Уж даже не знаю, какими буквами надо написать, и как их выделить, чтобы стало ясным: Ленин весной 1917 года выехал в Россию через Германию не потому, что ему надо было получить последние инструкции от германского генштаба, и ехал он не на «германские миллионы»… Всё это устанавливается с полной достоверностью при изучении давно опубликованной ленинской переписки.
Письма того периода Ленин писал не для того, чтобы оправдаться перед современниками или потомками, а в силу житейской и деловой необходимости. И уже цитированное ранее письмо Ленина Инессе Арманд от 6 января 1917 года само по себе доказывает, что никаких «миллионов» в распоряжении Ленина не было! Он прямо там написал (смотри Полное собрание сочинений, том 49-й, страница 353-я), что «жертвователя денег у нас нет».
Нет!!!
В письме от 14 января 1917 года – в большом деловом письме той же Арманд, Ленин делится с ней планами сотрудничества с издаваемой в Нью-Йорке левой газетой «Новый Мир», «где, говорят, платят по 5 долларов за статью», и прибавляет: «что было бы для меня крайне кстати…»[101]
Итак, для якобы купающегося в золотых марках Ленина и пять долларов в январе 1917 года – хлеб! По нынешним ценам – не более сотни-другой «баксов»!
Каково?
20 января 1917 года очередное деловое письмо Арманд он заканчивает: «Ускорьте поездку в La Chaux-de-Fonds на несколько дней, возьмите точнейшие сметы из типографии… и пишете мне скорее. Сколько денег можете достать и в какие сроки: 50 frs? 100 или 200?»[102]
50 франков – это чуть больше 30 рублей…
200 франков – соответственно чуть больше сотни.
Вот какими денежными суммами оперировал Ленин в начале 1917 года…
Письма, ленинские письма – вот источник точных фактов о тех днях!
Чуть позже мы рассмотрим – по письмам! – и всю коллизию с переездом, весь период от первых известий о Феврале, дошедших до Цюриха, до отъезда Ленина… Но, вообще-то, начать рассказ о переезде Ленина из Швейцарии в Россию надо бы, пожалуй, издалека – с 1915 года.
Жить в царской самодержавной России Ленин – глава партии большевиков, не мог даже в мирное время, это понятно. Поэтому он жил в Европе – как политический эмигрант.
Увы, с началом Первой мировой войны и относительно «политкорректная» Европа оказалась для Владимира Ильича далеко не везде гостеприимной. Уже в первые дни войны его арестовали в австрийском Поронине как «русского шпиона», после чего пришлось срочно уехать в Швейцарию.
Нейтральная Швейцария была хороша всем, одно плохо – она находилась далеко от России, и со всех сторон её окружали государства, в которых не то что жить, но даже временно появляться Ленину не рекомендовалось.
В частности, имевшие прямое и устойчивое сообщение с Россией Франция и Англия были для политэмигранта Ульянова – известного в Европе противника войны, заказаны. И там, и там его запросто могли интернировать, а говоря проще – посадить за решётку, в тюрьму.
Война затягивалась, в России массы были недовольны, начиналось пока ещё глухое брожение… И Ленину не мешало бы перебраться куда-то поближе к России, но – в место, с точки зрения возможного ареста, безопасное, а для работы достаточно удобное. Выбор был невелик – или нейтральная Швеция, или нейтральная Норвегия, причём Швеция была, конечно, из соображений дела, предпочтительнее.
В Швецию и предполагалось при возможности переместиться, хотя это было непросто с любой точки зрения, начиная с того, что в Швейцарии находился основной состав Заграничного бюро ЦК РСДРП(б) во главе с Лениным, и работа была налажена. Тем не менее, планы переезда прорабатывались, и Ленин находился по этому поводу в переписке с А. Г. Шляпниковым.
Александр Шляпников (1885–1937) стал членом большевистской партии в 1901 году, то есть – ещё до того, как большевики стали так называться. В годы войны Шляпников был связным между Русским и Заграничным бюро ЦК РСДРП(б), затем активно участвовал в Февральской революции как член Петросовета и председатель Петроградского союза металлистов, готовил Октябрь, вошёл в первый состав Совета Народных Комиссаров как министр труда… Был членом Реввоенсовета Южного фронта, занимался работой в профсоюзах, позднее организовал так называемую «рабочую оппозицию» и попортил немало крови вначале Ленину, а затем и Сталину. В 1933 году Шляпникова исключили из ВКП(б) и в 1937 году расстреляли.
Увы, бывало и так: опытный партийный дореволюционный и революционный «техник» Шляпников так и не сумел освоить профессию государственного деятеля-созидателя.
В 1915 же году Шляпников (партийная кличка «Беленин») жил в Швеции, наезжал в Норвегию, а нелегально – по партийным делам, и в Россию.
Малоизвестный и любопытный факт! Во время поездки в Норвегию в целях налаживания нелегального транспорта большевистской литературы в Россию, Шляпников обнаружил в порту Вардё на крайнем севере Норвегии целый склад застрявших там с 1907 года комплектов газет «Вперёд», «Пролетарий» и брошюр.
Ленин был этим очень доволен, и 19 сентября 1915 года писал Шляпникову в Стокгольм, прося прислать часть литературы в Швейцарию, а остальное переправить в Россию, «раз будет вообще возможность транспорта»[103].
Тогда же Ленин посетовал на крайне плохую связь с Россией и на то, что «из России имеем невероятно мало вестей». «Просто обида, – писал Ленин, – что такое сравнительно простое дело, как конспиративная переписка с Россией (вполне возможная и в военное время), оказывается из рук вон плохо налаженным»[104].
Из нейтральной Швеции, имевшей через Финляндию прямую почтовую связь с Россией, организовать конспиративную переписку было и впрямь несложно. Из нейтральной Швейцарии, откуда письма шли в Россию через Францию, это было сделать намного труднее. Достаточно вспомнить, что французская военная цензура изъяла рукопись ленинского труда «Империализм как высшая стадия капитализма».
Соблазнительным был и план не только усилить связь с Россией через Скандинавию, а вообще перебраться в Швецию. 26 сентября 1915 года Ленин написал Шляпникову в Стокгольм:
«Насчёт поездки в Вашу страну дело у нас затягивается, во 1-х, недостатком финансов (и доруга дорогб, и жизнь там), во 2-х, полицейской сомнительностью. Будем ждать, пожалуй, возвращения Беленина и его вестей с родины»[105].
Как опытный конспиратор, Ленин в письме к Шляпникову-«Беленину» пишет Шляпникову о «Беленине» (то есть – о самум Шляпникове) в третьем лице, как о другом человеке. Здесь всё понятно – факт поездок Шляпникова в Россию надо было обязательно конспирировать, что Ленин и делал.
Переезд в Швецию (или в Норвегию) не осуществился. С позиций возможной будущей революции известия из России в 1916 году не были настолько обнадёживающими, чтобы рисковать всем, наработанным, имеющимся в Швейцарии, и срываться с места в неизвестность. Лишь резкое обострение ситуации, лишь политический «форс-мажор» в России оправдывали бы переезд, и такое произошло в Феврале 1917 года.
И как произошло!
Были превзойдены самые смелые предположения!!
Ещё в январе 1917 года Ленин больше был занят борьбой с международным оппортунизмом во II Интернационале и в среде швейцарских социалистов, чем непосредственно «российскими» делами. В его письмах 1915–1917 года раз за разом недобрым словом поминается Роберт Гримм – швейцарский социалист-центрист, секретарь Социал-демократической партии Швейцарии, член швейцарского парламента и один из организаторов центристского II1/2 Интернационала (был и такой).
Как уже было сказано ранее, разоблачению Гримма Ленин тогда уделял внимания чуть ли не больше, чем разоблачению царизма! В именном указателе к туму ленинских писем за август 1914 года – октябрь 1917 года (туму № 49) по количеству страниц, где Гримм упоминается, он уступает только крупнейшим партийным работникам Арманд, Бухарину, Зиновьеву, Коллонтай, Шляпникову и заведующему архивом партии Карпинскому. Что же до иностранцев, то тут отрыв Гримма от остальных более чем внушителен – чаще него Ленин упоминает в письмах лишь Радека.
Ещё 13 марта 1917 года Ленин адресует Арманд вполне рутинное, рядовое деловое письмо («левые в Швейцарии разбежались…», «С Юрием и К0 кончены переговоры об издании части брошюрок…», и т. д.) и заканчивает его так: «Из России нет ничего, даже писем!! Налаживаем через Скандинавию…»[106]
А уже 15 марта 1917 года…
А уже 15 марта 1917 года…
А уже 15 марта 1917 года Ленин пишет из Цюриха в Кларан Арманд:
«Дорогой друг!
….Мы сегодня в Цюрихе в ажитации: от 15.II есть телеграмма в „Zьrcher Post“ и в „Neue Zьrcher Zeitung“, что в России 14.III победила революция в Питере после 3-дневной борьбы, что у власти 12 членов Думы, а министры все арестованы.
Коли не врут немцы, так правда.
Что Россия была последние дни накануне революции, это несомненно.
Я вне себя, что не могу поехать в Скандинавию!! Не прощу себе, что не рискнул ехать в 1915 г.!
Лучшие приветы!
Ваш Ленин».[107]
Вот как Ленин узнал о революции в России, пока ещё – по испорченным телефонам, через прессу, не имея точной информации. И эти известия сразу же взвинтили Ленина, да и могло ли быть иначе!?
Столько лет напряжённой работы в отрыве от Родины, напряжение военных лет, когда он понимал, что царизм ведёт страну к взрыву, и вот, похоже – взрыв произошёл, а его отделяют от России границы и линии фронтов!
Последняя фраза письма: «Я вне себя, что не могу поехать в Скандинавию!! Не прощу себе, что не рискнул ехать в 1915 г.!», по скрытому накалу страстей просто-таки достойна Шекспира.
Конечно, в те дни Ленин написал не одно письмо, касающееся ошеломляющей новости, но в Полном Собрании Сочинений опубликованы лишь те немногие, которые сохранились. Впрочем, и их достаточно для того, чтобы понять, насколько «основательны» в кавычках все антиленинские обвинения!
16 марта 1917 года Владимир Ильич пишет уже Александре Коллонтай в Христианию (Осло):
«Дорогая А. М.! Сейчас получили вторые правительственные телеграммы о революции 1(14).III в Питере. Неделя кровавых битв рабочих и Милюков + Гучков + Керенский у власти!! По „старому“ европейскому шаблону…
Ну что ж! Этот „первый этап первой (из порождаемой войной) революции“ не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингарёвым + Керенским и К0.
Все наши лозунги те же. В последнем № „Социал-Демократа“ мы говорили прямо о возможности правительства „Милюкова с Гучковым, если не Милюкова с Керенским“. Оказалось и – и: все трое вместе. Премило! Посмотрим, как-то партия народной свободы… даст народу свободу, хлеб, мир… Посмотрим!)»[108]
Говоря о своём прогнозе по составу правительства, Ленин имел в виду опубликованную 31 января 1917 года в № 58 газеты «Социал-Демократ» свою статью «Поворот в мировой политике», которую я уже упоминал ранее и о которой скажу подробнее позже. Там Ленин писал, что Николаю грозит перспектива «иметь дело с правительством Милюкова и Гучкова, если не Милюкова и Керенского».
И, продолжая письмо к Коллонтай, Ленин сразу же намечал линию большевиков в революции:
«Главное теперь – печать, организация рабочих в революционную с.-д. партию… А г. Чхеидзе хоть и говорил архилевые речи во время революции или накануне её…, но конечно, ни капли доверия не заслуживает…
…Республиканская пропаганда, борьба против империализма, по-прежнему революционная пропаганда, агитация и борьба с целью международной пролетарской революции и завоевания власти „Советами рабочих депутатов“ (а не кадетскими жуликами).
…После „great rebellion“ 1905 – „glorious revolution“ 1917! („После „великого мятежа“ 1905 – „славная революция“ 1917!“)…»[109]?
Пусть читателя не сбивает с толку то, что Ленин уже Февраль назвал «славной революцией», да ещё и по-английски…
«Glorious revolution» – «славная революция», так в Англии назвали государственный переворот 1688-89 годов, когда господствующие классы, недовольные самодержавной политикой короля Якова II, ущемлявшей интересы буржуазии и грозившей народным возмущением, свергли короля и передали королевскую власть зятю Якова – штатгальтеру Голландии Вильгельму Оранскому.
Аналогия с Февралём напрашивалась сама собой, что Ленин и отметил.
17 марта 1917 года Ленин пишет Коллонтай новое обширное письмо, начинающееся не без раздражения:
«Дорогая А. М.! Сейчас получили Вашу телеграмму, формулированную так, что почти звучит иронией (извольте-ка думать о „директивах“ отсюда, когда известия архискудны, а в Питере, вероятно, есть не только фактически руководящие товарищи нашей партии, но и формально уполномоченные представители Центрального Комитета!)
Только сию минуту прочёл телеграмму Петербургского (оторванный от России, Ленин называет Петроград по привычке Петербургом. – С.К.) телеграфного агентства от 17 с программой нового правительства и с известием о сообщении Bonar Low, что царь ещё не отрёкся и что он неизвестно где…»[110]
Как видим, Коллонтай запрашивала у Ленина «директивы», однако попытки Коллонтай получить от Ленина, застрявшего в Швейцарии, вдали от центра событий, какие-то «руководящие указания», действительно выглядели чуть ли не издёвкой, о чём милейшая Александра Михайловна в «ажитации» просто не подумала.
Владимир Ильич 17 марта даже не знал, что Николай отрёкся ещё два дня назад в пользу Михаила, а день назад отрёкся и Михаил…
Увы, в преддверии Февраля 1917 года связь Ленина с Россией была настолько скудной и неоперативной (это – при якобы миллионах в кармане!), что он даже не знал точно, кто там есть в Питере из «фактически руководящих товарищей». Это вполне показательно – события Февраля стали для Ленина неожиданными.
Каменев и Сталин тогда ещё были в Сибири, в столице «на хозяйстве» находился Молотов. Он вошёл в состав Исполнительного комитета Петросовета, однако не в его силах было овладеть ситуацией.
Всё же, в письме Коллонтай от 17 марта Ленин сообщает:
Мы начали выработку тезисов…
…По-моему, главное теперь – не дать себя запутать в глупые «объединительные» попытки с социал-патриотами (или ещё опаснее, колеблющимися, вроде ОК [Организационный Комитет меньшевиков. – С.К.], Троцкого и К0) и продолжать работу своей партии…
Сейчас на очереди – уширение работы, организация масс, пробуждение новых слоёв, отсталых, сельских, прислуги, ячейки в войске для систематической, обстоятельной Entlarvung (разоблачения. – С.К.) нового правительства и подготовки завоевания власти Советами рабочих депутатов. Только такая власть может дать хлеб, мир и свободу…[111]
Из письма видно, что хотя события в тактическом плане были для Ленина неожиданными, в стратегическом отношении они его врасплох не застали – стратегия была определена давно.
Тем не менее, Ленин тут же прибавляет: «Мы боимся, что выехать из проклятой Швейцарии не скоро удастся»…
На следующий день, 18 марта 1917 года он посылает Арманд в Кларан открытку, текст которой привожу полностью:
«Дорогой друг! Пишу в дороге: ездил на реферат. Вчера (субботу) прочёл об амнистии. Мечтаем все о поездке. Если едете домой, заезжайте сначала к нам. Поговорим. Я бы очень хотел дать Вам поручение в Англии узнать тихонечко и верно, мог ли бы я проехать.
Жму руку.
Ваш В.У.»[112]
Итак, Временное правительство в своей декларации с изложением политической программы среди прочего объявило о полной и немедленной амнистии по политическим и религиозным делам. Теперь Ленин и остальные эмигранты – более официально не политические преступники. Формальных препятствий к возвращению в Россию вроде бы нет. Остаются, так сказать, «технические» препятствия…
Но в них-то и закавыка!
Вместо обычного «Ваш Ленин» открытка подписано конспиративно – «Ваш В. У.», что и понятно – открытка есть открытка. Но из неё следует, что Ленин рассчитывал на немедленный выезд Арманд в Россию через Англию.
И – не только Арманд… Как видим, Ленин на первых порах прикидывал вариант и собственного проезда в Россию через Англию, и давал поручение на сей счёт опытному конспиратору Арманд – если она поедет этим путём…
Кое-что дополнительно выясняется из письма Ленина партийному «технику» Карпинскому, посланного из Цюриха в Женеву 19 марта 1917 года. По причине несомненной важности каждого абзаца, и это письмо привожу полностью:
«Дорогой Вяч. Ал.!
Я всячески обдумываю способ поездки. Абсолютный секрет – следующее. Прошу ответить мне тотчас и, пожалуй, лучше экспрессом (авось партию не разорим на десяток лишних экспрессов), чтобы спокойнее быть, что никто не прочёл письмо.
Возьмите на своё имя бумаги на проезд во Францию и Англию, а я проеду по ним через Англию (и Голландию) в Россию.
Я могу одеть парик.
Фотография будет снята с меня уже в парике, и в Берн в консульство я явлюсь с Вашими бумагами уже в парике.
Вы тогда должны скрыться из Женевы минимум на несколько недель (до телеграммы от меня из Скандинавии): на это время Вы должны запрятаться архисурьёзно в горах, где за пансион мы за Вас заплатим, разумеется.
Если согласны, начните немедленно подготовку самым энергичным (и самым тайным) образом, а мне черкните тотчас во всяком случае.
Ваш Ленин.
Обдумайте все практические шаги в связи с этим и пишите подробно. Пишу Вам, ибо уверен, что между нами всё останется в секрете абсолютном»[113].
То, что такие деликатные вопросы приходилось доверять почтовому письму, лишний раз обнаруживает стеснённость Ленина в средствах – купить марку для письма было, конечно же, дешевле, чем билет от Цюриха до Женевы и обратно. Но Ленин ничем особо не рисковал – в нейтральной Швейцарии цензуры не было, и письма не перлюстрировали.
Интересно – знакомы ли клеветники на Ленина с этим и другими приводимыми здесь письмами? Они ведь легкодоступны, и они полностью освещают историю с переездом Ленина так, как она разворачивалась реально, а не в подлых или свёрнутых набекрень мозгах клеветников…
План с гримированием и проездом по подложному паспорту был настолько чреват всем чем угодно, что от него в итоге отказались, и отказ был, конечно, единственно взвешенным решением.
Забегая далеко вперёд, скажу, что сюжет с париком будет-таки реализован Лениным, но – уже в совершенно иной, ещё более острой для него, ситуации. Письмо же Карпинскому показывает, как отчаянно рвался Ленин на Родину, готовый даже на авантюры.
А что делать?
Уезжать-то было надо!
У Арманд слабое здоровье, путь через Англию морем ей не с руки, и Ленин просит опробовать английский маршрут Валентину Сафарову, жену большевика-эмигранта Георгия Сафарова, сообщая Арманд 19 марта: «Попытаюсь уговорить Валю поехать (она в субботу прибежала к нам после того, как год не была!). Но она революцией мало интересуется»[114].
Надо заметить, что в письме Арманд от 19 марта Ленин обнаруживает всё большее нетерпение:
«…Не могу скрыть от Вас, что разочарован и сильно. По-моему, у всякого должна быть теперь одна мысль: скакать. А люди чего-то „ждут“!!
Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем, ибо именно Англия не только конфисковала ряд моих писем в Америку, но и спрашивала (её полиция) папашу (крупный большевик М. М. „Литвинов“-Валлах, будущий нарком иностранных дел СССР, тогда живший в Лондоне. – С.К.) в 1915 г., переписывается ли он со мной и не сносится ли через меня с немецкими социалистами.
Факт! Поэтому я не могу двигаться лично без весьма „особых“ мер.
А другие? Я был уверен, что Вы поскачете тотчас в Англию, ибо лишь там можно узнать, как проехать и велик ли риск (говорят, через Голландию: Лондон – Голландия – Скандинавия риск мал) и т. д.
Вчера писал Вам открытку с дороги (выше она приведена. – С.К.), думая, что Вы несомненно уже думаете и решили ехать в Берн к консулу. А Вы отвечаете: колеблюсь, подумаю.
Конечно, нервы у меня взвинчены сугубо. Да ещё бы! Терпеть, сидеть здесь…»[115]
И политически, и психологически здесь всё ясно и объяснимо. Ехать через Англию с политической точки зрения наиболее выигрышно – тут связи с немцами не приплетут. Но получить место не на пароходе в Голландию, Норвегию или Данию, а в лондонской тюрьме – не вариант. А это для Ленина вполне не исключено – англичане устраняли от власти Николая Романова во имя продолжения участия России в войне не для того, чтобы позволить «Николаю» Ленину по приезде в Петроград агитировать за выход России из войны…
Рисковать же интернированием Ленину нельзя никак – он нужен России и в России. Так что же, всё-таки, делать? Он готов сорваться и «поскакать», но где взять «коня»?
Тогда же, 19 марта 1917 года он пишет в письме Арманд:
«Да, чуть не забыл. Вот что можно и должно сделать тотчас в Кларане: приняться искать паспорта (б) у русских, кои согласились бы дать свой (не говоря, что для меня); (в) у швейцарок или швейцарцев, кои могли бы дать русскому.
Анну Евг. (А. Е. Константинович, сестра мужа И. Арманд. – С.К.) и Абрама (А. А. Сковно. – С.К.) надо заставить тотчас иди в посольство, брать пропуск (если не дадут, жаловаться телеграфно Милюкову и Керенскому), и ехать или, если не ехать, дать нам ответ на основании дела (а не слов), как делают и берут пропуск…»[116]
Увы, вариант официального проезда при помощи российского посольства – это, конечно, от отчаяния. Очень нужен Владимир Ульянов в Петрограде Милюкову с Керенским! Они кому угодно даже приплатили бы, только бы Ленина задержать вдали от России подольше, и мы это ещё увидим! Собственно, в российском посольстве даже Константинович и Сковно пропуска не дали!
Наконец, последнее место из ленинского письма Арманд от 19 марта – его окончание, содержит ещё один план, возникший в голове изнервничавшегося Ленина:
«В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т. п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы попросить у немцев пропуска – вагон до Копенгагена для разных революционеров.
Почему бы нет?
Я не могу этого сделать. Я „пораженец“.
А Трояновский, Рубакин + К0 могут.
О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!..
Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона? Давайте пари держать, что дадут!
Конечно, если узнают, что сия мысль от меня или от Вас исходит, то дело будет испорчено…
Нет ли в Женеве дураков для этой цели?..»[117]
Так впервые появляется в переписке Ленина «немецкий» вариант проезда. Причём Ленин мыслит трезво: если в контакт и переговоры с германскими властями о проезде через Германию группы революционеров вступит «пораженец» Ленин, то его тут же обвинят в связях с врагом, но если этим займутся русские социал-патриоты, то – дело иное…
Александр Трояновский (1882–1955) – впоследствии крупный сталинский дипломат, был в 10-е годы колеблющимся в сторону «оборончества» то ли большевиком, то ли меньшевиком. С 1917 по 1921 годы он был меньшевиком официально, лишь в 1923 года вернувшись в ВКП(б).
Николай же Рубакин (1862–1946) был известным русским библиографом. В 1907 году он эмигрировал в Швейцарию и там же скончался. На второй том его работы «Среди книг» Ленин написал рецензию. Позднее Рубакин был лоялен к Советской власти, завещал СССР собрание редких книг в 80 тысяч томов, хранящееся в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина.
Увы, ни Трояновский, ни Рубакин помочь не пожелали. Трояновский полностью скатывался на меньшевистские позиции (собственно, подлинным большевиком он никогда и не был, что видно и по его сыну-ренегату), а что уж говорить о Рубакине – добропорядочном либеральном интеллигенте!?
Однако тут возникла другая возможность!
19 марта 1917 года на совещании российских партийных центров в Берне меньшевик Юлий Мартов – «оборонец», выдвинул план проезда эмигрантов через Германию в обмен на ряд интернированных в России немецких и австрийских военнопленных. Сообщившему об этом Карпинскому, Ленин ответил так (привожу короткое письмо полностью):
«План Мартова хорош, за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого прямо. Нас заподозрят. Надо, чтобы кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам (и влиятельным людям, адвокатам и т. п.) с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне. Мы ни прямо, ни косвенно участвовать не можем; наше участие испортит всё. Но план, сам по себе, очень хорош и очень верен»[118].
Ленин, как видим, предлагал действовать по «германскому» варианту отнюдь не скрытно, а вполне гласно, лишь резонно отдавая формальную инициативу «нейтралам». При этом Ленин вполне отдавал себе отчёт в том, что связываться с «немецким» вариантом для него – «пораженца», политически опасно.
Поэтому он тогда же отрабатывал, но – уже без особого прикрытия (что и понятно!) также «английский» вариант. Мы это ещё увидим! И увидим, опять-таки, не из чьих-то мемуаров и прочего подобного, а прямо из ленинских писем начала 1917 года.
Да вот, такой вот получается у нас абсолютно документальный «роман в письмах»… Что-то вроде ленинского варианта знаменитых «Опасных связей» Шодерло де Лакло.
Но что делать – документы есть документы! Так что я, с позволения читателя, продолжу «эпистолярный роман», по прежнему опираясь в повествовании на ленинскую переписку.