Ваша боль – оттого, что ломается оболочка, скрывающая вас от понимания вещей.
Однажды в жизни каждого из нас наступает момент… Нет, даже так – Момент. Когда вдруг осознаешь для себя что-то важное, фундаментальное, без чего жизнь просто не может продолжаться.
Мне хотелось бы сказать, что у меня такое осознание наступило в какой-то красивый момент, как в кино: живописный пейзаж вокруг, дождь, может быть, даже вспышки камер… Но нет. Все было иначе. Я мыла посуду на темной кухне – тихо-тихо, чтобы не разбудить детей и мужа. Мыла посуду и плакала. Не потому, что гора грязных тарелок и кастрюль меня так удручала. Просто мне в этот день исполнилось сорок лет, и посуду я мыла после банкета, который совсем не так себе представляла. И вообще этот праздник я не хотела заканчивать вот так.
Моя работа в отделении неотложной кардиологии – это вечная гонка, постоянный стресс, умирающие больные… Я устаю не столько физически, сколько морально. Не дежурить по ночам невозможно. Во-первых, вечная нехватка кардиологов, во-вторых – это деньги. Часто проблемных пациентов, причем болеющих уже не первый месяц, привозят именно ночью… Иногда за ночное дежурство новых больных бывает до двадцати пяти, в среднем – около пятнадцати. Бывает, приняв пациента, я успеваю только подняться в ординаторскую, и снова раздается звонок из приемного. Снова бреду или бегу вниз. Чашка с чаем стоит на столе.
Все эти случаи сменяют друг друга в памяти – как цветные пятна калейдоскопа. Все похожи один на другой. Ни один не похож на другой.
Звонок-коридор-лифт. Полная женщина, бледная, задыхается. «Истеричка, и муж у нее нервный» – сообщила медсестра приемного. Я и сама вижу – женщина смотрит на меня почти с ненавистью. Из-за одышки пациентка отвечает односложно, но я уже слышу, как, поправившись, она будет говорить мне о клятве Гиппократа, о паршивой еде, ненадлежащем лечении… А пока кричит ее муж.
– Она умирает, сделайте что-нибудь! Немедленно, сейчас, почему вы стоите!
Осматриваю пациентку, в голове начинает складываться диагноз: «Тромбоэмболия легочной артерии». Это заболевание обычно очень удивляет далеких от медицины людей. Суть его в том, что тромбы, образующиеся в сосудах нижних конечностей, отрываются от стенки сосуда. И с током крови попадают в правые отделы сердца, затем в систему легочной артерии. От размера тромба зависит клиническая картина: если он очень крупный, это мгновенная смерть, если более мелкий, то одышка – более или менее выраженная. Вот так – эта женщина чуть не задохнулась из-за тромба, «прилетевшего» из ноги.
Делаю назначения: кислород, внутривенная инфузия, компьютерная томография, ЭКГ, анализы крови на специфические показатели. Весь персонал «в мыле», вызываю реаниматолога. Звонок из кабинета КТ – у пациентки клиническая смерть. Бежим туда, начинаем реанимацию. Через пятнадцать минут сердечная деятельность восстанавливается, больную сразу отвозят в ОРиИТ. Дописываю историю болезни и бегу туда. Обсуждаем план ведения, оформляем консилиум. Спускаюсь к себе в отделение. Нужно ли говорить, что весь мой адреналин выгорел, как в топке. Уснуть не могу, чувствую перебои в сердце. Думаю: какая ирония – кардиолог с перебоями в сердце, и запиваю эти мысли кофе, потому что работать надо дальше, а сил уже нет никаких.
Другой кусочек мозаики, другой случай – курьезный.
Ночью по скорой помощи поступает женщина 38 лет с отеком легких. Это тяжелое состояние, требующее лечения в отделении реанимации. Дама очень полная, гипертоник, толком нигде не наблюдается. Прием препаратов, снижающих давление, нерегулярный. При пальпации в животе определяется большое округлое образование, довольно твердое. Напоминает головку ребенка. На вопрос, не беременна ли, пациентка отвечает категорическим: «Нет, что вы, откуда». Реаниматолог после осмотра задает тот же вопрос. И тоже получает отрицательный ответ. Переводим больную в реанимацию, туда же вызываем врача УЗИ с портативным аппаратом. Как мы и предполагали, «гипертоническому кризу» нужно срочно придумывать имя.
– Полюбуйтесь, – приглашает нас коллега.
На экране четко видны головка, ручки, ножки – живой доношенный плод, 38 недель беременности! Сказать, что будущая мама была удивлена – ничего не сказать! Пришлось проводить экстренное кесарево сечение. Муж-бедняга был в шоке: ничего себе, отвез в больницу жену с гипертоническим кризом! Через две недели счастливую маму с малышом выписываем домой…
Надо ли говорить, что за пятнадцать лет в такой вот бесконечной круговерти у врача наступает эмоциональное выгорание. Опустошение. Причем оно влияет не только на работу, но на всю жизнь. Это какое-то отупение, равнодушие, которое оставляет свой отпечаток на всем. Страдает семья, быт.
Дальше – больше. Ненавидишь начальство, пациентов и себя тоже. Как изменить ситуацию, не знаешь. Уволиться? Да ведь в любой больнице то же самое. Живешь от отпуска до отпуска, благо «северные» каникулы длинные.
Иронизируешь по поводу своей работы – она приносит не только опыт и зарплату, но еще и усталость, стрессы, чувство бессилия и постоянные сомнения в правильности выбранного пути.
Чтобы окончательно не выгореть, приходится шутить прежде всего над собой…
Я курсирую, как зомби, по больничным отделеньям
То рысцою, то прыжками, то переходя на бег,
На бегу же засыпаю, просыпаюсь с удивленьем:
Где-то хоть один здоровый существует человек?
Мне почти сорок. Я – кардиолог высшей категории, работаю в огромной многопрофильной больнице. Муж мой тоже врач – реаниматолог, есть дочери – студентка и школьница. Есть квартира, машина, есть доход, который позволяет ездить в отпуск, родители еще здоровы… Сначала я думала – это ведь мне только кажется, что все плохо? Отчего же волком выть хочется? Но верно сказано: если кажется – значит, тебе не кажется. Я долго не могла это осознать. Сначала неприятное ощущение мягкой лапкой слегка касалось лица, потом начало покалывать острым коготком… И лишь намного позже, когда тоска и боль вонзились в душу глубоко и цепко, я поняла – мне плохо! Но что не так? Почему я чувствую себя такой усталой, старой, несчастной? Почему мне кажется, что впереди – только серая череда унылых одинаковых дней и ничего хорошего уже не случится?
С мужем отношения ухудшаются: постепенно, медленно, но верно. Мы уже несколько лет ездим в отпуск порознь – я с дочерьми, а он – один или с друзьями. Постепенно сужается круг тем, которые я могу с ним обсудить. О своих родителях мне говорить нельзя, потому что они «сволочи», и я не должна общаться с ними, но продолжаю это делать. О детях тоже нельзя, ведь старшая дочь не его, и поэтому она «дура, идиотка, кретинка», а младшая дочь – наша общая, но ее проблемы тоже «абсолютно идиотские».
Я чувствую себя разведчиком во вражеском тылу: нужно быть все время начеку, следить за каждым словом… Невозможность расслабиться дома изматывает не меньше работы.
Старшая дочь «прячется» в мире орков и эльфов, в мире книг Толкиена. Я понимаю: так ей легче примириться с мрачной атмо сферой в семье – ругань, постоянные придирки. Она не оправдывает моих ожиданий в учебе. Отношения с одноклассниками не ладятся, а с единственной подругой мы ее разлучили – так вышло. С младшей – та же история, и я опять недовольна. То и дело срываюсь на крик, а потом, чувствуя острую вину, начинаю баловать дочерей. Понимания нет. Обиды. Ссоры. Разочарования. Я пытаюсь быть удобной для всех, а если кто-то не хочет делать так же – это просто не укладывается у меня в голове.
«Муж снимает врачебный стресс на рыбалке, кто-то из подруг вяжет, вышивает бисером. А у меня даже нет хобби. Почему? Что я люблю делать? Люблю читать. Читаю запоем – в основном женские романы. Но ведь это же бессмысленное времяпрепровождение! Неужели я больше ни на что не способна?»
Для окружающих мы – образцовая семья… Муж – врач, не пьет, не курит, работает. Живем не хуже других вроде бы? Нет, существуем…
Вот такие невеселые мысли крутятся у меня в голове, пока я бегу в приемное отделение. Там опять привезли «инфаркт». Я тогда еще не знала, что этот «инфаркт» поможет мне найти ответы на многие вопросы.
Анну Петровну – психолога, директора филиала одного педагогического института – доставили к нам в отделение с сильнейшим болевым синдромом. Поначалу пациентка показалась мне очень строгой, немного даже высокомерной.
Лечилась она долго – было много сопутствующих заболеваний. И вот однажды, когда я дежурила и выдалась свободная минутка, мы с ней разговорились. Я попросила помочь мне решить проблему с дочерью – меня очень мучило, что нам никак не удается достичь взаимопонимания.
Анна Петровна выслушала меня внимательно, пригласила ребенка на беседу.
И вдруг, когда мы уже договорились о встрече, спросила: «А чего хочешь ты?» От удивления я даже не заметила, что она обратилась ко мне на «ты», и принялась было снова объяснять, что хочу улучшить отношения с дочкой…
– Нет, – она не дала мне договорить, – Инна, чего хочешь ты на самом деле? Ты не находишь, что давно уже привыкла радовать других, не себя? И уже не знаешь, о чем мечтаешь?
Я просто опешила. Стояла и хлопала глазами. А что тут сказать?..
В этот момент в коридоре раздались торопливые шаги, дверь в ординаторскую распахнулась:
– Остановка!
Это значит – у больного остановка сердца, клиническая смерть. Скидываю туфли и бегом по коридору – босиком быстрее. Реанимация продолжается минут сорок. Слава богу, «завели». Пациента переводят в реанимацию. Я возвращаюсь в ординаторскую, чтобы оформить историю. Вызывает приемник – гипертонический криз… Потом привозят «нарушение ритма», потом «отек легких». Когда я с гудящей головой поднимаюсь к себе, на часах четвертый час утра. Вот бы поспать пару часов! Тишина. Но мне не спится, слова Анны Петровны не выходят из головы… «Чего я хочу?» К счастью, до шести утра вызовов больше не было.
В восемь кончилось мое дежурство, и начался обычный рабочий день. Планерка. Обход, выписка, прием новеньких. Рутина. Я зашла в палату к Анне Петровне. Она одна, соседку уже выписали. Поздоровавшись, прошу ее пояснить, что значит «радовать других»? Разве это плохо?
– Очень часто детей, особенно девочек, приучают быть удобными – «радовать» родителей. «Учись на отлично, не огорчай маму». «Поступай, куда папа сказал, он лучше знает». Потом ребенок привыкает «радовать» учителей. Потом, уже во взрослой жизни, такая девочка «радует» мужа, друзей, коллег. Вот так и ты привыкла «радовать маму», а потом «радовать всех», – очень просто объясняет мне Анна Петровна.
Я слушаю ее и замираю. Да, это – начало моей истории. Именно такие слова я слышала постоянно.
– Знаете, меня больше беспокоят проблемы с детьми. Младшая постоянно болеет, а у старшей – переходный возраст. То огрызается, то рыдает. Не знаю, как найти к ней подход. Ну и на работе… В кардиологии мне было сначала интересно, но трудно. А теперь – однообразие, вечная гонка, стрессы. Я погрязла в рутине. Живу, «как все»…
– А еще, мне кажется, ты забыла о своих истинных желаниях и не догадываешься о своих способностях, – мягко говорит моя необычная пациентка.
– Нет, почему же? Я очень хорошо знаю, чего хочу!
Я принялась перечислять: хочу, чтобы младшая дочь не болела так часто, чтобы старшая училась хорошо, чтобы муж понимал меня… И запнулась, увидев, как внимательно Анна Петровна на меня смотрит.
– А есть что-то, чего ты хочешь для себя, не для мужа или дочери? Вспомни, с чего начался вчерашний разговор? Инна, чего хочешь, о чем мечтаешь ты?
Я ничего не смогла ответить. Когда я вышла из палаты, меня душили слезы. И в голове вертелось неуместное слово: «Спать». Я хочу спать. Но разве это желание, разве это цель? Спать, чтобы опять работать. Спать, чтобы с новыми силами ругаться с мужем. Спать, чтобы опять не понимать, как договориться с детьми. И все сорок лет – вот так, в полусне.
Слова Анны Петровны, как заноза, засели где-то в мозгу. Боль от этой занозы была сначала тихая, почти незаметная. Потом стала сильнее.
Наконец работа окончена – удалось уйти только вечером, в половине шестого.
В маршрутке я забилась на сиденье и мысленно вернулась к разговору, который меня так задел. Погрузилась в воспоминания.
Да, в школе я училась на «отлично», но не потому, что мне это сильно нравилось. Во-первых, учеба мне легко давалась, а во-вторых, конечно, хотелось получить похвалу от мамы: одни пятерки в дневнике! А папа? Тут я почувствовала, что папе неважны были мои оценки. Он просто меня любит… О своих детских трудностях не рассказывала, чтобы «не огорчать маму». То есть это я сама себе придумала такое объяснение, а на деле – потому что боялась критики с ее стороны!
В школе была беспроблемной и незаметной: родители по полгода в дневник не заглядывали. С мальчиками не общалась, стеснялась. Считала себя дурнушкой.
Поступила в мединститут – не потому, что мне очень уж хотелось стать врачом, опять мама решила. В институте «хорошисткой» была. Слава богу, на последних курсах я полюбила выбранную профессию благодаря замечательным преподавателям. В одного из них я безнадежно влюбилась, и много лет старалась быть на него похожей…
В первый раз я вышла замуж в 19 лет, потому что «так нужно, раз у вас дошло до “этих” отношений»… Родители смотрели сурово, и мне было стыдно… Что же, я опять просто «радовала маму»? Неудивительно, что через два года я осталась одна с грудным ребенком! Устроилась на работу в поликлинику – тоже мама подсказала. Правда, через год я взвыла и сбежала оттуда. Второе замужество – потому что «у ребенка должен быть отец». Глеб – видный, перспективный, харизматичный, хотя сильной любви не было. Но семейный совет был единодушен: «слава богу, хоть кто-то берет с ребенком» и «разведенкой быть плохо». Мама одобрила. Правда, папа только вздыхал и молчал… Значит, снова я «радовала маму»? Может, потому и отношения с мужем все хуже и хуже?
Звонок мобильного нарушил мои размышления – я вздрогнула, услышав «Прощание славянки». Муж. Я давно вздрагиваю, когда он звонит.
– Привет, Глеб, еду домой.
– А где же ты таскалась, позволь спросить? – Голос его обманчиво спокоен.
– Только закончила смотреть больного.
– Да твой рабочий день уже час как закончен, где ты шляешься?
– Сорок минут. Больной поступил без десяти пять, а его же еще обследовать, оформить надо, лечение расписать…
Мне противно самой из-за того, что я опять оправдываюсь. Перед своим мужем, который вообще-то прекрасно понимает, что такое работа врача и сколько в ней бывает неожиданностей!
Слышу в трубке саркастический смешок, потом – частые гудки. Понимаю, что дома вновь будет скандал, муж начнет говорить о разводе или даже демонстративно собирать вещи.
Я буду рыдать. Потом несколько дней тягостного молчания, и вот уже я иду просить прощения, не выдержав такого давления. Муж милостиво принимает мои извинения, и воцаряется временное затишье. Мы играем в эту игру уже много лет. Ему не надоедает. Мне надоело давно.
Жаловаться некому. С немногочисленными подругами или коллегами я не могу обсуждать свою жизнь – не позволяют остатки собственного достоинства. С мамой – тоже не могу. «Что ты жалуешься? Он взял тебя с ребенком, не пьет, не курит, дома все делает. Бабы вон как на него смотрят! Значит, ты сама виновата!»
Снова звонок – от одноклассницы. Спрашивает, что подарить мне на день рожденья. Отвечаю со смехом: «Лучший мой подарочек – это ты! Приходите, главное, сами!» Но я лукавлю. Мне очень хочется в этом году особенного дня рождения – запоминающегося, яркого, ведь мне исполняется сорок. Но есть и другая причина – я знаю, что, если праздник или выходной мы проводим в кругу семьи, значит, обязательно будет скандал. Его виртуозно спровоцирует муж. Он найдет, за что поругать детей, по поводу чего придраться ко мне. Я понимаю, что любой праздник превращается в мучение, и придумываю какое-то мероприятие – поход в гости к друзьям, например, или, наоборот, вечеринку у нас дома. Поэтому я и позвала много гостей. Я думала не о том, как устроить себе праздник, которого хотела. Я просто бежала от проблем.
Вновь погружаюсь в тягостные раздумья. Почему мой муж постепенно превратился в домашнего монстра, а моя жизнь – в ад? На самом деле нельзя сказать, что я думала в тот момент. У меня – сорокалетней женщины с высшим образованием, начитанной и эрудированной – напрочь отсутствовал навык думать. Так повелось с детства – «мама знает лучше»! «Маленькая ты еще! Слушай, что говорят взрослые». И я делала. Представляя себе, что есть какие-то там «взрослые», которые лучше знают, как мне жить свою жизнь.
Накануне дня рождения вечером ног не чувствую от усталости после долгой и утомительной готовки – салаты, закуски, торт, холодец… На самом деле я терпеть не могу готовить – наверное, потому так и устала. Но мне хочется всех поразить своими кулинарными талантами. А еще своим законченным образом Совершенной Жены, Хозяйки, Матери. Едва успеваю переодеться к приходу гостей, крашусь наспех, взвинченная, вся в мыле. Муж только вернулся с работы.
Пронзительный визг дверного звонка. Значит, собираются гости. Мои одноклассники и однокурсники, коллеги, все с семьями. Следуют стандартные букеты вкупе со стандартными «чмоки-чмоки».
Кстати, с мужем на все праздники (8 Марта, 23 Февраля, дни рождения) у нас тоже всегда «стандартный подарок». Это переходящая 5-тысячная купюра, которая выдается со словами: «А купи себе что хочешь, я не знаю, что тебе подарить». Такой вот круговорот. Сегодня утром купюра перекочевала в мой кошелек.
Садимся за стол. Муж желает здоровья и любви (будто это не от него зависит). Чокаемся, друзья желают здоровья и счастья. Чокаемся. За столом общий гомон, разговоры о политике, детях, машинах. Мужики дружно встали, потянулись на площадку – курить.
Из последних сил изображаю веселье. Снова все за столом.
– Ну, кто скажет тост имениннице? – Муж обводит глазами гостей. – Леша?
– Не, ну что я-то, я не готов еще, пусть пока вон Костя скажет!
Перепалка продолжается еще с минуту, я чувствую, как мои уши становятся пунцовыми, а глаза наполняются слезами… Что, неужели никто не может искренне пожелать мне чего-то хорошего?
Мне вдруг становится стыдно за них. И стыдно за себя: кто эти люди, которых я считаю друзьями? Почему я ждала от них чего-то особенного? Ведь я же общалась с ними и раньше. Почему же я не замечала их равнодушия? Бегу на кухню за тарелками, быстро смахиваю слезы, несу очередное блюдо.
Наконец созрела для тоста жена Костика, и я получаю незамысловатое пожелание: «Чтоб муж любил, а дети радовали».
Праздник продолжается. Мужчины вновь идут курить, дамы болтают. «Солирует» в разговоре Оксана, моя коллега, и я тут же чувствую себя на работе. «Дежурства стали такие дешевые, больные достали, начальство совсем озверело». Мои робкие попытки увести разговор в другую сторону заканчиваются провалом.
Между тем «стол разграблен, как Киев Батыем». На меня уже никто не обращает внимания. Снова покурить, анекдоты, немного потоптались под музыку… Приходит время чая и торта, на который я убила полночи. Сытые и усталые, гости потихоньку начинают расползаться. Муж, изрядно подшофе, в прихожей наливает «на посошок». Я хорошая. Я устроила праздник для других, все хорошо провели время. Меня… должно это радовать?
Мне сорок лет. На первый взгляд все круто —
Есть муж, работа, дети, полон дом.
Но… Невыносимо тошно почему-то,
По жизни я себя тащу с большим трудом…
Я вдруг внезапно чувствую, что протрезвела. Голова ясная, и заноза в ней чувствуется очень остро. Алкоголь ненадолго притупил это чувство, а теперь боль стала сильной.
Что было дальше? Я мыла на темной кухне посуду. Тихо-тихо, чтобы не разбудить детей и мужа. Я мыла посуду и плакала, и слезы смывали мой праздничный макияж.
Чего я сама хочу? Как мне перестать радовать других? Что я делаю со своей жизнью, черт возьми, или это делает кто-то за меня? Струйка пота тихонько потекла между лопатками, а я продолжала механически возить мочалкой по кастрюлям. Неожиданно возникло желание швырнуть тарелку об пол. Другую, третью! Чашку! Но нет… я не решаюсь даже на это. Дети спят, муж. Разбужу, не дай бог. Минуту стою в оцепенении. Беззвучно плачу. И тут, впервые за долгое время, приходит ценная мысль: надо что-то делать! Менять свою жизнь! Мне уже сорок!
Пока я буду ждать озарений – жизнь пройдет мимо. Ужас переполняет меня. Снова дернулось сердце. Экстрасистола. Еще одна. Я хочу перемен, и это желание становится острым – как будто я переступила какую-то черту, и ничто уже меня не остановит.
Выводы
Выводов пока нет. Я еще не умею думать, мне только кажется, что я думаю. Потому что так повелось с детства – «мама знает лучше»!