За общей радостью лишь один человек не мог быть доволен приездом хозяина. Здешний тиун Засоха, хотя с виду и не показывал своей досады, опасался боярина. Свой суровый нрав тот выставлял на ратном поле, а перед смердами да холопами держался ровно, народ не обдирал. Даже своими угодьями разрешал пользоваться. На реке его знамен[47] и вовсе не было. Засоха же, давно почуяв свою корысть, своевольничал.
Со времени, когда получил боярин эту землю, разрослись веси. Стало их три. Одна от другой рядышком. А коли веси растут, земли пахотной больше требуется. Надо лес валить, очищать поляну под поле, а вблизи-то земля вся боярская. На то был заведен такой обычай. Смерды валили лес, расчищали пашню.
Боярин получал свою долю той же пашней. Ее и удумал брать Засоха поболее.
– А боярину што? Кому с того барыш больше, – рассуждал он, – о его добре ведь вперед пекусь.
Приметила то боярыня, но отваживать не стала. Младшие дочери на выданье, а приданое само не соберется. Отвадишь, и радения в тиуне убавится.
Со временем тот и сам понял, что перестарался. Смерды на него косо посматривали. Если б не меч на поясе, давно бы шею свернули в лесу. Так что обходила пока стороной его лихая доля.
Но боярыня боярыней, а народ здешний, боярской властью не больно пуганный, смиренно молчать не станет. Вот чего опасался Засоха. К тому же своей волей он не только на ближние озера боярских знамен наставил, но и на реке появился боярский знак. Опять же с улова долю теперь смердам отдавать приходилось. На реке-то знамен никогда не бывало. И все его произволением, тяжелее становилось житье у здешнего люда. Чуть что, на поклон к боярину. Так и холопов в имении прибавлялось.
Боярин Евпатий на холопов падок не был. А бывало, что и из холопов на службу брал. Так что радоваться приезду боярина Засоха не мог. Ну, как тот дознается о его воровстве?
Услыша во дворе крики, тиун второпях перекрестился на икону, перед тем как выйти встречать хозяина.