Я пишу маме; она отвечает, что заберет меня у «Вафл Хаус» по дороге домой. Через некоторое время со мной на бордюре остается только Брэм – все остальные разошлись.
Я улыбаюсь ему.
– Если ты ждешь, пока меня заберут, то это совершенно необязательно.
– Я и не жду. Мой отец сейчас в городе, он обещал заехать.
Родители Брэма в разводе, и мысль об этом греет мне душу. Не потому, что я стерва какая-нибудь – надеюсь, у него все хорошо дома. Просто у большинства моих друзей образцово-показательные семьи. Как в комедийных сериалах: живут в огромных домах, а на стене вдоль лестницы висят семейные портреты в рамочках. Мне, наверное, нравится, что я не единственная, кто этого лишен.
– Он приехал навестить тебя?
Брэм кивает.
– Они с мачехой и Калебом приехали на неделю. Поедем за мороженым сейчас.
– Поверить не могу, что Калеб уже дорос до мороженого. Когда он родился?
– Я тоже. В июне ему исполнится год.
– Обалдеть.
– Хочешь посмотреть? – улыбается Брэм. – У меня на экране блокировки стоит его фото.
Он передает мне телефон, и я включаю экран.
– О, какая милота.
На заставке у него селфи с Калебом: они прижимаются друг к другу щеками. Официально: это самое милое фото всех времен. Отец Брэма белый, его мачеха, похоже, тоже, потому что у Калеба кожа просто белоснежная. Почему-то это удивляет меня каждый раз, когда я его вижу. Волос у него пока нет, зато карие глаза кажутся невероятно огромными. Но самое интересное – это их семейное сходство. Кожа у Брэма темная, лысины нет, и слюни он не пускает, но они с Калебом похожи, и это так странно.
Брэм снова прячет телефон в карман, откидывается на руки, и я чувствую встающую между нами стену неловкости, неожиданно понимая, что это, кажется, первый раз, когда мы остаемся один на один, хотя он переехал сюда сразу после девятого класса. Для меня Брэм всегда оставался где-то на втором плане – до тех пор пока не начал встречаться с Саймоном. Честно говоря, раньше я воспринимала его только как довесок к Гаррету.
– Хочешь, покажу кое-что? – спрашиваю я, пытаясь прервать неловкую паузу.
– Конечно. – Он выпрямляется.
– Окей, приготовься. – Я открываю на телефоне фотографии и листаю их в поисках нужного альбома. Потом передаю Брэму телефон.
Он смотрит и прикрывает рот рукой.
– Забавно, да?
– Невыносимо, – медленно кивает он в ответ.
– Это в седьмом классе было.
– Слов нет.
– Ага. Саймон такой миленький, правда?
Брэм разглядывает фото, чуть прищурив глаза, и выражение, которое появляется на его лице, заставляет мое сердце сжаться.
Понимаете, он попал. Этот парень вляпался по уши.
На том фото нас трое: я, Ник и Саймон. По-моему, это было на бат-мицве Морган. На мне светло-голубое платье в духе Элизабет Гамильтон, в руках шарик в виде саксофона, на Нике гигантские солнечные очки. Но Саймон затмевает нас обоих. Охо-хо.
Во-первых, в то время у Саймона был светящийся в темноте галстук, который он надевал на каждую бат-мицву и на танцы. В этот раз галстук повязан у него вокруг головы в духе Рэмбо – специально для фото. И он пипец какой мелкий. Не понимаю, как я умудрилась об этом забыть. В восьмом классе он подрос на несколько дюймов, а заодно начал слушать хорошую музыку и бросил носить те футболки с гигантской волчьей мордой. Ощущение такое, что, когда он сорвал с себя наконец последнюю из них, спустя два часа в Шейди-Крик переехал Брэм.
– Он тебе никогда не показывал свои детские фото?
– Один раз. Те, на которых он совсем маленький. Все, что относится к средней школе, у него под паролем.
– Хочешь сказать, ему не стоило оставлять нас наедине?
– Точно, – ухмыляется Брэм, не поднимая глаз от окошка сообщений.
Спустя секунду наши телефоны синхронно вибрируют.
Ты показала ему галстук? ЛИА, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?Весьма изысканный галстукЕстественно, я всегда был очень изысканным юношей, НО ВСЕ РАВНО.Рассказать Брэму про ночник? – пишу я в тот же чат.– Ночник? – с улыбкой переспрашивает Брэм.
ЭТО БЫЛ БУДИЛЬНИК. Просто он еще и светился.– Это был ночник, – с улыбкой говорю я Брэму. – На нем была мышка и маленький полумесяц. Саймон наверняка до сих пор его где-то хранит.
– Я даже не удивляюсь. И это очень мило.
– Правда? Этот ночник стоял у него на прикроватном столике до восьмого класса.
Брэм смеется, потом пишет что-то в чат, отправляет сообщение и снова устраивается на бордюре.
Вот только в общей переписке ничего нового так и не появилось. Он написал что-то лично Саймону. Своему парню. Все в порядке. Нет причин чувствовать себя так, будто меня только что послали.
Мама тормозит возле нас спустя несколько минут. Опустив стекло, она машет рукой.
– Это твоя мама? – спрашивает Брэм. – Ого. Она красивая.
– Да, мне часто такое говорят. – И я ведь даже не шучу. Саймон как-то описал ее как «квинтэссенцию мамской сексуальности». – Хочешь, я постою тут, пока тебя не заберут?
– Не нужно, отец вот-вот приедет.
Мама высовывается в окно.
– Привет! Ты Брэм, да? Из команды по соккеру?
Брэм, кажется, удивлен.
– Ага, это я.
– И ты едешь в Колумбию?
Блин. Она всегда так делает. Неожиданно выдает случайные факты, чтобы показать, что вовлечена в мою жизнь. Ребята, наверное, думают, что я прихожу домой и устраиваю ей тест с вопросами на карточках.
Я и правда рассказываю маме обо всем – иногда это даже мне кажется странным. Она знает обо всех слухах с тамблера и обо всех моих влюбленностях. Даже о том, что я би, хотя для друзей это пока тайна. Я призналась ей, когда мне было одиннадцать и мы вместе смотрели «Звездный рехаб»[4].
Брэм, наверное, святой – или просто подлизывается. Он даже называет маму «мисс Кин», хотя обычно никто не помнит, что у нас с ней разные фамилии.
Мама смеется в ответ.
– Это так мило. Пожалуйста, зови меня Джессикой.
Уже вижу, как мы едем домой, а она говорит: «Боже, Ли! Он же невыносимо милый. Саймон, наверное, совсем голову потерял. Что за котик!» И прочее бла-бла.
Знаю, мне повезло. Большинству родителей не нравятся друзья их детей, а у нас все наоборот. Мама обожает всех моих друзей. Даже Мартина Эддисона. Понятное дело, что мои друзья очарованы ею. За примером далеко ходить не надо: к тому моменту, как я заканчиваю возиться с ремнем в машине, Брэм успевает пригласить ее на премьеру «Иосифа». И это даже не странно.
– Мне все еще кажется, что тебе стоило сходить на прослушивание, – говорит мама, когда мы выезжаем на шоссе. – Пьеса просто огонь.
– Не говори «огонь».
– Пьеса просто мороз.
Я делаю вид, что не расслышала.