Позавчера радио передавало, будто бои идут возле Россоши, а не успели мы оглянуться, – вы уже возле наших базов и германца небось следом за собой волокете.
На Белогорскую переправу упали первые бомбы, и семья Безрученко, по настоянию бабы Ганны, принялась за рытье землянки. Старушка, глядя в небеса, сказала: «Быстро ж от границы прошвырнулись». Потом стала ворчать, что стрельба эта надолго, вспомнила восемнадцатый и девятнадцатый годы, когда белые с красными, месяцами занимая то один, то другой донской берег, устраивали пушечные перестрелки.
Землянку копали в середине сада, меж двух старых груш. Бросали рытье несколько раз, когда снова прилетали самолеты. Ближе к вечеру по улицам Дуванки потянулись караваны счастливцев, добравшихся до заветного левого берега. Понурые, изможденные, брели они через деревню. То немногое, что удалось взять из дому, осталось покинутым на «той стороне». Куда они идут? Где им рады?
Попадались среди них раненые. Высохшая женщина несла на руках мальчика лет четырех, у него белым фартуком был забинтован обрубок оторванной руки.
– Не плачь, мам, – говорил ей сын, – у меня новая ручка вырастет, как у ящерки хвост. Правда?
– Господи! Зачем родились эти дети?! – кричала дама в дорогом шелковом платье с брошью на груди. Она сжимала руками виски и нетвердо шагала по обочине.
Селянка с бледным уставшим лицом в фартуке несла мертвого годовалого младенца.
– Люди добрые, – глухим голосом позвала она бабу Ганну, стоявшую у калитки, – дайте, Христа ради, лопатку – ребенка заховать.
Старушка сходила во двор за лопатой, молча подала ее женщине. Та пошла к выгону на краю ярка, выкопала неглубокую ямку.
Анюта увидела в толпе девушку в нижней сорочке.
– Гляди, бабушка, девке вон досталось.
– Цыц, бессовестная! – шикнула старушка. – Эй, молодуха! Заходи во двор, – поманила ее рукой баба Ганна, – сейчас тебе дочка найдет чего-нибудь.
Девушка прошмыгнула в калитку.
– Дальше, дальше иди, в хату, – подталкивала ее шедшая следом старушка.
Ирина уже раскрыла сундук и ворошила там свои юбки и кофты. Достав чистую холщовую сорочку и серое платье, она протянула их девушке.
– Накинь-ка, – с жалостью глядя на беженку, проговорила Ирина.
– Ой, что вы! Это слишком новое, найдите похужей, – стала отказываться та.
– Бери-бери, девка, не жалей чужого добра, – подбодрила ее баба Ганна.
Девушка стянула с себя мокрую сорочку, бросила на лавку. Старушка рассматривала беженку:
– Ладная вся, как из глины на заказ лепленная. Поди, голодная? Садись, подхарчись чуток.
Девушка, схватив в руки кружку молока с куском хлеба, принялась есть. Баба Ганна продолжала расспросы:
– Издалека шлепаешь?
– С Украины.
– У-у, не ближний свет. А бежишь до места аль так, лишь бы от врага подальше?
– В Михайловку, там родня дальняя. Вы мне туда дорогу подскажите?
– Так туда две дороги есть. Одна короче, через Копанки, мимо Шипова леса, но там заплутать можешь незнаючи. Иди лучше через Павловск. Так хоть и длиннее, зато дорога людная, всегда путь сможешь спросить. До Павловска дойдешь – не заблудишься, все время по шляху каменному. А в городе спросишь дорогу на Елизаветовку, а с Елизаветовки на Петровку, а от Петровки совсем до Михайловки близко.
– Найду ли? – встревожилась девушка.
– Найдешь, – успокоила Ирина. – Раз от Украины дошла…
– Собери ей с собой, – добавила старушка.
– Спасибо вам большое, – благодарила беженка, принимая из рук Ирины узелок с едой.
– Ступай, девка, – сказала баба Ганна. – Как у тебя имя-то?
– Настя.
– Иисус Христос, Матерь Божья, Николай Угодник, помогите в пути рабе Божьей Настасье. Что вам, то и ей.