Я стояла среди моря незнакомцев в черных костюмах и слушала, как все говорили о Джоне так, словно он был святым.
– Был канун Рождества, и он пришел в аптеку только ради меня. Кто-то украл мою сумку в тренажерном зале, и мне нужны были лекарства для сердца… – пожилая женщина приложила руку к большой груди, прямо возле золотой броши в виде бабочки.
О, благословенны Джон и его спасительные сердечные препараты. Честно, больше всего нужно переживать за самых милых людей. Эда Гейна, убийцу, прославившегося тем, что создавал костюмы из кожи женщин, описывали как самого приятного человека в городе. Доктор Гарольд Шипман, убивший две сотни пациентов, наносил домашние визиты и был очень мягким и обходительным. Частью игры для многих убийц является иллюзия невинности, укрытие монстра, успешный обман, доказывающий, что они умнее, а значит, выше других.
– В дождливые дни Джон приносил мне газету. Говорил, что беспокоился, что я буду идти по дорожке без трости… – приглушенным голосом говорил молодой мужчина со скобами на ногах, и я обошла группу, направляясь к столу с кофе.
– Их любовь было видно со стороны. Знаете, в этом году они отпраздновали бы пятнадцатую годовщину… – еще одно тесное скопление скорбящих, на этот раз возглавляемое женщиной с короткими волосами ярко-пурпурного цвета.
Конечно, пятнадцать лет он придирчиво за ней наблюдал. Ревновал из-за безобидных разговоров и дружеских связей. За год мне едва ли удалось понять, откуда взялись неуверенность Джона и его стремление к контролю, но они, похоже, крутились вокруг поведения Брук.
Они были женаты пятнадцать лет, но сложная смесь эмоций Джона, испытываемых к жене, возросла до насильственных наклонностей только в последний год. Изначально он обратился ко мне, когда ссора между ними окончилась тем, что он душил ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. Это дало ему прилив сексуальных эндорфинов, а ее заставило эмоционально отдалиться… подобно ребенку, убегающего от большой собаки. Уши навострены, хвост подергивается, время погони.
Может, Джон приносил газеты соседям с ограниченными возможностями и открывал аптеку в выходные, чтобы продать сердечные препараты, но он также определил сочетания лекарств, способные убить его жену, и подумывал запереть ее в багажнике автомобиля в летний день, чтобы «преподать урок» о верности и доверии.
За исключением первого инцидента с удушением, все остальное осталось фантазиями, которые мы контролировали с помощью регулярных консультаций и рецептурных препаратов, прием которых он часто пропускал или вовсе игнорировал.
Я остановилась в хвосте длинной очереди приносящих соболезнования. Перед нами стояли трое родственников. Я наблюдала за их лицами, пока очередь продвигалась вперед, гадая, знал ли кто-то о монстре, прятавшемся в Джоне.
«Лучше было бы ее задушить. Я имею в виду, чтобы мне стало хорошо. Мне понравилось бы смотреть ей в глаза. Представлять, как поменялось бы ее лицо в осознании. В противном случае, вероятно, она отвлеклась бы от боли».
Последние четыре дня я заново обдумывала наши консультации. Каждую ночь я слушала записи встреч, фокусируясь на восторженных нотках в его голосе, когда он описывал разные способы, которыми он причинил бы ей боль. Прорабатывая Джона, я поняла, что было слишком много нехороших знаков, и напряжение постепенно нарастало от первого визита к последнему. Я слышала это и делала записи, и все же была достаточно глупа, чтобы поверить, что смогу сдержать его силой наставлений. Мое эго, вот что ее убило.
Я остановилась перед сестрой Джона, у которой тушь была размазана по щекам.
– Соболезную вашей утрате, – я ступила в сторону и повторила привычную фразу для его брата. Они оба были худыми и смахивали на книжных червей – яркий контраст с внушительной фигурой Джона.
– Миссис Калдвелл, – я кивнула сгорбившейся матери Брук. Ее бесцветное лицо было иссечено глубокими морщинами скорби.
Я это сделала. Из-за меня у нее больше нет дочери.
Я могла нарушить кодекс молчания докторов, если верила, что мой пациент представляет непосредственную опасность для себя и окружающих.
Я могла обратиться в полицию. Поделиться всем, что рассказал мне Джон.
А что потом? Они бы допросили его. Допросили. А потом отпустили бы. Нельзя арестовать кого-то за мысли об убийстве. Они бы его отпустили, она, может, ушла бы от него из-за этого, и тогда он мог бы ее убить.
Оправдание. Проблема заключалась в том, что я чуяла собственную ложь.
Я улизнула пораньше и оказалась в баре в двух кварталах от похоронного бюро. Я заняла местечко в дальнем конце, угнездившийся за бильярдным столом возле покосившейся мишени для дартса. Было тихо, бар наполовину пустовал, и я скользнула на пластиковое сиденье, пододвигая к себе металлическое ведерко с соленым арахисом.
Официантка на поздних сроках беременности протопала ко мне, безразлично зевая. Я уберегла ее от нескольких лишних походов, заказав сразу ведро пива.
– Что-нибудь из еды? – она заинтересованно прошлась взглядом по моему черному брючному костюму, и это показало, что выглаженная одежда в этом заведении появлялась редко.
– Только пиво, – я заставила себя улыбнуться.
– Вы все с какого-то съезда?
– Что, простите?
– Вы с ним, – она указала в сторону входа. Я проследила за ее рукой и увидела на табурете у бара мужчину в костюме-тройке.
– Нет.
– Ладно, – она пожала плечами. – Дайте знать, если вам понадобится еще арахис.
Включился музыкальный автомат, из него зазвучала какая-то гитарная песня об утреннем Амарильо. Я сползла по скамье, положив голову на мягкую спинку. Я не была в баре лет десять, что, возможно, являлось причиной моего одиночества. Сложно найти парня, когда проводишь большую часть времени в окружении коллег-психиатров и психически нездоровых пациентов. В последний раз, когда я ступала ногой в бар, там нежно пело пианино, а тихие разговоры велись под дорогими светильниками. Я попивала коктейль, приправленный специями и дымящийся в бокале.
Это место было прямой противоположностью последним моим воспоминаниям и принадлежало к числу тех заведений, в которых совершались ошибки и топились печали, из-за чего я и остановилась у входа, а затем толкнула дверь. Если бы я могла залить алкоголем последние два часа, может, мне удалось бы заснуть, не видя перед глазами мать Брук Эбботт, рыдающую у гроба.
– Вот, – официантка вернулась, с трудом водружая на стол металлическое ведро, полное бутылок светлого пива «Бад». – Если посетителей прибавится, вам придется пересесть на бар. Столики для компаний из двоих и больше.
Я кивнула. Если у них прибавится посетителей, я тут же уйду и поймаю такси. Я достала пиво и открутила крышечку, чтобы выпить бутылку залпом, отчего мозг съежился, реагируя на холод.
Два часа спустя я вернулась из туалета на свое место, где меня ждали оставшиеся бутылки, торчащие изо льда во все стороны. Я взяла липкое перекидное меню и просмотрела короткий список блюд.
– Извините, что мешаю, но когда-то давно я поклялся останавливать любую женщину, которая вот-вот совершит огромную ошибку.
Я подняла глаза от меню к лицу, выглядевшему таким же уставшим, как и мое. Чужое лицо выглядело лучше, чем мое: глубокие морщины, залегшие у бровей, почти усиливали его красоту.
– И что же это за ошибка?
– Вы думаете о рыбных палочках с соусом, верно? – уголок его рта вздернулся, обнажая пряме зубы. Он был моего возраста, и я проверила наличие обручального кольца. Мой интерес возрос при виде пустующего безымянного пальца.
Не то чтобы я хотела отношений. В данный момент, когда каждая моя мысль отягощалась чувством вины, мне просто нужна была ошибка. Одна грязная, отвлекающая ошибка. Если она появилась завернутой в дорогой костюм и с томным взглядом, я не была против.
– На самом деле я подумывала об устрицах.
Он поморщился:
– Как человек, за последний час перепробовавший все блюда в меню, я бы порекомендовал крылышки и ничего больше.
– Продано, – я опустила меню и протянула руку. – Гвен.
– Роберт, – он пожал мою ладонь крепко, но не доходя до демонстрации превосходства силы. – Плохой день?
– Плохая неделя, – я указала на скамью напротив, приглашая сесть. – У вас?
– То же самое, – он сел, зацепив ногой мою. – Хотите об этом поговорить?
– Черта с два, – я вытащила бутылку и протянула ему. – Пива? – он ее взял.
– Должен сказать, я никогда еще не видел, чтобы красивая женщина так долго пила в одиночестве и к ней никто не подошел.
– Думаю, я источаю довольно понятную остальным атмосферу, мотивирующую держаться подальше, – я огляделась по сторонам. – К тому же здесь никого нет.
– Что шокирует, учитывая обстановку, – пошутил он с каменным лицом.
– Ага, – засмеялась я. – Но я не знаю, это подходит под мое настроение, – я наклонилась и обхватила ладонями бутылку. – Этим бокалом, насыщенным и глубоким, мы убаюкиваем все наши горести, – я печально улыбнулась. – Так говорил мой отец. Хотя он предпочитал виски, а не светлое «Бад».
Он вгляделся в меня:
– Что вы здесь делаете? Вы больше похожи на девушку из центра.
Я должна была улыбнуться в ответ на вежливый подкол:
– На сноба, – исправила я. – Вы это имели в виду?
– Я просто говорю, что вы носите с собой в сумочке антисептик и включаете Тейлор Свифт на музыкальном автомате, – заметил он. – Мягко говоря, вы сюда не вписываетесь.
Я потеплела, поняв, что он наблюдал за мной, а потом тут же напомнила себе, почему я здесь оказалась. Наказание. Искупление. Двое людей умерли под моим присмотром.
– Я оказалась в окрестностях, – я встретилась взглядом с официанткой. – Вы?
– Посещал похороны, – он поморщился.
Я удивленно помолчала.
– Похороны Эбботтов?
– Да, – он приподнял бровь. – Вы?
– Тоже, – я нахмурилась. – Я вас там не видела, – не то чтобы я внимательно вглядывалась в толпу.
– Я довольно рано ушел. Я не очень хорошо справляюсь с похоронами. Особенно в последнее время, – по его лицу пробежала тень. – Слишком насыщенный на смерти год.
Мне не нужно было иметь образование психиатра, чтобы знать, что этого минного поля стоило избегать. От него исходила боль, и, если причиной были эти похороны, мое чувство вины стало бы еще тяжелее. Я коротко кивнула в ответ.
– Чьим вы были другом? – он задумчиво сдвинул брови. – Брук или Джона?
Другом? Я бы все равно солгала.
– Брук, – сказала я, желая, чтобы это было правдой.
Он кивнул:
– Джон был моим фармацевтом.
– Вау, – я отпила пива. – Хорошо вам. Я даже не знаю, как зовут моего, не говоря уже о том, чтобы посетить ее похороны.
– У моего сына был диабет, – тихо сказал он. – Мы были частыми покупателями.
А. Был диабет. Плохой год со смертями. Вот и разгадка к его страждущему взгляду, если только кто-нибудь в последнее время не изобрел лекарство от детского диабета.
– Что ж, – я подняла свою бутылку. – За Джона и Брук.
– За Джона и Брук, – он чокнулся со мной, потом допил остатки пива, даже не вздрогнув.
Официантка остановилась у нашего столика и подтянула к краю пустое ведро со льдом.
– Хотите заказать чего-нибудь еще?
– Да. Дюжину крылышек, пожалуйста. Средней остроты.
– И еще одно ведро пива, – Роберт закинул руку на спинку дивана, и его пиджак ракрылся, обнажая очертания дорогого жилета. Костюм явно был сшит на заказ. Из рукава выглядывал поблескивающий «Ролекс». Он излучал спокойствие в обстановке, в которую очевидно не вписывался, взращенный на чистой уверенности в себе. Бизнесмен или адвокат. Вероятно, второе.
– Мне правда больше не стоит пить, – я повернула часы, посмотрев на циферблат. Семь тридцать. Казалось, что уже намного позже.
– Я все выпью, – он запустил руку в карман и достал две таблетки. Положив одну в рот, он опустил одну на салфетку передо мной. – Примите это. Она поможет завтра с похмельем.
Я посмотрела на круглую белую таблетку, не прикасаясь к ней.
– Что это?
– Б-6. Его нужно принимать до, во время и после выпивки, в любом случае помогает, – он кивнул на таблетку. – Давайте. Она не кусается.
– Нет уж, – я пододвинула салфетку к нему. – Это все вам.
Он издал смешок:
– Вы либо против лекарств, либо пьете, чтобы за что-то себя наказать, либо мне не доверяете.
– Последние два, – я отпила немного пива. – Без обид.
– Ничего, – он взял таблетку и положил ее на язык, продемонстрировав белые зубы, прежде чем та исчезла во рту. – За что вы себя наказываете?
– Я допустила ошибку на работе, – я подвигала бутылку маленькими кругами, наблюдая, как она оставляет на столе дорожку конденсата.
– Должно быть, серьезную.
– Так и есть.
– Дайте угадаю, – он склонил голову набок и нарочито оглядел мой черный брючный костюм. – Бухгалтер.
Я с отвращением поджала губы:
– Нет.
– Студийный руководитель.
Я рассмеялась, потому что в этом городе все хотели быть причастными в киноиндустрии.
– Нет. Психиатр.
– А. Значит, вы точно не против лекарств, – он поразглядывал меня. – Дорогие часы и сумка, возможность посещать бары в сомнительных частях города как раз в счастливые часы. Должно быть, у вас частная практика. Дайте угадаю, домохозяйки с комплексом неполноценности?
– Да, частная практика. Домохозяйки – нет, – я прищурилась. – Если вы полицейский, то не очень хороший.
– Однозначно не полицейский. Я сижу по другую сторону зала суда, – он бесстыже ухмыльнулся. – Адвокат защиты.
Я выпрямилась, заинтересовавшись его специализацией.
– Должностные преступления?
– В основном уголовные.
– Здесь, в округе Лос-Анджелес?
– И Ориндж.
– Преступления против личности или против собственности?
Он оглядел меня поверх бутылки пива.
– Вы внезапно полны вопросов.
– Меня часто вызывают для дачи экспертных показаний. Я удивлена, что мы не пересекались.
– В год проходят тысячи дел, – медленно сказал он. – Я бы удивился, если бы мы пересеклись. На чем вы специализируетесь?
Я была слишком пьяна для этого допроса. Я прочистила горло и попыталась выглядеть собранной.
– Расстройства личности и склонность к насилию.
– Вы становитесь интереснее с каждой секундой, доктор Гвен.
– Крылышки? – возле нашего стола остановился мужчина в ковбойской шляпе и с корзинкой в руках. Они как-то слишком далеко зашли с концепцией бара в стиле вестерн.
Я подняла руку:
– Это мне.
Мой дом был ближе, и я рассмеялась, нетвердой походкой выбравшись из такси, переплетя наши пальцы, когда мы прошли по темной мощеной дорожке и поднялись по каменной лестнице моего дома. Клементина мяукнула с качели в дальнем конце крыльца. Роберт вгляделся в темноту.
– Хорошая кошечка.
Я проигнорировала его и отперла дверь. Он держался близко, блуждая руками в попытке стащить мой пиджак и целуя в затылок. Я откинула голову назад, наслаждаясь мягким прикосновением губ, пославшим дрожь вожделения по позвоночнику, к обделенному вниманием месту. Моя последняя сексуальная связь была результатом свидания вслепую и включала в себя нетвердую эрекцию и множество подавленных зевков с моей стороны, пока я поглядывала на часы и желала лечь спать.
Лампа в прихожей была включена, и ее свет обрисовывал бирюзовые цвета масляной картины, изображавшей остров Алькатрас. Роберт прижал меня к стене, целуя и щупая грудь через блузку. Он целовался талантливо, уверенно, но нежно, и я поддалась ему, позволив взять контроль. Я сбросила одну туфлю, потом другую, убавив в росте, пока он расстегивал верхнюю пуговицу моей блузки.
– Пойдем, – я потянула его за руку, увлекая вверх по темной деревянной лестнице. Распахнув дверь спальни, я ощутила обычное чувство спокойствия и уверенности при виде застеленной кровати и убранной комнаты. Для гостиной и прихожей я выбрала насыщенные и темные цвета, но моя спальня была исключительно белой, начиная от стен до постельного белья и мягкого плюшевого ковра, расстеленного на полу из орехового дерева. Единственными цветными элементами были аккуратная стопка книг, свежие лилии на тумбочке и большой камин, поблескивавший инкрустированными в камень кусочками зеркал. Я заплатила за этот камин целое состояние, но он стоил каждого пенни.
Если его и впечатлила моя комната, он ничего не сказал, сохраняя молчание, даже когда я очутилась на ровном просторе белого покрывала и повернулась лицом к нему.
Он медленно снял пиджак, затем расстегнул рубашку, давая мне время подумать, проанализировать, отступить. Может, дело было в алкоголе, а может, в том, что я больше года не спала с мужчиной, но я не сомневалась. Я расстегнула штаны и выбралась из них.
Кровать прогнулась, когда он присоединился ко мне, и я жадно потянулась к нему, жаждая тепла кожи и продолжения поцелуя. Жар наших тел слился, и это было именно то, что мне требовалось: живая связь в день, наполненный смертью.