Ты есть владыка льда, ты есть снег последних дней.
Если я сложу все воспоминания, поверну время вспять, возвращу юность, разожгу прошедшие годы в играющие в темноте огоньки, тогда…
Это не ложь, не выдумка… В юности меня действительно посетил такой сон. Я прекрасно знал, что он нереален, но отделаться от ощущений после него никак не получалось.
Итак, я стоял на безлюдном ледяном поле, и огромный ледник, подобно топору, раскалывал надвое голубое небо. В спину мне, не прекращая ни на секунду, дул сильный ветер; он гнал клубы снега к далекой линии горизонта, и ворох снежинок мешал взору, превращая все передо мной в сплошную белизну.
Пространство заполнял резкий свист, бил по ушам и словно в груди, причиняя боль.
На зеркально ледяном поле безмолвно появились серебристые рыцари и укутанные в черные мантии маги; в их глазах, казалось, таился покой всей огромной Вселенной. Я двинулся к ним, приближаясь медленно, шаг за шагом. Мое сердце наполнилось волнением и страхом, и в следующее мгновение я уже сам был их частью.
…Сейчас я уже запамятовал, кем именно стал – серебряным рыцарем или же черным магом.
Когда я сел за это предисловие, с момента написания романа минуло уже целых восемь лет. Сколько это? Если взглянуть с точки зрения продолжительности жизни, которая в среднем составляет восемьдесят лет, то это ее целая десятая часть. А если сравнить эти годы со сроком нашей золотой юношеской поры?
Эти восемь лет займут ее всю.
Похоже, что, потихоньку становясь старше, люди начинают так же потихоньку возвращаться мыслями в прошлое, и неважно, о неудачах или победах они, серые или же наполнены красками. Это занятие подобно лакричной конфете – рассасывая ее, ты каждый раз открываешь новый вкус, в сладости проявляется легкая горечь, и ты едва заметно морщишься.
В большинстве своих воспоминаний мы обязательно невежественны и просты, незрелы и импульсивны, поэтому они наполняют наши сердца множеством, множеством сожалений. И все же пусть и совсем немного, но эти воспоминания пробуждают в нас и непонятную зависть, тягу к тем прошлым нам.
Кажется, что двадцатичетырехлетнему человеку, которому вот-вот стукнет двадцать пять, не очень-то и подобает быть чересчур сентиментальным. Во мне накопилось немало смущения и стыда из-за того, что когда-то я изливал на бумагу воспоминания и события из собственной жизни. Возможно, лишь опьяненные юностью люди способны так смело открывать другим свое сердце, хрупкую шершавую наружность или гладкое и холодное нутро, торжественно выставлять напоказ личные чувства и переживания, чтобы найти в сердцах других людей сочувствие или же вызвать презрительную усмешку. Теперь, когда минуло столько времени, уверенность и самоотверженность моей юности заставляют меня лишь протяжно вздохнуть.
В семнадцать лет я был невозможно отважен.
Нынешний же я похож на обряженного в доспехи медвежонка от PRADA, что люди вешают себе на сумки. Я такой же крепкий, непробиваемый, я интересен людям, но далек от того себя, стоявшего на краю мира.
Вновь просматривая эпилог к «Ледяной фантазии», помимо небольшой склонности к драматизму, я обнаружил, что выразил много искренних чувств, которые нынешний я изложить бы не смог. Сегодня, повзрослев, я уже давно выработал привычку передавать все внутренние переживания через созданных мною героев историй. Это спасает от части критики, потому что все остается в рамках дисклеймера «Данная история является вымыслом».
Я уже долгое время не прикасался к такой без малого исходящей из глубины души вещи, как написание рассказов. С того времени, как в 2003 и 2004 годах вышло два сборника моих рассказов, и вплоть до сегодняшнего дня я больше не осмеливался выпускать никаких текстов, которые включали бы мои внутренние переживания. Я словно выработал антитела, которые остро реагируют на любую потенциальную травму. В такие моменты в голове каждый раз словно срабатывает сигнализация.
В эпилоге упоминается много событий и много друзей из моей жизни; с некоторыми из них, такими как А Лян, мы по-прежнему видимся каждый день, с другими лишь изредка созваниваемся. Все мы постепенно выросли и поменялись за эти восемь лет, обзавелись собственной жизнью, поменяли круг общения, нашли новую жизненную среду, новую работу, новый смысл жизни. И немногие оборачиваются назад на нас прошлых и на путь, что привел нас туда, где мы сейчас.
Ну вот, кажется, я снова начал о грустном.
Мы постоянно ругаем прошлое. Ругаем за неудачи в учебе и за провалы в отношениях. От написанных мною тогда неопытных текстов и импульсивных поступков сегодня сводит желудок. Поэтому, сев за написание нового предисловия к этому роману, сочиненному восемь лет назад, я понятия не имел, что мне рассказать. Хоть я уже и далек от того литературного новичка, кем был в прошлом, я все еще не знаю, на каком отрезке своего пути нахожусь сейчас. Груз на моих плечах становится все тяжелее и тяжелее, отчего мои действия, словно шаги на заснеженной дороге, оставляют за собой глубокие следы; они, подобно дорожным указателям, маркируют мой путь в далекое будущее.
Конечно, можно возвратиться по этим следам в давно прошедшее время, туда, где небо еще было сизым, а Землю, подобно оберточной бумаге, мягко укутывали белые облака. Тогда вся планета крепко спала сном юности, а за ураганом прятались золотые лучи солнца.
Уже прошла неделя с момента, как я приступил к редакции своего первого романа. Я напоминаю себе старушку, что ремонтирует свое ветхое свадебное платье: мое сердце полно чувств, которые сложно описать, – в нем тонко смешались радость и печаль, и сложно определить, чего же больше. Я вновь исправляю детали; кажется, придирчивость к собственным текстам во мне существовала всегда. Мне сложно продираться сквозь произведения, написанные год, полгода и даже три месяца назад, что уж говорить о столкновении с собой восьмилетней давности – полным энтузиазма, но все еще новичком в писательском деле.
Мы постоянно обсуждаем, что же важнее: страсть или мастерство.
Однако правильного ответа не существует.
После долгой и снежной шанхайской зимы город медленно начинает оживать.
Серебристый снег сменился серым дождем, и весь Шанхай вновь превратился в укутанный влажным туманом цветущий город. Повсюду сверкают стеклянные снежные шары, и нам остается искать уже давно исчезнувшее ледяное царство лишь в собственном воображении.
В нем правители льда стояли на великой равнине, пока снег оседал на их плечах затяжной печалью. Их любовь и ненависть, тяжелые удары судьбы остались навеки заключены в белом сиянии снега.
Кажется, что целые световые года отделяют меня сейчас от того мира из воспоминаний, созданного когда-то силой воображения и страсти.
Он застыл среди белой межзвездной пыли там, где мне было семнадцать.
Многие из имен героев обрели известность, они стали легендами в жизнях большого количества людей.
Белые волосы и белые глаза героев, их трагичные судьбы обратились пеплом под крики птиц.
Ка Со, Ин Кунши, Ли Ло, Лань Шан… Родившись в голове семнадцатилетнего мальчика, они один за другим стали маленькими легендами нашего мира.
В Шанхае постепенно наступает весна. Когда на небе появляется яркое солнце, я спускаюсь в «Старбакс» за кофе. Обычно я устраиваюсь за столиком под открытым небом и смотрю на снующих рядом иностранцев: с газетами на английском языке и кофе в руках, они спешат по делам, переворачивая на ходу шелестящие страницы.
Прошли годы, и я больше не тот ребенок, спешивший на учебу с рюкзаком за плечом.
Теперь я, одетый по-деловому, каждый день отправляюсь в офис. Разбуженный телефонным звонком, попивая кофе, я приступаю к обсуждению различных тем и проектов.
Из-за того, что кондиционер работает всю ночь напролет, воздух становится ужасно сухим; я включаю увлажнитель, и из него вырывается густой белый пар.
Я еду в машине, смотрю фильмы, пишу новую главу «Юности», ломаю голову над тем, с кем должна остаться Лин Сяо: с Цзянь Си или с Гун Мином. Я составляю новый план работы, занимаюсь перетягиванием каната с рекламными агентствами, льщу и грублю журналистам, и все мы натянуто друг другу улыбаемся.
Насколько далека подобная жизнь от той империи, укутанной снегом и льдом?
Будь то серебряные рыцари или маги-заклинатели, в реальности их никогда не существовало.
Тот я, что был восемь лет назад, ненавидел расставания, одиночество, взросление, уныние, потери, мирские нравы, фальшь, деньги.
Сегодняшний я постепенно ко всему этому привык.
Бывает, иногда я сажусь один у панорамного окна в небоскребе, слушаю тихую, но оживленную музыку бара, и склоняю голову к крохотному, колкому, горящему огнями модному мегаполису. Материальные вещи давно превратили подобное одиночество в символ вкуса и высокого статуса, превратили его в мечту в глазах других.
Превратили тебя в картинку.
Оборачиваясь на прошлое, я вижу в себе большую незрелость, будь то в самой «Ледяной фантазии» или в тех юных годах, когда я ее писал.
И все же я скучаю по тем тяжелым, слегка серым дням, по тому длинному и короткому времени, которое я самолюбиво вырезал и вклеил в рамку, украсив ею на долгие годы стены собственного сердца.
В нем был сухой электронный звонок, который однажды неожиданно заиграл мелодией оды «К радости»1.
Была школьная площадка для бадминтона под открытым небом, и пол ее блестел, натертый множеством подошв, – на нем я сам не раз поскальзывался.
Была палатка с лакомствами у входа в школу, где летом хозяйка нарезала арбуз и укладывала его кусочками в стеклянный чан. Она добавляла туда сладкую воду, колотый лед, и все это превращалось в прохладительный напиток всего за пять цзяо2.
Были маленькие шашлычки из баранины у тех же ворот, которые нам запрещали есть родители, пугая тем, что, переев их, можно было заболеть раком. И все же это не останавливало нас от зимних собраний у палатки, где мы, дрожа от холода, ждали лакомство и прятали руки в карманах.
Был небольшой пруд, на травянистом берегу которого часто любили вздремнуть прогулявшие занятия школьники. Ря-иное, примеч. пер.
дом находилось женское общежитие, и разноцветная одежда, сохнувшая на его верандах, напоминала пестрые флажки.
Была долгая и тихая дорога, что вела от общежитий к кипятильне, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. С наступлением лета их кроны отбрасывали огромную тень; ночами это многих пугало, и люди, наполнив свои бутылки водой, скорее неслись обратно в комнаты. Однако ранним утром та дорога заливалась прекрасными солнечными лучами и можно было услышать звонкое чириканье одной или парочки птиц.
Если бы только можно было обернуть время вспять…
Я успел ответить на бессчетное количество вопросов из психологических тестов о том, хотел бы я вернуться в прошлое или нет. Каждый раз я уверенно полагал, что хотел. Но стоило мне присмотреться внимательнее, отряхнуть прошлые года от накопленной пыли, как я обнаруживал, что они необязательно были счастливее нынешних.
Сама идея обратить время вспять заставляет меня хранить те воспоминания.
За последние годы я прибегал к такому подходу во множестве случаев. Я сетовал на трудности жизни, на тяжелую судьбу, радовался успехам, испытывал горечь потерь, однако, сколько бы тяжестей и пыли не оседало на моих плечах, в итоге они становились своего рода украшением моей судьбы.
Они создали из моего тела сосуд, хранящий в себе прошлое и превращающий горькие слезы в сладкие воспоминания.
Они сделали меня правителем льда и в конце концов стали последним снегом.
Шанхай, март 2008 г.