Глава 2

Сначала, я даже не поняла, о чем она говорит. «Слезы Ангела» – это бриллиантовые серьги ее тетки Аграфены, которые я обнаружила в подземелье рядом со скелетами Аграфены и ее возлюбленного Ивана. Бриллианты чистой воды около полутора карат каждый в виде капель, были подарены Аграфене ее несостоявшимся мужем, купцом Игнатовым, который заправлял всем в здешних краях еще при царе-батюшке, добывая между делом золото из рудника. Я нашла их в прошлое свое приключенье и отдала Марии Афанасьевне вместе со строгим наказом, никому их не показывать. Ни к чему было искушать людей. И, вот сейчас, старушка говорила, что эти самые серьги пропали.

Я похлопала на бабульку глазами, потрясла головой. Может у меня со слухом проблемы наметились?

– Мария Афанасьевна, повторите пожалуйста, что вы сейчас сказали?

Старушка закачала головой, и вдруг разрыдалась. Сквозь всхлипы, произнося по одному слову:

– Слезы … Ангела … пропалииии ….

Я кинулась ее утешать.

– Да, вы так не расстраивайтесь. Может, закатились куда, а вы и не заметили. Давайте, я пойду с вами, и мы вместе их поищем.

Афанасьевна довольно быстро справилась со своими рыданиями. Утерла нос краешком платочка, и быстро заговорила.

– Олюшка, дитятко, да бес бы с ними, с серьгами этими проклятыми! Я ведь чего боюсь. Кабы, из-за этих висюлек смертоубийства какого не произошло. Сама ведь знаешь, искушение то великое. А, виноватой то я будууууу….. – Опять горестно взвыла она. – Ведь как я их брать то не хотела!!! Словно, сердце чуяло, не будет от них добра!!

Тяжело вздохнув, я подошла к печке, сняла закипевший чайник с плиты и заварила чай. А сама думала. Про серьги я никому не рассказывала. Ни милиции, ни Михалычу, ни, даже, Павлу. Надо бы расспросить старушку, может случайно, кому проговорилась.

Налила в кружку крепкой заварки, добавила кипятка, и поставила перед Марией Афанасьевной. Пододвинула «вазочку» с сушками и сахаром.

– Вы пейте, пока горячий. А то, сколько просидели на морозе. Не дай Бог, простудитесь.

Старушка с благодарностью посмотрела на меня.

– Спасибо, дочка.

Я отмахнулась.

– Да, не за что! Дома бы я вас угостила, как полагается. А здесь, что? Сушки, да кипяток с сахаром.

Старая женщина неспеша размешивала сахар в кружке. Ложка позвякивала о края.

– Да, я ж не о чае … Хотя, и за него, спасибо. За отзывчивость твою. Что, не отмахнулась от старого человека. – Она, как-то грустно посмотрела на меня.

У меня от жалости, аж слезы на глаза навернулись. Я на мгновение отвернулась от нее, чтобы взять себя в руки. Потом подошла и крепко ее обняла за плечи.

– Мария Афанасьевна, я обещаю вам, что приложу все силы, чтобы найти эти серьги. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Обычные формальные фразы не могли передать всех моих чувств. Но, я просто не знала, как еще могу утешить старую женщину.

Подождав, пока она допьет чай, я предложила пойти к ней домой и еще раз поискать как следует.

Вскоре, мы сидели в теплой уютной комнате, где тикали старые ходики и потрескивали поленья, подброшенные в печь на рдеющие угли. Мария Афанасьевна юркнула в спальню и вышла оттуда, неся в руках резной деревянный ларчик.

– Ты ж помнишь, я при тебе их сюда прошлый раз положила. А теперь, глянь, нету их здесь.

И бабулька вытряхнула содержание шкатулки на стол. Серебряное обручальное колечко выкатилось оттуда и звеня упало на пол. Я наклонилась, подняла его и положила на стол. Мария Афанасьевна, приложив ладошку ко рту, извечном жесте всех русских женщин.

– Это мое обручальное. Как мужа схоронила, так и сняла. Почто оно мне сейчас. Да и пальцы уже распухли, не налезает. – Стала она мне показывать свои сухонькие ручки с артритными косточками на пальцах. – А это от Алешеньки, сыночка, с армии письмо. – Она бережно взяла в руки затертый от частых соприкосновений с руками, конверт. – Последнее … – Почти шепотом произнесла она.

Там лежало еще пара крестильных оловянных крестиков на простых шнурках, прядка светлых детских волос, перемотанных шелковой красной ниточкой. Она брала каждую вещь, смотрела на нее, а потом, осторожно клала обратно. В каждом жесте – часть прожитой жизни. Потом она как-то встрепенулась и заговорила обычным голосом.

– Сама видишь, где тут затеряться то серьгам. Более и нету ничего. – Вздохнула тяжело она. Села на лавку, и начала складывать свои драгоценности обратно в шкатулку.

Я задумчиво смотрела на нее, потом решилась задать вопрос.

– Мария Афанасьевна, а вы никому про серьги не рассказывали случайно?

Она вскинула удивленно бровь.

– Что ж ты, думаешь я уж из последнего ума выжила? Ты же мне наказывала, да я и сама понятие имею. Народ то он … слаб на всякие цацки. Вон, из-за Игнатовского золота сколько народу то пострадало.

Она закончила складывать все в шкатулку, сложила руки на коленях и задумалась. Потом подняла на меня глаза.

– А знаешь, я когда Алешино то письмо сидела читала, ко мне Степанида заходила. Ей маслобойку надо было. Так я когда маслобойку то ей эту принесла она около шкатулки сидела лиса лисой. А, потом эдак, невзначай вроде и спрашивает. Все, мол, богатства свои пересматриваешь. Я помню тогда даже осерчала на нее. Какие такие богатства, спрашиваю. А она, маслобойку-то ту хвать, и в двери. Но я тогда в шкатулку-то письмо обратно положила. А серьги на месте были. Не брала она их. Может, конечно, нос то свой любопытный запихала, пока я в сени за маслобойкой ходила. Но, чтобы чужое взять … За ней сроду такого не водилось.

Я про себя только вздохнула тяжело. Нос запихала, да кому рассказала. Все понятно. А вслух только спросила.

– А где эта Степанида-то живет?

Мария Афанасьевна с испугом на меня посмотрела.

– Неужто, думаешь она? Да, нет! Серьги-то на месте были, я ж помню!

Я постаралась донести до старушки свою мысль.

– Взять то она не взяла, но, скорее всего видела. И, уж, наверняка, кому-то могла рассказать. А тот еще кому-то. Сами знаете, как слухи по деревне быстро расползаются. – Потом внимательно посмотрела на бабульку, которая, все еще смотрела на меня с испугом. – Знаете что, Мария Афанасьевна, я думаю, надо в милицию. Они должны разобраться. Я с Пиреевым поговорю. Он мужик толковый, шуму поднимать не будет. А так оно надежней будет.

Старушка только головой закивала, соглашаясь с моими доводами. А потом выдала неожиданно:

– Олюшка, может Паше все рассказать? Он мужик толковый, может чем поможет? – И глянула на меня с хитрецой.

При имени Павла я смутилась, и постаралась отвернуться, чтобы, это самое смущение скрыть. Ох, уж, эти бабушки! Хлебом не корми, дай только чью-нибудь жизнь устроить. Я только головой покачала. Мария Афанасьевна опять испуганно на меня глянула, и просяще протянула:

– Паша – он мужик верный. Может чего умного подскажет?

Смирившись, я кивнула головой.

– Хорошо, Мария Афанасьевна. Я заеду, поговорю с ним.

Облегчение настолько явно читалось на ее лице, что я, не удержавшись, рассмеялась. Но тут я подумала о другом. И стала рассуждать вслух.

– Ладно. Степанида нос свой засунула, серьги увидела и кому-то рассказала. Вопрос другой. Как этот кто-то смог в дом попасть и сережки те взять так, что вы и не заметили?

Бабулька опять покаянно опустила голову.

– Так это и не трудно, вовсе. Я корову доить ухожу, так дом то и не запираю. От кого запираться? Да, и брать у меня нечего … – Тут она вспомнила о цене в три деревни пропавших сережек, язык прикусила, и загрустила. – В общем, кругом я одна виноватая. А тебе хлопоты.

Я опять кинулась ее утешать. При этом, не забывая себе напоминать, что именно меня черт сподобил найти эти треклятые бриллианты. Вот, оно всегда так. Хочется, как лучше, а получается … В общем, черте чего получается!

Загрузка...