Наступили дни, которые Алексей Михалев прожил тихо и безмятежно, как не доводилось ему ни разу за последние четыре года. Свободного времени было хоть отбавляй. Хочешь – спи, хочешь – броди по городу.
Синесвитенко исчезал из дому чуть свет: у него были дела на заводе сельскохозяйственных машин. Вечерами по дороге домой он где-то встречался с Инокентьевым, получал от него паек для Алексея и неизменное распоряжение: ждать.
По утрам, закусив пайковой воблой и чаем с сахарином, Алексей с Пашкой отправлялись в город. Босиком (сапоги в целях экономии Алексей оставлял дома) они обошли всю Одессу, побывали в Лузановке и на Ближних Мельницах, исследовали заброшенные особняки Французского бульвара, купались на городском пляже – Ланжероне, удили рыбу с бурых камней Большого Фонтана. Пашка всегда таскал в кармане самодельную леску, свитую из конского волоса, и набор настоящих рыболовных крючков – бесценный по тем временам дар Инокентьева. В жестяной коробочке из-под монпансье у него никогда не иссякал запас дождевых червей. Случалось, к ужину они приносили увесистую связку бычков, а иной раз улова хватало даже для «коммерческих операций» на рынке: бычков удавалось выменивать на крупу и жмых, из которых Синесвитенко умел стряпать вкусные лепешки на пахучем «нутряном» жире из Алексеева пайка.
За эти дни Алексей исходил Одессу вдоль и поперек, изучил не хуже любого старожила. Его все больше привязывал к себе этот удивительный город, на знойных улицах которого цвели каштаны, в тенистых садах властвовала сонная тишина, и каждый дом, особенно в центре, хотелось разглядывать в отдельности. И жители Одессы тоже нравились ему. Он присматривался к лузановским рыбакам, к рабочим с Пересыпи и Ближних Мельниц, к болтливым хозяйкам, торговавшимся на рынках, и все больше убеждался в том, что, несмотря на все трудности, болезни и нехватку продовольствия, одесситы не утратили ни одного из тех качеств, которыми они всегда славились: ни живости своей, ни юморка, ни твердой уверенности в том, что рано или поздно Одесса непременно дождется лучших времен.
Он повидал и другую Одессу – зловонные слободки за Пересыпью, тайные и явные притоны на Молдаванке. Там кишмя кишел уголовный сброд. С наступлением темноты притоны выплескивали его на улицы. Но и днем в городе было неспокойно…
Однажды Алексей с Пашкой шли из порта, где в тот день удили рыбу. У каждого было по связке бычков, и путь их лежал на Привоз – шумный и жуликоватый одесский рынок.
Было два часа дня, знойно. На Пушкинской только несколько прохожих вяло плелись в тени платанов, росших вдоль тротуаров. В подворотне углового дома, возле Малой Арнаутской, прикорнув на скамейке, спал в холодке пожилой дворник. В стороне вокзала стучали колеса по торцовой мостовой: кто-то ехал на телеге…
Крики раздались неожиданно и сразу разрушили призрачное впечатление, будто в городе тишь да благодать. Прохожие зашагали быстрей, торопясь уйти подальше от опасного места. Дворник проснулся и, кряхтя, побрел взглянуть, что там случилось.
– Грабят кого-то! – сказал Пашка, и глаза его заблестели. – Айда, дядь Леша, поглядим!
Как истый одессит, он обожал всякие события.
– Стой, – нахмурился Алексей. – Нечего лезть, по делу ведь идем.
Пашка уже давно заметил, что дядя Леша не любит ввязываться в уличные происшествия, хотя случаев для этого было куда как достаточно: и на рынке, и в порту, и в слободках за Пересыпью.
Из-за угла вышел голенастый парень в примятой, косо надвинутой на самые брови кепчонке. На груди его сквозь сетчатую майку синими узорами просвечивала татуировка. Он тащил на плече большой узел, из которого свисали край оранжевой скатерти и черный рукав зимнего пальто.
За парнем бежала полуодетая, растрепанная женщина. Цепляясь за узел, она кричала высоким, пронзительным голосом:
– Ратуйте, люди! Грабят! … Что же вы смотрите, люди! … Ратуйте-е! …
Налетчик отталкивал женщину свободной рукой и хмуро косился по сторонам. Прохожие испуганно отводили глаза, стараясь показать, что все это их нисколько не касается.
Алексей сунул Пашке своих бычков:
– Держи-ка! …
Но вмешаться ему не пришлось и на этот раз. Из подворотни большого серого дома в конце улицы выехал на лошади какой-то чекист. Позже Алексей смог хорошо разглядеть его. Это был коренастый, немолодой уже человек в расстегнутой кожаной куртке, под которой, хлопая коня по боку, висела деревянная кобура маузера. Фуражку он сдвинул на затылок, открывая выпуклый, мокрый от пота лоб. Чекист, видимо, с первого взгляда разобрался в происходящем и пустил коня рысью.
Заслышав топот, парень в сетке оглянулся. До чекиста было меньше квартала. Не раздумывая, налетчик бросил узел и метнулся к тротуару. Не успел он, однако, сделать и трех шагов, как на нем, истошно вопя, повисла ограбленная женщина. Он с трудом оторвал ее от себя и наотмашь ударил кулаком в лицо. Женщина, охнув, свалилась на мостовую, зажимая ладонями рот, Налетчик побежал.
– Стой! – крикнул чекист, ловя на ходу болтающуюся кобуру пистолета. – Стой, стрелять буду!
Но бандит опередил его. Он шмыгнул во двор углового дома, у ворот обернулся, и по Пушкинской хлестнул гулкий револьверный выстрел. Было слышно, как с визгом и звоном срикошетировала пуля от чугунного фонарного столба.
Чекист неторопливо подъехал к дому, соскочил с коня и широкими шагами вошел в подворотню.
Возле ворот – откуда только люди взялись? – моментально образовалась толпа. Пашка со всех ног помчался туда, и Алексей, не удержавшись, последовал за ним. Они поспели как раз вовремя, чтобы увидеть завершение этой истории.
Стоя в подворотне, положив маузер на согнутый локоть, чекист выстрелил три раза и не попал.
Длинный и узкий двор заканчивался каменным забором в человеческий рост. Рядом находилась помойка. Налетчик успел вскочить на нее и перемахнуть через забор.
Чекист плюнул в сердцах, ни на кого не глядя, прошел сквозь строй расступившихся зрителей, влез на жеребца, смирно стоявшего возле тротуара, и уехал.
– Эх, мазила! – презрительно хмыкнул Пашка. – Из такой пушки промазал! Да я бы! …
– Сиди, стрелок! Много ты понимаешь! – сказал Алексей. – Думаешь, легко в бегущего-то попасть? …
И потом они всю дорогу обсуждали всякие способы стрельбы из разных систем револьверов – дядя Леша в этом хорошо разбирался.