Собрание английских народных сказок, представленное здесь, является литературной обработкой передаваемых из поколения в поколение историй, когда-то распространенных, но теперь быстро исчезающих под напором современной жизни. Читатель, конечно, может разочароваться, не увидев здесь знакомых и дорогих его сердцу сказок. Я отважился включить в сей сборник вариант чудесной сказки «Джек – истребитель великанов», хотя невозможно отрицать, что время и обстоятельства сильно повлияли на нее, с веками эта история лишилась плавности сюжета и точности деталей, характерных для подобных историй других стран. Более того, многие ее части утеряны, она искалечена, и что еще хуже – не только она одна.
Неясность деталей и прерывистость изложения лишь повторяют в рамках отдельного повествования то, что произошло со всеми формами такого рода преданий. Многие местные легенды уже исчезли и продолжают исчезать с каждым днем. В Англии и Шотландии, возможно, и удалось сохранить образцы всех традиционных видов фольклора, но в Уэльсе полностью утеряна одна из самых важных его форм. То, как складывалась судьба английских и уэльских (валлийских) народных сказок, уведет нас далеко за рамки банальных рассуждений об утере традиций, и я не могу устоять перед искушением высказаться по этому поводу. Прежде всего необходимо пояснить, что сказки или передаваемые из поколения в поколение рассказы можно разделить по меньшей мере на пять подвидов, а именно: саги, детские сказки, юморески, нравоучительные истории (притчи, басни) и истории, в коих они все сочетаются между собой. Пожалуй, можно добавить и шестой подвид – сказки о животных, но большинство преданий находят место в том или другом из первых пяти подвидов. Я не буду обременять читателя толкованием всех этих подвидов: остановлюсь лишь на двух первых.
Сага – повествование о том, что случилось на самом деле с реально жившим человеком, или о какой-то определенной местности, или же это сказание о деяниях божества, другого сверхъестественного существа или расы таких существ. Часто человек, определенная местность и сверхъестественные существа сводятся вместе в одной саге; но чаще встречаются лишь два этих элемента. Однако в любом случае необходимо, чтобы рассказчики или слушатели верили в истинность описываемых событий. Детские же сказки не требуют подобной веры; все, что в них происходит, не привязывается ни к определенному месту, ни к определенной эпохе. «Давным-давно, в каком-то городе или деревне» – вполне достаточное описание места и времени для рассказа о скромном сыне или безымянной бедной вдове. Иногда, правда, имена и названия соответствуют каким-либо определенным личностям и местностям. Однако выбираются они наугад, и мы слышим о Шотландии, Норвегии, Франции или Испании и их королях, но не потому, что кто-то хочет укрепить наше доверие, а просто для того, чтобы помочь нашему воображению. Детская сказка, как и сага, – повествование, которое, в противоположность комическим историям, мы должны назвать серьезным; обычно в сказке говорится о сверхъестественном, и сказка неизменно заканчивается счастливо: Джек непременно женится на принцессе, Золушка непременно выйдет замуж за принца. И, как следует из названия, детскую сказку рассказывают детям.
Значительное количество английских и уэльских народных сказок было собрано и записано. Но в то время как в «детские сказки» входит большое количество историй, найденных в других странах, собственно записанных в самой Англии очень мало, и что поразительно, в Уэльсе вообще не обнаружено ни одной детской сказки. Большинство английских и уэльских историй – саги. Зато детские сказки и саги связаны очень тесно, несмотря на существенную разницу, упомянутую выше. Действительно, они так близки, что одну и ту же историю в одном месте часто рассказывают как сагу о знаменитом человеке или определенной местности, а в другом – как детскую сказку, не претендуя на то, чтобы слушатели верили в реальность описываемых событий больше, чем в басню «Лиса и виноград». Многие из зарубежных детских сказок приобретают в Англии форму саги. Истинные взаимоотношения двух видов преданий до сих пор не определены. Были ли в самом начале все эти традиционные предания сагами? Или с течением времени и переселением племен забывались личности, эпохи и регионы и те же события вспоминаются теперь независимо от истинных имен и прочих деталей? Или детские сказки поначалу были продуктом воображения и лишь через некоторое время блужданий по волнам человеческой памяти привязывались к различным реальным местностям, личностям или сверхъестественным существам, дабы завоевать большую веру в излагаемый материал? Наши современные знания не дают определенного ответа на эти вопросы. Если когда-нибудь ответы и будут найдены, то лишь в том случае, если удастся проследить историю каждого предания в отдельности. Однако решение нашей проблемы не требует определения родства саги и детской сказки, ибо в любом случае очевидно, что оба вида преданий уходят корнями в незапамятные времена. Мы находим и те и другие не только у готтентотов и американских индейцев, чей уровень цивилизации уже давно пройден еще на заре истории, но и у древних египтян, оставивших нам подобные истории в манускриптах, которым, по данным современной науки, более пяти тысяч лет. И совершенно невозможно поверить в то, что на всей земле одни лишь валлийцы были лишены детских сказок. Более того, форма и события некоторых сказаний знаменитого «Мабиногиона» из «Красной книги Хергеста» («Мабиногион» – источник текста, основанный на более ранней «Красной книге Хергеста») заставляют предполагать высокую вероятность того, что они произошли от детских сказок. Также невозможно поверить в то, что англосаксы, создавшие поэму о скандинавском витязе-герое Беовульфе (древнейший литературный памятник Англии, датируемый примерно VIII веком. – Пер.) и баллады о Робин Гуде, не говоря уж о шедеврах художественной литературы, чьих авторов мы знаем, не смогли бы создать истории для развития детского воображения. Почему же тогда детские сказки исчезли?
О причине этого мы можем лишь гадать. Однако прежде всего необходимо отметить, что саги, по самой своей природе претендующие на фиксирование реальных событий, имеют больше шансов на выживание, чем просто развлекательные истории, тем более истории для развлечения детей. Повзрослев, мужчины и женщины забывают и даже стыдятся сказок и пытаются поверить в то, что действительно их забыли, а вот саги воспринимают, и повторяют, и рассказывают путешественникам, которые услышанное записывают для более образованных и любознательных людей. Доверчивые летописцы (историки) заносят их в свои повествования как достоверные сведения. Священники пространно рассуждают о них, а моралисты или просто досужие рассказчики анекдотов используют их для подтверждения какой-либо вымученной темы или просто вспоминают о них именно из-за какой-нибудь странности. Таким образом английские и валлийские саги сохранились в древней литературе, а поэты, очарованные их красотой, обеспечили им вечную жизнь. Однако для детской сказки все эти пути трансформации оказались закрытыми. Ее существование зависело от популярности среди последующих поколений матерей и детей. Если по какой-то причине популярность детской сказки вдруг уменьшалась или сходила на нет, она исчезала из человеческой памяти. Правда, отдельные или самые поразительные ее элементы могли вести независимую жизнь и остаться в коллективном воображении народа. Они могли перетечь в саги или даже в другие детские сказки или трансформироваться в юморески, хотя целое, частью которого они являлись, давно исчезло.
Если предположить, что каким-то образом целый цикл детских сказок потерял популярность и был утерян, то получится как раз ситуация, сложившаяся в Уэльсе, в несколько меньшей степени в Англии, возможно, в Шотландской низменности (район Центральной Шотландии в долинах рек Форт и Клайд. – Пер.) и в Шотландии. Все другие европейские страны сохранили множество детских сказок, но очень мало было записано в Шотландской низменности, еще меньше в Англии и ни одной в Уэльсе. Можно, конечно, возразить, что их не искали. Поскольку сказки в основном рассказываются для развлечения детей, которые, взрослея, теряют детский склад ума и уже не получают от них удовольствия, сказки нелегко коллекционировать. Взрослые, не совсем забывшие сказки, повторяют их только своим детям, а посторонние люди, не занятые их серьезным поиском, их и не слышат. Очень часто даже опытный собиратель фольклора с большим трудом добывает детскую сказку. Даже если он находит людей, желающих поделиться своими знаниями, ему нелегко донести до них мысль о важности детских сказок, а если это и удается, то рассказчики просто предполагают, что над ними хотят посмеяться, и, естественно, притворяются, будто ничего такого не знают. Поэтому от собирателя фольклора требуются огромное терпение и такт, и зачастую он лишь случайно достигает своей цели. И, даже принимая эти доводы во внимание, если у валлийцев были сказки, кажется по меньшей мере странным, что ни одна из них не сохранилась. Таким образом, мы должны предположить, что детские сказки утеряны, а в поисках причины не следует забывать и о частичной утере этой традиции у англичан и шотландцев. Если мы сможем найти причину, достаточно убедительную и общую для всех трех наций, но не характерную для других европейских народов, она, вероятно, и будет истинной. Здесь мы можем лишь подвести итог подобному историческому расследованию.
Причина, которая может прийти в голову большинству читателей, – распространение образования. В дни Джона Нокса (XVI век. – Пер.) в Шотландии существовали школы, где шотландские мальчики получали начальное образование. В Англии, несмотря на многие полезные учреждения, доступ к образованию, даже самому элементарному, до недавнего времени был весьма ограничен. К тому времени знания, существовавшие в необразованной среде, весьма любопытным образом способствовали уничтожению большинства местных детских сказок. Сказки Шарля Перро, неожиданно ставшие популярными во Франции в конце XVII века, были переведены на английский, и дешевые книжки с яркими обложками и грубыми гравюрами быстро наводнили всю страну. Золушка, Синяя Борода и остальные столь хорошо знакомые нам персонажи, как кукушонок в воробьином гнезде, быстро вытеснили птенцов-воробышков. Однако в Уэльсе местный язык должен был предотвратить вторжение этих чужеземных историй. Нельзя сказать, что школ не было вообще, но их было чрезвычайно мало, и мы не можем возложить на них вину за утерю местных детских сказок. Вероятно, была какая-то другая, более мощная причина. Я вижу такую в евангелическом протестантизме, который господствовал не только в Уэльсе, но и в Шотландии и в Англии. Строго монотеистические, его герои, а было их немало, никогда не возводились в ранг полубогов, как святые средневековой церкви. Более строгий в подавлении радостей жизни, чем любая другая влиятельная религия в Европе, протестантизм с неодобрением относился ко всякому творческому воображению, за исключением штудий сугубо теологического свойства, и заменял бесполезные народные сказки более поучительными и «достоверными» историями о Ное, Иакове и Самсоне. Так происходило в Англии и Шотландии со времен Реформации. Позднее процесс замедлился из-за прекращения активной религиозной пропаганды, благодаря почти полному отсутствию нонконформистов (сект, отделившихся от англиканской церкви и не признававших ее власти, например баптистов, методистов, пресвитериан. – Пер.). В Англии, где нонконформизм существовал всегда, этот процесс оставался более-менее активным, и, несомненно под его влиянием, вытеснение детских сказок из народной памяти началось еще до распространения переводов сказок Перро. После вступления в силу «Акта единоверия» и Уэльс не оставался без нонконформистов. Но их число было незначительным, особенно в Северном Уэльсе, до возвышения методизма, возглавляемого Хауэллом Харрисом и его коадъюторами. В то время расцвет религии, подобный тому, что имел место в Англии, но гораздо более мощный, потряс весь Уэльс, немедленно оказав огромное влияние на нравы всего населения, кроме высших классов. И не только на нравы. Без преувеличения можно сказать, что изменился весь образ мыслей народа. Проповеди заменили футбол, а религиозные собрания – пьяное веселье. Те, кто умел читать, читали Библию своим соседям; духовные запросы объединяли людей и обеспечивали главную тему беседы, и это не было мимолетным увлечением. Духовенство, в большинстве своем назначаемое из Англии, не знало местного языка, не заботилось о спасении душ и выполняло свои обязанности весьма небрежно, с радостью сбегая с церковной кафедры в пивную (паб), от священного обряда к вольным деревенским забавам. Харрис, Уильямс и Роулендз, отцы уэльского возрождения методизма, были людьми другого сорта. Они не прощали нарушения священного дня отдохновения, пьянства и богохульства; танцы и деревенские игры казались им едва ли меньшим злом перед лицом страшных реальностей жизни и смерти. Они не могли допустить, чтобы их новообращенные вновь были ввергнуты в пучину греха, и соответственно повсюду объединяли их в сообщества с моральными принципами, столь же ортодоксальными, как и их собственные. Их вдохновенные проповеди и личный пример ускорили разочарование паствы в родственных религиях и обеспечили подавляющее господство протестантского нонконформизма. В Англии Уайтфилд, Уэсли и другие лидеры евангелистского движения руководствовались теми же возвышенными мотивами и проводили такую же политику, хотя и с меньшим успехом. Вне всякого сомнения, их деятельность можно оценить положительно. Эти ревностные люди не только молились о спасении душ; подавлялись открытые проявления безнравственности; порицались жестокие виды спорта, такие как петушиные бои и другие виды хулиганства. В образцах поведения превалировали не физическая, а моральная и духовная стороны.
В подобных обстоятельствах старые, привычные традиции неизбежно разрушались. Сердцем нового движения была Библия, и ее сторонники с энтузиазмом первых христиан, окруженных язычниками, обрушивались на всех, кто не почитал Священного Писания. Крестьянство начало потихоньку избавляться от невежества, но просвещение ограничивалось лишь теологическими рассуждениями. Тщательное исследование трудов отцов методизма – и, пожалуй, других диссентеров (протестантских сект, отделившихся от англиканской церкви в XVI–XIX веках. – Пер.), – вероятно, обнаружило бы неоднократное порицание непристойных песен и «бабьих сказок». Во всяком случае, эта тенденция неоспорима. Однако мы не должны забывать, что сами отцы методизма были чрезвычайно легковерны. Дневник Джона Уэсли изобилует историями о привидениях, чудесных вмешательствах Провидения (промысла Божьего) и так далее, и во все это он безоговорочно верил. Его соратники и в Англии, и в Уэльсе были столь же доверчивы и, следовательно, вполне могли бы воспринять некоторые сказки. Более того, сильные религиозные чувства взбудоражили бы воображение, и саги о блуждающих огнях и злых духах, привидении или дьяволе, стали бы вдвойне ужасными. Однако историям, не подтверждавшим господствующую доктрину, не суждено было выжить, ведь если они признавались бесполезными или греховными, те, кто придавал значение осуждению, переставал их повторять. Детские сказки собираются и хранятся главным образом женщинами, ибо обычно именно они рассказывают сказки своим маленьким подопечным. Однако женщины особенно впечатлительны и восприимчивы к религии, и ежели сказки оскорбляли чувства тех, кого они привыкли почитать как духовных поводырей, то в результате можно было не сомневаться.
Влияние подобного учения длится столько, сколько питающие его религиозные верования сохраняют власть над умами народа, а его запреты распространяются на все виды художественной литературы, хотя и могут смягчаться с течением времени. В Англии пересказывание детских сказок детям не поощрялось, а в некоторых случаях даже запрещалось по причинам, никоим образом не отличавшимся от упомянутых. Конечно, никаких статистических данных нет, но, видимо, запрещение детских сказок было очень широко распространено и, бесспорно, подкреплено и популяризацией в XIX веке физики и других научных знаний. Много лет матерей из лучших побуждений призывали пичкать детей научными знаниями и реальными фактами, а не забивать детские головы бесполезными, полными вымысла сказками. К счастью, этих зануд уже давно не слушают и сказки потихоньку проникают в Уэльс и отдаленные сельские уголки Англии и Шотландии. Дети в тех местах всегда воспитывались на историях из Библии и сагах об эльфах, феях, гоблинах (домовых), привидениях и блуждающих огнях. Эти истории, считавшиеся реальными, развивали воображение и таким образом сохранили для нас много бесценных примеров старинного образа мыслей.
К изложенным причинам, я думаю, следует добавить значительное преобладание саг в фольклоре этой страны, и, хотя подобный сборник претендует на сохранение пропорций, следует признать, что процент саг здесь все же больше, чем в дошедших до нас преданиях. Сюда не включены знакомые адаптации детских сказок из сборников Перро и других французских собраний, ибо саги сами по себе представляют больший интерес, чем все другие виды народных сказок, за исключением детских, и, следовательно, чаще воспроизводятся в литературе. Возможно, пожалуй, что подобная диспропорция не заинтересует никого, кроме студентов, изучающих историю литературы, и, в конце концов, этот сборник предназначается не им, а тем читателям, кого могут заинтересовать народные традиции.
Наибольший интерес во всех этих историях вызывает вопрос об их истинном происхождении и смысле. Отсутствие объяснений или «философии» представленных историй может вызвать неудовольствие некоторых читателей. Таким я могу порекомендовать подход некоторых древних философов, которые предваряли свои истории многоречивыми и скучными «обращениями (приложениями)». Суть этого подхода состоит в том, что вас интересует не то, что имели в виду первые рассказчики этой истории и что их вынудило к рассказу, а как с помощью собственной изобретательности придать истории любое значение по вашему вкусу, и предпочтительно этическое. Те, кому довелось слушать проповеди некоторых теологов, знают особенности этого процесса.
Таких теоретиков, как профессор Макс Мюллер и его последователи, не волнуют проблемы подобного рода, потому что их интересует как раз то, что не волнует других, а именно происхождение и истинный смысл этих историй. Жаль, однако, что таким отношением к фактам они ограничивают себя. Ибо, честно говоря, трудно найти в современной английской литературе более яркие отрывки, чем описания героя-солнца или девы-зари и их приключений.
Трудно удовлетворить того, кто не довольствуется тем или другим из упомянутых способов интерпретации: он сам обрек себя на поиски правды трудным путем научного исследования, то есть на то, чем и занимаются истинные исследователи фольклора. Отбрасывая этические и литературные предрассудки, они пытаются прежде всего проследить традицию, суеверия, историю или песню до ранней формы и по возможности обнаружить аналоги. Затем они расследуют, как толкуют (если толкуют) эту традицию, предрассудок, историю или песню люди, их поведавшие. Эти расследования полагаются на принцип единства и неразрывности традиции. Обычаи невозможно изучать без связи с суевериями, а суеверия – без связи с историей или песней. Все они неразрывно связаны, ибо все формируют единое целое, составляющее основу культуры нации. Несомненно, что это очень трудоемкий процесс, по сравнению с системой, изложенной в «Мудрости древних» и «Мифологии арийских народов», зато какой плодотворный! Взятый на вооружение такими людьми, как Тайлор, Макленнан, Лэнг и Гомм, он позволил нам узнать гораздо больше об истинных мыслях и обычаях не только древних племен, но и наших собственных предшественников. Мы постепенно узнаем, какими людьми были наши предки, как в действительности они смотрели на мир, каковы были их общественная и экономическая организация и религиозные верования; как все это изменялось, развивалось, вырождалось и распадалось и вновь возрождалось вплоть до настоящего времени. Сказки, представленные здесь читателю, сохранились с тех пор, когда описанные в них сверхъестественные существа и чудесные способности, коими обладали они или простые смертные, были важной частью верований. Верования эти ежедневно и ежечасно оказывали влияние на высказывания и деяния всех людей. В наши дни подобные верования влияют на членов диких племен во всех уголках земли. Они были неотъемлемой частью умерших или отмирающих общественного устройства и состояния умов, но наши исследования ведут нас дальше – к психологическим проблемам. Почему люди верили в колдовство и тотемы, фей и великанов, богов и чертей? Почему они приносили в жертву богам животных и даже людей? Откуда произошел обычай имитации родов отцом ребенка – кувада? Почему крестили детей? Почему проводили церемонии посвящения юношей в мужчину? В чем был смысл похоронных ритуалов? Свадебных обрядов? Огромного разнообразия правил, регулировавших общественные отношения? Какова аргументация тысячи других верований и обычаев? И почему результаты оказывались именно таковыми, а не другими?
Я не ставил себе задачу попытаться ответить на эти вопросы. Если мне удалось разбудить в читателе интерес к данному предмету, научные труды выдающихся людей, на которые я ссылался, работы других антропологов и книги, изданные Фольклорным обществом, доставят ему истинное удовольствие.