К Марии Афанасьевне я попала только к вечеру. Рассказала все подробно о своем визите в милицию. Старушка, вздыхая, слушала и кивала головой. В конце я добавила:
– Мария Афанасьевна, думаю, завтра милиция будет у вас. Так вы не говорите, что я серьги в подземелье нашла. Стойте на одном: мол, наследство от тетки, и точка. Тем более, что у вас и доказательство имеется. – Я ткнула пальцем в висящую фотографию Аграфены в свадебном платье.
Бабулька продолжала горестно вздыхать, кивая головой в знак согласия. А потом, глядя на меня с тоской в глазах, со вздохом сказала:
– Да, поняла я, Олюшка все. Ведь, как чуяла, не будет добра от сережек этих, проклятущих! И тебя еще во все это втравила. А у тебя и так забот полон рот.
Я замотала головой.
– Не говорите так, Мария Афанасьевна. Это не вы меня, это я вас втравила. Думала, как лучше … Ну, теперь, чего уж там. Сама кашу заварила, сама и расхлебывать буду. А вы, только не волнуйтесь. Все устроится. – Стала я утешать старушку. Впрочем, я сама себе не верила.
Сердце ныло от предчувствия беды. Только, я пока еще не могла понять, с какого конца ее ждать, беду эту. Тут, Мария Афанасьевна, прервала мои тяжкие раздумья, и спросила совсем другим голосом.
– Свадьбу то с Павлом, когда играть надумали?
Я оторопела от ее вопроса. Задохнулась от изумления и зашлепала губами, как рыба на песке, не зная, что ответить. Афанасьевна смотрела на меня лукаво и улыбалась.
– Да, ты не гадай, не гадай. Никто мне не рассказывал. И в деревне об этом еще не знают.
Наконец, обретя дар речи, я выпалила:
– Так вы-то откуда ….
Она ласково мне улыбнулась и погладила меня по руке.
– Ох … Дитятко ты мое … Да, мне и говорить не надо. Ты, который день не ходишь, летаешь, ногами земли не касаешься. И глаза, как солнышко весеннее светятся. Какие уж тут слова-то еще нужны?
Я смущенно опустила глаза.
– Мы еще про свадьбу и не говорили вовсе.
– Ну, ну … – Покивала она головой.
А я принялась думать о другом, потом, уже стоя одетая в дверях, спросила:
– Мария Афанасьевна, а Степанида-то где живет?
Старушка сразу насторожилась.
– Так тут, недалече. Через два дома от меня. А почто тебе?
– Да, так. Маслица прикупить хочу домашнего. – Подмигнула я бабульке и вышла, не дожидаясь других вопросов.
Дом Степаниды я нашла быстро. В голове быстро родился план. Почему бы не провести малюсенькую разведку. Завтра нагрянет милиция и все поставят вверх дном. Начнут опрашивать, допрашивать. Всю деревню на уши поставят. А, в результате я была, почему-то не уверена. Точнее, я была уверена в отрицательном результате. Внутренний голос опять поднял голову, высунул свою ехидную морду и так сладенько спросил: «Ребра то давно ли зажили?» Я на него цыкнула. Но, на сердце было муторно. Оттого, что я не могла найти причину этого, нервничала еще больше.
Привязав Матильду, которую вела в поводу, у ворот дома Степаниды, громко постучала в ворота. Во дворе, надрываясь, забрехал кобель. Через несколько минут двери в дом открылись, и женский голос ворчливо спросил:
– Хто тама? Почто по дворам в такое время шастаете? Чего надо?
Отвечать я решила по мере поступления вопросов, то есть, по порядку.
– Тетка Степанида, откройте. Это я, Ольга, егерь с кордона. Дело до вас есть.
Двери закрылись, чтобы через мгновенье опять открыться. К Калитке затопали шаги, и габаритная тетка, в наброшенной на плече старой шубейке, открыла калитку, цыкнув на кобеля.
– А, ну, цыц!!! Дармоед проклятый!! Не видишь, свои это! Чего разгавкался, паразит? – От такого «ласкового» обращения, кобель заскулил и полез обратно в будку.
– Проходи, Олюшка, – Тут же, мгновенно сменив интонацию, пропела Степанида. – Проходи в избу. Студено сегодня, видать к утру морозец грянет.
Я прошла за хозяйкой в дом. Степанида оказалась могутной бабой лет за пятьдесят. С носом картошкой, румяным круглым лицом и маленькими, глубоко посаженными поросячьими глазками. Я, не раздеваясь присела на лавку возле дверей, а хозяйка, скинув шубенку с круглых гренадерских плеч, принялась меня бесцеремонно разглядывать. Потом, слегка прищурившись, спросила.
– Ты по делу, али как? Погостевать зашла?
А я начала мямлить.
– Тетка Степанида, Михалыч сказал, у вас масличко больно хорошее. Не продадите мне малую толику? А, то магазинное – одна сыворотка. Ни вкуса, ни запаха.
Степанида усмехнулась.
– Отчего ж не продать, коли человек хороший просит? Сколько тебе? – А сама продолжала меня буравить взглядом. Нехорошим взглядом.
– Да мне с полкилограммчика. Если есть. – Мяукнула я.
– Есть, как не быть. Корова то хорошо дает, и молоко жирное. – В растяжку проговорила она, и вышла в сени.
Я вздохнула с облегчением, избавившись от ее колючего взгляда. Осмотрелась кругом. Обычная деревенская изба. Беленая печь, деревянные лавки и стол. Не богато, чисто, ухожено. По стенам висят фотографии в рамках. Тут и Степанида вернулась, неся в куске толстой бумаги сливочное масло.
– Сколько я должна? – Встала я со скамьи.
– Да, ты не торопись. Раздевайся, повечеряем. Небось со своей работой все бегаешь, и поесть по-человечески некогда? – Стала предлагать она, не сводя с меня пристального взгляда.
Я опять начала мямлить:
– За приглашение спасибо. Но, есть не хочу. А, вот чайку бы я попила. Правы вы, морозно сегодня.
Я сняла куртку, пристроила ее на краю лавки. Тетка тем временем быстро, без особой суеты стала накрывать на стол. А я стала рассматривать фотографии, висящие на стене. Степанида, заметив мой интерес, охотно стала рассказывать.
– Это муж мой, Иван. Царство ему небесное. – Ткнула она в фото щуплого мужичка, стоявшего рядом с ней, и доходившего ей чуть выше пояса. – Не гляди, что малой. Не мужик – зверь лютый. Поколачивал меня по молодости. И, ее родимую, – щелкнула она пальцем по горлу, – крепко уважал. Вот и замерз по пьяни. На третий день только нашли. Уж тому пять лет, как прошло.
Окинув хозяйку быстрым взглядом, я засомневалась, кто еще кого поколачивал. Но, вслух своих сомнений, по понятным причинам, не высказала.
Тут взгляд мой упал на одну фотографию. На ней я без труда узнала нашего покойного охотоведа Переделкина. Рядом с ним стояли три молодых парня, лет по семнадцати – восемнадцати. Двоих из них узнать тоже было не трудно. Сын Переделкина Василий и друг его Петро, которые сейчас, не без моей помощи, сидели в тюрьме. (Подробнее читай в повести «Волчья песня») А вот третьего мальчишку я не знала. Поэтому спросила:
– А это кто?
Степанида ухмыльнулась.
– Это Степан Переделкин. Чай, узнала? А это сынок его, Васька. Тоже тебе знакомый. А это мой Степушка. Старший-то Переделкин крестным отцом ему был. А, рядом Петька, сын моей сестры, значит, Степушке моему брат двоюродный.
У меня внутри все похолодело. Вот это я опять вляпалась! Натуральный гадючий выводок. Правда, с сыном Степаниды я была не знакома. Но, было у меня сомнение великое, что при такой компании он мог остаться честным парнем. Все это время, пока я стояла столбом и пялилась на фотографию, тетка внимательно и пристально смотрела на меня. И усмешка мне ее не очень нравилась. Видно, что-то такое, отразилось на моем лице. И, то сказать, воспоминания были не из приятных. Потому что, Степанида, продолжая усмехаться, протянула:
– Да, ты никак испужалась, красавица?
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. И я уже спокойно смогла ответить.
– А чего мне бояться? Я дороги никому не переходила.
Степанида уперла руки в бока и пропела:
– Ой ли…?
Ответить я не успела. На улице опять залаял кобель и раздался громкий стук в ворота. Тетка с ворчанием: «кого еще принесло на ночь глядя», накинула шубейку и вышла на крыльцо.
– Кого еще нечистая по ночам носит? – Грозно рыкнула она.
Кобель обиженно взвизгнул. А я, с облегчением, услыхала родной голос. Михалыч орал так, что переполошил всех собак в округе.
– Степанида, открывай!
Калитка скрипнула и две пары ног затопали по крыльцу. Вскоре в дом ввалился Михалыч, Степанида замыкала процессию. Избытка вежливости в голосе ее совсем не слышалось.
– Чего тебе, черт старый?! Чего по ночам шастаешь?!
Михалыч мне лихо подмигнул, пока хозяйка не видела, и, не обращая внимания на неласковые ноты в голосе тетки, запел соловушкой:
– Степанидушка, выручай! Край четверть нужна. Кум из Хворобино приехал, а у меня пусто. Я ж знаю, у тебя есть маленько. Так уж не дай мне перед кумом то осрамиться!
Степанида недобро глянула на старика и полезла куда-то за печь. Вскоре показалась оттуда с поллитровой бутылкой, наполненной мутноватой жидкостью.
– Четверти нет. Думаю, вам и этого хватит. – Грохнула она бутылкой об стол так, что чашки подпрыгнули и жалостно звенькнули. Михалыч стал хлопать себя по карманам, пытаясь найти деньги, которых там отродясь не было. Я, воспользовавшись моментом, достала из кармана трешку. Положила ее на стол.
– За масло и самогонку хватит?
Степанида хмуро глянула на меня.
– А с каких это пор, ты за самогонку егерям платишь?
Я улыбнулась на всю возможную ширину, так, что аж скулы заломило.
– Так свои люди, сочтемся.
Степаниду от моей улыбки слега передернуло, но возражать она не стала. Сгребла трояк и засунула себе в лифчик. Я подхватила куртку и направилась к выходу, дернув Михалыча за руку.
– А чай, как же? – Запоздало опомнилась гостеприимная хозяйка.
Я, чуть ли не земно кланяясь, скороговоркой выпалила:
– В другой раз обязательно. А сейчас уж поздно. Спасибо большое.
Михалыч все еще стоял на пороге, похоже собираясь поясно кланяться. Я опять его дернула за руку.
– Пошли уже! Избу выстудишь, да и кум, поди, заждался.
Через несколько минут мы были с ним за забором. Я с облегчением выдохнула. Вот же, опять умудрилась вляпаться! Мои мысли прервал Михалыч.
– Надо бы к Афанасьевне заглянуть. Волнуется, поди.
Я похлопала на него глазами.
– А с чего это ей вдруг волноваться? Вроде, пока все спокойно. Ты мне лучше скажи, – я всунула ему поллитровку в руки, – С какого такого перепугу к тебе кум на ночь глядя явился. Вы там с ним сейчас накушаетесь. А тебе ведь завтра с утра на работу. У нас во, новый зоотехник приехал. Ему место надо показывать, где ферму лосиную будут строить. А место это – в твоем обходе.
Михалыч как-то странно на меня посмотрел, разулыбался, а потом и вовсе, начал смеяться с подквакиваньем, что выдавало крайнюю степень веселья у него. Я терпеливо ждала, пока он закончит веселиться, нахмурив брови. Когда, отсмеявшись, он стал вытирать ладонью глаза, я сурово спросила:
– И чего тебя так развеселило в моем вопросе?
Михалыч посмотрел на меня с улыбкой.
– Да, погоди ты, Викторовна, сердиться. Я думал, ты догадалась …
От подобных речей я стала еще больше злиться.
– Догадалась, о чем???! – Так у меня язык и чесался, чтобы добавить крепкое словцо.
Михалыч, довольный тем, что в кои то веки он понимает больше, чем я, начал обстоятельно докладывать.
– Я с новым зоотехником в общаге был. Вводил, так сказать, молодого специалиста в курс дела. – Я нахмурилась еще больше. Надо будет еще потом разобраться, что это за «курс» такой, что парень смотрит на меня, как на дракона. Михалыч мою мимику заметил, и поспешил перейти на следующее событие в его рассказе. – Так вот, смотрю, по улице в сторону конторы Афанасьевна бежит. Зайчика моего у крыльца увидала, да прямо в двери. Тут я вышел, и спрашиваю, чего, мол случилось. А она, испуганно так: «Олюшка к Степаниде за маслом пошла». А я, то, сначала, и не понял вовсе. Смотрю на нее и спрашиваю: «И чего ты в этом страшного нашла?» А, она на меня так, по-особенному посмотрела, да и обругала еще. Ты что, говорит, козел старый, совсем из ума выжил? А мне такое обращение обидно стало. Только я собрался ей укорот дать, как она, жалобно так, говорит: «Ты что, забыл, что ли, кто у нее в кумовьях то был? Да и Петька то, племянник ейный. А где у нас сейчас Петька? То-то…!» Тут я сообразил, что ты за маслом то пошла в это гнездо аспидное, а сама-то, и знать ничего не знаешь. Вот и кинулся тебя выручать. Степанида то, баба сурьезная. И зашибить ненароком может.
Я хлопала на Михалыча глазами.
– Погоди, погоди… А, кум то твой есть или тоже придумал?
Михалыч обиженно надул губы.
– Что это значит «придумал»…? Конечно, есть!
Я, уже устав от собственной бестолковости, тупо спросила.
– Так, кум то где?
Ну, каков вопрос, таков и ответ. Вот и Михалыч мне ответил.
– Как где? В Хворобине, конечно! Где ж ему еще то быть?
Несколько минут мы пялились друг на друга. А потом, начали вместе хохотать. Видимо, нервное напряжение дало о себе знать. Отсмеявшись, мы отправились дальше.
Вскоре, мы подошли к дому Марии Афанасьевны. Старушка к нам кинулась с порога, и сразу принялась причитать:
– Куда ж тебя понесло…!!! Я и слова сказать не успела, а тебя уж и след простыл… – И тут же, к Михалычу. – Спасибо тебе, что Олюшку вытащил из этого гнезда гадючьева.
Михалыч стоял на пороге и смотрел на нас. По его взгляду было понятно, что он ничегошеньки на соображает. Он сел на край лавки, и, переводя взгляд с Афанасьевны на меня, протянул:
– Та-аак, девки… Чего-то вы мудрите. А, ну, живо выкладывайте, в чем дело!
Он пытался выглядеть строгим. Но, выглядел обычным, обеспокоенным за судьбу друзей, не очень молодым мужчиной. Я посмотрела на старушку с вопросом в глазах. Это, все-таки, была ее тайна. Она, тяжело опустилась на лавку, вытерла уголком платка глаза, на которых были слезы, и, махнув рукой, проговорила:
– Рассказывай, Олюшка. Чего уж там!