диване, появилась невиданная роскошь! Подарок старшему сыну! Транзисторный приемник «Спидола».
Естественно, допуск к нему мне был запрещен сразу! А так хотелось ручки повертеть! Но Валере в ту пору семнадцать, а мне-то пять! А если сломаю?
Слезы, сопли и прочее не помогали никак. И Валера придумал, по его мнению, гениальный ход. Если хочешь, говорит, когда я в институте, пользоваться транзистором, выучи и четко произнеси слово "параллелепипед"!
Вечером было сделано. Надо сказать, что к этому времени читать-то я умел, но детский язык поворачивался еще плохо.
Видит братишка, что план его не прошел. Придумал новое задание. Чем-то он в это время глаза себе мазал. Взял инструкцию к лекарству, показал слово… Ну, и то же самое…
Я плакал дня два…
Прошло много лет. На похороны ни родителей, ни Валеры меня в Украину не пустили. Мечтаю хоть увидеть их могилы.
Транзистор, наверное, еще в рабочем состоянии. Где-нибудь в бывшей родительской квартире стоит, желтея боками, если не выбросили за ненадобностью нынешние хозяева.
Слово, которое мне тогда было задано для заучивания, помню до сих пор: гликокортикостероидгидрокортизон.
Я люблю, как любят поэты:
Безалаберно и непросто.
Бесконечно ищу ответы
На не заданные вопросы.
Я мечусь в переулках сердца, —
Только бы не остановиться!
В завтра – выбежать только вместе.
А сегодня – тебе присниться!