Обычно Супчик, сложив руки на фартуке, с удовольствием слушал весёлый хруст горбушек, посвистывание обсасываемых косточек, плюханье ложек, и не было для него в жизни музыки прекрасней, чем эта аппетитная симфония. Не было ничего дороже морской тельняшки и чести морского повара. Свои обеды он оценивал по особой штормовой шкале: аппетит 6 баллов, аппетит 8 баллов, аппетит 10 баллов! Нет, не было большего счастья, чем наблюдать, как вся команда дружно налегает на ложки-вёсла, как всё похрустывает в крепких молодых зубах, как поднимается настоящий флотский, штормовой аппетит.
Но сейчас кок только озадаченно мигал. Надвигался шторм совсем иного рода! Над Супчиком, над всей командой прогремели слова: «Надо браться за дело!»
– А мы чем заняты? – спросил Васька, посасывая кость.
Плавали-Знаем посмотрел на него с негодованием и, помолчав, повернулся к экипажу:
– Итак, что прежде всего нужно для настоящей зимовки?
На минуту в столовой воцарилась такая тишина, что стало слышно, как за иллюминатором думают звёзды, а с острова донёсся собачий лай.
Васька закричал:
– Собаки! Нужны собаки! Какая без собак зимовка?!
Супчик хихикнул, но Плавали-Знаем, торжественно загнув мизинец, сказал:
– Правильно, у всех зимовщиков были собаки!
– А что с ними делать? – спросил Барьерчик.
– Что делать? – с усмешкой спросил Плавали-Знаем. Он уже почти летел на собачьей упряжке в нерпичьей шубе – как Амундсен!
А начальник училища, тоже воскликнувший: «Что делать?!», услышал мелодию – звон упряжки, песню ветра и – шутить так шутить! – сказал:
– Меха нужны, полярные меха! Шубы, шапки, унты!
– Шубы, шапки, унты! – повторил Плавали-Знаем и загнул второй палец.
– Лёд! – подавшись вперёд, крикнул Уточка.
Плавали-Знаем с удивлением посмотрел на него. Но Уточка, задрав крепенький нос, объяснил:
– Настоящий лёд! Айсберги, глыбы, торосы!
И Плавали-Знаем, оценив всю важность предложения, загнул третий палец.
– Солонинка нужна! – язвительно подумал вслух Супчик. – Зимовщики ели солонинку. А я – на тебе! – он всплеснул руками, – как назло, перед рейсом получил свежую говяжью ногу. Может, обменяем?
Васька с тревогой посмотрел на него, и Супчик рассмеялся:
– Шучу, шучу!
– А при чём тут шутки? Обменять, и никаких разговоров! – приказал капитан.
Кок, всё ещё не принимая приказания всерьёз, вздохнул:
– Ружьецо бы для охоты…
– Все великие полярники вели дневники, – заметил угрюмый Барьерчик, которому эта зимовка была как снег на макушку. Мечтал о кругосветке, а застрял у Камбалы!
– Дневники, обязательно дневники! – Плавали-Знаем собрал все пальцы в кулак и, поднявшись над столом, подмигнул: – И вы увидите, наш «Светлячок» когда-нибудь поднимут на пьедестал!
Он собирался сказать ещё что-то, но в это время дверь с грохотом распахнулась, и весь в клубах пара, стряхивая иней, в столовую ввалился курсант Упорный, который выполнял обязанности радиста, а сейчас в одиночку подталкивал «Светлячок» с кормы.
– Кажется, есть возможность! – крикнул он.
Но Плавали-Знаем широко улыбнулся и остановил его движением руки:
– Есть, есть возможность! Как следует закусить и выспаться.
– Но… – покраснел Упорный.
– И никаких «но»! Ужинать и спать. Завтра начинается… – Он не договорил, что начинается, и открыл иллюминатор. Золотой ободок сверкнул, как рамка будущего портрета.
В ночной синеве колыхалось ледяное поле. Рядом, на острове Камбала, помигивали наивные огоньки. Как спортсмены, по небесным дорожкам бежали спутники. Под ними торопились за рыбкой сейнеры. А над «Светлячком» пели ветры, и, сияя адмиральскими звёздами, поднималась Большая Медведица.
Где-то на берегу лаяли камбальские собаки, не зная, какие необыкновенные события ждут их завтра.
А на борту вмёрзшего в лёд пароходика человек в капитанской фуражке сказал:
– Завтра начинаем с собак.
Он сказал «завтра», хотя для себя и на сегодня оставил кое-какие необыкновенные дела.