Через пару минут он, уже без плаща, в одном темно-желтом свитере и брюках, сидел на венском стуле посреди освещенной комнаты. Плотные шторы закрывали окна, напротив кожаный диван, антикварная этажерка с несколькими книгами и фарфоровыми слониками. Кто-то принес из соседней комнаты настольную лампу с колпаком на гибком шнуре, поставил ее на пол возле дивана, направив свет в лицо Бестужеву, который обрел дар речи и сказал:
– Слушайте, почему вы позволяете себе это хамство, – он не смог договорить, потому что от волнения сжало сердце. – Какое право… Я не мальчишка, чтобы… Черт побери…
Он замолчал, сообразив, что ответа не будет.
В это время Орлов, не выходивший из машины, разговаривал по радиотелефону с полковником Колодным, это был уже их четвертый разговор в течении долгой субботы.
– Он у нас на Сретенке, – сказал Орлов. – Еще не начинали.
– Я был у Деева, кислый разговор у нас вышел, – ответил Колодный, он стоял в прихожей своей квартиры, уже одетый к выходу. – Сказать, что Деев расстроен и сердит, – значит, ничего не сказать. Короче, из этого типа надо вытащить всю информацию.
– Найдете дорогу?
– Без проблем. Буду минут через сорок. Не очень торопитесь. Хочу посмотреть в глаза этого человека и понять, что происходит. Или он спятил и тут нужен психиатр. Или нас держит за дураков. Впрочем, его могут использовать втемную.
– На психа он не похож, – сказал Орлов.
Закончив разговор, он приказал водителю не стоять здесь, под окнами, а спуститься немного ниже по переулку, и ждать там, эта история скоро не кончится. Водитель ответил, что заступил на смену в шесть вечера, торопиться некуда.
Орлов поднялся наверх, в прихожей скинул куртку, в ванной комнате помыл руки и расчесал волосы на пробор. Войдя в комнату, он выключил лампу, стоявшую на полу, и попросил оперативников отдохнуть на кухне, а Горох, у которого хороший почерк, пусть садится к столу и ведет протокол. Затем вернулся в прихожую, вытащил из куртки сложенные вдвое исписанные страницы в пластиковой папке.
Орлов плотно закрыл дверь в коридор, показал бумаги Бестужеву и сказал:
– Я ознакомился с этим сочинением. И немного разочарован. Ну, поставьте себя на мое место. И вы сразу поймете, что ситуация странная. Референт из КПК находит в кабинете большого партийного чиновника анонимный пасквиль. Нигде не зарегистрированный. Референт оставляет анонимку у себя и держит ее пять дней. В субботу уезжает на дачу и пытается сжечь… Но в последнюю секунду меняет решение. Скажите, такой рассказ не кажется вам нелогичным, надуманным?
– При чем тут логика? Я действовал под влиянием эмоций. И сам немного запутался. С самого начала я был уверен, что этот важный документ заслуживает проверки. Скрыть его я не имею права. Но шло время, кончилась неделя, а я так и не смог решить, что же делать. Стало казаться, – и в этом я не ошибся, – если я принесу анонимку в Комитет госбезопасности, то у меня начнутся серьезные неприятности. Чтобы все взвесить, я отправился на дачу. Подумал и бросил письмо в печку, но в следующую секунду выхватил его из огня, затоптал и поехал к вам. Теперь я сказал все, что знаю. Можно идти?
– Не торопитесь.
– Хорошо. Тогда разрешите хотя бы позвонить. Жена уверена, что я вернусь вечером. Только два слова, и все…
– Вы тут долго не задержитесь. И позвоните из телефона-автомата.
– Я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством.
Бестужев смотрел в глаза майора, перед ним сидел приятный и, видимо, неглупый молодой мужчина, который не желает ему зла, но причинит это зло не задумываясь, по приказу или по каким-то своим соображениям, из внутренней убежденности, что так надо, что он поступает правильно. Все-таки Бестужев превратился в конченного дурака, если вдруг сорвался с места, примчался с этими обгоревшими бумажками на Кузнецкий мост. Он мог бы сейчас сидеть у печки, читать исторический роман и дышать волшебным воздухом весны, дышать и не надышаться. И уже забыть эту анонимку.
Чей-то голос прошептал в ухо: эти люди привезли тебя сюда, чтобы узнать все и убедиться, что ты говоришь правду. И вправду интересно, чем кончится эта история, ведь в жизни заканчивается все, даже неприятности. Ну, допустим, его попросят с работы, – это понятно, объяснимо. Его выгонят из партии, это тоже логично. Людей выгоняли и за меньшие проступки. Дочь не поступит в университет, попадет в черные списки. А что еще? Тот же голос, спокойный и тихий, сказал, что Бестужев не выйдет отсюда живым.
– Вернемся к делу, – Орлов щелкнул пальцами. – Почему вы не захотели дождаться понедельника? Тогда бы вы, приняв взвешенное решение, смогли отнести анонимку на работу, в секретную часть. И там объясниться.
– В секретной части содержание письма отойдет на второй план. Станут искать, кто и как сумел подбросить анонимку на стол Пельше. Только на этом и сосредоточатся. А я считаю важным содержание письма. Считаю, что нужно проверить этот сигнал.
– Хорошо, допустим. Вспомните, сколько страниц было в письме до того, как оно побывало в печке?
– Десять. Сгорела только одна страница.
– Это будет трудно проверить. Вы обсуждали с кем-то содержание письма?
Бестужев задумался на секунду, решая, что делать: сказать правду или соврать.
– Нет.
– Может быть, вы кому-то показывали письмо?
– Нет-нет, что вы.
– Кто-то мог его прочитать без вашего ведома?
– Нет. Письмо все время находилось при мне, в портфеле.
– Сегодня шестой день, как письмо при вас. Срок не маленький. За это время Бог создал Землю и много чего другого. С трудом верится, что вы ни с кем не поделились своими сомнениями. И, так сказать, тягостными раздумьями. Никому не показали анонимку. Я вижу, что письмо вас взволновало. А вы, значит, держали в себе все эмоции? Может быть, хотя бы с женой перебросились парой слов? Ну, за ужином…
– Слушайте: письмо не видел ни один человек. О его содержании никто, кроме меня, не знает. Это и есть мой окончательный ответ. Как говорится, получите и распишитесь.
– Что ж, хорошо. А теперь…
Орлов снова щелкнул пальцами, посмотрел на Гороха, оторвавшегося от писанины, и кивнул на дверь, мол, выйди покурить на кухню. Дождался, когда дверь закроется, и сказал:
– В своем объяснении, составленном в Приемной КГБ, вы написали вот что, – Орлов развернул исписанные страницы и прочитал. – Цитирую. «В самом конце анонимки, на сгоревшей странице, ее автор написал, что может назвать людей, стоявших у истоков этой авантюры: это сотрудники первого отдела ПГУ генерал КГБ Павел Деев и полковник Иван Колодный». Вы не ошиблись? Правильные имена?
– Правильные. На память не жалуюсь.
– Вы не хотите что-то пояснить? Или поделиться мыслями?
– Нет, тут добавить нечего.
– Может, вспомните и другие имена, фамилии?
– Нет, ничего. Автор написал, что в случае начала проверки по данному письму, он готов предоставить дополнительные сведения. И все, точка.
Повисло долгое молчание. Орлов отложил сторону бумажные листы и внимательно посмотрел на Бестужева.
– Роман Павлович, послушайте. Я вас прошу еще раз хорошо подумать перед тем, как ответить. Этот анонимный донос в духе тридцать седьмого года написал не какой-то там завистливый дурак… Ну, которому сослуживец мешает подняться по карьерной лестнице. И не персона, обиженная на свое начальство. И не жулик, который хочет навести следствие на ложный след. Анонимку написал настоящий матерый враг советской власти, он находится внутри Комитата госбезопасности. И хочет похоронить репутацию честных сотрудников. Сделать так, чтобы наша работа была надолго парализована. Чтобы чекисты погрязли в сплетнях, доносах, разбирательствах. Именно этой цели добиваются автор или авторы. Понимаете?
– Но я написал правду. Ничего не утаил. У нас в стране анонимки законом не запрещены. Мало того, в соответствии с законом они подлежат проверке точно так же, как подлежат проверке подписанные письма. Любой гражданин вправе выбрать: подписать письмо своим именем или нет. И долг партии проверить сигнал.
– Ну вот… Вы столько лет отдали партийной работе. И сами все понимаете. Сейчас очень важно, чтобы вы заняли правильную позицию. Я вас не тороплю. Подумайте, вспомните каждую деталь, каждую мелочь. Иногда человек может долго помнить, но может и быстро забыть… Сам не хочешь, а вдруг забудешь. Понимаете?
– Но я ничего не забыл.
В дверь постучали и открыли без спроса, Бестужев увидел широкоплечего крупного мужчину лет сорока пяти в сером шерстяном пиджаке и синих брюках. Лицо приятное, с твердым волевым подбородком, густые русые волосы, зачесанные назад, но это лицо было напряженным, словно окаменевшим, голубые глаза смотрели с настороженным интересом. Мужчина молча кивнул Орлову, сделал несколько шагов вперед и остановился, разглядывая старшего референта. Бестужев не отвел взгляда, он смотрел на Колодного снизу вверх и понимал, что прибыл какой-то начальник, от этого человека зависит нечто важное.
– Прошу прощения за опоздание, – сказал Колодный. – Из больницы позвонили, просили собрать и прислать с водителем кое-какие вещи. Ну, для супруги. Вы давно начали?
– Часа-полтора. Бумаги на столе.
Колодный присел к столу, прочитал анонимку, а затем записи, сделанные в приемной КГБ и здесь, на квартире. Иногда он хмурился и покачивал головой. Посидел некоторое время молча, снова заглянул в записи и сказал:
– Послушайте, Бестужев. Я сюда ехал и думал, что мы с вами сможем как-то по-хорошему, по-человечески все решить. Но, очевидно, ошибся. От вашей истории за километр воняет враньем. Низкопробным дешевым враньем.
– Вам виднее, – сказал Бестужев. – Но я не врал.
– Да, мне виднее. Вы бумажная душа. Целыми днями перебираете кляузы и лживые анонимки, а я работаю с людьми. И умею отличать правду от лжи. Возможно, вся эта история, ваш рассказ, в общем и целом, соответствует действительности. Но в главном вы соврали. Или недоговариваете, – а это та же ложь. Я здесь, чтобы узнать правду. Вспоминайте то, о чем не успели рассказать.
– Я в партии пятнадцать лет, – сказал Бестужев, чувствуя, что голос дрожит. – И работаю не в детском саду, а в КПК…
Колодный махнул рукой.
– Хватит языком трепать. Мы не на партсобрании. Аудитории вокруг нет. И тебе не перед кем выделываться. Вспоминай. Или я тебе помогу.
– Слушай, полегче…
Показывая решимость действовать, Колодный поднялся, скинул и повесил на спинку стула пиджак. Медленно расстегнул манжеты, засучил рукава рубашки. Бестужев с беспокойством наблюдал эти зловещие приготовления, и ободрял себя мыслями, что это лишь спектакль, рассчитанный на девиц со слабыми нервами. Психологическое давление. Ни один гэбэшный чин, даже генерал, не посмеет его и пальцем тронуть. Завтра же придется идти к Пельше и воспроизвести эту возмутительную историю в лицах. Старик позвонит в КГБ и утроит такой скандал, что тошно станет, звон по всей Москве пойдет.
Впрочем, завтра воскресенье… Он успел додумать мысль, когда кулак с разгона ударил в ухо, шаткий стул опрокинулся. Оказавшись на полу, Бестужев хотел подняться, но получил под ребра и не смог сдержать стон. Брыкнув ногой, повалил лампу, стоявшую у дивана, поднялся на колени, но после крепкого удара снова оказался на полу.
Колодный сделал два шага назад, скрестил руки на груди, дожидаясь, когда этот бумажный червяк снова сядет на стул. Но Бестужев лежал на полу и не хотел подниматься. Не дождавшись, Колодный поставил стул на прежнее место и, протянув руку, помог референту встать на ноги.
– Что, голова кружится? Тут воды нет?