7
Шон узнал стюардессу с улыбкой экономкласса, приветствовавшую пассажиров, когда садился на борт самолета, отправлявшегося обратно в Великобританию. Увидев его, она включила улыбку первого класса и вся подтянулась:
– Добро пожаловать на борт, сэр! Меня зовут Лиза, и если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, дайте мне знать. – Она провела его до места. – У нас на этот раз предостаточно льда, и я позабочусь, чтобы вы получили побольше. Вы останетесь в Лондоне на ночь?
– Я там живу.
– Я тоже!
Сердце его упало. Ей точно сказали, кто он такой.
Шон занял свое место, подумав о том, что с Мартиной ему уж точно не нужно беспокоиться о том, нет ли в ее интересе к нему финансовой составляющей. Моложе его почти на шестнадцать лет, она была весьма успешна в бизнесе и могла купить себе все, что хотела, и потому особенно ценила подарки: изысканные, дорогие и такие, которые было сложно достать. Все остальное она считала «ширпотребом».
Он смотрел, как салон заполняли пассажиры. Симпатичная напарница Лизы поймала его взгляд и тоже улыбнулась с намеком. Он отвернулся.
Было время, когда Шон посчитал бы просто неразумным не пригласить их обеих на ужин в Лондоне и дать волю своим животным инстинктам. Убей охотника – убьешь мужчину, сказал ему однажды Кингсмит, и он даже пробовал объяснить это Гейл.
Не сработало. На самом деле это, возможно, и стало для них началом конца или, по крайней мере, чертой, за которой она отказалась принимать его ложь. Гейл не хотела слышать о тех случаях, когда он уступил соблазну или увлекся женщиной слишком красивой, чтобы можно было пройти мимо, не столько даже ради секса, сколько того волшебного момента, когда он мог увидеть свое отражение в ее глазах: отражение героя, исследователя, покорителя. Испытать мимолетное чувство приятия. Вообще-то он никогда не говорил ничего подобного Гейл, поскольку она часто бывала зла на него и расстроена, и он просто не мог найти нужных слов.
Стюардессы явно обсуждали его. Когда он попросил водки с тоником, Лиза сама приготовила ее на бортовой кухне и принесла ему – очень крепкую, с несколькими кубиками льда. Когда он направился в умывальную (ему сказали, что нужно называть это место именно так, несмотря на подсвеченную табличку с надписью «туалет»), она возникла перед ним, ее глаза сверкали. Он закрыл за собой дверь и проверил карман. Там лежала ее визитка. Он пару раз бывал «членом клуба летунов»; Лиза, очевидно, тоже.
Шум спускаемой воды заполнил туалетную кабинку, он вымыл руки и взглянул на себя в зеркало. Он хотел оказаться с Мартиной, он хотел ее, но не измотанную и разбитую после долгого дня, а такую, чтобы ей самой хотелось этого. Он представлял, как войдет домой, почувствует умопомрачительный запах с кухни, она радостно встретит его, и на ней будет что-то красивое и легкое.
Мартина прислала за ним машину в аэропорт и ждала его дома с перелитой в графин бутылкой «Марго» 1966 года, и пусть даже она не трудилась над блюдом его мечты, но, по крайней мере, купила хорошие стейки. На Мартине было черное платье, в котором, как знала, она ему особенно нравилась, а стол украшали цветы и свечи. Кроме того, Мартина была умной женщиной и понимала, когда секс должен предшествовать беседе, а это был как раз такой случай. Только потом, когда она поднялась на локте, чтобы видеть его лицо, он вспомнил об их незаконченном разговоре.
– Я хочу знать, каково это, – сказала она. – Как женщине мне важно испытать это. Не хочу сожалеть об упущенной возможности.
Он опустил ее обратно на подушку и обнял так, чтобы она не видела его лица.
– Тогда все изменится.
– Но я этого хочу. Не знаю, почему мы до сих пор не сделали этого.
– У тебя импланты.
– Уже полгода как удалила. Но все равно ничего.
Он закрыл глаза, чтобы не выдать нахлынувших чувств. Шесть месяцев он не знал об этом, а она ему не говорила. Он почувствовал, как она поднялась и поцеловала его в губы.
– Но сейчас неподходящее время, – напомнил он. – Прости, милая.
Он лежал не шевелясь, а она пошла в ванную. Услышав льющуюся воду, он быстро встал и оделся. Налил себе холодной водки на два пальца и залпом осушил, а затем решил что-нибудь приготовить. Стейки были в его репертуаре. Пока разогревалась сковорода, он открыл вторую бутылку вина.
Шон не хотел еще одного ребенка. Единственная дочь ненавидела его, и он не мог без сожаления вспоминать то время, когда она относилась к нему как к отцу. То наивное и невинное время, когда он думал, что сумеет совмещать супружество, отцовство и свое призвание.
– Горит…
Мартина – ухоженная, благоухающая и ответственная – взяла у него сковороду и сама встала к плите.
– Не волнуйся, – сказала она, – мы все разрулим. А пока давай просто наслаждаться этим вечером.
Она снова наполнила его бокал и взяла свой. Шон смотрел, как она готовит, и даже не заметил, как она включила музыку, а потом они сидели рядом за едой, и он был полностью поглощен происходящим здесь и сейчас: любовался прекрасной молодой женщиной, его партнершей по бизнесу и в жизни, женщиной, которая помогла ему создать виллу «Мидгард».
Мартина внимательно слушала, когда он рассказывал ей о Бенуа и Цзя и об их новых ледовых яхтах.
– Джо не привык спрашивать твоего разрешения, чего бы это ни касалось. Если ты снова решил встать во главе…
– Я решил. Собираюсь вернуться к работе, чтобы все пошло активнее.
– Хорошо! Я бы хотела пригласить группу инвесторов – мы можем это спланировать?
– Конечно.
Шон улыбнулся. Вторая бутылка наконец сняла его напряжение. Он слушал Мартину, которая тоже расслабилась и теперь рассказывала ему о своих новых успехах в работе, и вставлял правильные междометия, однако мысленно вновь перенесся в каяк, где он оказался один на один с медведем, буравившим его своими черными глазами. Он хотел убить его. Шон вздрогнул.
– Что такое?
Он взял ее за руку и отвел из-за стола обратно в спальню. Медведь хотел убить его, но вместо этого заставил ощутить себя более живым. Образы других женщин, тех двух стюардесс возникли перед ним, и он завелся так, что Мартине передалось его возбуждение, когда он схватил ее и повалил на постель, как ей нравилось, и вылил вино на ее загорелое тело со светлыми треугольниками от бикини. Белые простыни, испытавшие такой экстравагантный натиск, пропитывались красным, словно здесь произошло убийство.
«Свартен», он же «друг Йохансена», выглядел плохо в свете фонаря. Плоти, кожи и внутренностей совсем не осталось; ничего, кроме голой грудины и хребта с остатками ребер. Было жаль, что этому статному и сильному псу был уготован такой конец. У него имелся только один недостаток – довольно скверный характер. Особенно ему не нравился Йохансен – пес начинал лаять и скалить зубы всякий раз, когда тот показывался на палубе или хотя бы открывал дверь, а когда он насвистывал, сидя наверху или в «вороньем гнезде» в темные зимние дни, его «друг» оглашал ледяное пространство свирепым воем. Йохансен нагнулся с фонарем, чтобы взглянуть на останки.
– Ты рад, Йохансен, что с твоим врагом разделались?
– Нет. Мне жаль.
– Почему?
– Потому что мы не помирились прежде, чем он умер.
И мы продолжили выискивать медвежьи тропы, но не нашли больше ни одной; так что мы взяли мертвых собак себе на плечи и повернули домой.
