«Темная материя» социальных наук - читать онлайн

Природный, физический, или вещественный, мир – это в первую очередь окружающий мир, доступный восприятию, данный нам в виде образов и ощущений, а потому наполненный для нас предметами, вещественными объектами и явлениями, их свойствами, действиями и т. д. Но он не исчерпывается только ими. Наш мир физической реальности включает в себя колоссальную область объективной психической реальности. Это не только в принципе недоступные восприятию физические сущности, но и множество важных аспектов предметного физического мира, доступного восприятию[68].

А. Шюц (Schiitz A., 1962, с. 48–66) пишет о солидарности мыслителей в том, что любое знание о мире включает ментальные конструкты, а понятие природы, как показал Э. Гуссерль[69], является идеализированной абстракцией.

Действительно, само слово «природа» обозначает сущность, конституированную сознанием с помощью вербальной конструкции вроде такой: природа – это совокупность естественных условий на Земле (поверхность, растительность, климат), органический и неорганический мир, все существующее на Земле, не созданное деятельностью человека[70].

Если сознание животных и новорожденного репрезентирует окружающий мир только сенсорно, то сознание взрослого человека репрезентирует даже самые простые предметы уже на двух уровнях – сенсорном и вербальном, или чувственном и символическом. В результате даже незатейливый предмет, такой, например, как ложка, не может быть воспринят человеком без своей смысловой составляющей, то есть без вербальных конструкций, раскрывающих разные его значения.

На чувственном уровне ребенок знакомится с ложкой в возрасте нескольких месяцев, учась удерживать ее в руке. В процессе взаимодействия с ней: ее хватания, засовывания в рот, облизывания и т. д. – сознание ребенка строит ее модель-репрезентацию. Однако в предмет, называемый ложкой, она превращается лишь после того, как он усвоит слово «ложка» и образ этого слова ассоциируется с ее моделью-репрезентацией.

Но на этом этапе конституирование данного предмета только начинается. Со временем ребенок приобретает разнообразное, в том числе вербальное, знание о ложках. Он узнает о разных функциях ложки: есть, накладывать, помешивать, снимать пену, бить по лбу, использовать для причащения и т. д. и т. п. Узнает о том, что ложки бывают разные (чайные, десертные, столовые и т. д.), что их делают из металла (стали, алюминия, серебра, золота и пр.), из дерева, стекла, кости и т. д. Что ложки люди начали изготавливать в глубокой древности. Разные ложки используются для разных блюд. И прочее и прочее.

По сути дела, вербальная репрезентация любого предмета в человеческом сознании не только не уступает по значимости и важности для человека чувственной его репрезентации, но и играет преобладающую роль в понимании им конкретной вещи. Многие искусственные предметы и объекты вообще могут быть поняты человеком лишь в результате усвоения им их чувственно-вербальных репрезентаций, раскрывающих скрытые смыслы предметов. Например, предметы для настольных игр, научные приборы, пульты управления машин и аппаратов, клавиатура компьютера, мобильный телефон и т. д.

У каждого доступного восприятию элемента окружающей физической реальности обязательно есть смысловой компонент, раскрывающий человеку его общественное значение и делающий предмет хотя бы в минимальной степени понятным ему.

Вербальные конструкции, репрезентирующие назначение предмета, интериоризируются ребенком из ОПР в процессе социализации. В результате в его сознании выстраивается сложнейшая система вербальных значений предмета, своего рода вербальная надстройка над чувственными репрезентациями. Такая же надстройка в форме вербальных конструкций присутствует в сознании всех членов общества, которые с помощью слов обмениваются ее фрагментами друг с другом в процессе коммуникации.

Нож, кастрюля, топор, любой другой предмет, с одной стороны, некая вещественная физическая сущность. С другой стороны, предмет является одновременно и сущностью ОПР, которая имеет большое количество значений и выполняет целый «букет» функций. Причем о множестве функций предмета, то есть о его психической стороне, можно узнать только из ОПР.

Что такое предмет без его смысловой части, обеспечиваемой ОПР?

Это и не предмет вовсе. По крайней мере, это не тот предмет, который пребывающие в ОПР люди видят в нем. Вспомним басню И. А. Крылова «Мартышка и очки». Очки для мартышки или ребенка, не имеющих представления об их назначении, и очки для взрослого человека – это разные предметы.

Целые области антропоморфного физического мира состоят как бы из двух уровней. Ф. де Соссюр (2006, с. 109–110) замечает, что для нас, например, тождественны два скорых поезда Женева – Париж, отправляющиеся в 20:00, но через 24 часа. На наш взгляд, и тот и другой – это один и тот же скорый поезд, хотя и паровоз, и вагоны, и поездная бригада – все в них разное.

Получается, что у нас в сознании есть физический объект – поезд, который едет из одного города в другой. И есть второй тоже вроде бы физический объект – поезд, который выходит каждый день по расписанию из одного города в другой. Однако этот второй все же не физический, а психический объект, который лишь отождествляется в нашем сознании с конкретным физическим объектом и помещается нами в окружающую физическую реальность.

Точно так же у нас есть президент страны – психический объект (относимый нами к реальности физического мира). И есть конкретный человек с конкретной фамилией, которого мы знаем в лицо, выполняющий функции президента и тоже относимый нами к физической реальности. На деле же первый объект пребывает в объективной психической реальности, тогда как второй – в физическом мире. Можно сказать и иначе: конкретный физический объект – человек превращается еще и в объект ОПР – президента и начинает действовать в двух реальностях.

Ф. де Соссюр (там же) спрашивает, почему после полной перестройки улицы она не перестает быть собой? И сам же отвечает, что ее сущность не чисто материальна. Она заключается в некоторых условиях, чуждых ее случайному материалу, например, в ее положении относительно других улиц. Автор (2006, с. 111) приводит и другой пример. Мы можем легко заменить в шахматах коня любым предметом, ничего общего с ним не имеющим, придав ему ту же значимость. Он спрашивает, с чем мы отождествляем в этом случае любой предмет? И отвечает, что явно не с фигурой, изображающей коня.

Действительно, любой другой предмет – пробка от шампанского, катушка из-под ниток, запонка, колпачок от авторучки и т. д., может быть произвольно связан нашим сознанием с моделью-репрезентацией шахматного коня, а потому легко может заменить собой данный объект среди прочих моделей-репрезентаций фигур, взаимодействующих в нашем сознании во время шахматной партии.

И. Гоффман (2003, с. 84–85) пишет, что шахматы содержат два принципиально различающихся основания. Одно принадлежит физическому миру, где происходит пространственное перемещение материальных фигурок. Другое относится к социальному миру противоборствующих в игре сторон.

С. Московичи (1998, с. 343–344) указывает, что вплоть до Возрождения общество видело в деньгах субстанцию, переходящую из рук в руки. Оно доверяло деньгам, поскольку счет шел в звонкой и весомой монете, лучше золотой. По мере распространения денежной экономики с ее коммерческими сетями и финансовыми правилами в Европе стоимость денег отделилась от их физической основы, начала фиксироваться на кусках бумаги и стала цифрой. Деньги начали оценивать по услугам, которые они оказывают, по ритму их обращения и накопления. Они приобрели безличный и абстрактный характер.

Продолжая мысль автора, можно сказать, что кусок золота трансформировался сначала минимально – в более удобный физический предмет – монету. Монета же «осуществила неадекватный кульбит», трансформируясь в бумажку – бумажную банкноту, а последняя вообще превратилась теперь в электронную цифровую запись.

Почему стало возможным это странное превращение?

Только потому, что деньгами являются не кружок металла, листок бумаги или совокупность цифр, а та вербально репрезентируемая сущность – универсальное средство обмена, которую в ОПР люди вкладывают в эти предметы. У большинства физических предметов, объектов и явлений, с которыми все мы имеем дело, есть две грани, две стороны. Одна внешняя, видимая – физическая. Другая внутренняя, скрытая – психическая, или, как часто и не совсем правомерно говорят исследователи, социальная.

Ж. Бодрийяр (2007, с. 12–13), обсуждая эту социальную сторону предметов, говорит о необходимости отменить гипотезу первичности потребительской стоимости предметов. Эта гипотеза приписывает предметам функциональный статус утвари, удовлетворяющей природные потребности людей. Автор же считает, что она неверна и истинной является теория социальной демонстрации и значения.

В качестве подтверждения своих мыслей он (2007, с. 13) приводит данные Б. Малиновского о том, что в примитивных обществах жителей Тробриандских островов существовало радикальное различие между экономической функцией и функцией-знаком в виде наличия двух классов предметов, участвующих в двух параллельных системах обмена, – кула (система символического обмена, основанная на кругообороте, обращающемся даре браслетов, колье, украшений, вокруг которой организуется социальная система значимости и статуса) и гимвали (торговля обычными предметами).

Ссылаясь на Т. Веблена (Veblen Th. The Theory of the Leisure Class. – 1899), Ж. Бодрийяр (2007, с. 15) пишет, что в патриархальном обществе женщину старались роскошно одеть не для того, чтобы она была красивой, а для того, чтобы своим великолепием она свидетельствовала о легитимности или социальном превосходстве своего хозяина.

Социальную сторону вещи обсуждает и Р. Харре (2006, с. 118–133), рассматривая ее в аспекте нарративов. Вещь оказывается «социальным объектом», включенным в то или иное повествование. Христианский нарратив превращает, например, алкоголь в вино для причастия… Предмет может существовать в качестве не одного, а нескольких социальных объектов, каждый из которых характеризуется особой ролью в повествовании. Соответственно, вещь лишается постоянного места в пространстве социальных смыслов, а вместе с ним и постоянного собственного значения. В качестве социального объекта она существует одновременно во множестве повествовательных миров. «Если кто-то захочет спросить: “Каково значение моста как социального объекта?” – пишет Р. Харре, – потребуется выяснить, перекинут ли мост через Сену или через реку Квай…» (2006, с. 129).

Сказанное лишь подтверждает, что все вещи имеют две стороны – вещественную и невещественную, или, как чаще говорят, социальную. Хотя правильнее было бы говорить о физической и психической сторонах любой вещи.

Искусственные физические объекты, например материальные произведения искусства, исходно переполнены смыслами, далеко выходящими за пределы кусков мрамора, дерева, полотна и красок. Искусствовед и переводчик А. Е. Майкапар (1996, с. 5) замечает, что существует множество картин, сюжеты и содержание которых четко определены, однако средний посетитель не понимает их содержания, даже если под ними имеется подпись. Например, «Фалерийский учитель», «Визит Тотилы», «“Клевета” Апеллеса», «Суд Камбиса». Воспринимающий не понимает назначения решетки, которую держит святой, даже прочитав, что это святой Лаврентий. Подобные примеры встречаются на каждом шагу, когда мы ходим по залам картинных галерей или рассматриваем репродукции картин старых мастеров.

Действительно, все предметы искусства наполнены смыслами, пребывающими в ОПР и далеко выходящими за пределы того, что неподготовленный зритель может непосредственно воспринять, взаимодействуя с ними.

А. Е. Майкапар (1996, с. 6) отмечает, что изучением содержания картин и их смыслов занимается даже специальная наука – иконология. К. Кларк (1996, с. 15) пишет о странном заблуждении критической мысли, внушавшей нам, что сюжет картины не важен и значение имеют лишь форма и цвет. Однако все художники придавали огромное значение сюжету, который использовали, и сочли бы невероятным широкое распространение столь абсурдной концепции.

То есть сюжет картины как элемент психической стороны этого предмета играет важнейшую роль в ее постижении людьми. Встречаются, однако, и более сложные и труднопостижимые отношения между физической и психической составляющими предмета.

В. Декомб (2000, с. 38–39) ссылается, в частности, на приведенный А. Кожевым (Kojeve A. Introduction a la lecture de Hegel. – Gallimard, 1947. – P. 485) в качестве примера предмет – золотое кольцо, который рассматривает затем и П. Сартр в своей книге «Бытие и ничто». В кольце есть отверстие, имеющее для кольца столь же сущностное значение, как и золото. Не будь золота, не было бы кольца. Но не будь отверстия, золото (которое тем не менее существовало бы) также не было бы кольцом. По словам В. Декомба (2000, с. 38–39), получается, что есть бытие (золото) и есть отсутствие бытия, то есть ничто (отверстие). Ничто включается в бытие, и появляется золотое кольцо.

Я разовью мысль автора. Порой предмет возникает из вещества лишь после того, как человек добавит в него что-то. Даже не что-то (отверстие, как пишет В. Декомб (2000, с. 39)), а ничто в материальном плане – пустоту. На самом деле человек добавляет в изделие форму – собственный ментальный зрительный образ границ (контуров) физического предмета. Она и рождает из аморфного вещества специфический, полезный человеку или даже художественный предмет. Со временем именно такой образ может превратиться в характерный для данного общества, типичный образец подобных предметов, часто воспроизводимый представителями данного общества и воспринимаемый ими как идеальный.

Социальную сторону вещей подробно рассматривает Г. Зиммель (2006; 2006а). Он (2006, с. 43–44) выделяет в вазе, например, два аспекта – осязаемый, имеющий вес, включенный в действия и связи окружающего мира кусок металла как часть действительности, и ее художественную форму, которая ведет совершенно отдельное существование, для которого материальная часть вазы является всего лишь носителем. Ваза одновременно находится в двух мирах. По его (2006а, с. 51) словам, некоторая современная мебель, будучи непосредственным выражением индивидуальной артистичности, кажется униженной, когда на нее садятся. Она прямо-таки требует рамы.

Неудивительно, так как здесь мы опять сталкиваемся с добавлением к физическому веществу психического образа вещи, что порождает новый искусственный предмет, порой в форме произведения искусства.

Многие исследователи отмечают, что даже наши образы восприятия предметов зависят от нашего исходного вербального знания о предметах и их формах. Более того, мы получаем от общества эталоны художественных форм в виде образов восприятия тех широко растиражированных обществом произведений искусства, которые оно считает образцами красоты, мужественности, женственности, моды, утонченности, изысканности и т. д.

Журналист и писатель У. Липпман (2004, с. 99), например, пишет, ссылаясь на историка искусства Б. Беренсона (Berenson В., 1897, с. 60), что если учесть бесконечное число очертаний, которые принимает объект, и отсутствие у нас внимания и чувствительности к деталям, то вещи вряд ли обладают формами и свойствами, настолько ясными и определенными для нас, что мы можем вызывать их в своей памяти, когда нам заблагорассудится. Потому в нашей памяти всплывают стереотипные образы, одолженные нам искусством. Мы имеем обыкновение «отливать» увиденное в формы одного-единственного знакомого нам искусства. У нас есть свой стандарт художественной реальности.

По мнению У. Липпмана (2004, с. 99–100), если кто-то из наших знакомых покажет нам формы и цвета, которые мы не сможем тут же привести в соответствие с собственным ограниченным набором форм, мы не примем их, сожалея о неспособности знакомого воспроизвести вещи такими, какие они есть на самом деле. Мы испытываем неудовольствие, когда видение предметов художником отличается от нашего видения, и испытываем сложности при оценке искусства, например, Средних веков, поскольку с тех пор способ видения художественных форм многократно изменился.

Автор (2004, с. 104) пишет, что нам рассказывают о мире до того, как мы его видим. Мы получаем представление о большинстве вещей до того, как непосредственно сталкиваемся с ними. И наши предубеждения управляют процессом нашего восприятия. По его (2004, с. 125) словам, способ нашего восприятия вещей – это сочетание того, чем они на самом деле являются, и того, что мы ожидаем увидеть… Астроном видит небо иначе, чем влюбленная парочка. Сочинения И. Канта (1724–1804) у кантианца вызывают мысли, отличные от тех, которые они вызывают у сторонника радикального эмпиризма… Таитянская красавица кажется более привлекательной своему таитянскому поклоннику, нежели читателю журнала National Geographic Magazine. Компетентность в любой области означает на самом деле увеличение числа аспектов, которые человек способен увидеть, а также привычку не принимать желаемое за действительное.

Автор, несомненно, прав. Наличие у нас вербальных репрезентаций физического объекта, предшествующих его восприятию, трансформирует последующее восприятие объекта.

Д. Майерс (2001, с. 445) сообщает, например, об экспериментальном выявлении влияния вербальной информации об объекте на его восприятие. В экспериментах Э. Ланджер и Л. Имбера (Ellen Langer & Lois Imber, 1980) студенты Гарварда просматривали видеозапись читающего человека. Когда об этом человеке им предварительно сообщалось нечто необычное (что он пациент онкологической клиники, гомосексуалист или миллионер), испытуемые обнаруживали у него особенности, которым наблюдатели, не получавшие дополнительной информации, не придавали значения… В результате оценки испытуемых выглядели преувеличенными… Те, кто думал, что человек болен раком, подмечали нечто необычное в его лице и движениях тела, делавшее его более «непохожим на большинство людей», чем он выглядел в глазах наблюдателей контрольной группы.

Н. Геген (2005, с. 60) пишет, что люди с высоким статусом оцениваются как более высокие и более красивые, чем люди с низким.

Каждый легко может вспомнить случаи из своей жизни, когда восприятие мира и окружающих предметов неожиданно менялось после получения вербальной информации о них. Например, профессионально и оригинально составленное меню в ресторане с необычными названиями блюд резко повышает интерес к ним и желание их попробовать. А слова о том, что именно в этом здании происходили исторические события и по его коридорам ходили великие люди, принимавшие судьбоносные для страны и мира решения, немедленно меняют наш взгляд на это здание.

М. К. Мамардашвили (2002, с. 282) замечает, что после создания художником нового произведения в мире появляется новый взгляд на физическую реальность, новые возможности для ее рассмотрения и понимания. После написания «Гамлета» в мире стали возможны и возникли вполне определенные переживания, мысли, чувства и представления. Они именно такие, а не другие. Странный парадокс: они таковы, потому что невидимое сцепление точно построено, определено, и поэтому возможны новые чувства, ощущения, переживания. Мы по-новому увидели мир. Ссылаясь на М. Пруста («В поисках утраченного времени»), он (там же) пишет, что после полотен Ренуара возник мир Ренуара, который нас окружал, но мы его не видели. Лишь после появления его полотен он стал возможным, и мы видим в мире женщин Ренуара.

Я бы все же сказал, что каждый творец новых моделей не столько открывает нам глаза на существующие в мире объекты, сколько создает для нас новые модели все той же реальности, новые способы ее восприятия, новые подходы к ее пониманию, которые с этого момента становятся всеобщим достоянием именно благодаря объективной психической реальности.

А. Шюц (Schiitz A., 1962, р. 48–66) отмечает, что мы воспринимаем культурные объекты с помощью человеческих действий, в которых они создаются. Инструмент, например, воспринимается не как вещь (чем он, конечно, тоже является), но с учетом цели, для которой он создан, и его назначения для других.

Могу лишь добавить, что это касается не только культурных объектов, но и практически всех объектов, которые человек создает и с которыми он имеет дело. ОПР удивительным образом дополняет даже воспринимаемую нами природную физическую реальность.

Социолог В. Вахштайн (2006, с. 8–9) отмечает, что для последователей П. Бурдье (1930–2002) всякая материальная вещь есть социальный конструкт, порождение социальных отношений. Так же и из аксиомы Э. Дюркгейма (1858–1917) «объяснять социальное социальным» напрямую следует требование «редукции материального», его замещения социальным и объяснения социальным же – социальными функциями, повседневными практиками, общественными отношениями, взаимодействиями и коммуникациями. Поэтому социологу так легко дается представление вещи в образе «ансамбля социальных отношений», «результата объективации», «фетиша» или «оснащения повседневных практик».

Социолог Дж. Ло (2006, с. 226–227) именно в таком свете рассматривает физические объекты, описывая их в качестве производных некоторых устойчивых множеств или сетей отношений, сохраняющих свою целостность до тех пор, пока отношения между ними стабильны и неизменны. Например, корабль может быть представлен в виде сети остовов, рангоутов, парусов, канатов, пушек, складов продовольствия, кают и самой команды. И разрыв этой сети отношений кладет конец дискретной объектности.

Интересно то, что психическая сторона вещи не остается постоянно неизменной, а меняется со временем. Иллюстрацию факта ее трансформации с течением времени приводит антрополог И. Копытофф (2006, с. 137), описывая «биографию хижины» в заирском племени суку. Она начинается с того, что хижина служит домом для пары или – в случае полигамной семьи – для жены с детьми. Через несколько лет хижина последовательно становится гостевым домом или жилищем для вдовы, местом встреч подростков, кухней и, наконец, курятником или хлевом для коз, а потом разваливается, подточенная термитами. Физическое состояние хижины на каждом этапе соответствует ее функции. Хижина, используемая не так, как диктует ее состояние, вводит людей суку в смущение и говорит им о многом. Так, если гостя селят в хижине, которой положено быть кухней, это кое-что говорит о статусе гостя, а если на участке нет хижины для гостей, это говорит о том, что хозяин участка ленив, негостеприимен или беден.

У некоторых предметов и физических сущностей их психическая сторона начинает настолько преобладать над физической, что они превращаются в символы иных сущностей. Наиболее типичным и известным примером такой инверсии смысла физической сущности являются слова языка. Человек слышит сложное чередование звуков или видит графический объект. Но слуховой и зрительный образы слова репрезентируют ему совершенно иной физический объект, а то и вовсе сущность, не имеющую чувственных репрезентаций.

Слова не единственные объекты, репрезентирующие иные сущности. Например, круглый и плоский кусочек металла (физическая, или вещественная, сторона объекта) мы воспринимаем не в этом качестве, а как монету определенного достоинства (психическая сторона того же предмета). Специфическое сочетание звуков – мелодию (физическая сторона) – мы воспринимаем в качестве гимна страны (психическая сторона).

Символизация физической реальности, трансформация ее объектов в знаки чего-то совершенно другого играет важнейшую роль в жизни общества. Множество предметов (порой странных или даже забавных) превратились в символы власти, государства, отдельных его структур, общественного статуса и т. д. Это цепи, жезлы, мантии, короны, штандарты, флаги, головные уборы, ордена, значки, галстуки и даже заколки для галстуков, особые балахоны и прочее.

Все искусственно созданные людьми предметы физической реальности становятся специфическими сущностями только благодаря их второй, психической стороне – их значениям, присутствующим в ОПР… Благодаря им банкнота – это денежный знак, одежда – то, что надевают на собственное тело, мобильный телефон – средство коммуникации, а карандаш – средство для рисования и письма и т. д.

Банальные, казалось бы, предметы переполнены для нас смыслами, которые существенно меняют эти предметы в наших глазах. И эти смыслы касаются не только истории данных предметов, наших вербальных знаний об их функциях и внутреннем строении. Они гораздо глубже и разнообразнее. Получается, что окружающий нас вещественный мир, даже предметный, на деле отнюдь не просто физический. Он как бы имеет второе дно, точнее, «второе лицо» – психическое (хотя его называют социальным), которое для нас порой даже важнее первого, внешнего, непосредственно доступного восприятию.

По словам Р. Харре (2006, с. 130–131), сам выбор чего-то в качестве сущностей или свойств, важных для естественно-научного исследования, есть продукт определенной системы верований. Даже наше представление о Вселенной как составленной из отдельных звезд основано на конвенции, заставляющей нас видеть небесные тела связанными между собой особым образом. Древние арабы находили на небе не те же самые созвездия, что и древние греки, потому что на общую образную основу, имевшуюся у тех и других, налагались несовпадающие нарративные значения.

Продолжая мысль автора, можно сказать, что облик (или выражение) «второго лица» даже физического предмета или объекта зависит от других наших вербальных конструкций, в плоскости которых мы воспринимаем и анализируем данный объект.

Понятно желание социологов повысить роль социальной стороны предметов. Надо отдать им должное, так как именно они обнаружили эту «вторую» сторону вещей. Однако дискуссии о том, что важнее – социальный аспект предметов (читай совокупность их вербальных репрезентаций) или физический аспект (читай чувственные репрезентации предметов), бессмысленны. И то и другое для людей одинаково важно.

Кстати, даже сами социологи борются против преуменьшения роли материального в предметах. Так, Б. Латур спрашивает: «Не заблуждаются ли социологи, пытаясь сделать социальное из социального, подлатав его символическим, не замечая присутствия объектов в тех ситуациях, в которых они ищут лишь смысл? Почему социология у них остается безобъектной?» (2006, с. 184).

Итак, каждый привычный нам физический предмет имеет две стороны, заключает в себе две грани. Одна доступна восприятию и чувственному репрезентированию. Другая недоступна восприятию, но может быть репрезентирована вербально. Причем вторая нередко является для нас более важной.

Следует отметить, что не только вещи (предметы) имеют две принципиально различающиеся грани. Весь материальный природный мир имеет те же две разные стороны. Одна доступна нашему непосредственному восприятию. Тогда как другую мы можем постичь, лишь усвоив сформированные нашими предшественниками вербальные репрезентации связей, отношений, взаимодействий и взаимозависимостей природных объектов.

Кладезями дополнительных значений являются даже земля, небо, ветер, реки и моря, горы, леса, дождь, гром, снег, другие природные физические объекты и явления. Практически все естественные и доступные восприятию окружающие нас сущности переполнены значениями, вложенными в них нашими предками.

Обыкновенное дерево имеет множество дополнительных смыслов: «ось мира», «древо познания», «древо жизни», «священное дерево», «космическое дерево» и т. д. и т. п. В геральдике закреплены специфические символы, универсальные и понятные представителям разных культур: дуб – символ крепости и силы, олива – символ мира, пальма – символ долголетия, сосна – символ жертвенности, лавр – символ славы. Многие деревья являются символами отдельных стран.

Не меньше насыщены смыслами обычные камни: обереги, надгробные камни, священные камни, камни-исцелители, жертвенные камни и т. д. Большая рыба – белая акула после фильма «Челюсти» превратилась в наших глазах в кровожадного людоеда, все стремления которого сосредоточены на том, чтобы сожрать кого-нибудь из нас. Тогда как другая, еще более крупная рыба с огромной пастью – китовая акула благодаря фильмам и рассказам о ней превратилась для нас в удивительное существо, с которым жаждут тесно пообщаться все ныряльщики.

Даже естественные объекты физического мира (вода, воздух, земля, деревья, ветер и т. д.) не могут полноценно существовать для людей без дополнительных смыслов, сохраняемых в ОПР и формирующих ее. Само глубокое понимание окружающей физической реальности невозможно вне рамок ОПР, потому что без нее нельзя постичь их бесчисленные смыслы.

Важно, что огромное количество физических сущностей ОПР, даже некоторые предметы появляются в нашем сознании не в результате их восприятия нами, а вследствие интериоризации нами вербальных конструкций, полученных от других людей. Видели ли вы, например, лично когда-нибудь астролябию, бутоньерку, весы для писем, щипцы-мушеты, слезницу, песочницу для чернил, стригиль?

У. Липпман даже спрашивает: «Кто на самом деле увидел, услышал, почувствовал, посчитал и назвал предмет, о котором у вас есть определенное мнение? Может быть, это был человек, сказавший вам о нем, или человек, услышавший об этом от кого-то другого, или кто-то узнавший об этом предмете еще более опосредованно?» (2004, с. 63).

Итак, множество объектов, привычно относимых нашим здравым смыслом к окружающему природному миру, являются сущностями, конституированными или сконструированными человеческим сознанием… Более того, все окружающие нас предметы, физические объекты и явления не только имеют две стороны – физическую и психическую, но и являются конкретными физическими сущностями только для нашего сознания.

Недаром В. Виндельбанд, обсуждая вклад И. Канта в культурологию, пишет: «Во всем том, что нам представляется данным, кроется уже деятельность нашего разума…» (1995, с. 9).

Тезисы

1. Привычный нам окружающий физический мир состоит из собственно вещественного физического мира, доступного восприятию, и из огромной физической области объективной психической реальности. Она тоже включает в себя две части – не только вовсе недоступные восприятию физические сущности, но и множество не воспринимаемых непосредственно граней окружающего предметного физического мира, в принципе доступного восприятию.

2. Сознание взрослого человека репрезентирует окружающее на двух уровнях – сенсорном и вербальном, поэтому физический мир имеет как бы две разные стороны. Одна доступна нашему восприятию… Другую мы можем постичь, лишь усвоив сформированные нашими предшественниками вербальные репрезентации связей, отношений, взаимодействий и взаимозависимостей ее сущностей.

3. Любой предмет тоже имеет как бы две стороны – вещественную (репрезентированную чувственно) и невещественную (репрезентированную вербально), раскрывающую человеку общественное значение предмета. Соответственно предмет является и физической сущностью, и сущностью ОПР, имеющей обычно большое количество значений и выполняющей целый «букет» функций.

4. Вербальная репрезентация предмета, пребывающая в ОПР, не только несет в себе множество разных смыслов, раскрывая неожиданные, недоступные восприятию аспекты предмета, но и нередко вовсе превращает его чувственную репрезентацию в знак иной сущности. Типичным примером такого трансформирования являются предметы-символы и слова языка.

5. Множество объектов, привычно относимых здравым смыслом к миру физической реальности, являются сущностями ОПР, вербально конституированными или сконструированными человеческим сознанием.

6. Индивидуум получает от общества эталоны художественных и других форм в виде образов восприятия тех широко растиражированных обществом произведений искусства, которые оно считает образцами красоты, утонченности, изысканности, моды, мужественности, женственности и т. д.

7. Каждый творец новых моделей не столько открывает людям глаза на существующие в мире объекты, сколько создает для всех новые модели реальности, новые способы ее восприятия, новые подходы к ее пониманию, которые благодаря объективной психической реальности становятся всеобщим достоянием.

Кроме доступных восприятию физических сущностей – предметов, физических объектов и явлений (например, дом, дерево, телевизор, гроза и т. п.), окружающий мир наполняют физические сущности ОПР, недоступные восприятию… Такие, например, как электромагнитная волна, группа, служба, деятельность, протон, поведение, энергия, тенденция, экология, система, адаптация, эволюция и т. д. Их репрезентируют вербальные концепты, сформированные нашими предшественниками, даже нередко иллюстрируемые образами представления.

Формируемые сознанием сущности физического мира можно разделить на несколько типов в зависимости от механизма их образования.

• Сущности, чувственно конституированные сознанием на основе их моделей-репрезентаций. Мы называем их предметами и физическими объектами, явлениями, свойствами, действиями и т. д[71]. Сюда же относятся чувственно конституируемые сущности, которые мы расцениваем как бесспорно физические и даже непосредственно воспринимаемые объекты и явления[72].

• Сущности, чувственно сконструированные сознанием из фрагментов моделей-репрезентаций разных других сущностей[73].

• Сущности, вербально конституированные на основе чувственных репрезентаций иных сущностей[74].

• Сущности, вербально сконструированные[75].

Впрочем, между сущностями последних групп нет четких границ, так как они представляют собой непрерывный спектр объектов и явлений.

Читателю может показаться странным трактовка предметов и доступных восприятию физических объектов и явлений тоже как формируемых сознанием сущностей. И он может заявить, что мы их даже видим. Однако дело в том, что, с одной стороны, они непосредственно представлены в сознании своими моделями-репрезентациями. Но с другой стороны, они превращаются в конкретные предметы, объекты и явления лишь после ассоциирования их моделей-репрезентаций с образами слов, обозначающих соответствующие сущности. Следовательно, данные сущности тоже проходят этап чувственного конституирования.

В зависимости от степени их субъективной реальности и гипостазирования, то есть их «погружения» сознанием людей в физическую реальность, физические сущности можно разделить на присутствующие, как представляется здравому смыслу, в окружающем мире[76], скорее имеющиеся в нем[77], возможно существующие[78] и вымышленные[79].

Одни конституированные и сконструированные физические сущности представляются нам более материальными, овеществленными[80], тогда как другие кажутся нам несколько менее материальными[81].

Интересный вариант сущностей, недоступных восприятию, но присутствующих в физической области ОПР, рассматривает Б. Рассел (2000, с. 222–223). Он (там же) пишет, что такие сущности, как отношения, обладают, по-видимому, бытием, отличным от бытия физических объектов, сознаний и чувственных данных. А все наше априорное знание касается сущностей, которые не могут существовать ни в духовном, ни в физическом мире. Эти сущности таковы, что могут быть обозначены лишь теми частями речи, которые не являются существительными, и выступают качествами и отношениями. Предположим, например, что я нахожусь в своей комнате. Я существую, и моя комната существует, но существует ли «в»?

Мы можем ответить автору, что и «в», несомненно, существует. Но где?

Оно существует в сознании и в ОПР в виде созданной людьми чувственно-вербальной психической конструкции, моделирующей отношения двух объектов, при котором один из них находится внутри другого. Нигде больше нет этого самого объекта «в».

Одни сущности имеют несомненные и многочисленные референты в физической реальности. Тогда как другие имеют там немногочисленные, а порой и не очень очевидные референты.

Благодаря языку и процессу социализации и те физические сущности, которые человек репрезентирует чувственно, и те, которые он репрезентирует преимущественно вербально, достаются ему «по наследству» от предшествующих поколений. Даже воспринимаемые им чувственно физические сущности превращаются для него в предметы и физические объекты, лишь когда он усваивает из речи окружающих их названия. Недоступные восприятию сущности всегда и только интериоризируются человеком в процессе коммуникации с другими людьми в форме вербальных концептов, ассоциированных с образами соответствующих слов.

В физической области ОПР присутствуют и очевидные конструкты сознания[82]. Их, как и прочие подобные сущности, обычно создают исследователи. Интересно, что сущности, рассматриваемые первоначально многими как конструкты, могут со временем превращаться в реальные объекты и наоборот[83].

Есть предметы, физические объекты и явления физического мира, а есть более сложные сущности – объекты и явления физической области ОПР.

В чем их различия?

Предметы, физические объекты и явления физического мира доступны восприятию и репрезентируются преимущественно чувственно. Тогда как объекты и явления физической области ОПР восприятию недоступны, и человек знакомится с ними (точнее, с их вербальными репрезентациями) исключительно благодаря ОПР. Обычно мы имеем дело лишь с их изображениями, созданными в искусственной реальности другими людьми намного позже их появления в ОПР[84].

Есть физические объекты и явления ОПР, относительно которых сложно сказать, конституированы они или сконструированы[85]. Можно лишь заключить, что множество физических (и не только) сущностей располагаются между условными полюсами. Один из них образован чувственно воспринимаемыми физическими объектами и явлениями. Другой – вербально сконструированными и недоступными непосредственному восприятию физическими объектами и явлениями.

Поэтому следует различать чувственное присутствие в физической предметной реальности сформированных нашим восприятием сущностей и бытие в ОПР среди «вещей» недоступных восприятию физических сущностей, вербально созданных сознанием предшествующих поколений. Недаром Д. Беркли пишет: «Но вы можете сказать, что тогда и химера существует. И я отвечу, что она действительно существует в одном смысле: ее воображают. …я использую слово “существование” в более широком смысле, чем обычно» (2000, с. 10).

Продолжу эту мысль. Химера, безусловно, существует, но лишь в ОПР. Объекты ОПР не только отличаются от объектов физического, вещественного мира, но и сами реальны иначе и в разной степени. Одни из них настолько очевидны, что на протяжении многих веков в философии идут споры о том, присутствуют ли они в физической реальности… Например, время. Другие являются вымышленными сущностями, что совершенно бесспорно для всех. Например, теплород или огнедышащий дракон.

Не только физические, но даже социальные, психические, вымышленные, трудно квалифицируемые и вообще невозможные сущности тоже создаются сознанием по образцу предметов и доступных восприятию физических сущностей[86].

Для обычного человека, не задумывающегося о природе сущностей, и предметы, и физические сущности ОПР одинаково реальны и объективны. Читатель скажет: «Вот он – экватор – на глобусе; вот она – динамика заболеваемости – на графике; а вот у меня в кармане деньги. Все это очевидно, и я не хочу слышать, что это – психические объекты!» Однако без нашего знания о них, а главное, без нашей веры в их наличие и экватор, и динамика заболеваемости немедленно превратятся в линии на предметах, а деньги – в цветные бумажки.

Возникает парадоксальная ситуация: эти сущности – психические и присутствуют только в сознании. Но они же объективны и не зависят от индивидуального сознания, так как пребывают в сознании сразу множества людей. Вспоминаются слова И. Р. Пригожина (2002, с. 17) о том, что мир есть конструкция, в построении которой мы все можем принимать участие.

Очень похожие объекты могут быть репрезентированы сенсорно, а могут быть представлены в сознании вербально. Отличие физического объекта, обозначаемого словом «золото», от психического объекта, обозначаемого, например, словом «примесь», заключается в том, что первый чувственно репрезентирован в сознании в качестве физического вещества – самородка или изделия (твердого, холодного, округлого, с выпуклостями и вдавлениями, без вкуса и запаха). Тогда как второй такого первичного чувственного, вещественного значения почти не имеет и конституируется вербально[87].

Красивый пример сравнительного анализа двух схожих сущностей – поверхности, репрезентированной в сознании сенсорно, и плоскости, репрезентированной вербально, приводит, хотя и в другой связи, Дж. Гибсон (1988, с. 69–70). Он так описывает их различия: «Поверхность вещественна, а плоскость – нет. Поверхность текстурирована, а плоскость – нет. Поверхность никогда не бывает совершенно прозрачной, плоскость всегда прозрачна. Поверхность можно увидеть, а плоскость можно лишь визуализировать. …У поверхности только одна сторона, а у плоскости их две… Иными словами, геометрическую плоскость следует представлять себе как очень тонкий лист в пространстве, а не как границу, разделяющую среду и вещество. Экологическая поверхность может быть либо выпуклой, либо вогнутой, тогда как абстрактная поверхность, выпуклая с одной стороны, непременно вогнута с другой. В геометрии поверхностей соединение двух плоских поверхностей образует либо уступ, либо выступ; в абстрактной геометрии пересечением двух плоскостей является линия… Одним из свойств поверхности является то, что она обращена в сторону источника освещения или точки наблюдения; плоскость таким свойством не обладает» (1988, с. 69–70).

Можно добавить, что поверхность – это часть предмета или физического объекта, поэтому образ поверхности – это образы восприятия, воспоминания и лишь потом – представления, а образ плоскости – это всегда и только образы представления, конституированные сознанием в некую сущность с помощью специальной вербальной конструкции.

Психолог А. Д. Логвиненко (1985, с. 5) обращает внимание на различие между «воспринимаемым» и «знаемым» мирами. Он пишет, что в «знаемом» мире есть явления, которые не могут быть восприняты без специальных приборов (например, микробы и прочие микроорганизмы). Некоторые из этих явлений нельзя себе даже представить (например, электромагнитное поле).

Я думаю, что правильнее было бы относить к воспринимаемому миру все, что можно воспринять, и неважно – с приборами, усиливающими наши органы чувств, или без. К «знаемому» же миру правильнее относить все то, что существует, но недоступно прямому восприятию, то есть идеальную, мыслимую реальность. Этот «знаемый» мир и относится в том числе к ОПР.

Чем отличается мир физических сущностей, представленный в ОПР, от чувственно репрезентируемого нами физического мира?

Во-первых, в ОПР появляется чувственно-вербальный концепт, репрезентирующий одну из ее глобальных сущностей – время. В результате этого содержание физической части ОПР структурируется и распределяется во времени. В ней появляются сущности, наличие которых возможно только во времени[88]. Подобных сущностей в физическом предметном мире просто не может быть в принципе, так как он сам существует только в краткий настоящий момент.

В физической части ОПР время представлено совершенно иначе и играет совсем иную роль, чем в физической вещественной реальности. В первой преобладает прошедшее время, хорошо представлено время будущее и практически нет настоящего времени. В доступном восприятию физическом мире главным и единственным является настоящее мгновение времени, потому что прошлого в нем уже нет, а будущего нет еще. Напрашивается очевидный вывод – привычного нам времени нет в доступном восприятию физическом мире. Оно есть только в ОПР.

Только в ОПР время развернуто в своей исторической перспективе от прошлого к будущему. Только в ОПР репрезентируется изменение физического мира во времени. Тогда как само настоящее мгновение физического мира, доступного восприятию, статично и немедленно сменяется новым настоящим мгновением… Его продолжительность зависит от продолжительности нашего субъективного психического настоящего (см… С. Э… Поляков, 2011, с. 178–187; 2017, с. 518). Продолжительность настоящего мы можем произвольно менять в довольно широких пределах, что лишний раз свидетельствует о психической природе времени.

Воспринимаемый физический мир репрезентируется сознанием как меняющийся потому, что именно особенности нашего восприятия позволяют репрезентировать это его изменение.

Не в воспринимаемой физической реальности, а лишь в области ОПР, относящейся к физическому миру, сохраняются репрезентации давно исчезнувших объектов и явлений физического природного мира (который сам, однако, существует только в свое настоящее мгновение). Лишь в ОПР присутствуют репрезентации динозавров и саблезубых тигров, древних миров и античных героев, великих цивилизаций древности, их императоров и королей, рабов и колонизаторов, выдающихся полководцев, путешественников-первооткрывателей, великих ученых, гуманистов и злодеев, Трои, Александрийского маяка, висячих садов Семирамиды и т. д. и т. п.

ОПР не только наполняет особым смыслом возникающие в физической реальности изменения, но и превращает их в события истории. Так, например, вступление европейцев на берег Америки превращается в открытие Америки, а захват города воинственными племенами – в падение великого Рима. Въезд конных воинов в определенное здание города трансформируется в осквернение храма, а совокупность ритуальных действий – в восшествие на престол, свадьбу, вступление в должность или сан и т. д.

Давно исчезнувшие из физического предметного мира объекты и явления занимают в области ОПР, достраивающей физический мир, а в итоге и в человеческом сознании не меньшее, а часто существенно большее место, чем реально присутствующие в настоящее время вокруг нас физические объекты и явления. Так, например, давно умершие, но пребывающие в ОПР Цезарь или Наполеон мало чем отличаются для нас от здравствующих ныне императора Японии или далай-ламы. Нельзя сказать, что Цезарь и Наполеон вовсе не отличаются от живущих сейчас известных людей, но это скорее различие в характеристиках: живые – мертвые, император – религиозный деятель, а не в их субъективной значимости для нас.

Во-вторых, в области ОПР, которая относится к физическому миру, появляются и лишь в ней пребывают множество физических, как принято считать, но сформированных сознанием сущностей, недоступных восприятию, а потому и не наблюдаемых напрямую в физическом мире[89]. Следует признать, что важную роль в создании этих сущностей наряду с вербальными конструкциями играют образы представления, так как физические сущности ОПР нельзя воспринять, но их можно представить.

В-третьих, сами чувственные репрезентации физической реальности давно трансформированы, сегментированы и конституированы нашими предками с помощью созданных ими вербальных концептов (и понятий). Таким образом, предметы, физические объекты и явления стали таковыми только в ОПР и только в ней у них появились отношения, свойства и признаки, которых не было без человека.

Соответственно, все свойства объектов (например, холодное, твердое, серебристое, блестящее и т. д. лезвие меча) существуют только в ОПР и благодаря ей. И без предварительного усвоения сущностей ОПР и обозначающих их понятий даже первичные чувственные качества физических предметов не могут быть замечены, вербализованы и поняты неподготовленным человеком.

В-четвертых, лишь в ОПР есть причинно-следственные отношения не только между сущностями ОПР, относящимися к физическому миру, но даже между доступными восприятию предметами, физическими объектами и явлениями. Только в ОПР есть цели действий, последствия событий, иерархии объектов и явлений, классификации видов физических объектов (например, животных и растений, минералов, звезд, микрочастиц и пр.), которых нет в наличной физической реальности.

Только в ОПР есть отношения и связи между физическими объектами, в ней происходят события, возникают состояния и ситуации, протекают процессы, которых нет без человека в физической реальности, так как она просто непрерывно и тотально изменяется. Но эти изменения конституированы человеческим сознанием в форме конкретных событий, состояний, ситуаций, процессов, связей, отношений и пр. Лишь в ОПР есть физические законы, а в предметной физической реальности, кстати тоже оформленной человеческим сознанием, присутствуют лишь референты, соответствующие установленным людьми физическим законам.

В-пятых, область ОПР, относящаяся к физическому миру, живет жизнью, отличной от доступной восприятию физической реальности. ОПР наполнена множеством собственных специфических действий, совершаемых ее сущностями, их изменений и событий, происходящих с ними в ОПР.

В доступной восприятию физической реальности люди просто передвигаются, прикасаются друг к другу, разговаривают друг с другом, совершают какие-то действия с предметами, перемещают их или перемещаются сами в пространстве. Тогда как в физической области ОПР ее сущности в это же самое время совершают совсем иные действия – психические: женятся или разводятся, управляют фирмами, производят продукцию, делают открытия, создают научные и художественные произведения, готовят законы и распоряжения, совершают сделки и т. д.

Объекты ОПР действуют в ней же, меняются, устанавливают отношения: президенты издают указы, короли правят, вступают на престол или отрекаются от него, происходят выборы, назначения, переходят права собственности, заключаются соглашения, семьи образуются или разводятся и т. д.

В-шестых, область ОПР, достраивающая физический мир, – это нечто дополнительное, созданное сознанием множества людей на протяжении тысячелетий, нечто накладываемое сознанием человека на чувственно воспринимаемую им окружающую физическую реальность и радикально трансформирующее ее. Данная область ОПР охватывает весь физический мир от системы координат и оси времени до неожиданных значений и смыслов самых несущественных из окружающих человека предметов, объектов и явлений. Она наполняет понятными человеку смыслами доступную его восприятию «реальность в себе».

Как пишет М. М. Бахтин, «появление человека и человеческого общества… радикально меняет саму сущность бытия, сущность вещи, обретающей свой смысловой потенциал… При этом мир приобретает новое измерение – время» (цит. по: А. Н. Леонтьев, 2001, с. 256).

Человек постоянно пребывает в небольшой области непосредственно окружающей его «реальности в себе», чувственно репрезентируемой им в виде актуально воспринимаемой физической реальности. Этот вещественный физический мирок ограничен возможностями его органов чувств и элементами «реальности в себе», закрывающими от него перспективу с более далекими ее частями. Только этот «мирок» репрезентирован образами восприятия. Но с ним как бы сливается, дополняя и перестраивая саму чувственную репрезентацию мира, а главное, продлевая ее во времени и пространстве, область ОПР, тоже относящаяся к физическому миру. Она в итоге и формирует большую часть сложной чувственно-вербальной картины физического мира, или индивидуальный физический мир.

Эта картина мира порождает у человека уверенность, что он живет в конкретной стране, на континенте определенной формы, на планете Земля, в Солнечной системе, в галактике Млечный Путь, во Вселенной и т. д. Этот огромный и известный ему мир, репрезентируемый с помощью вербальных конструкций и ментальных образов представления, наполнен сущностями, с которыми человек, возможно, никогда не сталкивался непосредственно и с которыми никогда даже не будет иметь дела. Однако он уверен в их реальном наличии.

Всю свою жизнь человек живет в окружении непрерывно и безвозвратно изменяющейся вещественной физической реальности, в которой нет ни прошлого, ни будущего. Его тело является ее частью и меняется вместе с ней, физически существуя лишь в настоящее мгновение. Каждое предыдущее мгновение физической реальности немедленно и навсегда исчезает. Прошедшее мгновение сохраняется лишь в психике человека. Но мы убеждены, что живем в текущем физическом времени, у которого есть прошлое и будущее. Развертка во времени физических событий, истории мира и нашей личной истории существуют лишь в нашем сознании и ОПР. И мы пребываем в этих конструкциях объективной психической реальности.

Благодаря вербальным репрезентациям объективной психической реальности нам раскрывается ограниченность наших чувственных репрезентаций окружающей «реальности в себе». И становятся доступны физические сущности, которые мы не можем репрезентировать чувственно. При этом у привычных предметов и доступных восприятию объектов и явлений появляется множество новых сторон, порожденных смыслами и значениями, далеко выходящими за рамки чувственных репрезентаций физических сущностей.

Мы репрезентируем эти якобы физические сущности и новые стороны предметов с помощью знаков (слов), обозначающих нечто отличное от того, что знаки как материальные объекты представляют сами по себе… В результате мы оказываемся среди сущностей, которые считаем частью окружающего физического мира, хотя в действительности вместо них в мире есть что-то совершенно иное. Тем не менее наша жизнь без них немыслима. И подобных сущностей огромное количество: от орбиты и скорости до интервенции и собственности, от нетерпимости и космонавтики до потепления и углеродного следа.

Даже доступные восприятию простые, казалось бы, предметы и объекты физического мира удивительным образом меняются, попадая в сферу влияния объективной психической реальности. Строчка цифр на экране айфона превращается в средство доступа к материальным благам, чернильная клякса особой формы – в гербовую печать, неказистая картина на стене – в мировой шедевр, а торжественная мелодия – в символ государства.

Физические объекты, их свойства, действия и отношения имеют чувственно измеряемые нами степени… Однако все эти степени: большой – маленький, сильный – слабый, быстрый – медленный, далекий – близкий, теплый – холодный и т. п. – тоже продукты человеческого сознания, хотя и зависимые от «реальности в себе».

Мы уверены, что живем в мире физических событий, отношений, обстоятельств, взаимодействий, собственных и чужих поступков и реше-ний. Но все перечисленное происходит не в физическом мире, как кажется очевидным нашему здравому смыслу, а в объективной психической реальности.

Что останется от нашего мира, если вдруг исчезнет объективная психическая реальность?

Антропоморфный природный мир почти исчезнет вслед за ней, «сморщившись» до непосредственно воспринимаемого «животного» физического мирка с таким же «животным» его пониманием. Разница между окружающим миром животных и нашим миром заключается в том, что первый в основном ограничен тем, что доступно чувственному восприятию. Тогда как второй представляет собой сложную вербальную трансформацию исходно сенсорной репрезентации мира.

Чувственно воспринимаемый человеческий физический мир – это уже совсем не аналог сенсорной репрезентации животного. Он переполнен новыми вербальными смыслами, просто отсутствующими у животных. Он радикально видоизменен качественно благодаря наличию феноменологически иных – вербальных моделей его граней, принципиально недоступных сенсорному репрезентированию. И дело не в том, что он углублен и расширен в области макро- и микромира, например, с помощью инструментальных средств. Он полностью трансформирован с помощью вербальных моделей, раскрывающих в нем совершенно новые стороны и аспекты доступной восприятию физической реальности, поэтому чувственно репрезентируемая нами картина физического мира принципиально иная по сравнению с чувственными репрезентациями животных.

Как пишет У. Липпман (2004, с. 50), человек придумал, как взвешивать огромные и мельчайшие предметы, как считать множество чисел, которые ему не под силу удержать в памяти. Он научился с помощью своего разума «видеть» части мира, которые не может непосредственно воспринимать. Постепенно он создал для себя и в своей голове заслуживающую доверия картину мира, находящегося за пределами его досягаемости (правильнее было бы сказать: возможностей его восприятия. – С. П.).

Тезисы

1. Множество сущностей, относимых здравым смыслом к физическому миру, в наличии которых мы не сомневаемся, были конституированы либо сконструированы сознанием наших предшественников с помощью преимущественно вербальных концептов и образов представления. Они являются психическими объектами, имеют референты в физической реальности, но сами пребывают в физической области ОПР и действуют в ней же.

2. Не только физические, но и все остальные сущности ОПР (даже социальные, психические, вымышленные, трудно квалифицируемые и вообще невозможные) формируются сознанием по образцу предметов и доступных восприятию физических объектов и явлений. Вероятно, это обусловлено тем, что образы представления формируются у человека на основе образов восприятия и воспоминания.

3. Есть множество относимых здравым смыслом к физическому миру сущностей, в репрезентациях которых минимальна роль образов представления. Поэтому следует различать чувственное присутствие в физической предметной реальности доступных восприятию вещественных физических сущностей и бытие среди них вербально сформированных сознанием невещественных сущностей ОПР, относимых к физическому миру.

4. Для обычного человека, не задумывающегося о природе «вещей», и предметы, и физические объекты ОПР одинаково реальны. Он не замечает и не фиксирует феноменологических различий между собственными психическими репрезентациями сущностей, конституированных им чувственно (облако, стол, морская волна или зной), и сущностей, конституированных или сконструированных обществом вербально и интериоризированных им в процессе социализации (протон, электромагнитная волна, результат, параметр, триумф или оккупация). Тем более что огромную роль в формировании последних играют его образы представления.

5. Даже в доступной восприятию предметной физической реальности нет ни одной физической сущности, не представленной одновременно в ОПР. При этом последняя целиком и полностью определяет их значение и использование людьми.

6. Только в физической области ОПР присутствуют отношения и связи между физическими предметами и объектами, лишь в ней происходят антропоморфные физические события и проявляются их последствия, есть причины и следствия, возникают состояния и ситуации, протекают процессы, пребывают иерархии физических объектов и явлений, классификации видов живых и неживых существ и т. д. Даже предметы только в ОПР приобрели понятный людям смысл и статус.

7. В предметной физической реальности присутствуют лишь референты сущностей физического мира, недоступных восприятию. Одни такие сущности ОПР, сформированные людьми, имеют несомненные и многочисленные референты в физической реальности. Тогда как другие имеют там немногочисленные и трудновыявляемые референты.

8. Некоторые конституированные и сконструированные людьми сущности физической части ОПР со временем гипостазируются и становятся для новых поколений трудноотличимыми от физических предметов, объектов и явлений.

9. Область ОПР, достраивающая физический мир, – нечто накладываемое сознанием людей на чувственно воспринимаемую ими окружающую физическую реальность и радикально трансформирующее ее, нечто созданное сознанием людей на протяжении тысячелетий. Эта область ОПР охватывает весь физический мир от самых незначительных из окружающих человека предметов (их значений и смыслов) до системы пространственных координат и оси времени.

§ 1. Знание

Можно лишь согласиться с мнением К. Поппера (2002, с. 88), что наука – это одно из величайших созданий человеческого разума, шаг, сравнимый с возникновением дескриптивного и аргументативного языка или с изобретением письменности.

Сегодня у человека не может быть адекватного миропонимания, если он не следит за достижениями науки.

Философ науки В. С. Степин (1998, с. 72) пишет, что общая научная картина мира является особой формой теоретического знания, которое интегрирует наиболее важные достижения естественных, гуманитарных и технических наук. Это, например, представления о кварках и синергетических процессах, о генах, экосистемах и биосфере, об обществе как целостной системе и т. п. Сначала они развиваются как фундаментальные идеи соответствующих дисциплин, а затем включаются в общую научную картину мира.

Действительно, картина природного, или физического, мира представлена в человеческом сознании в значительной степени научным знанием о разных аспектах этого мира. Однако, обсуждая картину мира, исследователи обычно делают акцент на физической ее стороне, которую в первую очередь рассматриваю в этой главе и я, так как весь данный раздел книги посвящен физической области ОПР.

Что такое знание?

П. Бергер и Т. Лукман (1995, с. 110) определяют знание как совокупность общепринятых истин относительно реальности. В. А. Жмуров (2012) и многие другие авторы считают знание информацией о мире, которой владеет индивид или социальная группа. А. Я. Анцупов, А. И. Шипилов (2006, с. 111) и другие исследователи рассматривают знание как проверенный практикой результат познания действительности. Б. Г. Мещеряков и В. П. Зинченко (2004, с. 176) сообщают, что знание нередко смешивают с опытом, пониманием, информацией, отражением. К. Поппер (2000, с. 62) считает, что всякое знание представляет собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям.

Многие исследователи склонны разделять знание и знания, понимая последние как психическое содержание сознания людей, возникающее в результате их взаимодействия с миром.

Можно ли хотя бы часть знания считать чем-то вроде иконических репрезентаций «реальности в себе»?

Вплоть до ХХ века в науке господствовали объективистские представления… Согласно им ее задачей было открытие и максимально точное описание сущностей, присутствующих в окружающем мире и не зависящих, как полагали все, от человека. В том числе сущностей, недоступных его восприятию. То есть в науке преобладали воззрения на познание мира человеком как на что-то вроде иконического отражения мира в его психике. В ХХ веке ситуация изменилась. Объективизм подвергся критике с разных сторон.

М. Борн (1973, с. 130) указывает, что сегодня самой наукой разрушена вера в возможность четкого отделения объективного знания от процесса его поисков. У. Куайн (2010, с. 75) констатирует, что вся совокупность нашего так называемого знания, или убеждения, – это сооружение, созданное человеком, только краями соприкасающееся с опытом. Л. Витгенштейн (1994, с. 371) спрашивает: не стоит ли заменить слово «знать» выражением «быть уверенным»? Разве слово «знать» не столь же субъективно? Б. Рассел (2001а, с. 530–531) рассматривает знание как подкласс истинных верований и пишет (2001а, с. 406), что все человеческое знание в большей или меньшей степени сомнительно.

В. И. Вернадский (1988, с. 221) полагает, что человек не может научно строить мир, исходя из него самого, то есть отказавшись от себя и стараясь найти какое-нибудь независимое от собственной природы понимание мира. Такая задача ему не по силам и является по существу иллюзией… Наука не существует помимо человека. Она его создание, как и слово, без которого не может быть науки. Находя правильности и закономерности в окружающем мире, человек неизбежно сводит их к себе, к своему слову и к своему разуму. В научной истине всегда есть большое отражение личности человека, его разума.

Можно лишь согласиться со всеми перечисленными авторитетами и заключить, что наше представление о мире не есть окружающий нас мир, даже если мы напечатаем описание мира в энциклопедии.

Согласно Э. фон Глазерфельду (2001, с. 59–81), знания не приобретаются пассивно через органы чувств, а активно строятся познающим субъектом. Они не предназначены для открытия объективной реальности, а лишь позволяют субъекту организовать мир собственного опыта. Познание выполняет адаптивную функцию, то есть служит приспособлению к миру, обеспечивая выживание организма, поэтому понятие «истинность» должно быть заменено понятием «жизнеспособность».

Автор отмечает (2001, с. 77), что если в традиционной теории познания и в когнитивной психологии соотношение знания и действительности трактуется как в большей или меньшей мере образное (иконическое) соответствие, то радикальный конструктивизм придает ему значение приспособленности в функциональном смысле. Он (Glaserfeld E., 1995, p. 156) указывает, что идея соответствия знаний реальности должна быть замещена идеей их пригодности. Знание является хорошим, если оно вписывается в рамки экспериментальной действительности, не вступая с ней в противоречие.

Мне представляется, что временами этот выдающийся исследователь в порыве полемики, как это нередко бывает, несколько увлекается и предоставляет своим оппонентам возможность для критики своих взглядов… Он, например, пишет: «Конструктивизм ничего не говорит и говорить не должен о том, что может или не может существовать. С конструктивистской точки зрения знание не воссоздает картину мира и никак этот мир не репрезентирует…» (Glaserfeld E., 1995, p. 114).

Я полагаю, что знание, конечно, дает нам представление о мире, хотя это представление глубоко антропоморфно, а картина мира сугубо человеческая. Репрезентации – и чувственные, и вербальные – по своей сути являются лишь нашими представлениями о «реальности в себе». Но они соотносятся с ней. Иначе они были бы для нас бесполезны, а это не так.

Мне кажется, что конструктивисты, например, вовсе не сомневаются в реальности окружающего мира. Они лишь обсуждают формы репрезентирования сознанием, несомненно, существующей «реальности в себе». Следовательно, «сущности, постулируемые теоретиками от науки»[90], репрезентируют нечто вполне реальное, и при этом они же «суть лишь конструкции человеческого разума». Так как сами элементы «реальности в себе», репрезентируемые ими, никак иначе сознанию не доступны.

Исследователи науки С. Шейпин и С. Шеффер (Shapin S., Schaffer S., 1985, р. 344) справедливо утверждают, что по мере того, как мы открываем условный и сконструированный статус наших форм знания, приходит осознание, что именно мы сами, а не реальность являемся источником своего знания. Они напоминают, что еще Т. Гоббс (1588–1679) считал знание продуктом человеческих действий.

М. Шелер (2011, с. 56) указывает на дополнительный важнейший аспект – социологический характер всякого знания… Если и не содержание знания, то выбор предмета знания обусловлен господствующим социальным интересом, так как объяснить всегда означает свести относительно новое к известному. Н. Смит (2003, с. 79), ссылаясь на К. Гергена (Gergen K., 1994), тоже пишет, что знание – это то, что считает истинным определенная социальная группа в конкретный момент времени. И за пределами данной группы социально конструируемое знание не может претендовать на истинность.

Но нас здесь больше интересует феноменологическая структура знания. Несмотря на то что психологи достаточно единодушно рассматривают знания как психическое содержание, даже такой несомненный авторитет, как А. Шюц (2006, с. 742), например, пишет о солидарности всех мыслителей в том, что любое знание о мире, как обыденное, так и научное, включает ментальные конструкты, синтез, обобщения, формализации и идеализации.

То есть согласно автору получается, что знание – это ментальные конструкты и совокупность психических процессов. С этим, однако, трудно согласиться.

Знания – это всегда и только адекватные «реальности в себе» чувственные и вербальные психические репрезентации, позволяющие их носителям эффективно функционировать в ней. Знания – это не «совокупность психических процессов». Это скорее результат протекания некоторых из них.

В научной литературе не дифференцируют знание, потенциально присутствующее в языковых конструкциях, и знание, существующее в форме конструкций психических. Вербальные конструкции легко экстериоризируются сознанием в форме конструкций языковых, а те, в свою очередь, вновь интериоризируются иным сознанием в виде конструкций вербальных… Эти трансформации, открывающие возможность негенетической передачи вербальных конструкций в процессе языковой коммуникации, снимают вопрос о врожденном знании, так как легко объясняют все феномены, которые исследователи связывают с этим понятием. Главное то, что эти вербальные конструкции репрезентируют реальность и представляются человеку правильными.

Рассмотрим еще одну смежную проблему. Являются ли знанием, например, карта местности или описывающие физический закон текст и формула?

Кто-то может ответить утвердительно. Но являются ли карта, текст и записанная на бумаге формула знанием для ребенка или представителя примитивного племени?

Нет. Они лишь материальные объекты, способные быть потенциальными носителями знания и только в том случае, если воспринимающий их в состоянии понимать данные символы и знаки. Даже слова, фразы и предложения языка, содержащие в себе для носителей языка потенциальное знание, сами не являются знанием. Они лишь его возможные и предполагаемые носители. К тому же здесь нас интересуют только психические конструкции, так как языковыми конструкциями занимаются смежные с психологией науки.

Полагаю, что знание (или знания)[91] представляет собой совокупность достоверных в максимально возможной степени психических репрезентаций какого-то фрагмента мира, сформированную группой или обществом в результате их практической деятельности, присутствующую в сознании людей, рассматриваемую ими в качестве объективной истины и позволяющую им эффективно действовать в мире[92].

Знания феноменологически могут быть чувственными, вербальными и смешанными. Чувственные знания человек приобретает во время личного взаимодействия с миром. В качестве бытовых чувственных знаний выступают присутствующие в памяти и актуализируемые в сознании образами восприятия соответствующих элементов «реальности в себе» чувственные психические конструкции – модели-репрезентации известных предметов и привычных повторяющихся действий с ними. Видя водопроводный кран, мы ожидаем, что при повороте ручки из него пойдет вода. Беря в руки карандаш, мы ожидаем, что он оставит след на бумаге, и т. д. То есть мы обладаем на сенсорном уровне знанием о реальности в форме образов воспоминания и представления того, что обычно происходит с объектами в результате определенных действий с ними.

Такое же знание о мире несут в себе чувственно-вербальные репрезентации. Если мы нажимаем компьютерную клавишу «Сохранить», то ожидаем наступления события, смоделированного в нашей психике на вербальном уровне в форме вербальной конструкции данные сохранятся. Если мы набираем на дверце сейфа цифровой код, то ожидаем, что она откроется. Наши чувственные знания участвуют в формировании нашего личного воспринимаемого физического мира. Вербальные знания, лишь иллюстрированные чувственными образами воспоминания и представления, формируют главным образом область ОПР, достраивающую наш предметный физический мир.

Преимущественно вербальные репрезентации мира, усваиваемые людьми в процессе социализации и тоже рассматриваемые ими как собственные знания, можно разделить на истинные, вероятные и ложные. Сознание человека часто уже в процессе интериоризации языковых конструкций, репрезентирующих мир, как бы относит их к этим группам. Оно сравнивает вновь появившиеся в нем вербальные конструкции с аналогичными и сходными собственными психическими репрезентациями, тем самым классифицируя их и относя к верным, вероятным или ложным. Если сознание не обнаруживает аналогов новой вербальной репрезентации, то квалифицирует ее в зависимости от особенностей самой конструкции и от ее источника.

Ошибочные психические репрезентации окружающего мира принято называть заблуждениями. Сами термины «знания» и «заблуждения» обозначают очередные сущности ОПР. Феноменологически заблуждения являются преимущественно вербальными репрезентациями мира. Знания и заблуждения, репрезентируя фрагменты «реальности в себе», участвуют в формировании ОПР. При этом немалая часть ОПР представлена именно человеческими заблуждениями.

Множество вербальных конструкций, которые мы рассматриваем как правильные представления о реальности, на самом деле либо искажают ее, либо вообще ей не соответствуют. Э. Аронсон (2006, с. 135), например, пишет, что большинство людей так и живут со «знанием» многих вещей, которые просто неверны.

Д. Майерс (2001, с. 164) тоже отмечает, что мы с удивительной легкостью формируем ложные убеждения и придерживаемся их. Ведомые предвзятым отношением, самонадеянностью и доверчивостью к анекдотической информации, мы усматриваем взаимосвязь и контроль там, где их нет, и создаем свои социальные убеждения и затем воздействуем на других, чтобы подтвердить их. Когнитивные предубеждения пробираются даже в сложное научное мышление. Природа человека не изменилась за 3000 лет, с тех пор как царь Давид заметил, что «никто не видит своих ошибок».

У. Липпман (2004, с. 28) пишет, что мы принимаем за окружающую подлинную реальность свою картину мира и относимся к ней так, как будто она и есть реальная жизнь. Нам это трудно заметить, когда речь идет о нас лично и о наших представлениях. Однако это становится для нас очевидным, когда речь заходит о людях, живших ранее. Мы утверждаем, глядя на них со стороны, что мир, который представал перед нашими предками, был зачастую абсолютно противоположен миру, который они себе представляли. Они отправились в Индию, а открыли Америку. Они считали, что изгоняют нечистую силу, а на самом деле вешали старух.

Мне представляется, что и сейчас ничего не изменилось. Тем не менее мы продолжаем жить, не только часто не замечая несоответствий между реальным миром и нашей его картиной, но даже не задумываясь по этому поводу. Наши знания и заблуждения вместе участвуют в формировании ОПР общества. Причем порой неважно, чем на определенном отрезке времени являются конкретные представления людей о какой-то грани реальности – знанием или заблуждением. Правда, относительно безопасными для людей могут быть главным образом заблуждения, относящиеся к второстепенным или сугубо теоретическим аспектам мира.

Как отмечают, например, К. Хахлвег и К. Хукер (1996, с. 192), ссылаясь на Т. Куна (1975, с. 104), верная теория Аристарха Самосского (ок. 310 г. до н. э. – ок. 230 г. до н. э.) о том, что Земля вращается вокруг Солнца, оставалась невостребованной в течение почти 18 веков вплоть до Н. Коперника (1473–1543), который вновь ее открыл в совершенно другом контексте. Тогда как ложная теория тепловой жидкости оказалась весьма плодотворной и руководила действиями ученых в течение нескольких десятилетий в XVIII–XIX вв.

Преимущественно вербальные репрезентации мира, или знания о нем, человек получает в процессе социализации. Х. Ортега-и-Гассет (1997, с. 258–259) пишет, что человек до 25 лет усваивает знания, которые передает ему социальное окружение. Он узнает, что мир – всего лишь система обязательных на данный момент убеждений. Она формировалась в далеком прошлом, а некоторые ее простейшие компоненты унаследованы даже от первобытного строя. Важнейшие части этого мира каждый раз по-новому истолковываются людьми, переосмысливаются и корректируются на научных кафедрах и страницах газет, в ходе правительственных дебатов, в литературе и искусстве. В результате человек постоянно реконструирует мир.

Автор (1997, с. 691) справедливо указывает, что мы говорим обо всем на свете, заимствуя мнения из того, что говорят окружающие. Только иногда мы берем на себя труд переосмыслить воспринятую идею, чтобы затем либо ее отвергнуть, либо принять, но уже как собственную. Многие идеи мы высказываем как нечто само собой разумеющееся потому, что «так полагают все на свете».

Действительно, я порой ловлю себя на том, что часто пользуюсь чужими и явно поверхностными идеями, репрезентирующими мир, обсуждая не очень значимые для меня политические или бытовые вопросы и особо не задумываясь над ними. То есть действительно постоянно и широко использую чужие вербальные репрезентации окружающего мира, даже не замечая этого.

Научное знание представляет собой адекватные определенному аспекту «реальности в себе» преимущественно вербальные его репрезентации, создаваемые исследователями и проверяемые практикой, а затем используемые обществом для формирования важной области ОПР, которую принято называть научной картиной мира. Если бытовое знание, которое по своей природе в основном процедурное, чаще репрезентировано в сознании чувственными и чувственно-вербальными конструкциями, то научное знание в основном декларативное и преимущественно вербальное.

Создаваемые исследователями вербальные репрезентации реальности легитимизируются, проходя экспериментальную проверку и проверку на предсказательную эффективность. Лишь подтвердив на практике свою полезность и приобретя в результате этого новые качества в глазах исследователей – объективность и достоверность, вербальные репрезентации реальности превращаются в проверенную и подтвержденную научную теорию, получают статус знания и инкорпорируются в специфическую область ОПР, называемую научной картиной мира.

Как пишут Ю. Фримен и Г. Сколимовский (2000, с. 262–263), рост знания неотделим от роста языка, введения новых понятий, расщепления имеющихся понятий, обнаружения в языке скрытых неоднозначностей, уточнения множества значений, спрессованных в одном термине, прояснения неопределенности понятия и наделения старых понятий новыми значениями. Рост науки, в свою очередь, означает увеличение содержания научных теорий и обогащение языка науки. Изменения в языке следуют как тень за изменениями в содержании науки.

В. В. Миронов и А. В. Иванов (2005, с. 266) отмечают, что знание, возникнув, приобретает как бы собственную жизнь и логику развития, независимые от воли и желания людей. Например, натуральный ряд чисел был известен еще в Античности, а различные его закономерности математики продолжали открывать спустя столетия и даже тысячелетия. Авторы (2005, с. 267) указывают, что взгляд на знание и на фундаментальные идеи как на особую реальность разделяли крупнейшие ученые из разных научных областей знания: математик Г. Кантор, логик Г. Фреге, физик В. Гейзенберг, биолог А. А. Любищев и другие.

По словам В. В. Миронова и А. В. Иванова (2005, с. 264), теории познания, генетически восходящие к теории идей Платона, утверждают, что знание образует особый идеально-духовный мир, являющийся трансцендентным (выходящим за пределы) относительно индивидуального сознания. Объективно существующий мир знания способен обнаруживать себя и даже прирастать только за счет творческих актов индивидуального сознания.

Обсуждая вербальные репрезентации в качестве знания, мы упустили важнейший их аспект. Они часто сопровождаются особыми интрапсихическими ощущениями. Например, некоторые важные для нас вербальные репрезентации мира сопровождаются специфическим интрапсихическим ощущением собственной достоверности, то есть носят характер наших убеждений.

Социолог и философ Ю. Эльстер (2011, с. 134) пишет, что понятие «верование» подразумевает нечто меньшее, чем полную поддержку. Например, когда я верю, что завтра пойдет дождь, я также знаю, что могу ошибаться. При этом я не просто верю в то, что женат, я это знаю. По словам автора (там же), при философском анализе знание определяется как оправданное истинное верование, которое находится в особых отношениях как с миром (оно истинное), так и со всей информацией, имеющейся у агента (оно оправданно). И все же ни одна из этих сторон знания не передает субъективной определенности, которая часто лежит за фразой «Я знаю» в повседневной речи.

Это уточнение исследователя еще раз заставляет нас задуматься над тем, что, обсуждая знания, как, кстати, и верования, следует говорить не просто о вербальных репрезентациях, но и об особых интрапсихических ощущениях, сопровождающих эти репрезентации и придающих им специфическое качество субъективной достоверности. Причем достоверности, разной по степени: от значительной – верование – до бесспорной – знание.

§ 2. Научные сущности ОПР

Ю. Фримен и Г. Сколимовский (2000, с. 264) обращают внимание на то, что содержание науки выражено во множестве ее понятий и их взаимосвязей. Эту совокупность понятий иногда называют концептуальным аппаратом или концептуальной сетью науки. Можно говорить как о сети науки вообще, так и о концептуальной сети конкретной науки, например физики.

Авторы (2000, с. 264–267) отмечают, что концептуальные сети конкретных наук сливаются друг с другом, даже с обыденным языком и исторически меняются. Их развитие – необходимый фактор роста науки. Существует параллелизм между концептуальным развитием знания и концептуальным развитием разума, которые зависят друг от друга и друг друга ограничивают. Разум не может слишком далеко выходить за пределы существующего знания, так как ограничен его концептуальной сетью.

В сказанном ими нет ничего удивительного, так как научное знание предполагает формирование человеком новых научных сущностей (обычно конструируемых с помощью вербальных концептов) и обозначение их новыми словами (то есть появление новых понятий). А уж создание новых научных теорий, описывающих взаимоотношения новых сущностей, и тем более целых новых научных направлений неизбежно сопровождается формированием множества новых концептов и понятий (и, естественно, слов).

Концептуальная сеть любой науки образована преимущественно вербальными концептами, конституирующими и конструирующими ее основные сущности. Множество сущностей[93], которые мы привыкли считать объектами или явлениями окружающего физического мира, присутствуют только в ОПР, но участвуют в формировании научной картины природного мира.

Объектами и явлениями ОПР, которые наш здравый смысл относит к физической реальности, являются практически все сущности, представленные в любой естественно-научной теории, а также характеристики этих сущностей, их отношения, действия и т. д., сами представленные в виде новых сущностей.

Заблуждение нашего здравого смысла касательно того, что сущности ОПР[94] пребывают вокруг нас в окружающем мире наряду с другими доступными нашему восприятию сущностями, например морями, животными, растениями, полями и т. д., объясняется тем, что большинство из них конституированы сознанием на основе чувственных репрезентаций доступных восприятию элементов окружающего мира и к тому же еще до нашего рождения. К примеру, так была конституирована сущность, обозначаемая словом «анаэроб». Но сделано это было только в результате построения кем-то из исследователей специальной вербальной конструкции, например, такой: анаэроб – организм, способный жить в бескислородной среде.

Рассмотрим некоторые основные сущности отдельных наук. Начнем, естественно, с физики.

И. Ньютон пишет: «Протяженность, твердость, непроницаемость, подвижность и инертность целого происходят от протяженности, твердости, непроницаемости, подвижности и инерции частей, отсюда мы заключаем, что все малейшие частицы всех тел протяженны, тверды, непроницаемы, подвижны и обладают инерцией. Таково основание всей физики» (2008, с. 503).

Чтобы это написать, необходимо было иметь перечисленные понятия: протяженность, твердость, непроницаемость, подвижность, инертность, целое и часть. Следовательно, всякая наука и физика в частности, начинается с конституирования и конструирования концептов, репрезентирующих так называемые первичные сущности данной науки. На этом этапе становления науки не столь уж и важно, сохранятся ли в будущем первоначально созданные в ней сущности. Не обязательно также, чтобы все используемые сущности имели в реальности ясные и понятные всем чувственные референты. Главное для физики, например, чтобы эти конституируемые и конструируемые исследователями сущности можно было измерять.

Нельзя даже начинать научные исследования, не создав или, скажем привычнее (хотя и неверно), «не обнаружив» предварительно в окружающей реальности основные ее сущности, которые будут далее подвергнуты наблюдению и измерению.

А. Пуанкаре пишет: «Нередко говорят, что следует экспериментировать без предвзятой идеи. Это невозможно; это не только сделало бы всякий опыт бесплодным, но это значило бы желать невозможного. Всякий носит в себе свое миропредставление, от которого не так-то легко освободиться. Например, мы пользуемся языком, а наш язык пропитан предвзятыми идеями и этого нельзя избежать; притом эти предвзятые идеи неосознанны, и поэтому они в тысячу раз опаснее других» (1983, с. 93).

«Предвзятые идеи» А. Пуанкаре (там же) – это и есть предварительно сконструированные исследователем и его предшественниками сущности реальности и представления об их взаимодействии. Более того, они даже могут уже присутствовать в языке, так как, возможно, были созданы до рождения исследователя. Без них действительно нельзя построить никакой теории. Я уж не говорю о конструкции, представляющей собой план исследования, или план исследовательских действий, который тоже включает в себя «предвзятые идеи».

Огромное число физических сущностей[95] были конституированы или сконструированы исследователями с помощью вербальных конструкций[96] в процессе построения научных гипотез. Физические понятия репрезентируют не «физические величины», как принято считать, а сущности ОПР, имеющие отношение к физической реальности, точнее, помещенные в нее человеческим сознанием для облегчения ее понимания.

Философ С. И. Гришунин (2009, с. 181) пишет, ссылаясь на социолога науки М. Малкея (1983), что в физике в неформальных рассуждениях и спорах используются понятия, заимствованные из обыденного рассуждения, причем относящиеся не только к физическим объектам, но и к социальным отношениям. Например, частицы «отталкивают» и «притягивают» друг друга. Они «захватываются» и «освобождаются». Они «живут» и «распадаются» и т. д.

Весьма показательно отношение исследователей к так называемым фундаментальным физическим постоянным (скорость света в вакууме; элементарный электрический заряд; постоянная Планка; гравитационная постоянная; постоянная Больцмана и др.). Эти физические величины, как принято считать, характеризуют физические свойства нашего мира в целом и входят в уравнения, описывающие фундаментальные законы природы.

Обсуждая их, биолог Р. Шелдрейк (2004, с. 45–46) пишет, что старые значения констант заменяются новыми, основанными «на самых последних лучших показаниях», получаемых в расположенных по всему миру лабораториях. Окончательные величины физических констант устанавливаются международными комитетами и экспертами. Они зависят от целой серии решений, принимаемых экспериментаторами, ведущими специалистами в метрологии, членами специальных комитетов.

Он цитирует Р. Т. Бирджа[97] и Р. А. Шермана, описывающих процесс определения константы: «Каждый раз для каждой отдельно взятой константы решение по поводу ее наиболее вероятной величины требует определенного набора суждений. <…> При этом в ходе отбора данных и вывода окончательного заключения каждый исследователь руководствуется собственным набором суждений» (Barja R. H., Sherman R. A., 1985, р. 228).

Р. Шелдрейк (2004, с. 46) отмечает, что в соответствии с традиционными научными воззрениями в природе все управляется фиксированными законами и неизменными константами. Он (там же) пишет, что в современной теории относительности с является математической константой. Ее значение является постоянным по определению. Вопрос о том, может ли скорость света в вакууме отличаться от значения с, теоретически иногда рассматривается, но всерьез никого не интересует.

Автор (2004, с. 49–50) цитирует Б. Петли (Petley B. W., 1985), который, по его словам, являлся патриархом британской метрологии: «…скорость света в вакууме может (а) меняться со временем, (б) зависеть от направления в пространстве или (в) реагировать на вращение Земли вокруг Солнца, движение внутри Галактики или какие-то другие факторы» (Petley B. W., 1985).

Тем не менее, говорит Р. Шелдрейк (2004, с. 50), если бы изменения этой фундаментальной константы действительно происходили, мы бы этого не заметили, так как находимся внутри искусственной системы, где подобные изменения не только невозможны по определению, но и не могут быть обнаружены на практике из-за способа, которым определяются единицы измерения. Любое изменение в численном значении скорости света в вакууме изменило бы сами единицы измерения таким образом, что эта скорость, выраженная в километрах в секунду, осталась бы прежней.

Что же в итоге получается?

А получается то, что даже фундаментальные физические константы зависят от договоренностей между исследователями и от единиц измерения, которые сами являются психическими объектами ОПР, пусть и относимыми исследователями к физической реальности