Андреа дочитал газету. Хотя правильнее было бы сказать, что он читал газету до тех пор, пока не дошел до раздела некрологов. После раздела некрологов, он продолжал листать страницы, пробегал глазами статьи, но это был тот род автоматического чтения, при котором смысл прочитанного никоим образом не отражался в уме читающего. Глаза машинально и даже быстро поедали строчки, но мысли продолжали вертеться вокруг маленького текста в черной рамке.
«Муж Фабрицио и дети Кристина, Даниэле и Антонио будут благодарны тем, кто присоединится к поминальной службе по прошествии тридцати дней со дня преждевременной смерти Лауры Корелли, которая состоится в воскресенье 30 марта в 16.30 в Церкви Святых Ангелов Хранителей. Светлая память о Лауре навсегда сохранится в сердцах родных, близких и всех тех, кому посчастливилось встретиться с ней».
Андреа на похороны не пошел. Можно было пойти. Инкогнито. Сделать вид, что случайно оказался в той церкви. Или на кладбище. Пройти мимо. Но зачем? Чтоб посмотреть на белый закрытый гроб, или на лица тех, кого она любила, и тех, кто любил её? Разве в живых глазах грустных господ, собравшихся у ее мертвого тела, можно было увидеть хотя бы тень Лауры?
Последний раз они встретились в небольшом ресторанчике на окраине Милана года два назад. Была середина декабря, и город уже успел облачиться в рождественский наряд. Белые, желтые, зеленые, красные и синие лампочки гирлянд неумело имитировали краски летних цветов в холоде декабря. Люди, возбужденные предчувствием праздников и подарков, отдавались кичливой суматохе в наивном стремлении разнообразить бесконечную, скучно-темную зиму.
Андреа только вернулся с международной конференции в Рио-де-Жанейро, где успел даже загореть. Лаура подтрунивала над его старомодным галстуком и спрашивала, когда же он, наконец, женится. В ответ он ласково улыбался и молчал, и смотрел на нее тем нежным и сквозным взглядом, от которого она всегда отворачивалась.
В ресторане было тепло. Они весело пили домашнее вино, и ее щеки быстро согрелись румянцем. В центре зала стояла рождественская елка, и отражения ее мягко мигающих огоньков шаловливо прыгали по их бокалам, вилкам, ножам, оправе его очков, ее сережкам и кольцам. На ней был тонкий серо-голубой свитер, чудесным образом оттенявший ее глаза. Он так хотел дотронуться, прижаться, согреться, раствориться на ничтожный миг в её манящем излучении. Он не знал, что это будет их последняя встреча, но любая их встреча могла быть последней, как впрочем, каждая из встреч двух смертных, и они так давно об этом знали, что смогли всё-таки позабыть. Она позвонила ему после обеда и предложила увидеться тем же вечером. Случалось очень редко, чтобы она назначала ему свидание в тот же день, но он был свободен, он соскучился и, конечно, согласился.
Обычно они договаривались о встречах заранее, а в те годы, когда еще не было сотовых телефонов и электронной почты, когда они были молоды и проводили вместе ночи, и приходилось осторожничать, чтобы ее муж и дети не догадались, у них был свой код. Когда она назначала свидание, то говорила о нем в прошедшем времени, как будто речь шла о уже случившейся где-то, когда-то встрече с какими-то людьми. Он брал на заметку время и место, а день определялся, меняя прошлое на будущее с точностью до наоборот. Вчера обозначало завтра, позавчера – послезавтра, прошлый четверг – будущий четверг.
– Ты представляешь себе, в прошлую субботу на станции метро «Порта Романа» я случайно столкнулась с доктором Галимберти. Он очень постарел. Хотя, быть может, он просто устал под конец дня. Дело было где-то около семи вечера. Оказывается, он теперь заведует клиникой в Лоди, и сейчас открывает новое отделение…
Слыша подобное, Андреа заключал, что кто-то из ее домочадцев был дома, и что она будет ждать его в следующую субботу в семь вечера на упомянутой станции метро. Эти смешные детские уловки, благодаря которым она выменивала выдуманные прошлые никчемные встречи на будущие свидания с Андреа, казались ему сказочной сделкой со всемогущим волшебником или доброй феей из тех, что превращают желтую тыкву в золотую карету, ничтожных крыс в благородных лошадей, деревянные башмаки в золотые туфельки. Только у Лауры все доктора, адвокаты, школьные подруги, соседи по курорту, родители друзей её детей, папины знакомые и троюродные сестры всегда превращались в него одного.