Георгий Тимофеевич, едва шевеля губами, начал читать:
– «Протокол вскрытия трупа девицы Анны Блюментрост по распоряжению следователя Петровского.
Нижеподписавшийся, лекарь Чиж, произвёл исследование и вскрытие трупа 01. 06. 1909 в 10 часов утра в морге Мариинской больницы. Тело было опознано сожителем Симеоном Ивановым Косоротовым и дворником Бабеком Улановым.
Девица примерно двадцати лет, ниже среднего роста, одетая в кофту и цветную юбку, под которой белая нижняя юбка. Ноги без обуви и чулок.
Тёмные волосы, на лице восемь порезов от острого лезвия. Четыре пореза идут справа налево вниз, почти вертикально, два поперёк щёк и носа и ещё два от левого уха до горла.
Три пореза на шее, один сделан с большой силой: перерезав шейные мышцы, нож оставил след на верхних позвонках с внутренней стороны».
Пристав Сакс посмотрел на начальника сыскной полиции Филиппова.
– Поверите, не могу читать такие бумаги. Комок к горлу подкатывает. Как можно вот так хладнокровно кромсать живую плоть? И при этом… – не договорив, махнул рукой. Потом вновь обратил взор к документу:
– «В лёгких следы воды не обнаружены, что позволяет предположить: девица брошена в воду, будучи мёртвой». Стало быть, сперва зарезал упырь, а потом попытался, как говорится, концы спрятать в воду.
– Вероятнее всего, так и было, – кивнул Филиппов, сидящий напротив пристава.
– Что вы предлагаете делать далее? Я, конечно, могу послать своих людей осмотреть берега Невы, но, как вы понимаете, это мартышкин труд. Если и были следы крови, то их впитала земля или трава, да и искать – всё равно что иголку в стоге сена, да притом в ночное время.
– Не стоит, Георгий Тимофеевич, в этом вы правы. Даже снаряжённый на поиски полк солдат ничего не сможет найти. Если только случайно не наткнутся на какой-нибудь дом, хотя… – начальник сыскной полиции пожал плечами, – не поехала бы наша девица в незнакомое заброшенное место. Так?
– Так, – согласился Сакс.
– Что тогда нам остаётся? – теперь подполковник молчал. – Опрашивать всех и вся, кто мог быть причастен к делу и знал нашу убиенную.
– Я распоряжусь…
– Не надо, – Филиппов поднял указательный палец вверх. – Не хочу ущемлять достоинств ваших людей, но мои более компетентны в ведении таких деликатных дознаний.
– Но я ручаюсь, что мои…
– Георгий Тимофеевич, – укоризненно покачал головой Филиппов, – я не сомневаюсь, что и ваши подчинённые способны собрать необходимые сведения, но они, в силу того, что непривычны к такого рода делам, могут испугать убийцу, и он надолго затаится. Тогда нм затруднительно будет его изловить.
Подполковник снова попытался возразить, но здравый смысл взял верх. В неудаче можно будет обвинить сыскную полицию, а успех разделить с Филипповым.
– Хорошо, но чем в таком случае заниматься моим людям?
Владимир Гаврилович понимал, что приставу это убийство – как кость в горле. Но оставить совсем не у дел участковых полицейских не входило в планы начальника сыскной полиции, поэтому он в таких случаях шёл на своеобразное соглашение с участковыми и частными приставами.
– У вас ведь наверняка есть подходящий человек, который занимается дознаниями и ко всему прочему толков и исполнителен?
– Конечно.
– Вот и откомандируйте его ко мне для координации наших действий.
– Одного?
– Ну-у, Георгий Тимофеевич… – с обидой в голосе протянул Филиппов, – конечно, одного.
– Добро.
На том и порешили.
Симка Красный поведал не слишком много. Оказалось, девица, хотя и отличалась общительным нравом, ни о себе, ни тем более о семье почти ничего не рассказывала. Только вскользь упомянула, что сирота, воспитывалась в Эстляндской губернии в семье сестры матери, где родной дядя в один из пасмурных дней затащил племянницу на сеновал и там лишил единственного её девичьего богатства. После этого случая она взяла в волостном управлении жёлтый билет и уехала в столицу. Встретил Симка Анну возле Ново-Александровского рынка, сразу же положил на неё глаз и взял под свою опеку. Ну и что, говорил Красный, что она продажная девка? Это им не мешало. Близких товарок у неё не было. Порой разговаривала с теми, кто на панель выходит, но не более.
Так что важных сведений, могущих пролить свет на ужасное убийство, не случилось.
– Вот что, господа, – напутствовал сыскных агентов Филиппов, – придётся вам поговорить с вашими добровольными помощниками, особенно из среды «камелий». Может быть, они что-то видели или слышали. Жду вас всех с результатами.
– Владимир Гаврилович, чем так привлекло убийство? «Камелии», – усмехнулся один из чиновников по поручениям, – знают, на что идут, когда выходят на панель.
– Привлекло меня одним – жестокостью, с которой оно совершено, – пожевал ус начальник сыскной полиции и добавил: – Да, иной раз режут наших девиц, стреляют в них, но не проявляют такой звериной кровожадности. А здесь… – он покачал головой. – Можете думать, что у меня нехорошее предчувствие.
На этом разговор завершился.
Бубнов взял с собою Симку – последний знал в окрестностях Ново-Александровского рынка если не каждую собаку, то многих обитателей. Мог помочь в разговоре с девицами, как правило, не слишком откровенными с фараонами, особенно из сыскного отделения.
– Жалко Аньку, – сказала одна из «камелий», уже не первой свежести, но сохранившая остатки былой красоты. – Молодая была, весёлая… – и посмотрела куда-то в сторону.
– Ты говори, видела её или нет? – вмешался в разговор Симка.
Бубнов одёрнул парня: мол, здесь я – старший, и сам знаю, какие вопросы задавать.
– Чего ты пылишь? – Она даже не посмотрела на Красного. – Не мешай с умным человеком беседу вести.
Иван Григорьевич посмотрел на Симку и покачал головой. Всё испортить может.
– Вчера не встречала Анну? – спросил Бубнов.
– Вчера, вчера… – наморщила лоб женщина. – Для меня все дни на один… – и продолжила матерно, ничуть не смутясь, словно так и надо.
– Ну, ты!.. – сыскной агент опять одёрнул сожителя Блюментрост.
– Днём видела я её, – внезапно сказала женщина.
– Где? – теперь уже не выдержал сам Иван Григорьевич.
– Вон на том углу, – ткнула папиросой на угловой дом «камелия».
– С ней кто-то был или подходил? Беседовала она с кем-нибудь?
– Вроде нет. – Женщина пожала плечами, но почти сразу вспомнила: – Вру, – обрадовано сказала она, даже брови вздёрнула, – с Матрёной, которая себя Дианой называет, – и, посмотрев на Симку, добавила: – да ты её знаешь, с рожей такой масляной, – и снова взмахнула руками.
– В котором часу они беседовали?
– В точности сказать не могу, часов тут рядом нету. Может, в пятом, может, в шестом. Не знаю, трёхчасовой колокол вроде бы звучал, а вот до вечернего дело не дошло.
– Где эту Матрёну-Диану найти? – поинтересовался Бубнов.
– Да тут была, недавно её видела.
– Где?
– На том же углу, где Анька с ней лясы точила.
Иван Григорьевич кивнул – мол, благодарствую.
– Херувимчик красненький, – ласково сказала «камелия», обращаясь к Симке, – ты ныне один как перст остался, ты только пальчиком помани, так я сразу к тебе прилечу. Ой, как приласкаю! В довольствии останешься.
Симка дёрнул головой, словно взнузданная лошадь, и демонстративно плюнул на землю, даже не посмотрев на женщину.
– Ты эту Матрёну-Диану знаешь? – спросил его Бубнов, когда они отошли на несколько шагов..
– Кто ж её не знает, – ответил молодой человек нехотя, но без особого раздражения.
– Тогда показывай.
– Показать-то покажу, но если она с кем-нибудь в постели, то не обессудьте.
– Неужели не знаешь, куда она водит мужиков? – допытывался сыскной агент.
– Знаю, – коротко сказал, словно выплюнул, Симка. – Не раз бывал.
Матрёны-Дианы не оказалось возле домов, где она обычно прогуливалась в поисках клиентов. Поговорили ещё с двумя девицами, но те ничего не видели и вчерашним днём с Анной не встречались. Про Матрёну сказали, что с полчаса тому увела солидного купца в номера дешёвой почасовой гостиницы, расположенной по соседству.
– Если будем ждать, то, может статься, прождём и до утра, – посетовал Бубнов. – Конечно, я могу… – и умолк.
– Пошли, – резко бросил Симка Красный, – время не ждёт. Вдруг изверг из столицы уедет?
Иван Григорьевич пошёл следом.
Возле Ново-Александровского рынка собирал сведения не только Бубнов, но и чиновник по поручениям Алексеев. Невысокий подвижный мужчина с седыми висками и неизменно грустным взглядом появился на Конной улице ближе к вечеру, когда большинство петербургских «камелий» выходит на охоту на мужчин с тугими кошельками. Прошёлся, помахивая тростью, приглядываясь как бы рассеянно к здешним обитателям и ночным хищницам. Затем неприметно кивнул одной из девиц, давая понять, что хочет с нею поговорить.
В подворотне через шесть домов они перекинулись парой слов. Девица уже знала о смерти одной из ночных тружениц, но толком ничего рассказать не могла. Когда Алексеев уже собирался уходить, она тронула его за рукав и тихо спросила:
– У нас тут страху нагоняют, говорят, что не первую изверг под нож пустил. Бают, что фараоны всё скрывают. Правда?
– Враки, – обернулся чиновник по поручениям, – убита одна. Ничего мы не скрываем, просто хотим быстрее поймать, как ты сказала, изверга.
– Мне страшно, – призналась девица. – Когда вы его изловите?
– Скоро, – и пошёл беседовать с другими помощниками, поставляющими столь необходимые для каждого сыскного агента сведения.
К вечеру истоптал башмаки, но ничего нового, проливающего свет на преступление, узнать не смог. Девица оказалась как призрак ещё при жизни: вроде бы её видели, а вроде бы и нет. Но скорее всего, попросту не обратили особого внимания – ведь каждый день «ночных бабочек» похож на предыдущий, меняются только лица мужчин, размер их кошельков и предпочтения.
Бубнов с Симкой зашли в гостиницу. Сразу же в нос шибанул запах какой-то затхлости, но запустения не ощущалось. Входили и выходили парочки, явно не за тем, чтобы поговорить о высоком искусстве. Красный ещё на улице попросил Ивана Григорьевича не махать сыскным жетоном, а предоставить разговор со служащими гостиницы на предмет, в которой из комнат сейчас находится Матрёна-Диана.
Не прошло и минуты, как Симка поманил взглядом Бубнова: мол, следуйте, господин хороший, за мною.
– В десятом, – сказал Красный и добавил, – во втором этаже.
Остановились перед дверью с небольшой медной, потемневшей от времени табличкой, на которой были витиевато изображены цифры 1 и 0.
Иван Григорьевич поднял руку, чтобы постучать, но Симка удержал.
Дверь отворилась, и на пороге возникла фигура чиновника по поручениям Кунцевича. Обеспокоенный взгляд и каменное выражение лица говорили о новых проблемах, низвергшихся на чёрных крыльях на сыскную полицию. В руке Мечислав Николаевич держал светло-коричневую папку с тёмными тесёмками.
– Разрешите?
– Заходите, – поднял взор на вошедшего начальник сыскной полиции, – присаживайтесь. Что у вас?
– Полюбуйтесь, – Кунцевич развязал тесёмки, достал из папки конверт и протянул Филиппову.
– Что это? – тот повертел в руках распечатанный конверт.
– Вы прочтите письмо.
Владимир Гаврилович углубился в чтение.
«Пять лет тому назад не имеющий ни родных, ни знакомых, я подлежал в Кишиневе отбытию воинской повинности. Не имея шансов на освобождение от военной службы, я по капризу судьбы вытащил несчастливый 26-й номер и был забрит в солдаты. После присяги я был отправлен в Тирасполь, где зачислен в астраханский драгунский полк. Прослужив шесть недель, я решился бежать и, как вы понимаете, моя родина стала мне мачехой. Вскоре я очутился в чужом для меня государстве, которое должно было заменить мне отечество. Но увы! Я не полюбил ни Галиции, ни Австрии, которая меня приютила. В одном маленьком городке я встретился с другим дезертиром.
Дезертир этот, настоящего имени коего я выдать не смею, пусть будет Дмитрием, страдал чахоткой. Я ухаживал за ним, но недолго, ибо чахотка не оставляет человеку шанса на жизнь. И вот перед самой смертью он доверил мне свою тайну, которую хранил много лет:
“Я умираю, и вместе со мной должен погибнуть клад в сорок миллионов рублей. Я благословляю Бога, – говорил он мне со слезами на глазах, – что Он послал мне тебя. Прими же в знак моей благодарности всё то, чем я должен был владеть. Дай мне только честное слово, что если сам не в состоянии будешь сделаться обладателем этого огромного состояния, то не отдашь его в руки иностранцев. Оно должно оставаться в руках наших русских подданных без различия вероисповедания и национальности”. После смерти Дмитрия, ознакомившись с бумагами, я посчитал себя самым несчастным человеком, в то время как я мог бы быть одним из счастливейших смертных. Внимайте же! Я сделался хранителем секрета о местонахождении клада, состоящего из бриллиантов, золотых слитков и старинных монет на сумму в 38 500 000 р. Клад этот принадлежал одному владетельному румынскому князю, вынужденному спасаться бегством. Местонахождение клада – одно из маленьких городков-местечек Бессарабии. Что делать? Самому рискнуть своей свободой и отправиться за кладом? Я бы это сделал, но увы! Для того чтобы извлечь клад, необходимо обратиться к русскому правительству с просьбой о разрешении раскопок, и затем необходимы предварительные расходы на наем людей для раскопок, а также устройства канала для отвода воды из трех колодцев, на дне которых хранятся богатства. Первое немыслимо мне сделать как дезертиру, а второе – как человеку, не имеющему ни полушки. Ввиду таких обстоятельств я решился устроить общество на паях для получения клада. Но богатство отнюдь не должно достаться в руки богачам. При посредстве некоторых моих знакомых я сделался обладателем списка небогатых, но честных тружеников, которые, разбогатев, не забудутся и останутся теми же незаносчивыми и скорбящими о ближнем людьми. Мне очень приятно сообщить вам, что в списке этом одним из первых находитесь вы. Итак, милостивый государь, если вам угодно принять участие в затеваемом мною деле, дающем вам право на равную долю со всеми и со мною, пришлите десять гульденов на мое имя. По получении денег вы получите от меня нотариальное удостоверение на право ваше в разделе клада. Не буду обременять вас перечнем того, что надо купить, что надо сделать; я вам поведаю, что расходы по раскопкам и извлечению клада не превысят 10 000 гульденов. Таким образом, наше общество должно насчитывать 1000 членов. Конечно, желающие могут иметь по два пая, по три, но тогда эти десять гульденов должны увеличиться до двадцати или тридцати. Если вас заинтересовало моё предложение, то деньги нужно переслать по адресу: Herr Stephan Borisoff, Lemberg (Galicie). Таким образом, один пай в десять гульденов превратится в 38500 рублей».
– Однако.
– Каково? – спросил с улыбкой Мечислав Николаевич.
– Очередная авантюра, – пожал плечами Филиппов. – И много ли тех, кто попался на эту удочку?
– Достаточно.
– И теперь с жалобами к нам?
– Само собой.
Начальник сыскной полиции покачал головой.
– Сколько вы приняли заявлений?
– Достаточно, но я связался с Лембергом…
– С полицией? – удивился Филиппов.
– Увы, австрийская полиция нам навстречу не идёт. Так получилось, что у меня там есть знакомые, вот к ним я и обратился… – Кунцевич умолк.
– Не томите, Мечислав Николаевич, театральными паузами, рассказывайте, как есть.
– Степан Борисов действительно проживает в Лемберге, но появился в городе только два месяца тому, живёт на широкую ногу, не имея при этом никаких занятий, и ежедневно из России и Румынии получает десятками денежные пакеты. Доподлинно установлено, что этот Борисов Степан Гаврилович – не дезертир, а оргеевский мещанин, сорока двух лет от роду.
– Направьте бумагу в полицейское управление Лемберга. Как-никак, Оргеев – российский город, а значит, и преступник должен предстать перед нашим правосудием. Результата, конечно, не получим, но, может быть, австрийцев наш Борисов не обманет.
– Хорошо.
– Что-нибудь ещё?
– Что делать с пострадавшими?
– Что с ними делать? За легковерие надо расплачиваться. Слава Богу, на сей раз малой кровью – всего-то десятью гульденами, это сколько по нынешнему курсу? И почему гульденами? Насколько помню, в Австрии кроны?
– Здесь тоже маленькая хитрость. Австрийская крона равна тридцати девяти копейкам, а голландский гульден – семьдесят восемь.
– Понятно. У вас, я знаю, Мечислав Николаевич, в «Петербургском листке» есть знакомые, – и пытливо посмотрел в глаза Кунцевичу.
– Есть.
– Вот дайте им тему, пусть пропишут, чтобы не попадались больше простодушные на уловку Борисова.
– Разрешите представить письмо?
– Не возражаю, главное, чтобы легковерных меньше стало. У вас всё?
– Не знаю, как будет вернее, к счастью или к несчастью, но ещё есть некоторые подробности одного дела.
– Излагайте.
– Дело по убийству учительницы училища Правдиной.
– Что там? Вроде бы кухарка описала убийцу. Нашли?
– Дело оказалось сложнее, чем представлялось вначале. Оказывается, жена городового Васечкина служила кухаркой. Она случайно узнала, что Правдина получила большую сумму денег в ассигнациях. Сказала об этом мужу, тот привлёк к делу дворника. Они вдвоём убили учительницу, похитили деньги, а жену городового связали, чтобы на неё не пало подозрение в соучастии. Теперь двое из них сознались.
– Кто?
– Дворник и жена городового.
– Тогда в чём трудность?
– Пристав Зарудский, защищая честь мундира, не разобравшись в деле, пожаловался министру, тот государю, вот и завертелось дело.
Филиппов покачал головой.
– Понятно: как всегда, не разобравшись, наши начальники рубят с плеча. Вы подготовьте бумаги – мне скоро идти на доклад к министру, там я ему доложу по существу дела. Только доказательства должны быть неопровержимые.
– Так и есть.
– У вас всё?
– Теперь всё, – Кунцевич поднялся со стула.
Симка удержал руку Ивана Григорьевича.
– Позвольте мне. Матрёна меня знает, а от вашего жетона замкнётся и ничего не скажет. А я хочу, чтобы эту гниду, – он скрежетнул зубами, – либо я нашёл, либо вы.
– Лады, но ты только начни беседу.
Красный постучал. Почти спустя минуту дверь распахнулась, и на пороге застыл с открытым ртом купец, который заикающимся голосом спросил.
– Вам что надо?
Из-за его плеча выглянула Матрёна-Диана в накинутом на плечи голубом пеньюаре.
– Красный? – произнесла она с ноткой удивления, и глаза её расширились. – Тебе-то чего надо?
– Разговор есть, – с решительностью в голосе сказал Симка.
– Небось подождёт. Вишь, я занята, – она взяла купца под руку, тот скосил взгляд на девицу.
– Я-то думал, это вино принесли, – с досадой выдавил из себя клиент Матрёны.
– Дорогой, – Матрёна щекой прижалась к плечу купца, – подожди одну минутку, – затем с неожиданной лёгкостью отодвинула его в сторону и вышла в коридор. – Ну и? – кивнула головой.
Девице было лет двадцать с небольшим. Большие голубые глаза, румянец на щеках, пухлые губы и зачёсанные назад волосы.
– Вчера ты видела мою Анну?
– Ну?
– Видела или нет?
– Ну, видела.
– С кем она ушла?
– Красный, она ж твоя баба, вот и следил бы.
– Так с кем?
– Ну ты, Красный, интересный фрукт. Я ж за твоей Анькой не нанималась следить, и интересу мне к ней нету, так что не знаю, чего ты хочешь.
– Сегодня Анну нашли убитой, – послышалось из-за спины Симки. – Ты что, не знала?
Матрёна-Диана нервически сглотнула и провела языком по вмиг высохшим губам.
– И кто её?
– Я тебя и спрашиваю, с кем она ушла? Может быть, сегодня или завтра тебя точно так же – и в реку.
– Окстись! – девица перекрестилась. – Вчера я Аньку видела, не знаю… – она пожала плечами, – то ли в пятом, то ли в шестом часу…
– С кем? – нетерпеливо спросил Симка, Бубнов не стал более вмешиваться.
– С кем, с кем – откуда я знаю?
– Как выглядел?
– Мужик как мужик.
– Ты его узнаешь?
Матрёна-Диана подумала несколько секунд, нахмурив лоб.
– Не-а.
– Почему? Ты ж говоришь, обычный мужик.
– Обычный-то обычный, только на голове у него была шляпа с такими большими полями, – она показала рукой, – что лица толком не видела. Ах да, вот что показалось мне странным. Вроде бы лето на дворе, не так уж и прохладно, а он в пальто, и руки… – она запнулась.
– Что руки?
– Такие длинные, как у обезьяны, – пояснила Матрёна. – Был у меня мужичок один, так он из плаванья обезьяну привёз и мне показывал, вот и знаю.
Дверь приоткрылась, и послышался вкрадчивый голос купца:
– Голубонька, я заждался.
– Кто ещё его видел?
– Не знаю, – она приоткрыла дверь, – а за нами, Красный, глаз да глаз нужен. – С этими словами Матрёна затворила за собою дверь, и тут же раздался щелчок закрываемого замка.
Почти минуту визитёры стояли в молчании.
– Значит, чёрный человек… – задумчиво произнёс Бубнов.
– Что? – очнулся от оцепенения Симка.
– Это я так, – вздохнул Иван Григорьевич. – Теперь опять на площадь, к рынку. Ты там всех девиц знаешь?
– Ну, не всех, но многих.
Владимир Гаврилович, сощурив глаза, смотрел в окно. Особо ни о чём не думалось, хотелось просто посидеть, наслаждаясь тишиной. Хотя какая тишина, если под окнами многотысячный город. Шумит, гудит, и вроде бы никто не устраивает нарочно гама и шума, а всё одно слышатся они сквозь окна и стены. Потом перед глазами предстала девица, лежащая на блестящем полированном холодном металле.
И раны, рассекающие лицо, – такие грубые, что сразу возникает образ злого и невоздержанного мужчины, который свою кровожадность направил на беззащитную продажную женщину. Обычно «коты» учат своих подопечных кулаками, не портя фасад, ибо он привлекает клиентов, или, на крайний случай, чтобы девица не ушла к другому, – нож под рёбра. А здесь что-то особое, словно кто-то пытался отомстить, да не просто отомстить, а с такой жестокостью, что кровь стынет в жилах. Но за что?
– Пошли, Симеон, может, что новое удастся узнать. – Бубнов играл желваками, и у него подёргивался правый глаз.
– Угу, – кивнул в знак согласия Красный.
– Знаешь, – Иван Григорьевич остановился, закусив губу, но потом продолжил, – всё, что ты узнал и узнаешь, это…
– Тайна? – ухмыльнулся Симка.
– Вроде того.
– Не бойтесь, господин Бубнов, я не собираюсь ни с кем делиться полученными сведениями. Это моё дело, и могу сказать откровенно, что если я найду этого изверга первым… – он запнулся, подбирая слова, – то вы его никогда не найдёте.
– Но…
– Видите ли, – молодой человек остановился и теперь стоял напротив сыскного агента, – какими бы мы с Аней вам ни казались, мы хотели вырваться из порочного круга, но, к сожалению, не имели достаточно денег, чтобы начать нашу жизнь с чистого листа. Вы можете осуждать её за доступность, меня за потворство этому, но жизнь не всегда одаривает нас калачами. Приходится кое-что перетерпеть, чтобы стать сильнее, – он тяжело вздохнул.
– Я понимаю, – тихо сказал Бубнов, но в ответ получил красноречивый взгляд.
– Пойдёмте.
Опрос девиц ничего нового к портрету не добавил. Только внёс некоторую сумятицу: одни говорили, что на лице мужчины (поля шляпы не могли скрыть нижнюю часть) была бородка наподобие шкиперской. Вторые уверяли, что присутствовали пышные усы. Но все сходились в том, что незнакомец в летний месяц ходил в чёрном пальто почти до пят и в шляпе с большими полями. Говорил вроде бы чисто, хотя некоторые уверяли, что с эстляндским или финским акцентом. Но все сходились во мнении, что руки у него непропорционально длинные. Последняя примета радовала. Если одежду можно сменить, бороду сбрить, усы сделать меньше, то с руками дело обстояло совсем по-другому – с ними невозможно ничего сделать. Не отрубишь же их!
К вечеру Бубнов устал, проголодался, да и от мелькания лиц голова шла кругом.
– Где здесь можно хорошо, но недорого поужинать? – спросил Бубнов у спутника, который с удивлением посмотрел на сыскного агента.
– У Петровича.
– Что так смотришь?
– Да я всегда думал, что у вас в полиции деньги лопатой гребут.
Иван Григорьевич ухмыльнулся.
– Знаешь, Симеон, может быть, кто-то и гребёт, но мы пришли копаться в человеческом дерьме, выводя преступников на чистую воду. А такое занятие приносит только неприятности. Вот в прошлом году взяли за одно место графа одного за то, что убил знакомца по игре в карты, которому задолжал моё жалование за сто лет. Взяли его, но такой шум поднялся. Сам государь за него вступился, министр взял под козырёк, а мы получили по первое число. Особенно наш начальник. Там, – Бубнов ткнул вверх пальцем, – много чего творится. Меня тогда чуть под статью о превышении полномочий не подвели, а ты говоришь – «лопатой».
– Неужели? – изумился Симка.
– Но я тебе ничего не говорил.
– Значит, если есть деньги, то всегда можно откупиться?
– Не совсем так. Иной раз и деньги не помогают, главное – иметь нужные связи, чтобы в определённую минуту тебя прикрыли… Ну, Симеон, растравил ты меня. Всё, поговорили, веди к твоему Петровичу.
В десятом часу пополудни в рабочем кабинете Филиппова собрались чиновники по поручениям и помощник начальника сыскного отделения Карл Петрович Маршалк. На сей раз не разговаривали, даже вполголоса, как во время предыдущих собраний, а молчали. Лица у всех были сосредоточенные и серьёзные, словно все чувства ушли прочь до поимки кровожадного изувера.
– Прошу, господа, докладывать только по делу об убийстве Анны Блюментрост. Остальные вопросы решим позже, если нет никакой спешки.
Оказалось, что сведений собрано всего ничего. Хотя прошло всего полдня со времени убийства, по столице поползли не очень хорошие слухи. «Ночные бабочки» обеспокоились появивлением жестокого убийцы, начали шёпотом передавать друг другу, что зарезано то ли пять, то ли десять девиц, а в Москве еще раньше пропало целых семьсот, и теперь волна докатилась до Петербурга.
– Вот так, – завершил Алексеев.
– Как говорится, у страха глаза велики, – Владимир Гаврилович потёр лоб ладонью. – Иван Григорьевич, что у тебя?
Бубнов рассказал о собранных сведениях.
– Молодец, – похвалил Филиппов, – значит, теперь есть у нас описательный портрет предполагаемого убийцы.
– Возможно, – сказал с сомнением в голосе Бубнов.
– Что вас смущает?
– Всё, Владимир Гаврилович. У нас только одна точная примета – длинные руки, а вот остальные – это, как бы правильнее выразиться…
– Пустые, – подсказал кто-то из чиновников.
– Вот именно, пустые. Что такое борода? Да ничего – возможно, убийца, обладая театральным реквизитом, её наклеил…
– Наклеил-то наклеил, но это значит, что в дознании появляется театральный реквизит, а им, извините меня, не каждый умеет пользоваться. Следовательно, появляется артист…
– Увы, не только артист может воспользоваться гримом, но и работники театра…
– Не забывайте про синематограф, – опять вставил кто-то из чиновников.
– Вот именно, сюда же и работников синематографа.
– Шкиперская бородка, – скривил губы Филиппов. – Почему именно такая? Должна же быть причина? В обычае людей делать вещи, которые они умеют. В данном случае, – Владимир Гаврилович прикусил губу и замолчал, но никто не смел его торопить; затем, чуть сузив глаза, он предположил: – Возможно, ситуация более проста, чем мы думаем. Представьте этого мужчину, каким его описывают, – высок, но рост мы можем не брать в расчёт – высокие каблуки дадут нам необходимое, широкополая шляпа хорошо скрывает верхнюю часть лица, давая собеседнику или невольному свидетелю увидеть нижнюю и обратить на неё внимание, – начальник умолк.
– То есть преступник хотел, чтобы запомнили бородку, – ведь она становится главной приметой, – продолжил мысль начальника Маршалк, говоривший с заметным акцентом.
– Вот именно. Поэтому он надел тёмное пальто, чтобы запомнили только верхнюю одежду, и нацепил бородку, но руки не спрячешь. Если они очень длинные, то таковыми и останутся. Значит, господа, мы имеем только одну неоспоримую примету – длинные руки. На остальные можно не обращать внимания, ибо они только для отвлечения.
– По одним рукам нам его не найти.
– Есть и вторая примета – склонность к театральному реквизиту.
– Но в столице столько театров, и столько занято в них народу, что навряд ли нам хватит времени, чтобы проверить каждого, – покачал головой Маршалк.
– Карл Петрович, вы правы, но мы не можем дожидаться, пока преступник не совершит второе убийство.
– Вы доподлинно об этом знаете? – тихо спросил помощник.
– Нет, я об этом не знаю, – так же тихо ответил Владимир Гаврилович, – но мы не можем сидеть и ждать, пока в наших газетах не появятся статьи о кровавых преступлениях среди белого дня на Невском проспекте.
– Газетчики могут…
– Вот я и не хочу, чтобы в городе возникла паника.