Скрип деревянных ступеней, шуршание пожухлой травы под ногами, тихий стук калитки – казалось, в абсолютном предрассветном безмолвии любой звук разносится на сотни метров по округе.
«Это страх, от напряжения шалят нервы. Все спят, никто не услышит, дом самый крайний в поселке. Этот путь – безопасный». – Александр мысленно успокаивал себя, пока торопливо шагал по скользкой от росы траве в сторону чернеющей стены деревьев.
С каждым шагом он пытался выровнять частое дыхание, расслабить скрученные в тугую пружину конечности. Вот последние шаги по открытому, заросшему бурьяном полю, и можно выдохнуть, остановиться на несколько секунд за деревьями, чтобы глаза привыкли к темноте. Луна пряталась за серыми тучами, от этого Канунников никак не мог понять, в какую сторону ему двигаться. Он сделал шаг, другой, уткнулся в высокую стену кустов, слева нащупал на стволах деревьев мох и замер, пытаясь определить направление. Сейчас бы компас или фонарик! И тут же про себя усмехнулся: «И что это даст? Только выдаст рыскающим в лесу фашистам. Не знаю, где какие стороны света, вместо карты – нарисованная Агнешкой схема».
Он чувствовал себя в ночном лесу нелепо: одетый в добротное драповое пальто, в хорошо сшитом костюме зажиточного аптекаря, с кожаным саквояжем в руках. Сейчас этот городской наряд не имеет никакого значения, только цепляется за высокие кусты, тянет своей тяжестью вниз, не спасая от ночной сырости.
От злости Канунников двинулся напролом, задевая полами пальто за ветки и чертыхаясь вполголоса. Он упрямо шагал все глубже в гущу деревьев.
Вдруг его словно током ударило от тихого звука: в тишине спящего леса кто-то еле слышно стонал. Лейтенант успел разобрать родное и знакомое: «Помогите».
Канунников кинулся на голос. Стараясь удержаться от крика, он громко зашептал:
– Товарищи! Вы где? Подайте голос! Я иду на помощь!
Он метался между кустами, хватаясь за ветки деревьев. Внутри билась живым пульсом надежда: кто-то из беглецов, кроме него, смог уйти от немецкой облавы, кто-то из сбежавших выжил!
Толстобокая луна выкатилась наконец из-за черной тучки. В ее свете Александр шагнул вперед и тут же рухнул вниз, отчаянно хватаясь руками за скользкие стены ямы. Ногу пронзила боль, он дернулся от жгучего ощущения и тут же захлебнулся собственным криком, позабыв о ступне, которую разодрал торчащий из земли сухой корень.
На него смотрели мертвецы. Пустые остекленевшие глаза, застывшие скуластые лица, выгнувшиеся в неестественных позах тела, худые после нескольких месяцев, проведенных в лагере. Его товарищи, его сокамерники по блоку С, бежавшие вместе с ним, теперь лежали здесь, изрешеченные пулями. Им даже не дали упокоения после смерти, так и бросили гнить непогребенными в сыром лесном овраге. Ему показалось, что мертвые смотрят на него с укором: «Мы тоже хотели жить, мы тоже хотели спастись».
Из жуткого ощущения его вырвал тихий стон. Лежащий у отвесной стены человек еле слышно простонал:
– Помогите. Пить.
Канунников ринулся к нему, зашептал прямо в лицо, покрытое коркой засохшей крови:
– Товарищ, товарищ, это я, Александр Канунников. Я спасу вас, слышите! Помогу! Я вытащу вас отсюда!
Выживший опять застонал:
– Пить. Воды.
«Он уже вторые сутки без воды, у него обезвоживание. Нужна вода, срочно! Какой же я идиот, надо было сразу набрать фляжку у Агнешки! Река! О ней говорила Анна». – Он вспомнил: здесь рядом должна быть река из ледяных подземных ключей, которая укрыла его от лагерных овчарок.
Саша прижался губами к уху раненого:
– Держись, товарищ, держись. Я сейчас принесу воды. Сейчас. А потом наверх, из могилы, подальше от смерти. Держись!
Александр отбросил в сторону саквояж и ухватился за тот самый корень, который глубоко оцарапал ему ступню. Подтянулся, собирая на себя поток грязи, оттолкнулся ногами и вцепился во влажную траву на краю ямы. Еще рывок, еще, и вот он уже выкарабкался на поверхность. Ноги понесли его сами. Теперь Канунников продирался через заросли быстрее, различая знакомые ориентиры и понимая, куда идти. Двигаться при лунном свете было проще. А еще его вело желание помочь умирающему товарищу.
«Воды во фляжку, потом ножом нарубить лап или широких веток. Привяжу его ремнем и вытяну наверх. Лекарства есть, одежда сухая в саквояже. Выхожу. А потом вместе проще будет». – В надежде спасти человека, затеплившейся внутри словно огонек, Саша быстро пробрался через частые кусты вдоль ручья. Он огляделся по сторонам, спустился по берегу к воде и наклонился с фляжкой, чтобы зачерпнуть воду. И тут же боковым зрением различил в сером предрассветном тумане тонкие худые ноги по щиколотку в воде, самодельную сеть из прутьев, испуганный взгляд и открытый в немом крике рот.
Удар! Перед глазами колыхнулась красная вуаль, от огненного всполоха боли в виске вода вдруг взмыла вверх и окатила его с ног до головы. Холод и боль смешались, Канунникова накрыло плотным, как одеяло, обмороком. Он уронил фляжку в воду и рухнул на землю.
– Карманы смотрел?
– Смотрел, батя, нет ничего. – Высокий, срывающийся на фальцет молодой голос ответил над самым ухом. Ладони охлопали грудь и бока Канунникова. – Нет ничего ни в карманах, ни в подкладке. Фляжка только в руках у него была, и все.
– Товарищ капитан, Петр Васильевич, да что там думать, по одежде же видно, что это поляк. Вдруг это переодетый гестаповец? – произнес другой, мягкий голос. – Кто бы это ни был, он для нас опасен. Ненужный свидетель. Он видел у ручья Игоря и Елизавету. Донесет в абвер, и нас достанут из-под земли. Его надо ликвидировать.
Сквозь звон в ушах раздался короткий смешок:
– Скор ты, Сорока, на приказы. Ликвидировать. Сам будешь этим заниматься? Придется голыми руками душить, оружия-то у нас нет. – Через несколько секунд тишины Петр Васильевич уточнил: – Ну что стоишь? Выполняй свой же приказ – ликвидируй.
От напряженной тишины связанный Канунников заерзал на земле и замычал, пытаясь сказать, что он тоже русский, свой. Но рот был туго набит мхом, а сверху еще затянут холщовым мешком.
– Мычит, да как громко! Услышат ведь! – испуганно зашептал мальчишеский срывающийся голос. – Тише! Штиль! Чиса! Замкни ше или шмертць! Зрозумяне, пан, зрозумяне, чиса!
В разговор вмешалась женщина:
– Игорь, не разговаривай с ним. Подойди ко мне, забирай воду и хворост, идем к землянке.
– Мам, только я знаю немного польский и немецкий. Можно я останусь? Я смогу с ним поговорить…
– Нет! – Женщина крикнула шепотом, но в ее голосе сквозил ужас. – Делай то, что я сказала. Твой отец пускай сам все решает, ребенку тут делать нечего.
Мальчишка горячо возразил:
– Я уже не ребенок, мне шестнадцать!
В ответ раздался звук пощечины и полный боли тихий вскрик:
– Я уже потеряла дочь! И фашисты не лишат меня сына! Пускай допрашивают, убивают, делают с этим поляком что угодно, но ты идешь со мной.
– Делай, что мать сказала, – коротко приказал Петр Васильевич.
Тихий плеск шагов через ручей, и над поймой повисла гнетущая тишина. Никто не решался первым взяться за дело – убить захваченного чужака. А пока текли секунды, Александр мучительно соображал, как ему подать знак. Во рту – кляп, руки связаны накрепко за спиной, даже ноги ему скрутили поясом от пальто. И тут его озарило – надо петь, вернее мычать, что-то известное – мелодию, которую знает только советский человек, например, гимн, чтобы они поняли, что под польским маскарадом скрывается свой.
– Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов… – замычал Саша.
Из-за мешковины на лице пленник не видел, что головы Сороки и Петра повернулись к нему, но почувствовал, как внимательно вслушиваются они в эти звуки.
«Надо что-то совсем родное, что-то наше, советское!» – Он вдохнул побольше воздуха и замычал с новой силой:
– В лесу родилась елочка.
Сорока протянул удивленно:
– Кажется, это русский. Слышите, «Елочку» мычит?
Романчук задумчиво подтвердил:
– Похоже. Поляки ее вряд ли знают.
Канунников закрыл глаза от напряжения, обрывки мелодий сплелись с картинками воспоминаний. Вот он идет на своем первом параде по плацу во время выпуска из училища связи под гимн СССР, вот поет песню про елочку в блестящем хороводе вокруг украшенного ароматного деревца в подшефной школе. Наденька! Блестящие кудри, огромные голубые глаза и летящий в вальсе подол платья! Вальс «На сопках Маньчжурии»! Тот самый, под который они плыли парой на школьном выпускном:
Ночь подошла,
Сумрак на землю лег,
Тонут во мгле пустынные сопки,
Тучей закрыт восток.
Петр Васильевич сдернул удушливый мешок с лица Канунникова:
– Ты русский?
Александру в ответ удалось лишь простонать с усилием:
– Угу.
Теперь он мог рассмотреть Петра Васильевича: крепкий широкоплечий мужчина средних лет с петлицами капитана на грязной военной форме пограничника, густые усы с проседью и бритая наголо голова. Рядом круглыми маленькими глазками с любопытством рассматривал Канунникова мешковатый человечек. Тело его, как и голос, и движения были обманчиво мягкими и плавными, словно пышное тесто. Но в глубине быстрого цепкого взгляда чувствовалась сталь.
Романчук вытащил из Сашиного рта остатки мха и предупредил:
– Пикнешь – сразу в рожу!
Саша отплевался, втянул носом воздух и прохрипел:
– Младший лейтенант Канунников, рота связи… В сентябре попал в плен, бежал из концлагеря.
Капитан распустил тугой узел на руках.
– Дальше сам. Откуда здесь? Еще и в таком наряде? – Он кивнул на пальто и костюм. – Это гражданская одежда. Местного ограбил?
Саша с трудом сел, размял онемевшие руки и принялся рассказывать, как оказался в окружении, потом в плену, а дальше в лагере. Рассказывая о своем побеге и пани Агнешке, он вспомнил о выжившем беглеце, который ждал в братской могиле глотка воды.
– Товарищи, надо срочно ему помочь! Вытащить из ямы, подлечить. У меня в чемоданчике есть лекарства. Промоем раны, осмотрим. Это же невероятная удача – он выжил во время расстрела. Единственный из всех, кто бежал вместе со мной из лагеря.
Мужики переглянулись, в глазах виднелось сомнение – стоит ли верить этому странному парню, вдруг это провокация? Рассвет уже раскатывался над кронами деревьев, а значит, находиться в открытую в лесу, тем более после побега узников из концентрационного лагеря, сейчас крайне опасно.
– Тише ты, – разлился бархатом голос Сороки. – Патрули сегодня будут прочесывать лес. Мы должны быть осторожны. Хорошо, что ты нас встретил, а не фрицев.
Саша потер тугую пульсирующую шишку над ухом, куда ему угодил палкой перепуганный появлением незнакомца Игорь. И уже шепотом предложил:
– Давайте я доведу вас до ямы. Вместе вытащим раненого и отнесем в укрытие.
Петр Васильевич кивнул – показывай дорогу. Саша подскочил, чуть не рухнул снова из-за онемевших ног и бросился в сторону ямы. За ним ровно зашагал Романчук, а рядом, перебирая короткими ногами, сноровистый Сорока. По пути представился:
– Олег Гаврилович Сорока, капитан особого отдела НКВД военного гарнизона на территории Польши, – кивнул в сторону широкоплечего Петра. – Это Петр Васильевич Романчук, наш командир, капитан гарнизона пограничников. Был, – помедлив, добавил особист. – Сейчас отряда нет. Но все равно товарищ Романчук старше нас всех, а значит, является командиром нашей группы.
Романчук обогнал их, он уже приметил овраг. Коротко бросил через плечо:
– Лучше – Василич или дядя Вася. А на реке была Елизавета, жена моя. И Игорь, сын. – Голос его звучал заметно теплее, словно Романчук решил довериться парню, на которого они наткнулись в чужом лесу.
Теперь Сорока засыпал вопросами новичка:
– Как вы в плен попали? Кто придумал совершить побег из лагеря? Вы уверены, что остальные, кроме вас, погибли? Сколько там охраны? Как, говорите, ваш блок назывался, блок Г?
«Он опасается, – по торопливому тону вдруг понял Александр. – Боится, что я предатель, провокатор из абвера или гестапо. Пришел их выманить, рассказываю легенду о побеге из лагеря. Поэтому он переспрашивает, перепроверяет каждое мое слово, хочет на лжи поймать».
Саша было открыл рот, чтобы сказать что-то едкое, злое, уязвить подозрительного особиста, как вдруг снова раздался стон из общей могилы. В этот момент Александр будто протрезвел, обида из-за недоверия растворилась, как грязная лужица на солнце. Они в лесу, совершенно беззащитные перед гитлеровцами, на оккупированной врагом территории. Сейчас в таком положении нельзя отвлекаться на глупые обиды или личные распри. Только вместе, сообща они смогут выбраться из страшной ловушки.
Дядя Вася уже примерялся возле ямы, выбивая сапогами ступеньки-ямки в земляной отвесной стене.
– Ремень держи. – Он сунул конец кожаного ремня в руки Канунникову, а сам ухватился за другой. Хмыкнул, окинув взглядом пошатывающегося парня, и обратился к Сороке: – Подстрахуй.
Тот с готовностью вцепился в ремень. Дядя Вася начал медленно перебирать руками, чтобы осторожно соскользнуть в сырую глубину.
Через минуту из ямы раздался новый глухой приказ:
– Пальто давай.
Александр скинул длинное одеяние, сбросил его вниз. А сам улегся на живот и свесился над ямой.
– Ну что там, сможем достать? Воды ему дайте. Он пить просил.
– Еще ремень нужен. – Василич внизу уже укутывал в пальто стонущего человека, застегивая на нем пуговицы, так чтобы пальто превратилось в плотный кокон, удерживающий тело.
– Есть, – по-военному бросил Канунников, поняв, что майор болтать не любит, так же как и слушать пустые разговоры. Видимо, словоохотливости энкавэдэшника с говорящей фамилией ему хватало за глаза. Он расстегнул кожаный ремень, который заботливо вручила ему Анна, и скинул его вниз.
Капитан соорудил из ремней что-то вроде сбруи, в которую уложил раненого. В несколько рывков они смогли вытащить истощенное тело наверх. Следом вылетел саквояж аптекаря Дашевского, а уже потом Василич протянул руку сам:
– Давай, лейтенант, подмогни. Ремень сними с него. Потом мне кинешь и тягай.
Общими усилиями все оказались на поверхности. Сорока вцепился в саквояж, с любопытством разглядывая добротную сумку с латунными замками. Канунников с Василичем ухватились за полы пальто и потащили раненого в глубину чащи. Саша старался ступать аккуратно, ногами нащупывая торчащие корни и провалы в толстом ковре из хвои и мха. Но беглец все равно стонал от каждого толчка в своем коконе, на рукавах под ним растекались красные разводы крови, что сочилась из ран.
Пройдя через ручей, а потом по неприметной просеке в густых зарослях, Сорока заметно занервничал и беспокойно предложил:
– В землянку все не влезем. Давайте мы с Александром останемся на карауле. Елизавета осмотрит пострадавшего. Она все-таки медсестра. Хотя ему, конечно, надо бы в госпиталь к настоящим врачам.
Петр Васильевич метнул на особиста раздраженный взгляд, но все же коротко кивнул. Они прошли по просеке, потом в два приема перевалили безвольное тело через природную гряду камней, отчего раненый снова тихо застонал, но так и не открыл глаза.
Рядом с тесным кругом деревьев Романчук мягко опустил на землю свой край пальто:
– Иди, лейтенант. Лиза его посмотрит. Я сообщу.
Сорока потянул Сашку за рукав обратно за каменный забор:
– За мной. У нас есть пункт наблюдения. Удобное дерево, с него даже крыши лагеря видно.
Они пошли петлять по густому сосняку, по рыжим иголкам, продираясь сквозь широкие колючие лапы.
Оставшись наедине с энкавэдэшником, Канунников не выдержал:
– Олег Гаврилович, вы ведь мне не доверяете? Даже сейчас сделали все, чтобы я не смог увидеть, где расположено укрытие. Как же так, я ведь советский офицер, такой же гражданин, как и вы. А вы из-за тряпок, из-за одежды мне не верите…
Сорока прищурился:
– Александр, вы на моем месте тоже бы в каждом подозревали провокатора. Посудите сами, мы кое-как спаслись от наступающих немцев. В лесу уже третью неделю прячемся, думаем, как выйти к своим, от каждого шороха вздрагиваем, и вдруг появляетесь вы. Одеты, как зажиточный пан, никаких документов нет. Рассказываете какие-то сказки о побеге из концентрационного лагеря. Мы ведь ходили туда с Петром Василичем на разведку: убежать из лагеря нереально. По периметру часовые, колючая проволока, собаки, стена высотою в два метра. Ну не может обычный человек оттуда выбраться.
Александра затрясло, он остановился и хрипло выдавил:
– Не может. Только там были сотни людей. Они все пошли на смерть, пожертвовали собой, чтобы отвлечь охрану, замкнуть цепь и дать шанс немногим выжить. Поэтому у меня получилось сделать невозможное!
Сорока испуганно начал озираться и приложил палец к губам – тише! Прошептал не то с укоризной, не то с упреком:
– Из-за этого лагеря мы и сидим на местном болоте.
– Готовите нападение на концлагерь? – удивился Александр. – Я знаю, как расположены вышки, прожекторы по периметру. Правда, колючая проволока под напряжением. Но ее можно замкнуть – мы так и сделали. Я смогу нарисовать схему лагеря. Расписание охраны, в какой момент включается освещение, меняются посты.
Сорока удрученно махнул в ответ рукой:
– Бесполезно это. Глупая затея. Нас четверо, вы – пятый, хотя Елизавету и Игоря можно не считать. Женщина и подросток – считай, обуза, а не помощь. Теперь еще вот вы и тяжелораненый добавились. С таким отрядом какие диверсии! Глупость, бред. Петр Васильевич каждый день проводит вылазки к территории лагеря, распорядок мы и сами выучили, только… – особист метнул осторожный взгляд в чащу, где среди корней скрывался вход в подземное убежище, – …никаких подвижек. Без оружия, вдвоем или втроем с тюремной охраной не справиться. Никого мы не освободим. Только сами сгинем. Наше спасение – это железная дорога на восток. Ведь понятно, что только так можно добраться до границы. Вермахт все эти составы тащит через Польшу к границе с СССР. До своих можно добраться за неделю, а потом сражаться против фашистов.
Александр почти не видел собеседника, стоял, прислонившись к огромной сосне. Хотя по набирающему горячую досаду шепоту услышал, что осторожный энкавэдэшник не в силах сдержать внутреннее раздражение. Обволакивающий бархат его голоса превратился в звенящий металл:
– А мы торчим здесь. Потому что Романчук бредит идеей освободить узников лагеря. Понимаю, у них трагедия, горе. Когда нас окружили, мы вырвались из кольца, а его дочка не успела – немцы захватили. Поэтому мы торчим на этом болоте, прямо под носом у фрицев. Я понимаю, Елизавета – мать и женщина, но Петр Васильевич – опытный кадровый военный. Командир, коммунист. Он же должен понимать, что мы не сможем остановить машину смерти. Спасаться надо тем, кто остался на свободе. К своим идти. Мы там нужнее, вместо этого время теряем на фантазии! Они даже не знают точно, жива ли еще девочка!
Сорока внезапно замолк: между деревьями показалась темная, тонкая, как веточка, фигурка. Это была Елизавета. Лицо ее окаменело от горя, волосы с седыми прядями собраны в строгий пучок. Глухой голос позвал:
– Саша, это ведь вы, да?
Канунников с усилием сделал несколько шагов. Голова кружилась после удара, а тело до сих пор не слушалось от накрывающих приступов слабости.
Когда он подошел ближе, заметил: Елизавета оказалась ему ростом едва ли по плечо. Ей пришлось запрокидывать голову, чтобы заглянуть в лицо лейтенанту. На него смотрели большие темные глаза, женщина выглядела крайне измученной, до того осунулось ее лицо, запали щеки и опустились грустной скобкой губы. Она со вздохом кивнула в сторону валунов, которые закрывали поляну с подземным убежищем.
– Я вытащила пулю, зашила рану. Хороший у вас запас лекарств в саквояже. – Помолчала, подбирая слова. – Остается ждать. Если через сутки лихорадка спадет, есть шанс, что он выживет. Долго пролежал в холоде, раны глубокие. Надеюсь, до заражения крови не дойдет, обойдется и без воспаления легких. Организм молодой, может выкарабкаться. У нас нет антибиотиков, шприцов, не знаю, как еще помочь. Простите, из-за раненого внутри убежища места почти не осталось. Но мы что-нибудь придумаем. Пока еще не сильно холодно, можно ночевать на улице. С теплыми вещами у нас плохо, убегали от фашистов в чем были. Мох, еловые лапы накидаем. Петр сказал: попытается вырыть еще одну землянку. Только это долго, нет лопат, нет ножей. Ничего нет…
– Ничего, главное, что мы вместе. Так легче. Я что-нибудь придумаю. – Александру очень хотелось сделать что-то для этой женщины, хотя бы на секунду оживить ее окаменевшее от горя лицо.
Тут же его поддержал бас дяди Васи:
– А чего придумывать, берем камни, в чемоданчике нож имеется. С таким инструментом шалаш быстро соорудим. Заодно и согреемся.
Крепкий капитан, не дожидаясь остальных, зашагал к деревьям. Сорока с недовольным вздохом поспешил за командиром:
– Зачем идти куда-то, Петр Васильевич? Деревьев вон полно.
– Зачем следы оставлять рядом с лагерем? Чтобы немцы нас быстрее нашли? – иронично парировал дядя Вася. – Случайный патруль увидит свежие срубы – землю здесь на километр перероет. Выгонят отряд фрицев – и вперед, с лопатами. Лучше у болота наберем сломанных веток на шалаш. Туда фрицы нос не суют, боятся, что вместе с сапогами их болото засосет.
Сорока тяжело вздыхал, но покорно брел следом за командиром. Тот же легко вышагивал между кустами, торопясь подальше от тропы, по которой могли пройти нацисты. По пути он то и дело останавливался, ощупывал торчащие из бурелома сучья, чтобы найти подходящий по размеру ствол. Уже на пути к болоту капитан раскопал три толстых крепких ствола с торчащими во все стороны сучьями. Одно вскинул себе на плечо дядя Вася, а два потащили, схватившись за концы, Сорока с Канунниковым. Командир внимательно осмотрел палки, кивнул утвердительно – подходят.
Рядом с входом в землянку Романчук долго трогал ладонями землю, примерялся, пока не выбрал сухой пятачок, засыпанный прошлогодней хвоей, между тремя широколапыми соснами.
– Сорока, набрать мха. Бери который посуше, старый, сделаем подстилку. Да отойди подальше, рядом с просекой не обдирай деревья. Лейтенант, ты ножом обрубай. Пушистые выбирай, молодые. Спускайся вниз к оврагам, там по спуску порост торчит, у него веточки мягкие. Игорь, ты не сиди. Дуй на караул. Как положено – наблюдаешь за обстановкой, если кто появится, подавай условный сигнал. Лиза, в чемодане поройся, веревки нужны прочные.
После указаний Василича работа закипела. Хотя, попади в лес чужак, он, наверное, бы и не заметил этой бурной деятельности, до того бесшумно старались действовать члены лесного отряда. Александр всем телом наваливался на тугие ветки, раскачивал их из стороны в сторону, чтобы обломанные места выглядели естественными при свете дня и не привлекли постороннего любопытного взгляда. С охапкой еловых лап он поднялся наверх, где на него чуть не свалился с края оврага охающий особист. Он выправил из штанов рубаху и набил ее подол комками сухого мха, набрав гору едва ли не до собственной макушки. А теперь не мог справиться с неудобным грузом, то и дело заваливаясь вбок, когда очередной корень или пенек бросался ему под ноги.
– Давайте, идите за мной след в след, – предложил Саша и стал двигаться медленнее, чтобы коротконогий Сорока мог попадать в его шаги.
Тот по-прежнему продолжал постанывать и вздыхать от напряжения, хотя и перестал спотыкаться. Между соснами уже вовсю орудовал дядя Вася, который с помощью тугой веревочной петли превратил три бревна в подобие палатки. Саша и сам строил в детстве похожие вигвамы, но, сложенные слабыми мальчишескими руками, они держались до первого порыва ветра. Здесь же от верхушки до самого низа опытный майор соорудил накидные стены из огромных широких веток, переплетая их между собой для пущей крепости. Плотная хвоя теперь укрывала от лесной сырости. Внутри крошечного шалаша они выстелили землю мхом, чтобы запереть земляную сырость, а сверху уложили подстилку из еловых молоденьких веток. Дальше – слой из огромных лопухов. И, только накрыв все это сверху слоем подсушенной травы, Василич вздохнул с облегчением:
– Ну все, кровать готова. Давай, Саша, укладывайся. Олег на посту, я силки проверю, может, попался рябчик или белка.
По воздуху растекся ароматный запах дымящейся еды, они, не сговариваясь, дружно повернули на него головы. Капитан похлопал Канунникова по плечу:
– Из твоих запасов сейчас Лизавета каши сварганит. Мы уже неделю как на траве да лесном мясе. Не переживай, порцию твою оставим. Ты сейчас на боковую, пару часов покемарь. В 6 утра на наблюдательный пост. Мы с тобой сменим Игоря и Олега с ночного дежурства. Фрицы по лесу будут сегодня опять рыскать. После вашего побега никак не успокоятся.
– Есть.
Короткий армейский ответ обрадовал командира, он снова одобрительно похлопал парня по плечу. Но когда он повернулся к входу в шалаш, Саша увидел, что капитан ссутулился от невидимого, свалившегося на плечи груза мыслей. Горькая тяжесть давила на опытного военного – ответственность за горстку беззащитных людей.
Канунников, который долго возился на новом непривычном ложе, пристраивая длинные ноги, мысленно восхищался Петром Васильевичем: «Ведь он один троих их держит на плаву, не дает отчаяться, отвечает за каждого. Тут еще я и раненый забот прибавили. Я все сделаю, любой его приказ выполню».
Лежать было неудобно: тело в одном положении затекало, саднили ободранные о ветки ладони, иголки беспокоили даже через толстую подушку из травы и мха. И все-таки усталость и слабость дали о себе знать: лейтенант забылся коротким сном. В дреме на него вдруг наплыли воспоминания о том, как вот такой же еловый дух стоял в их самодельном шалаше из детских игр. От теплых моментов спало напряжение. Страшная одинокая ночь в лесу, общая могила с жуткими мертвецами, угроза близкой смерти – все стало размытым, организм просил отдыха. Саше на несколько минут стало спокойно. Рядом уже сопит надежный Василич, разговорчивый Сорока и стеснительный Игорь охраняют его сон, словно бравые воины у входа в лесной замок. «Лесная гвардия», – успел подумать Канунников перед тем, как тяжело сомкнулись его ресницы.
Проснулся Канунников от ощущения мягкой ладони на щеке. Открыл глаза и увидел, как Елизавета молча кивнула ему из входа в шалаш – «идем». Он выбрался из своего укрытия, на ходу разминая затекшие руки и ноги. Лес вокруг уже проснулся, полоска розового света на горизонте стремительно ширилась, все громче слышался птичий гомон вокруг. Лесные жители свистели, чирикали и распевались на все лады, радуясь новому дню. Людям же приходилось шептаться, то и дело они переходили на жесты, настороженно вслушиваясь в лесные звуки.
Хрупкая женщина ловко закидала шалаш ломаными ветками и бурьяном, так что уже через пару шагов тайное ночное укрытие превратилось в обычный лесной бурелом рядом со старым сосняком. Елизавета вытянулась на цыпочках, чтобы дотянуться к его уху, и негромко прошептала:
– Мы с вами дежурим на ручье, к нему ведет просека от железной дороги. Будем смотреть, чтобы немцы не ушли в глубину. Петр остается здесь, будет с сосны смотреть за всем периметром в сторону лагеря. Если что-то заметит, подаст условный знак. Вот. – Она протянула Канунникову нож. – Берегите, без него нам никак.
Он удивленно вскинул брови: «Для чего?» Елизавета только загадочно покачала головой в ответ: «Потом».
Они прошли через густые заросли, спустились вниз по крутому склону к высохшему руслу речушки, которое превратилось в неглубокое болото. Здесь Александр не сводил глаз с миниатюрных ботиночек своей спутницы, шагая след в след по тем же кочкам, что и она. Лохматые серые бугорки проседали под высоким парнем, а стоило ему переступить на другую опору, пружинисто выскакивали вверх из густой жижи. Пройдя топь, они выбрались к черному пепелищу, где густо торчали сухие обугленные стволы. Глухим голосом женщина вдруг тихо заговорила:
– Здесь мы от фашистов пытались оторваться, лес подожгли, да вышло только хуже. – Она замолчала, не сводя тяжелого взгляда с черных пеньков. С трудом продолжила: – Нас сначала много было, четыре семьи с ребятишками, кто успел из окружения выйти. По лесам вдоль железной дороги шли. Ни одежды, ни еды. Думали, сможем к своим выйти или Красная армия Гитлера из Польши погонит. Когда совсем оголодали, в деревню на разведку сунулись. Напоролись на целую роту СС. Они, как зайцев, нас по лесу гоняли, пока Петя не догадался поджог на этой полянке устроить. Огонь нас отрезал, болотом ушли. Только в дыму я свою Свету потеряла: услышала, как она меня звать начала, когда ее фашисты схватили. – Женщина вдруг повернулась к Канунникову и твердо взглянула ему в глаза. – Они ее не убили, моя дочь в концлагере, я точно знаю. Я за трое суток всю территорию вокруг пожарища обошла, могилу искала или яму с телами. Взрослых эсэсовцы повесили рядом со станцией, до сих пор там виселицы стоят, чтобы из вагонов прибывающие заключенные видели. Для устрашения. А детей забрали в лагерь. Вы, когда были в плену, не слышали о детях, что они собираются с ними делать? Для чего сохранили им жизнь?
Ему было тяжело смотреть на отчаявшуюся мать. С трудом подобрав слова, Александр честно ответил:
– Простите. Я не знаю, нас содержали отдельно. Для советских кадровых офицеров был отдельный блок. Ни разу не слышал детских голосов.
Елизавета лишь вскинула голову, показывая, что не откажется никогда от своей надежды спасти дочь. Глаза у нее были сухие, вся боль осталась запертой глубоко внутри. Она зашагала дальше, впереди уже слышалось журчание неглубокой реки. Рядом с берегом женщина приказала:
– Я буду наблюдать, а вы нарвите тонких молодых веток. Чем длиннее, тем лучше. Сплетем сети-косынки, ими рыбу можно ловить.
Канунников согласно кивнул и принялся срезать ножом обвисшие ветви ив, что густо росли вдоль серебристой водяной ленты. В такт движениям тесака прыгали и его мысли: «Прав ведь Сорока, что дальше? Оружия нет, кругом фашистов несметное количество. Сколько еще вот так будем скрываться, молчать, прятаться? Нужно бороться с врагом, а не таиться трусливо на болотах. Уничтожать, бить, гнать прочь! Иначе эта зараза дальше поползет по всему миру. Местные живут, знают об ужасах концентрационного лагеря и молчат. Вот к чему приводит общая трусость! Люди умирают в муках от пыток, а никто ничего не пытается изменить. Если бы все жители города восстали против фашистов, то освободили бы узников, разнесли бы это место по кирпичикам! На молекулы!»
Канунников так увлекся своими мыслями о нападении на концлагерь, что, когда затарахтели автоматные очереди, вздрогнул от неожиданности и чуть не выронил охапку прутьев. Елизавета уже махала ему сверху с высокого каменного уступа, выпиравшего небольшой площадкой прямо над водой:
– Быстрее! Немцы! Поднимайтесь, ну же!
Он стал карабкаться наверх, но мешали собранные прутья в руках, ноги в лаковых ботинках скользили по гладким бокам камней.
Женщина юркой змейкой соскользнула вниз из своего укрытия, подхватила драгоценную ношу в подол юбки, завязала узлом. Потом дернула со всей силы за воротник Сашиного пиджака, так что затрещали нитки:
– Быстрее! Уже рядом! Быстрее! От железной дороги идут!
Они торопливо взбирались все выше и выше, а внизу за деревьями разносились крики на немецком и длинные автоматные очереди. На площадке три огромных валуна соединились в монолитную стену, образовав каменную палатку. Женщина легла на живот и протиснулась в щель между камнями. С огромным трудом, обдираясь об острые грани, Александр пролез следом. Острые края разодрали до крови затылок, но сейчас тесное укрытие – единственный шанс спастись.
Елизавета, мокрая и дрожащая от напряжения, прошептала:
– Стреляют рядом с железной дорогой, кто-то сбежал из вагона во время пересылки.
– Надо помочь им спрятаться! – Саша кинулся к просвету между двумя огромными глыбами, что закрывали площадку-засаду. И тут же воскликнул, не удержавшись: – Вот они!
Между деревьями по лесной засеке бежали со всех ног два человека – статная девушка с растрепанной косой, а позади нее – крупный высокий мужчина. Беглецы, ни секунды не сомневаясь, влетели в ледяной ручей. Почувствовав боль от холодной воды, девушка зажала себе рот ладонью и все-таки продолжила быстро скользить по камням на дне.
– Прямо и налево! Через пожарище налево, в болото! Ждите нас там! – Лиза едва успела выкрикнуть указания, как беглецы оказались на противоположном берегу. Они покрутили головами, не понимая, откуда раздались слова на русском, и тут же припустили подальше от своих преследователей в указанном направлении.
Елизавета юркнула вниз, в каменную щель, на противоположную сторону холма из глыб, что нависали мрачным выступом над прозрачной лентой ручья. Александр дернулся было за ней, но его остановил еле слышный твердый приказ:
– Будь в укрытии, ты слишком заметный.
Ему ничего не оставалось, как наблюдать в узкую расщелину между камнями за тем, что происходило у реки. Внизу между камнями вдруг звонко три раза прокуковала кукушка и через пару секунд повторила свой крик. «Условный знак об опасности, – догадался Канунников. – Чтобы все скрылись. Сейчас немцы начнут прочесывать лес в поисках беглецов».
Уже блестели на солнце германские штальхельмы, солдаты в серо-зеленой форме суетились между деревьями. Они подходили все ближе и ближе, Александр уже мог рассмотреть орла на пряжках ремней. Перед ручьем цепочка рядовых с автоматами замерла, не решаясь замочить ноги в холодном потоке. Вдруг с другой стороны выступа зашумели камни и с громким плеском рассыпались по краю. Еще и еще удар, небольшие куски породы с грохотом катились по склону и падали в воду.
Привлеченные шумом немцы ринулись вдоль берега, пытаясь высмотреть следы беглецов. Внутри у Александра горячей волной закипела паника: «Они сейчас поднимутся сюда! Найдут нас. Зачем Елизавета так сделала? Она отвлекла внимание на себя, чтобы спасти беглецов. Но мы погибнем, нас найдут и расстреляют».
Усилием воли он остановил панику. Понял, что сам он в безопасности, его спутница все продумала: преследователи не полезут проверять его каменное убежище, с обратной стороны в просвет между камнем и площадкой протиснется лишь совсем худенькое тело, такое, как у Лизаветы. Шорох одежды, и серая тень нырнула в просвет. Женщина одними губами зашептала:
– Быстрее, упирайся ногами и руками в стенки! Поднимайся наверх, чтобы не было видно ноги!
Саша растопырил длинные конечности, уперся в крепкие стенки и, как паук, навис над каменной площадкой в метре от земли. Тоненькая Елизавета повисла на его ноге, уцепилась за выступ и ловко взобралась наверх к вершине каменного конуса. Снизу неслись приказы на немецком языке, разозленный исчезновением беглецов офицер кричал на солдат, заставляя их идти в ручей. Почти под ногами на берегу зашипели сдержанные ругательства, захлюпала вода под тяжелыми сапогами, зашуршали и начали осыпаться мелкие камни под взбирающимися на выступ немцами. Отвесный склон никак не хотел поддаваться, с громкими криками солдаты по одному срывались в воду, так и не вскарабкавшись на вершину.
Канунников чувствовал, как все тело налилось свинцовой болью, от напряжения пот катился крупными каплями по лицу. Секунды тянулись вечностью, а немецкие преследователи все никак не могли добраться до их укрытия.
Наверху Елизавета, вытянувшись в тугую струну вдоль серой стены, уже не могла остановить крупную дрожь, которая сотрясала ее из-за долгого стояния на крошечном выступе. Александр поймал ее взгляд, женщина, угадав отчаяние, накрывающее парня, прошептала беззвучно:
– Держись.
Наконец самый ловкий из всего немецкого отряда оказался рядом, они слышали его тяжелое дыхание и шорох одежды об обтесанную стену выступа. Фриц прильнул к узкой щели внизу:
– Niemand, Herr Offizier![4]
Немец нажал на спусковой крючок автомата – пули просвистели в полуметре от висящего из последних сил Канунникова, ударились в монолит, высекая снопы искр. Лейтенант закусил губу, чтобы не закричать от ожегшего его спину каменного крошева. Немец дал еще одну очередь, повторил вниз:
– Niemand! – и ухнул вниз по отвесной глыбе.
Снова ругательства, крики, всплески воды. Александр метнул вопросительный взгляд на свою спутницу. Он уже не чувствовал тела, ноги и руки одеревенели, лишь дикая боль усиливалась с каждой секундой и растекалась по мышцам огнем. В ответ женщина строго качнула головой: «Нельзя, терпи».
Канунников закрыл глаза, он знает, что поможет ему вытерпеть эту страшную муку. Менделеев! Номер один периодической системы – водород, Н2 или hydrogenium. Бесцветный, без вкуса и запаха нетоксичный двухатомный газ. Присутствует в большинстве молекулярных соединений, образуя ковалентные связи с неметаллами.
На «литии» Лиза спрыгнула вниз, задев его ногу ботинком. Александр, не открывая глаз, расслабил мышцы и рухнул на острую гальку. И даже обрадовался боли, разлившейся от удара о твердые булыжники. Как хорошо чувствовать себя живым, управлять своим телом, шевелиться, когда пожелаешь.
Он тяжело поднялся и приник, как и Лизавета, к щели, в которую недавно летели пули из немецкого автомата. Фигуры солдат уже чернели на обратном пути – на широкой тропинке к железной дороге. Погоня медленно возвращалась обратно, так и не настигнув беглецов.
Александр и Елизавета выждали еще четверть часа, пока немцы совсем не скрылись за лесной полосой и воздух не наполнился шумом и вибрацией отходящего состава. Загромыхали железные рельсы под тяжестью вагонов-теплушек, над вершинами деревьев поплыл белый дымок тепловоза. Елизавета проводила его взглядом.
– Везут новых заключенных к сортировочной станции. Там их распределяют на группы – дети, женщины, мужчины, старики – и отправляют в лагерь. – Она сжала кулаки. – Взорвать бы эту чертову железную дорогу, чтобы никого не могли больше провезти в это жуткое место. Это дорога в ад, созданный фашистами!
Саша разделял ее горячее желание, хотя при этом понимал, что сейчас они бессильны против целой армии, что обслуживает нацистский лагерь. Правда, сегодня им удалось спасти еще пару человек из немецкого плена. А теперь этим людям нужна помощь, они ждут на болоте! Он повернулся к Лизе:
– Надо идти, пока немцы не сообщили в лагерь о побеге. Могут пустить отряд на зачистку леса. Фашисты снова откроют охоту на сбежавших. Мы должны найти их первыми, чтобы дать укрытие в лагере.
Лиза нерешительно покосилась на узкий выход из укрытия и вдруг опустила глаза:
– Что, если это ловушка? Вдруг немцы оставили засаду у реки? Как только мы покажемся на скале, они откроют огонь! Они поймут, что мы не одни. Тогда будут искать весь отряд. Нет! Я не могу так рисковать. Сыном и мужем. Я… не могу.
Она совсем поникла, стыдясь собственного малодушия, в этот момент Канунников понял, как горячо женщина переживает за жизнь своих близких. Он предложил другой вариант:
– Если немцы и караулят, то с другой стороны ручья, за деревьями. Я спущусь вниз, вы оставайтесь в укрытии. Даже если они меня заметят и пустятся в погоню, я запутаю их, уведу вглубь леса подальше от болота и лагеря. Если все чисто, то подам условный сигнал – кукушка, один раз и потом еще два. Оставайтесь на посту, я найду сбежавших заключенных и приведу сюда. Переждем облаву на скале. Немцы ее уже проверили, второй раз не сунутся. Вы поговорите с пленными, а потом решим, вести их в лагерь или нет. Я понимаю, осторожность – это сейчас, когда мы на территории врага, очень важно. Я буду осторожен.