Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн
близ Новгорода
– Майн готт!
Манштейн отпихнул навалившееся на него тело конвоира – тяжелое, липкое и неожиданно мягкое. В задымленном помещении было ничего не видно, немецкий генерал судорожно заметался, и неожиданно натолкнулся на стенку. Едва удержавшись на ногах, он машинально провел ладонями по гладкой поверхности – вне всякого сомнения, перед ним была та же полка, на которой он сидел еще несколько минут тому назад.
– Грюншвайнехунд!
И только тут генерал понял, что не оглох от контузии – слишком все неожиданно произошло. Вначале чудовищный взрыв, его вверх подбросило на полке, свет сразу погас. Потом тяжеленный вагон, как легкую пушинку, перевернуло. И все – на какое-то время, очень короткое, он потерял сознание – такое состояние ему не раз приходилось испытывать за долгие годы, что провел он на войне. Все моментально понял старый служака – поезд попал под бомбежку, ведь в этих краях сейчас стоят «белые ночи» и люфтваффе фактически беспрерывно бомбят любую достойную цель как на фронте, так и в большевицком тылу. Эшелоны всегда являются лакомой целью и легкой добычей – слишком длинные вереницы вагонов, и не могут маневрировать, прикованные к рельсам.
– О боже…
В уши ворвался оглушительный рев пикирующего с неба самолета – очень узнаваемый и характерный, – двухмоторного бомбардировщика «Ю‐88». И это самое неприятное – так нелепо погибнуть от бомбы, изготовленной в рейхе, генералу совсем не улыбалось. Манштейн в ярости ударил по дощатой стенке, потом навалился всем телом. И та неожиданно поддалась отчаянному напору – в щель он увидел сероватую дымку здешней ночи. Надежда придала силы – несколько сильных ударов – и крыша вагона, лежащего на боку, очень медленно стала поддаваться. И вскоре образовался пролом, достаточный для того, чтобы вылезти в спасительный сумрак, на волю. Однако генерал, хотя чуть не упал от близкого разрыва авиабомбы, покидать свою тюремную камеру не торопился. Теперь он знал, что ему делать, соответствующий опыт в молодости получил. Торопясь, он принялся раздевать погибшего конвоира, благо тот походил на него по комплекции. Труднее всего было стянуть с мертвеца сапоги, но страх и отчаяние придали генералу усилий. Более того, Манштейн дотянулся до решетки, что стала сейчас потолком в его купе. Второй надзиратель, судя по протяжному стону, вроде был жив, но потерял сознание. Пальцы живо расстегнули пряжку ремня, и он потащил его к себе, вниз, прихватив ладонью вожделенную кобуру с тяжелым пистолетом.
– Так, что же я забыл?
Генерал на секунду задумался, тряхнул головою в задумчивости.
– Так, теперь мне надо переодеться, найти фуражку и папиросы!
Процесс надевания липкой от крови униформы занял несколько минут: туго затянув на животе ремень с кобурой – все же несколько располнел в свои солидные годы, – генерал открыл кожаный клапан, вытащил, к немалому удивлению, «браунинг». Довольно хмыкнул – теперь он вооружен, а значит, есть шанс обрести свободу. Нахлобучив фуражку и сунув в карман галифе пачку папирос, Манштейн аккуратно свернул германскую униформу в сверток, решив, что «фельдграу» ему еще пригодится. Затем в несколько сильных толчков выломал широкое отверстие в разбитой крыше и, извиваясь как ящерица, вскоре выполз из вагона наружу.
– Шайзе готт!!!
Близкий разрыв бомбы оглушил генерала, бросил тело на что-то мягкое – однако сознания Эрих теперь не потерял. Чуть привстав, он огляделся по сторонам и выругался – картина происходившей бомбежки впечатляла.
Длинный состав из двух десятков пассажирских вагонов и теплушек полностью свалился с насыпи, а сам паровоз превращен в груду дымящегося искореженного железа. Везде разбросаны человеческие тела, сам он угодил на окровавленный безногий обрубок в искромсанной одежде. В горле тут же подкатила тошнота, но генерал справился с рвотным позывом и затравленно, как дикий зверь, бросил взгляд в конец эшелона. Там бегали люди, что-то кричали, послышалась стрельба из винтовок. Звуки выстрелов придали сил, и генерал рванулся к кустам, за которыми стояла темная стена густого ельника. Продравшись сквозь жесткую листву и прутья, Манштейн поднырнул под колючие лапы ели. И побежал, натыкаясь на ветки, проваливаясь сапогами в чавкающий под ногами мох. Бежал, покуда были силы…
– Я свободен! Нужно уйти как можно дальше!
Эрих негромко отдал приказ самому себе, прекрасно понимая – теперь все зависит от него самого и от фарта. Да-да, именно от удачи – без везения добраться до своих частей, к реке Великой, практически невозможное дело. Ведь пройти почти три сотни километров по враждебной территории, без проводника или карты, без запасов продовольствия, с одним пистолетом, да еще в его далеко не молодом возрасте – эпический подвиг, достойный только диверсантов полка «Бранденбург 800», что помогли 56‐му корпусу захватить целыми мосты через Двину.
Манштейн отдышался, все же такие пробежки и треволнения судьбы пагубно сказываются на здоровье. Прислушался – бомбежка перегона уже прекратилась, не слышался гул авиамоторов. Зато вдалеке гремели выстрелы, довольно вяло, спорадически. Видимо, кроме него, удалось бежать и другим заключенным разбитого тюремного поезда, в этом генерал не сомневался – он видел решетки на окнах многих вагонов. Теперь пришедшая в себя после бомбежки охрана, несомненно, занялась поиском и отстрелом беглецов. Даже хуже для него – начала преследование, выстрелы явно приближались к нему, доносились все громче.
– Надо бежать дальше, – решил про себя генерал, затравленно озираясь в ночных сумерках. И старческой трусцою, но достаточно резвой, прижимая к груди сверток, побежал среди деревьев. Под сапогами хлюпало – болото, несмотря на жаркое лето, отнюдь не пересохло. Ветки хлестали по лицу, но он почти не уклонялся от них. Пот заливал глаза, отдышка давила на грудь, но генерал продолжал бежать, как заведенный механизм, практически ничего не видя перед собою. И лишь машинально шарахнулся в сторону от звонкого крика, в котором причудливо смешались воедино дикая ярость, липкий страх и несказанное удивление.
– Атас, кореша! Легавый!
Манштейн остолбенел – сквозь заливающий глаза пот он увидел семь человек, небритых, коротко стриженных, в черных робах. Они были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка. Но кто это?!
– Бля буду! Он же без волыны!!!
– Кончай вертухая!
– На перо ставь!
Кричали, несомненно, по-русски, вот только генерал не понял из диких воплей ни единого слова. Он попятился под ель, со смертельным холодком в душе понимая, что попал, как говорят славянские унтерменши, «из огня да в полымя». Его явно хотели убить – видимо, один вид униформы сотрудников «гэпэу» вызывал у этих людей звериную ярость.
Что делать?!
Этот извечный русский вопрос, как он знал из литературы, за какое-то мгновение натолкнул на единственно правильное решение в такой ситуации. Что-либо объяснять бессмысленно – его сейчас будут убивать, и не просто резать, а рвать на куски. Он не понимал слов, но всем нутром ощутил злобу, что шла от этих странных русских.
– На свою ж…у прибежал, п…р!!!
Кровь в жилах забурлила, словно вернулась лейтенантская молодость, когда он ходил в атаки со своими гренадерами на спешившихся казаков под Ковно. В одно мгновение Эрих выронил из правой руки сверток со своим генеральским кителем и бриджами и тут же выхватил из кармана «браунинг». И успел нажать на спусковой крючок (к счастью, патрон был заблаговременно дослан в ствол), когда один из русских уже дышал в его лицо запахом гнилых зубов. Выстрел не остановил первого из нападавших, но сбил его натиск. Манштейн ткнул в лицо врага кулаком и сделал шаг назад, вскинул пистолет на уровень плеча, словно был в тире. Он понимал одно – каждая пуля должна попасть точно в цель, врагов у него слишком много, любой промах станет для генерала смертным приговором, ему уже просто не дадут перезарядить «браунинг», вставить запасную обойму.
– Порву падлу…
Второй выстрел прямо в лицо отбросил напавшего, и генерал тут же выстрелил в грудь еще одного, что пытался ударить его коротким железным прутом в живот. Русский взвыл и, схватившись за грудь, рухнул прямо под ноги немецкого генерала.
– Он со шпалером, братва!
Крик, полный ярости и утробного страха, подхлестнул Эриха и он тут же выстрелил еще три раза, сразив трех напавших, и следом еще дважды в здорового верзилу, что чуть не ударил его по лбу суковатой палкой. И все – патроны кончились, перезаряжать бесполезно – двое оставшихся на ногах русских уже рядом, рычат от ярости, брызгая слюной. Придется драться, как раньше в рукопашной, используя «браунинг» в роли кастета. Генерал зарычал и выплюнул в лицо унтерменшам свои ругательства, с которыми четверть века тому назад сам ходил в яростные штурмовые атаки:
– Руссиш швайне! Ферфлюхте!!!
Он приготовился к последней в жизни схватке, готовясь грызть врагу горло, если то потребуется. Противников осталось двое – низенький урод с лицом дегенерата растопырил руки, покрытые синевой татуировок, второй, чуть повыше, внезапно остановился, с нескрываемым удивлением смотря на Манштейна. И лицом он был явно благообразней, интеллигентней, что ли, и на руках никаких синих отметин.
– Что встал, Хрипатый?! Не бойсь! Пером эту падлу сразу режь, у него «маслята» кончились…
Неожиданно для генерала второй русский сделал стремительный шаг в сторону, заходя за спину своего напарника и выбросив вперед руку – генерал сумел заметить, как сверкнуло лезвие ножа и вошло в шею подступившего к нему почти вплотную противника. Тот громко охнул, яростно сверкавшие глаза словно погасли, из горла вырвался судорожный всхлип – Эрих часто видел смерть на своей первой войне и мгновенно понял, что удар был точен. Очень выверен, настоящая профессиональная работа!
Но почему его не стали убивать, а неожиданно спасли от неминуемой жестокой смерти?! Зачем этот непонятный русский, столь не похожий на своих татуированных напарников, вот так запросто убил подельника?!!! Неужели он понял, что перед ним не тот человек?!
Эти мысли судорожно бились в его голове, пальцы лапали кармашек с запасной обоймой – но, как водится в сильном волнении, не могли вытащить из гнезда магазин. Русский медленно отступил на шаг и поклонился, весьма аристократически, словно встретился с ним в берлинском салоне. И произнес на отличном немецком, с чуть ощутимым померанским акцентом:
– Нихт шиссен, герр генерал! Не стреляйте, господин генерал! В этом нет необходимости! Я вам не враг!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псков
– Серьезная помощь флотилии, что тут скажешь, – Гловацкий хмыкнул, прижав полу бушлата рукою. Хоть на дворе и лето, но от реки шла ощутимая прохлада, так что на катере в одной тельняшке Николай Михайлович давно бы продрог и стучал зубами.
– Катер типа «Ярославец», металлический, товарищ генерал. А родной КМ из дерева, – доложил старшина и довольно неуверенно произнес: – А вот второй явно бронирован, башни танковые, но тип не ведаю – видно, новый! В Гдове у нас один на флотилии такой есть, но малый, тип 1125, вроде так его нам назвали, а этот…
– Сам вижу, что намного больше, – чуть слышно буркнул Гловацкий, не отводя глаз от бронекатера, массивный корпус которого явственно проступал сквозь густую туманную дымку. Приземистый, на носу и корме по танковой башне от Т‐28, причем не с КТ‐28, чей короткий ствол ехидно прозвали в РККА «окурком», а вполне длинноствольной пушкой, как на первых КВ, что сейчас в 23‐й танковой бригаде. Вроде Л‐10 именуется. Да сверху рубки еще высилась башенка с двумя стволами крупнокалиберных ДШК, такая спарка – вполне серьезная защита от снующих над озерами «мессершмиттов». Как такого исполина всего за несколько часов ухитрились спустить на воду с железнодорожной платформы, ветка которой близко подходила к пристани, Николай Михайлович уже догадался, благо на его глазах с помощью крана, что возвышался в речном порту, уже тянули следующий катер, помельче размерами, но все равно внушительный.
Моряки соорудили что-то типа настила, ревел дизелем трактор, на реке дымила трубами парочка буксиров, от которых тянулись толстые тросы. По этому импровизированному слипу «Ярославец» осторожно тянули к родной водной стихии с помощью заковыристого ядреного мата, без применения которого не обходится ни одна осмысленная деятельность на русском флоте. Снующие по пристани матросы и командиры лихорадочно суетились, время от времени, по въевшейся уже привычке пристально поглядывая на небо. К великой радости всех собравшихся, скрытое сейчас облаками и туманом. А то вражеская авиация могла бы натворить изрядной беды.
Но теперь уже поздно – на бронекатере дали малый ход, за кормой под закрутившимися винтами вскипела вода, и он медленно стал уходить вниз по течению реки. В устье Великой множество островов, поросших кустарником и лесом, среди которых легко затеряться, прикрывшись маскировочными сетками, переждать день, в ночь отправиться в Гдов, прямиком в главную базу Чудской флотилии, прикрытую зенитной артиллерией и эскадрильей И‐16 с местного аэродрома.
«Сильно рисковали флотские, очень серьезно, – Гловацкий задумчиво посмотрел на творящийся аврал. – С Балтики эшелоном перевезти запросто, а вот дальше сплошные проблемы. В Нарве не спустишь на воду, да и пороги не дадут вверх по реке уйти, в Тарту уже немцы, перекрыли огнем Эмбах. Гдов от озера относительно далеко, так что Пскову альтернативы нет! Но все равно риск серьезный, не дай бог пикировщики вывалятся, от гитлеровцев чего угодно ожидать можно!»
И тут Николай Михайлович вспомнил, где уже видел этот бронекатер – в Музее Вооруженных сил в Москве, вознесенный на высоченный постамент. Проходил под ним, мимо истребителя МиГ‐23. Правда, тогда на нем стояли башни от Т‐34, с трехдюймовой длинноствольной пушкой. Из таких орудий в 1943 году стреляли наши танкисты в «тигров» под Прохоровкой. Но и в этом варианте «речной танк» смотрелся внушительно – сообразили в Ленинграде, что флотилию нужно усиливать кардинально.
Маленький КМ за это время подошел к пристани и аккуратно к ней притерся, даже не стукнувшись бортом. Молодой матрос лихо запрыгнул на настил и протянул руку генералу – Гловацкий от его помощи не отказался и спустя секунду оказался на дощатом помосте, придерживая рукою висящий на плече тяжелый «шмайсер». А вот Софью подняли куда более бережно и обходительно – курсанты явно симпатизировали молодой женщине еще с первых часов пребывания на безымянном острове, не сводя с обаятельного военврача четыре пары влюбленных глаз.
– Что за расхристанный вид у тебя, краснофлотец?! Ты на кого похож, чучело?! Где фашистский автомат взял?!
– Диверсантов порубил кусками да скормил крокодилам, – неожиданно для себя, совсем без привычной матерной терминологии, ответил Гловацкий. И стал медленно поворачиваться к командиру в морском черном кителе, с жиденькими нашивками капитан-лейтенанта на рукаве. – А бушлат на катере позаимствовал, больно холодно ночью было. Да и кого вы чучелом назвали, драгоценный мой?! И кто вы такой нагловатый, чтоб так дерзко к советскому генералу обращаться?!
– Каким крокодилам?! Откуда…
Моряк опешил, бросил растерянный взгляд на генеральское галифе с «рельсами», и лицо мигом побледнело. Но тут же замер, буквально застыл в положении «смирно» и четко доложил:
– Виноват, товарищ генерал-лейтенант! Командир Псковского пункта базирования Чудской флотилии капитан-лейтенант Сирота! Прошу простить, товарищ командующий, не признал…
– Отставить, капитан, вижу, что прониклись, – отмахнулся Гловацкий. – Молодцом, быстро управились с работами. Как раз до рассвета! А то бы под бомбы с утречка попали со всем вашим пунктом базирования. Да, вот еще – морская пехота в распоряжении имеется?
– Так точно, товарищ командующий! Есть одна стрелковая рота, правда, неполного состава.
– Вполне достаточно. По западному побережью Псковского озера враг выставил сеть наблюдательных постов! Группа из трех диверсантов мною ликвидирована с подходом катера, подробности узнаете вот у этого мичмана. – Николай Михайлович указал на стоящего рядом с ним старого моряка, что с немым вопросом в глазах изумленно посмотрел на него. – Представление из штаба сегодня же получишь, сейчас не до бюрократии. Давно служишь, еще при царе широкий боцманский галун имел, так что достоин быть мичманом советского флота! И благодарность всей команде КМ от лица командующего 11‐й армией!
– Служу трудовому народу!
– Вот так-то, – недовольно произнес Гловацкий и повернулся к Сироте – вот же фамилия, видно, беспризорничал в Гражданскую. – Вражеские посты выявить, высадить десанты и ликвидировать! Распоряжусь, чтобы комендант придал вам взвод из истребительного батальона, там местные уроженцы, все берега, острова и протоки знают. Да, вот еще – МБР‐2 затонул, его поднять возможно, там неглубоко, на мели лежит. Что-нибудь и сгодится для ремонта других наших гидропланов. Экипаж представлю к орденам, посмертно! А вот диверсантов уничтожить, там немцы с эстонцами, все их бумаги и карта у мичмана. И чтобы следующей ночью десанты высадили! Приказ ясен?!
– Так точно, товарищ командующий!
– Вижу, и хорошо. Только не тянитесь вы так передо мною, совсем ни к чему, – недовольно произнес Гловацкий, продолжая рассматривать трудовую вахту моряков, что практически спустили катер на воду. Они ни на секунду не прекратили работать, словно бы совершенно не замечая, как их командир тянется в струнку перед неизвестным. Вернее, слишком известным многим – Николай Михайлович успел уловить ветерок брошенных между ними слов, на мгновения словно полотном накрывший причал.
– Командарм?!
– Сам Гловацкий!
– Везет ему как утопленнику…
«Да уж, сравнение», – хмыкнул генерал, не держа зла на сердце – ведь по большому счету везло, так как ни одному утопленнику не снилось, пусть даже пассажиру самого пресловутого «Титаника». И тут взглядом он поймал камуфлированную знакомым замысловатым узором «эмку», подъехавшую к пристани. Задняя дверца откинулась назад, из автомобиля довольно шустро для своего возраста выскочил полковник Ивашкин.
«На ловца и зверь бежит, он-то мне и нужен», – мысленно рассмеялся Гловацкий, а сам негромко произнес, сдернув с плеча ремень «шмайсера» и сунув в руки опешившего моряка:
– Автомат своим морпехам отдай, пусть изучают вражеское оружие. А вот еще «вальтер» и два ножа с кинжалом. Подсумок с рожками. Гранат нет, даже «колотушек», тут пусть простят генерала. Вот еще что – обе «мосинки» я передал команде катера, так что не отбирайте у них, мало ли что случиться на озере может. А то только на тумбе один-единственный М‐1 «максимка» да старый «наган» у мичмана. А так хоть две винтовки будут. И сам запомни, и своим передай – когда гидросамолет из воды поднимать будут, пусть ваши морячки гранаты в воду не бросают и не стреляют, если там длинные туши увидят. Наши это крокодилы, советские, фашистов здорово схарчили. Может, из зоопарка сбежали, может, рептилии местные, но истреблять их не стоит, на развод нужно оставить. Все ли вы поняли, товарищ капитан-лейтенант?
– Так точно, товарищ командующий! Оставим зверушек живыми, наши ведь. Прослежу сам и другим накажу – будет работа после войны ученым. Я и удивился сразу, потому что слышал про подобную чудь от стариков.
– Вот и хорошо, а теперь займитесь приведением катера в боеспособное состояние, – произнес Гловацкий и повернулся к подходившему к нему чуть ли не бегом коменданту, при этом заметив, как моряк четко приложил ладонь к фуражке и устремился к спущенному на воду «ярославцу», на который уже спешно устанавливали счетверенную установку зенитных «максимов» на юте – а на баковой тумбе стоит тяжелый, с дульным тормозом ДШК. Серьезное вооружение, учитывая то обстоятельство, что крупнокалиберные пулеметы поступают на вооружение чуть ли не поштучно, слишком мало их в армии и на флоте. Видимо, в Кронштадте с каких-то кораблей или катеров снимают.
– Здравия желаю, товарищ командующий!
– И тебе того же, комендант! Рад тебя видеть, Сергей Алексеевич. – Гловацкий с полковником обменялись крепкими рукопожатиями. – Вижу, не чаял ты меня в живых увидеть?
– Сам на самолет ведь грузил, Николай Михайлович. – Ивашкин сразу же принял предложенный ему товарищеский тон, предусматривающий как бы отставить в сторону чинопочитание. – Тогда никакой вы были, я совсем перепугался, когда через полчаса доложили, что ваш МБР сбили. Простите! Здравствуйте, Софья Михайловна! Вижу, и вы спаслись…
– Меня она спасла, иначе бы утонул. Вытащила тушку на берег. Так, началось опять. – Гловацкий прислушался, явственно различая далеко к югу от Пскова орудийную канонаду. Не менее двух корпусных артполков бьют из 122‐миллиметровых пушек и 152‐миллиметровых пушек-гаубиц. А это означает только одно – немцы прорвали Ново‐Псковский (Локновский) УР и сейчас идет контрнаступление из глубины наших позиций. Значит, в бой все же бросили резервную 90‐ю стрелковую дивизию и 23‐ю танковую бригаду. «Все, амба, на стол Марса бросили козыри – ой как плохо. Да сколько же их там лезет на нас?!»
– Днем бомбят позиции, прорвали линию дотов прямо по центру, – тихо доложил Ивашкин. – Сейчас пытаемся отбить позиции. Там 90‐я дивизия и бригада Горленко. Давайте я вас отвезу в штаб, Николай Михайлович. Час назад туда прибыл комфронта.
– В «эмку» твою поместимся?
– Войдем, товарищ генерал. Со мною порученец. Софья Михайловна, прошу вас к машине!
Заместитель командующего 11‐й армией генерал-лейтенант Морозов
Псков
Нет ничего хуже для человека, чем ощущение полной безысходности, в которую он погрузился с того самого «черного дня» 22 июня 1941 года. К великой драме 11‐й армии и страны добавилась и личная трагедия – вечером на КП 11‐й армии пришла страшная для него новость – в Паланге была убита его дочь, которая находилась в пионерском лагере. До границы с Восточной Пруссией буквально десяток километров, и война нагрянула внезапно – детей просто не успели эвакуировать в тыл, ведь в час дня в небольшой курортный городок и рыбацкий поселок вкатились немецкие мотоциклисты, что рвались к Лиепае, передовой базе Балтийского флота, и устроили бойню…
Поседевший всего за одну ночь Василий Иванович, в душе терзаемый от страшной кровоточащей раны, пытался хоть как-то выправить положение на фронте своей армии, по двум левофланговым дивизиям которой – 126‐й и 128‐й – пришелся мощный удар всей 3‐й танковой группы немцев, которая к тому же усиливалась целым армейским корпусом. Хотя укрепрайоны были заняты на границе заблаговременно, но всего лишь одним полком от каждой дивизии, потому жиденькую цепочку дотов фашистские танки прорвали с хода. И уже после полудня противник стремительно ворвался в Алитус, в глубокий тыл, и захватил важнейший стратегический мост через реку Неман, который просто не успели взорвать. Попытка опрокинуть врага с плацдарма закончилась разгромом 5‐й танковой дивизии 3‐го мехкорпуса. С этого дня Морозов не знал совершенно ничего о судьбе ни дивизии, ни штаба корпуса – пропали целиком, словно растворились в глухих белорусских пущах.
На правом фланге ударом 4‐й танковой группы 16‐й стрелковый корпус был отсечен от 8‐й армии и охватываемый с двух сторон вражескими клиньями стал отходить. Генерал Морозов правильно оценил ситуацию и предложил отступать за Вильнюс, прикрываясь сильными арьергардами. Другого плана у него просто не имелось – нельзя дать фашистам окружить и уничтожить главные силы армии. Вот только командующий фронтом генерал-полковник Кузнецов, терзаемый директивами из Ставки, приказал нанести контрудар 2‐мя оставшимися дивизиями 3‐го мехкорпуса и стрелковыми соединениями. Операция с треском провалилась, даже не успев начаться. 29‐й стрелковый корпус оказался небоеспособен – укомплектованный литовцами, он мог бы в любую минуту поднять мятеж, а потому штаб фронта приказал немедленно уводить его в Полоцкий УР. Контратака 2‐й танковой дивизии врагом была отбита, части генерала Солянкина окружены и разбиты, сам комдив пропал без вести, скорее погиб – вырваться из «котла» удалось немногим.
И вот тут генерал Морозов впервые сорвался, нервы сдали – выступил с резкой критикой приказов командующего и штаба фронта, отправив в Ригу радиограмму. Там резонно посчитали, что обычно выдержанный, тактичный командарм 11‐й попал в плен и шифровка дана уже немцами от его имени. А потому армию фактически списали, предполагая, что она полностью разбита и отступает. Однако, даже теряя время от времени связь со штабом фронта, с открытыми флангами, над которыми нависал противник, части 11‐й армии шли к Двине, 84‐я моторизованная и 23‐я стрелковая дивизии прикрывали их отход и понесли жесточайшие потери в людях, вооружении и бронетехнике, впрочем, как и другие соединения. Армии фактически не стало – те дивизии, что отошли, представляли ошметки, в лучшем и редком случае до 4‐х тысяч бойцов и командиров в каждой, фактически полки.
Морозова незамедлительно отстранили от командования, назначив на должность командарма‐11 генерал-лейтенанта Гловацкого, 41‐й стрелковый корпус которого наглухо закрыл для противника дорогу на Ленинград. Вчера Василий Иванович получил приказ немедленно прибыть в Псков и принять под командование фактически новую 11‐ю армию. Однако не успел вступить в руководство войсками, защищавшими обширный укрепрайон. Гловацкий каким-то невероятным и чудесным образом не только спасся, но совершенно оправился от тяжелой контузии. Всего несколько минут назад стремительно вошел в свой кабинет, к великому удивлению собравшихся в нем. И успел за это время насмерть сцепиться с командующим фронтом! Было видно, что оба генерала едва себя сдерживают от ненормативной лексики.
– Я вполне оправился от контузии, Петр Петрович, и могу командовать вверенными мне войсками. – Голос Гловацкого был резок, на изуродованное шрамами лицо смотреть страшно. Но была в нем и такая сила, которую три других генерала, причем самым младшим по званию оказался командующий фронтом, уже не имели – полную уверенность в благополучном исходе боев за Псков. А отсутствовала она потому, что за эти недели с момента начала войны все они были крепко биты врагом, не одержав ни одной победы, даже пусть совсем небольшой.
21‐й мехкорпус Лелюшенко истек кровью, безуспешно атакуя Двинск. И сейчас был расформирован полностью, передав все свои подразделения в состав 27‐й армии. Но бывшему комкору определенно повезло – ухитрился вызвать симпатию, попав под взгляд Гловацкого. А тот числился на отличном счету у самого маршала Ворошилова, сразу доверил 1‐й мехкорпус, дивизии которого превратились в бригады. И вот первая победа – растрепали в хвост и гриву немецкую 6‐ю танковую дивизию. Не сами танкисты, конечно, но вот частица славы перепала и Лелюшенко – на черных танковых петлицах кителя засверкала третья генеральская звезда.
8‐я армия генерал-майора Собенникова встретила войну в растянутом фронте, как и войска самого Морозова. И пусть в порядком потрепанном виде, но смогла отступить к Риге. Побед у него никаких, вот только полного разгрома его соединений не произошло. А потому 3 июля более удачливый коллега и был назначен новым командующим Северо-Западным фронтом, получив начальником штаба генерал-лейтенанта Ватутина, бывшего до того начоперодом Генштаба. И теперь пытается выправить положение, которое на всем фронте слишком близко к давно вызревавшей катастрофе. Даже здесь под Псковом все повисло на волоске – такого мощного повторного штурма врага никто из генералов не ожидал.
27‐я армия генерал-майора Берзарина действовала еще хуже его 11‐й, по факту провалив наступление на Двинск и потеряв там в боях два корпуса – 21‐й механизированный и 5‐й воздушно-десантный. И сейчас откатывалась от Опочки, удержаться на позициях просто не имела сил.
– Вы уже знакомы с ситуацией, товарищ Гловацкий?! Ваши позиции в центральном Локновском УРе прорваны на всю глубину! Еще день штурма – и вашу армию ожидает полная катастрофа! Она вся будет разрезана пополам – лишь стоит только немцам форсировать реку Великую и захватить на правом берегу плацдарм. Нужно немедленно вести в бой прибывшие от Ленинграда дивизии ополчения и с ними для поддержки весь 1‐й мехкорпус. И выбить немцев из укрепрайона. – Голос Собенникова напряженно звенел от едва сдерживаемой ярости.
– Простите, товарищ генерал-майор, но я думаю, положение обстоит не совсем так! Вернее, совсем не так! И незачем впадать в преждевременную панику – все обстоит как нельзя лучше!
Морозов переглянулся с Лелюшенко, танкист просто закаменел лицом. От ответа Гловацкого веяло неслыханной для любого военного дерзостью, вот так открыто фактически оскорбить собственного командующего. Видимо, не зря говорили, что между ними еще со времен службы на Дальнем Востоке в ОДКВА сложились весьма неприязненные, если не враждебные отношения. Как говорят в народе, пробежала не просто черная кошка – амурский тигр ее размерам позавидует.
– Во‐первых, товарищ комфронта, мехкорпус может быть введен в бой только по прямому на то указанию маршала Ворошилова! Во‐вторых; немцы втянуты в изнурительные бои – вклинение в наши позиции всего на 5—10 километров, это некритично, да и не прорвались – 118‐я дивизия держит тет де пон у моста. Сейчас идет контратака сразу тремя дивизиями – 111‐й, 235‐й и 90‐й, при поддержке танков 23‐й бригады. В‐третьих, на мой взгляд, ввод в наступательный бой ополченцев есть чудовищная ошибка – огромные потери без всякого позитивного результата. 1‐я и 2‐я ДНО могут выполнять лишь оборонительные задачи, причем ограниченные. А посему займут позиции – 1‐я в Псковском УРе, 2‐я на южном фасе Островского УРа, сменив там части 22‐го «эстонского» корпуса. Те уже совсем обескровлены, и чем скорее мы выведем их, как и 41‐й корпус, тем лучше. Надо бы сделать завтра, но вряд ли удастся вывести их из боя, но крайний срок 20—21-го числа. И еще одно – я имею личное указание маршала Ворошилова и члена Военного Совета СЗН товарища Жданова распоряжаться прибывающими из Ленинграда резервами только после немедленного согласования с ними! Это категорический приказ вышестоящего командования, товарищ комфронта!
В кабинете сгустилась звенящая тишина, слышалось лишь хриплое дыхание яростно смотревших друг на друга генералов. Морозов отвел взгляд: «Словно дети малые, тут все горит, а они с амбициями лаются!»
– Да будет так, товарищ генерал-лейтенант!
Василий Иванович уловил в тусклом голосе Собенникова обреченность – видимо, командующий фронтом осознал, что строптивый подчиненный просто не выполнит его приказ, имея за спиной таких высокопоставленных покровителей. И обостренным чутьем внезапно понял, что сейчас решается многое – слишком уверенным был Гловацкий. Да и, положа руку на сердце, полностью прав в своей оценке противника – это не прорыв обороны, а ее мучительное прогрызание с большими для фашистов потерями. Сам, судя по всему, прекрасно знает, что предстоит делать, в отличие от Собенникова. Тот просто не соответствует столь высокой должности, даже дня в академии не учившийся, а до недавнего времени проделавший путь в среде кавалерии. А за этим строптивцем победные бои, первые пленные и трофейные танки, а вместе с этим и репутация, сложившаяся за две недели жестокой и успешной обороны Псковско-Островского направления.
Гловацкий усмехнулся, тяжело встал со стула и медленно подошел к массивному столу. Протянув руку, снял трубку с телефона красного цвета и ровным, но жестким тоном произнес:
– Прошу соединить со Смольным! Здесь генерал-лейтенант Гловацкий! Маршала Ворошилова или товарища Жданова!
В кабинете сразу же воцарилась мертвящая тишина. Спустя какую-то минуту командарм‐11 произнес громким и повеселевшим голосом:
– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псков
– А ведь ты, дражайший наш Николай Михайлович, запросто подставил и подчистую «сожрал» своего командующего фронтом. Да так, что косточки захрустели. Вернее, как про то скажут другие, «подсидел» и воспользовался «блатом». – Гловацкий горестно хмыкнул, он ведь прекрасно осознавал, что сделал этот шаг, как писали в протоколах, с заранее обдуманным умыслом. Судя по доверительному тону, которым говорил с ним Климент Ефремович, той нескрываемой радости, когда услышал в ответ на вопрос о самочувствии бодренькое «словцо» – «хрен дождутся фрицы», – ставка на него в Ленинграде очень высокая сделана. И он тут же выложил свои соображения, фактически «слив» комфронта не только перед «первым маршалом», но и Генштабу – а генерал армии Жуков на расправу крутоват.
Обвинение в «паникерстве» более чем серьезно, тем более подкреплено фактами – необоснованным введением в бой резервов – 90‐й дивизии, только восстановленной, и танковой бригады полковника Горленко. Теперь нужно доказать, что пару дней можно было отбиться собственными силами, когда за спиной 41‐го корпуса разворачиваются прибывающие эшелонами по ночам значительные резервы.
– Вы что-то сказали, Николай Михайлович?
Начальник штаба 11‐й армии генерал-майор Егоров, напряженно долго «колдовавший» над картой с толстым карандашом в руке, поднял на него красные от постоянного недосыпания глаза.
– Нет, это я так, мысли вслух, – произнес Гловацкий и сам склонился над картой. Обстановка идущего южнее Пскова сражения была серьезной, но ожидаемой. Еще три дня тому назад они разработали несколько вариантов вражеского штурма – и угадали верно!
4‐я танковая группа генерала Гепнера практически в полном составе, только без эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова», с усилением из 1‐го АК, в составе четырех дивизий, номера которых уже установили, вот уже два дня таранила центр обороны – Ново‐Псковский УР. Самый протяженный, сильно выгнутый дугой к неприятелю и имевший всего полсотни дотов, половина из которых уже уничтожена вражеской артиллерией и штурмовыми саперными группами. И вот этот «бугор» немцы проломили в двух местах, вбив клинья четырех пехотных дивизий. А сзади, в ожидании успеха прорыва, застыли три танковых и две моторизованных дивизии – значительная пробивная сила из полутысячи танков, САУ и бронетранспортеров. А вот на фланговых УРах не больше, чем демонстрация – слабые попытки атак на Псков и Остров всего двух вражеских дивизий пехоты.
– Девять дивизий проламывают наш фронт, Николай Михайлович, не сдюжим мы…
– Зачем такой пессимистический взгляд, Константин Сергеевич, тут как нельзя лучше все происходит, – усмехнулся Гловацкий. – Пока проламывают, как вы говорите, не девять, а лишь четыре, их пять подвижных дивизий стоят во втором эшелоне и зализывают раны. Да и танков в них как минимум одну треть мы выбили. И это по самому скромному подсчету, без нахальства. Вы помните, как Александр Васильевич Суворов после кровопролитного штурма Измаила на вопрос адъютанта – сколько же писать в донесении императрице Екатерине погибших турок сказал?
– «Пиши их больше, чего супостатов жалеть!»
Егоров усмехнулся, припомнив изречение великого полководца, имя которого не рекомендовалось часто произносить в РККА, и вопросительно посмотрел на командарма, зная, что тот всегда держит для врагов про запас какую-то каверзу, неожиданную и неприятную.
– Немцы уже понесли достаточно серьезные потери, кроме убитых и раненых, у них есть больные, отставшие или оставленные на коммуникациях – ведь чуть ли не пятьсот верст отмахали на своих двоих. Растянулся кишкою подвоз, да и устали порядком. Люди они, не машины… хотя и те ломаются чаще, у нас завсегда дороги отвратные. Так что в дивизиях не больше 12—13 тысяч сейчас, вместо 16‐ти с половиной. А у нас сколько?
– Так, в трех дивизиях 41‐го корпуса по два стрелковых полка и полк ополченцев, плюс «уровские» пульбаты в каждой. В 90‐й дивизии строго по штату 11 тысяч, добавим и две танковые бригады…
– Да корпусные артполки подсчитай и дивизионы ПТО, да стрелково‐пулеметные и саперные батальоны! Да строителей, что сейчас отбиваются, и гарнизоны дзотов, что вокруг зарытых танков во второй и третьей линиях – их восемь десятков вкопали, да вполовину меньше еще броневых дотов, что из Ленинграда доставили. Так сколько же выходит в наших четырех дивизиях, что на пути немцев встали? И учитывай, что мы их непрерывно пополняем, благо в людских ресурсах… Б…дь, что за слово к отцам, мужьям и сыновьям! Шлют нам бойцов, эшелонами идут, а мы их здесь в землю кладем! Но ведь выстояли! Так сколько их в Локновском УРе?!
– Побольше фашистов выйдет, Николай Михайлович, побольше…
– То-то же, Константин Сергеевич! И при этом, что все они уже не те новобранцы, пороха не нюхавшие, а вполне реальные бойцы. День-два такой мясорубки многого стоят – кто из них уцелел, почитай ветераны. Большую оплату за опыт мы дали, но не чрезмерную. – Гловацкий вытянул сигарету из трофейной пачки «Старого Томаса», закурил, и сжалась в ладони картонка. И выбросил в урну, почти полностью забыв при этом «озерную эпопею». А сам подумал: «Когда в Грозном вокзал обороняли, вчерашние мальчишки всего за день повзрослели, а тут побоище идет третью неделю!»
– Ополченцы-то у нас выдержат, если фашисты серьезно за фланговые укрепрайоны примутся? Чем их подкрепить?
– Сдюжат, убежден. 1‐я ДНО ПсУР удержит точно. Там три пульбата, плюс в Пскове полк из 111‐й дивизии. И гарнизон – а это целых четыре батальона из НКВД и ополченцев. А за ними мехкорпус Лелюшенко. Я бы и рад был, если бы немцы эту стену лбом попытались прошибить. Но они не дураки вовсе. За неделю ополченцы втянутся полностью, наступать, конечно, не смогут, но обороняться запросто. А в Острове 2‐ю ДНО подкрепим 70‐й дивизией, что стала разгружаться с эшелонов. Еще пара дней, и «эстонские» дивизии выведем, но управление корпуса с артиллерией останется. Маршал «добро» свое дал. Так что Остров удержат и немцам «горловину» в соседнем УРе не дадут расширить. Дивизия все же кадровая, пусть пока без третьих батальонов, а ленинградцев уже влили. Сами удержат. – В голосе Гловацкого слышалась полная уверенность – вспомнил, что среди всех ДНО «северной столицы» 2‐я была самая боевитая. И твердо произнес:
– Удержат! Две свежие дивизии, плюс пульбаты УРа, артиллерии у них достаточно, а за спиной 202‐я дивизия заканчивает переформирование – и так уже две недели она почитай на отдыхе. Шансов у немцев нет!
– А центр? Фашисты умело его нам рвут одной только пехотой! И это при небольшом нашем превосходстве в живой силе! А за их инфантерией очень нешуточный такой кулачок из танков и мотопехоты…
– Умеют немцы воевать, кто ж спорит. А тактику действий штурмовых групп они еще в прошлой войне отработали до совершенства. Одной ведь пехотой, без помощи танков, французский фронт в 1918 году рвали в лоскуты – и ведь пробивали! Вот только здесь они просчитались – в маневренной войне мы пока уступаем, на то связь и умелые войска нужны с бронетехникой, а вот со всем этим у нас худо. Зато в обороне русский солдат, именно так, не иначе – всегда показывал и героизм, и смекалку. Хоть оборону Порт-Артура взять, или Царицына в Гражданскую! А мы здесь траншей в четыре линии нарыли, пулеметов много, бойцов к ним не меньше. Сейчас до рукопашных схваток часто доходит, так что умоются кровью фрицы – вот и лишится сил их пехота в самом скором времени. – Гловацкий закурил папиросу – прекрасно понимал генерал, что вопрос во времени для противника сейчас главный. Блицкриг не просто забуксовал у стен Пскова, он остановился и замер. А потеря темпа для наступающих очень опасна – оппонент и резервы перебросит, и сам сможет перейти в контрнаступление и перехватить инициативу.
– За Великой еще две линии обороны подготовлены, которые и займут в течение трех-четырех дней прибывающие из Ленинграда и Луги резервы – 177‐я и 237‐я стрелковые дивизии, 24‐я танковая бригада полковника Родина из расформированного 10‐го мехкорпуса. Через пару дней подкрепим их 14‐й противотанковой бригадой, маршал заверил, что ее переброска уже начата. Однако дивизии пока в два полка, в третий нужно свести уже здесь пульбаты и стрелков из УРовских частей, что заняли фронт по Великой.
– А кадровые третьи полки?
– Уже переводят на бригадный штат. Там только добавятся стрелковый батальон и легкий артдивизион, усилят саперов и связистов, прибавят тыловые службы. Полк – готовая к бою структура, отлаженная, и гораздо эффективней развернуть его в бригаду, чем сколачивать оную из надерганных батальонов. Хотя для оборонительных боев второй вариант предпочтительней, как и при наличии времени, примерно в неделю. Но вот последнего мы и не имеем. И нам скороспелые бригады доводить до ума нужно в течение двух-трех дней, если часы эти еще будут.
– Понятно. Значит, 468‐й полк из 118‐й дивизии и 806‐й полк из 235‐й дивизии, что занимают пойму Великой от Острова до Пушкинских Гор, тоже будут переведены на бригадный штат?
– Как и полк из 111‐й стрелковой дивизии, что доукомплектовывается сейчас в Пскове. Генштабом по представлению главного командования СЗН принято решение не расформировывать стрелковые корпуса, а перевести их на бригадный штат. Бригады формировать или за счет дивизий, вливая туда ополченцев и новобранцев, или сводить их из обескровленных дивизий, еще не потерявших боеспособность. Это касается соединений 8‐й и прежней 11‐й армии. Высвободившийся командный состав из таких соединений направлять к «донорам». Вот в принципе и все, что сказал маршал. Директивы к нам уже отправлены, через пару часов будут здесь. Решение, как вы сами знаете, вынашивалось давно, работали ведь над документами.
– Понятно, Николай Михайлович. Значит, в наличии, как я понимаю, у нас есть уже два новых стрелковых корпуса. Наш 41‐й на основе трех полков, по одному из каждой дивизии, что в бригады формируются. Плюс 16‐й из 33‐й и 188‐й бригад, что прежде дивизиями были. 128‐я дивизия в Порхове сейчас на доукомплектовании, в ней, как помню, чуть ли не вдвое больше красноармейцев, что-то около пяти тысяч. Я верно понял?
– Так точно. Только не двух корпусов, а четырех. Так фронт действий нашей армии будет растянут до Пушкинских Гор, в 22‐й армии Берзарина дела совсем плохи. «Латышские» и «эстонские» дивизии предстоит отвести на рубеж Шелони, от Порхова до Шимска – спешно создается Новгородская армейская группа. В ней пока сформирован только штаб, приданы строители и саперные батальоны. Будет артиллерия, но без пехоты эти четыре «прибалтийские» дивизии фактически ограниченно боеспособные. Довести их до штата не проблема – влить всего по 5—6 тысяч бойцов, опять же время на то нужно, а его нет. И самое главное – у них мало нашего вооружения, а боеприпасы к «арисакам» и «виккерсам» закончились. Снарядов к пушкам нет, а ведь зенитные «бофорсы» великолепны. – Гловацкий закурил еще одну папиросу, подумал и резко провел тупым концом карандаша по линии от Острова до Порхова, где уже были нанесены тонким пунктиром строящиеся оборонительные рубежи.
– Мы остановим танковую группу здесь, а по нам ударят с юга. Зайдут в тыл, и скоро! Разведка доложила, что к Пушкинским Горам по бездорожью на юг от Острова идут колонны мотопехоты. Судя по всему, эсэсовцы «Тотен копфа» претворят в жизнь то, от чего оторвали 8‐ю танковую дивизию из корпуса Манштейна, что попал в плен. Так что стягивай туда бригады 41‐го корпуса, благо они рядом, и из Пскова 111‐ю перебрасывай – этот полк до штатов довели. Остановят «черную гвардию» Гитлера – силы равные. А вот через неделю туго станет – 16‐я германская армия одним корпусом давит на Великие Луки, а два других на нашу долю придется. Армия Берзарина, если экстренно не усилить, даже одну дивизию не остановит. Там фактически две бригады единственного 65‐го корпуса и 46‐я танковая. Твои предложения?