Машина остановилась у громадного, уродливого здания, своей архитектурой имитировавшего подобие промышленного завода. Над мрачным входным проемом пятитонная полированная плита с лаконичной надписью: «Мусорозавод. Художественная галерея». Солидно, масштабно, сразу понимаешь, проходя под удивительно напоминающей надгробие плитой, что здесь экспонируется серьезное искусство для серьезной публики. Если названия баров и клубов у Тиберия вызывали иногда вопросы, иногда улыбку, а иногда и просто недоумение, то с названием храма искусства он был согласен полностью. Ну, может быть излишне откровенно, конечно, но в целом…
Внутри было шумно и людно, весь свет собрался на открытие художественной выставки. Взглянув на стены, Тиберий вздохнул с облегчением. Пусто. Значит, будет перфоманс, а не инсталляция. Инсталляций он побаивался – никогда не знаешь, где их ожидать. На прошлой выставке он оконфузился, бросив какой-то мусор в услужливо стоявшую на входе в зал урну. И не приметил рядом таблички с надписью, информировавшей посетителей, что перед ними инсталляция под названием «Потребитель». А его друг юрист уже месяц разбирается с тяжбой, вызванной тем, что роботы-уборщики выбросили по окончании выставки кучу рваных картонных коробок, являвшихся, как выяснилось тем же вечером, инсталляцией под названием «Освобождение». С перфомансом, все же, проще – не примешь же за мусор самого творца.
Огромную очередь у входа миновали благодаря Мупочке, он кому-то позвонил, и вскоре бледный, болезненного вида молодой человек, вышедший им навстречу из здания, провел их мимо охраны.
– Тибби, это сам великий Нэйч! – восторженно представил бледного молодого человека Мупочка. Про Мелиссу он почему-то забыл, и ей оставалось лишь благоговейно взирать на творца, не решаясь представиться.
– А я вас знаю, – улыбнулся Тиберий, – в прошлом году был с моим другом Майклом Стормом на вашем перфомансе «Мой день».
В памяти всплыл театральный зал, арендованный для этой цели, битком набитый людьми. Смотрители благоразумно заперли двери, в зале погас свет, и теперь софиты освещали только сцену. На сцене стоял диван, а на нем возлежал Нэйч, заложивший руки за голову. Первые десять минут публика благоговейно молчала, уважительно взирая на абсолютно неподвижную фигуру. Затем, когда пришло осознание, что суть перфоманса состоит в полном бездействии творца, началось некоторое волнение. Тиберий, которого природа наделила в большей степени интеллектом, нежели совестью, пробрался к стражам входных дверей и шепотом сослался на безотлагательную нужду. Видимо, его пример вдохновил многих, потому что пару минут спустя, когда он садился в машину, видел десятки ценителей искусства, вбегающих на парковку.
– Нэйч, миленький, что-то ты неважно выглядишь, – голос Мупочки вырвал Тиберия из воспоминаний.
– Видишь ли, Пол, – понизив голос до шепота, сообщил Нэйч, – сегодня же тема перфоманса «Процесс искусства»… Так вот, я должен испражняться перед зрителями…
– О, как остроумно! – захлопал в ладони Мупочка.
– Вот здесь, – Нэйч указал на квадратный пьедестал в самом центре зала. На белоснежной поверхности была установлена хромированная ваза. Постояли, некоторое время уважительно взирая на импровизированный алтарь, где будет совершаться сакральное действо. Мелисса украдкой сфотографировала себя на фоне постамента. Художник прервал затянувшуюся паузу тоскливым:
– Я такой перфоманс уже проводил на пробу в клубе «Кризис». И вышла, скажем так, техническая заминка. Чтобы это не повторилось, я принял меры. Точнее, слабительное.
– И?..
– Так вот, если этот проклятый перфоманс не начнется прямо сейчас, его вообще не будет.
– Ох, – разволновался Мупочка, – я сейчас сбегаю, потормошу куратора, а то он, противный, наверное, снова в баре шалит. Нужно поскорее начинать!
– Потормоши, Пол, – простонал несчастный творец и привалился задом к скульптуре из искусственного мрамора. Это была копия Венеры Милосской, ничем не отличавшаяся от оригинала, правда облаченная в черную военную фуражку и шипастый ошейник. Соски несчастной богини любви украшали матовые металлические зажимы, снабженные кисточками из лилового шелка. Пока Тиберий размышлял, является ли скульптура продолжением традиций дадаизма с его странной манерой пририсовывания усов Сальвадора Дали Моне Лизе или это реклама очередного магазина удовольствий, или и то, и другое сразу, как это часто бывает в мире искусства, великому художнику становилось все хуже и хуже. Надо было что-то срочно предпринять, и Тиберий решил завести светскую беседу на тему искусства, дабы отвлечь несчастного от более насущных проблем.
– А скажите, – обратился он к творцу, выделывавшему странные движения у ног безмятежной Венеры и прекрасно гармонировавшему ей цветом лица, – вот с инсталляцией понятно, ее можно продать, но как же извлекать финансовую выгоду в случае перфоманса?
– Ох, – немного оживился художник, – обычно это действительно затруднительно, да, собственно говоря, оно и не требуется, ведь главное произвести резонанс, общественный взрыв, прославиться, а там уж купят что угодно, любые, как бы это сказать…
– Производные жизнедеятельности? – участливо подсказал Тиберий, натренированный облекать в толерантные слова свои истинные мысли.
– Да, да, именно. Но в случае сегодняшней акции можно, к слову сказать, приобрести и фактический товар. Да где же Пол с этим злосчастным куратором?! Они что, вместе пошли в баре шалить?!
– В самом деле? А как же новизна? – сладчайшим голосом как бы невзначай поинтересовался Тиберий.
– На что вы намекаете? – взлаял оскорбленный до глубины души творец. От возмущения на его лице даже проступил слабый румянец.
– Ну как же, – невинно заметил Тиберий, – Пьеро Мандзони в тысяча девятьсот шестьдесят первом продал девяносто консервных баночек с собственными экскрементами, каждая снабжена надписью, что в ней содержится «100% натуральное дерьмо художника», по цене, равной цене золота той же массы. Тридцать грамм в каждой баночке. К тому же, людям нравится надпись «натуральное».
– О…
– Кстати, баночки потом по понятным причинам взорвались, – продолжал Тиберий, игнорируя мелодичный звоночек смарта, информировавший его о том, что он в очередной раз попал на штраф ввиду использования ненормативной лексики, – и их счастливые обладатели остались ни с чем.
– Я не знал… – прошептал Нэйч, – но это же значит, что я пошел по стопам великих!
Тут возразить было нечего. И не успел Тиберий высказать свою мысль о первичности идей в искусстве, как у арки, ведущей в зал, образовалось некоторое волнение. Кавалькаду возглавлял Мупочка, ведущий под руку тщедушного юношу в щедро украшенном блестками розовом пиджаке, очевидно, куратора, за ним семенили репортеры, а уже дальше толпа ценителей. И все предвещало счастливый конец, но тут слуха Тиберия достиг жалобный стон. Взглянув на творца и осознав, что промедление смерти подобно, Тиберий обернулся к публике и слегка возвысил голос. Воистину, ничто так не укрепляет связки и нервы, как чтение лекций перед юными стяжателями кладезей науки. Голос Тиберия с легкостью перекрыл гул людских голосов, фоновую музыку и все прочие звуки.
– Господа! Сегодня великий Нэйч представляет вашему вниманию перфоманс под названием «Процесс искусства»! – и повернувшись, прошипел, – Скорее снимай штаны, неудачник.
Раздались аплодисменты, защелкали камеры. Пару часов спустя Тиберий и Мупочка от души веселились, просматривая ленту новостей, посвященную культуре: «Сегодня великий Нэйч шокировал публику необыкновенно смелым, новаторским заявлением в сфере искусства. Избрав Венеру как символ искусства устаревшего, пережиток мертвого и бесплодного классицизма, он очень темпераментно и экспрессивно изобразил процесс отрыва от условностей академизма…». И так далее и тому подобное.