Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Ватутин
Новгород
– Так точно, товарищ генерал армии! Немедленно примем необходимые меры! По исполнении доложу!
Небольшого росточка, совсем моложавый, с юным лицом, похожий на подростка, немного чуть полноватый генерал, как ядовитую змею, с опаской и осторожностью, положил телефонную трубку.
Связь с Москвой была отлажена, хотя порой Николаю Федоровичу очень хотелось, чтобы она временами отсутствовала – постоянные звонки по ВЧ порядком нервировали. Начальника Генерального штаба генерала армии Жукова Ватутин знал достаточно хорошо – с прошлого 1940 года, когда тот, тогда еще командующий Киевским округом, сменил на столь ответственной должности генерала армии Мерецкова, снятого по итогам «зимней войны» с Финляндией. Очень неудачной по большому счету, но об этом предпочитали помалкивать, дабы не быть обвиненными в «пораженчестве», «паникерстве» или «неверии в могущество РККА».
Властная натура Жукова проявилась не то что с первых дней – с первых часов: чрезвычайно требовательный, жесткий характером, даже жестокий, победитель в боях против японцев на реке Халхин-Гол заставил Генштаб в мирное время работать так, словно идет война. Сам Ватутин с тех дней забыл про отдых и воскресные дни, сам часто оставался ночевать в кабинете, тихо радуясь, что есть диван – другим командирам приходилось спать на столах и стульях. Напряженный ритм работы захлестнул всех работников наркомата обороны и Генштаба – Красная армия не просто увеличивалась, этот процесс имел прямо-таки взрывной характер. До двух с половиной сотен, более чем вдвое, выросло количество стрелковых, горнострелковых и моторизованных дивизий и бригад. Развертывалась 61-я танковая дивизия, на укомплектование пошли танковые бригады и отдельные батальоны при стрелковых дивизиях. Выгребали все подчистую, всячески тасуя технику и кадры, но проблемы как снежный ком росли час от часу. И не успели – война началась раньше, чем было запланировано, застав советские войска в стадии развертывания. Тому есть объяснение – Германия при любом варианте, даже самом благоприятном для СССР, всегда могла не только сосредоточить свои войска раньше, но и упредить, нанести мощный превентивный удар.
– Что делать?!
Столь извечный русский вопрос Ватутин, как многие другие советские генералы, задавал себе все эти долгие и страшные по нервотрепке июльские дни, с момента назначения на должность начальника штаба фронта. Картина на карте, расчерченная синими стрелами, отображающими действия врага, не сулила ничего доброго в ближайшей перспективе. И в отдаленном будущем тоже, если брать существующие ныне реалии.
8‐я армия генерала Иванова откатилась в Эстонию, сейчас еле держала 230 км фронта своими двумя основательно потрепанными корпусами. 10‐й закрепился по реке Навесте, а 11‐й по реке Эмбах. Фронт велик для четырех дивизий, в каждой из которых едва по полку, вот только местные торфяники и болота ограничивают врагу любой маневр, а фланги отошедших корпусов прикрыты озерами. К тому же удалось ввести в бой две свежие дивизии – 16‐я поддержала 10‐й корпус, а спешно перевезенная эшелонами от Нарвы 191‐я – 11‐й корпус. Последний к тому же получил серьезные подкрепления из 11‐й армии генерала Гловацкого. Более того, с восточного берега Чудского озера под Тарту перебросили маршевый батальон, полк ленинградских ополченцев и два истребительных батальона. Плюс на озере довольно сильная флотилия капитана 1‐го ранга Аврамова в составе канонерских лодок, бронекатеров и прочих судов, формируются в Гдове еще два батальона морской пехоты, что для 11‐го корпуса генерал-майора Шумилова неплохой помощью будут.
11‐я армия генерала Гловацкого занимает по фронту едва сотню верст – но самая сильная по составу и, главное – боеспособная. Более того, первый штурм уже отразила, причем целой танковой армии противника, с большими для немцев потерями. Перегруппировав силы, вчера фашисты начали вторую попытку, но, судя по вечернему рапорту Николая Михайловича, наши части удерживают позиции. Все же у него 7 достаточно полнокровных стрелковых дивизий, опирающихся на глубоко эшелонированную оборону, с мощными бетонными дотами «Линии Сталина», как ее уже называют даже в приказах, и которую чрезвычайно энергичный и предприимчивый командующий 11‐й армией продолжает всячески усиливать и совершенствовать. Очень походит на Жукова по характеру – такой же жесткий и грубый, более того, любитель крепкого словца, чем смог шокировать даже маршала Ворошилова.
Гловацкого Ватутин не узнал, хотя был знаком с ним с конца 1920‐х годов, с момента учебы в академии. Умный, толковый, предусмотрительный – все эти качества с войной развились чрезвычайно. А воли и решительности стало многократно больше – благодаря им, наверное, и удалось остановить немцев на линии дотов ПсУРа. Здесь гитлеровцы фронт не прорвут – в тылу у армии Ленинград, помощь оттуда уже не просто ощутима. Начата переброска значительных резервов – Северный фронт в дополнение к 191‐й под Тарту отправил к Пскову сразу три свежих полнокровных дивизии – 70‐ю, 177‐ю и 237‐ю, а также 198‐ю моторизованную дивизию, уже переформированную в обычную пехоту, с изъятием танкового полка и автотранспорта, что остро требовался для новых частей. Добавили к ним две спешно сформированные в Ленинграде дивизии народного ополчения. Плюс три танковых бригады, сведенных из дивизий – достаточно боеспособных, серьезных потерь пока не понесших. Только одна проблема – подкрепления будут приходить в течение недели, занимать позиции по мере выгрузки из эшелонов.
Псковско-Островский рубеж части генерала Гловацкого обязательно удержат. Ватутин в том уже не сомневался ни на йоту, его крайне беспокоила третья армия фронта – 27‐я генерала Берзарина. Она уже еле держала фронт по реке Великой. Причем на южном фланге немцы прорвали ее стык с 22‐й армией генерала Ершакова, что выдвинулась заблаговременно еще до войны из Сибири, успела не только занять, но и подготовить Себежский и Полоцкий укрепрайоны к обороне. УРы свое предназначение полностью выполнили – вот уже десять дней враг пытается проломить их позиции, введя в сражение добрый десяток дивизий, включая две танковых и моторизованную, против наших 6 стрелковых дивизий. Командование СЗФ и он сам лично сделали все возможное, чтобы помочь соседнему Западному фронту, передав туда 29‐й стрелковый корпус и 126‐ю дивизию из разгромленной у границы прежней 11‐й армии, которая, по сути, теперь заново возродилась на основе частей Гловацкого под Псковом.
Вот только заблуждаться по поводу их силы, вернее полного бессилия, не приходилось. Корпус территориальный, сформирован из военнослужащих бывшей литовской армии – обе дивизии, 179‐ю и 184‐ю, отводили от границы в тыл, опасаясь восстания. В результате массового дезертирства численность сократилась фактически до двух полков – едва 6 тысяч бойцов и командиров. И это произошло без всякого воздействия врага, с первыми залпами войны 29‐й корпус сразу начали уводить за Двину. 126‐я дивизия понесла огромные потери, в две трети от штатного состава, и представляла пусть обстрелянное, но слабое соединение в четыре с половиной тысячи бойцов и командиров, по большому счету бригаду.
Это все, что смогли найти и выделить в виде помощи. Резервов не было как таковых. 27‐я армия пока держала фронт своими двумя корпусами. 24‐й территориальный у Пушкинских Гор, сформированный из латышей, хоть и «усох» порядком до десяти тысяч личного состава в своих двух дивизиях, занял позиции и даже отбивался от пытающихся пройти вперед нескольких немецких батальонов. Врагу больше мешало отсутствие дорог и местность: заболоченная пойма Великой – достаточно серьезное препятствие. Преодолеть ее не смог моторизованный корпус генерала Манштейна, который попал чуть позже в плен – Ватутин уже имел удовольствие побеседовать с вражеским генералом и сделал для себя достаточно серьезные выводы.
Находившийся южнее Пушкинских Гор старинный городок Опочка, второе возможное направление вражеского наступления, обороняли части 65‐го стрелкового корпуса, собранные с бору по нитке. Управление корпусом с началом войны стало совсем «пустым», там кроме штаба не имелось никаких соединений. Теперь включили две потрепанных стрелковых дивизии – 5‐ю и 23‐ю, отступившие от самой границы, и сведенную в бригаду 46‐ю танковую дивизию. Оборону пока держат, вот только через несколько дней ситуация может резко ухудшиться. Дело в том, что 22‐я армия начала отход к Великим Лукам, к позициям на реке Ловати, обнажая левый фланг 27‐й армии. Ее тоже нужно отводить, но тогда немцы выйдут в тыл Псковско-Островского УРа.
Это плохо – судьба сражающейся 11‐й армии будет вскоре предрешена, дорога на Ленинград открыта для 4‐й танковой группы Гепнера, что только и ждет момента для рывка вперед. Нет, меры предприняты заблаговременно и одобрены Генеральным штабом – по северному берегу Черехи на Порхов и далее по Шелони до Ильменского озера возводится оборонительный пояс, в тылу которого спешно готовится еще одна позиция – Лужский рубеж. Нужно только время для занятия войсками, а его может и не хватить.
Проблема состоит еще в том, что все три армии окажутся оторванными друг от друга большими озерами, сражаться они станут поодиночке, не имея опоры на «соседа». Нужны резервы, чтобы закрыть «Невельскую дыру», а их нет. На переформирование отведены дивизии 21‐го и 3‐го механизированных корпусов. Первый упразднен, последний приходится буквально собирать, 2‐я танковая и 84‐я моторизованная дивизии фактически наголову разгромлены противником. И вот звонок от генерала Жукова – к концу июля на фронт начнут прибывать вновь сформированные стрелковые дивизии, значительно ослабленного, нового по военному времени штата, без гаубичного артполка. Оттого ценность этих соединений, «детища перманентной мобилизации», весьма условна. Но это и есть самые ценные резервы!
Снова возникает проблема острой нехватки времени – за две недели может произойти много чего, и отнюдь не самого приятного. А собственных резервов нет. В Порхове пополняются 33‐я и 188‐я дивизии и 42‐я танковая бригада, еще дальше в тылу имеются только части 5‐го воздушно-десантного корпуса из трех бригад, в каждой из которых и батальона не наберется – все, что осталось от отчаянных атак советских парашютистов на Двинск. И где же взять силы, чтобы скрепить южный фланг фронта, что трещит по швам?!
Вариант только один – необходимы две ленинградские дивизии, из тех что перевозят на Псковско-Новгородский рубеж, и 1‐й мехкорпус генерала Лелюшенко, что развернут восточнее Пскова. Но вот здесь нужен приказ от маршала Ворошилова, а он его не отдаст. Командующий фронтом генерал Собенников попытался взять резервы у Гловацкого без санкции главкома и получил жестокий разнос от «первого маршала».
– А если попросить Николая Михайловича походатайствовать? Ведь не может не понять, что это крайне необходимо?!
Для любого военного такая мысль показалась бы дикой – через своего подчиненного просить вышестоящее командование?! Но таковы реалии – к доводам Гловацкого маршал Ворошилов прислушается, тот у него на особом счету сейчас, пользуется доверием. Еще бы – Псковский УР единственный на всей «старой границе», который удалось удержать.
– А ведь стоит это сделать! Стоит…
Генерал отвлекся от мысли – в дверь осторожно постучали, все же ночь на дворе, и, дождавшись разрешения, в кабинет начальника штаба фронта вошел дежурный связист с рубиновыми кубиками старшего лейтенанта на черных петлицах. В руке картонная папка с бумагами.
– Товарищ генерал! Только получены радиограммы из Пскова, а также из Гдова, от командующего Чудской флотилией!
Ватутин взял листки и кивком головы отпустил связиста. Прочитав текст, генерал почувствовал себя плохо, рванул воротник кителя – ему не хватало воздуха. Тяжело опустившись на стул, он машинально посмотрел на время, поставленное в тексте.
– Час тому назад?! Как все некстати случилось! Но почему же мне не доложили раньше?!
Ватутин не любил крепких слов, но тут облегчил душу. Посмотрел на второй листок – и выругался как заправский сапожник, в три колена. Если в радиограмме начальника штаба 11‐й армии говорилось, что командующий тяжело контужен и отправлен гидросамолетом в Ленинград, то капитан 1‐го ранга Аврамов доложил, что данный МБР‐2 флотилии почти сразу же после взлета сбит над Псковским озером фашистским истребителем, авиация врага активно летает – стоят «белые ночи». Поиски генерала Гловацкого моряками уже начаты, отправлены катера.
Чуть отдышавшись, Ватутин решил, что нужно немедленно сообщить о случившейся трагедии с командармом‐11 в Генштаб, поисками виновных в нерасторопности можно заняться чуть позднее. Но не успел протянуть руку к телефону, как тот требовательно издал зуммер. Догадываясь, кого он сейчас услышит, моряки явно оказались намного быстрее своих сухопутных коллег, Николай Федорович обреченно поднял трубку, будто налившуюся свинцом, и услышал гневный голос генерала армии Жукова:
– Какого хрена не доложил про Гловацкого?! Почему я должен узнавать от наркома флота?
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псковское озеро
Странно чувствовать свое тело каким-то полностью одеревеневшим, будто в полено превращенным. Словно любимый сын небезызвестного папы Карло. Такое «состояние Буратино» можно испытать наяву и в крепком сне. Вот тут главное не перепутать реальность и наваждение. Правый бок жгло что-то очень горячее и мягкое, сверху тоже тепло, а под спиною шершавое, колючее и холодное. И ветерок чувствовался, влагой наполненный, приятно холодил лицо. И мысли потекли в голове, тягучие как патока.
«Что я Гловацкий Николай Михайлович 46‐ти лет от роду, то помню хорошо. Неужто это был сон?! Война, я в теле своего полного тезки, небо в дыму, немецкие танки… Вот жуть какая, даже десятой доли этого кошмара я в Чечне не видел. Угораздило же попасть в передрягу, еще и горло фашисту перегрыз – кто бы сказал, не поверил бы! Приснился же сон! А Соня?! Она мне тоже привиделась?! Не хочу обратно!»
Гловацкий всей своей душою и телом рванулся к яркому солнечному свету, что слепил глаза. Видимо, судорожное движение и привело полностью в сознание – теперь Николай Михайлович понял, что не спит уже, и с трудом смог открыть глаза.
– Озеро…
Голубая гладь была подсвечена встающим перед глазами солнцем – все пространство в добрых полтора десятка верст переливалось красками, да так ярко, что смотреть было больно. Остро захотелось пить, попробовал встать, но ноги не держали. Ничего не видя кругом, кроме манящей воды, Гловацкий пополз к ней, благо совсем рядом, буквально несколько метров. Странно, но вода не была холодной, впрочем, и теплой ее назвать затруднительно – само то, недаром такую водичку летней считают.
– Благодать…
Жажда прошла, сил прибавилось, сгинули усталость и боль. И только сейчас Николай Михайлович обнаружил, что сидит на песке в библейском костюме Адама до его грехопадения. Пристально посмотрел на отражение, что переливалось в чуть колеблющейся глади. Там на него свирепо скалилось изуродованное шрамами лицо, и вздох облегчения вырвался из груди:
– Не сон… Я генерал Гловацкий…
Он повернулся, и теплая волна радости заполонила душу. Соня спала – почти голышом, в нелепых белых трусиках, больше походящих на мужские «семейники», женщина свернулась калачиком, обхватив ладонями плечи. А вот гимнастерка и юбка раскиданы на песке, там, где он лежал. И тут к нему вернулся слух. Николай Михайлович услышал не только чириканье каких-то птичек, но взрывы, что гремели недалеко. Причем практически беспрерывно, создавая для зеленеющей вокруг природы несвойственный ей фон.
– Контузило меня прилично, это помню хорошо. Загибался конкретно, в глазах расплывалось, слух пропал, тело стало как студень… И боли уже не было, схлынула. Дела…
Гловацкий попытался встать на ноги, и ему это удалось, хотя один раз шлепнулся на песок. К удивлению, ощутил, что возвращается прежняя сила, руки не дрожали, колени перестали подгибаться, как лапки у кузнечика. Это его обрадовало, и он, пошатываясь, подошел к женщине. Достаточно было прикоснуться к теплому плечу, как Соня сразу же вскинулась, растрепанная, с исцарапанным лицом, но глаза тут же засверкали двумя сапфирами.
– Ты уже опамятовался, дорогой! Милый мой, хороший, единственный, родной… Я так испугалась за тебя!
Теплые руки крепко обняли его и бережно усадили на расстеленную на песке юбку. Сухие губы любимой целовали его везде, казалось, что Соня старается не пропустить ни один шрам, царапину или ранку, словно обезумев от радости. И при этом она говорила взахлеб, с надрывом:
– Тебя вечером в Псков привезли никакого, в беспамятстве – бомба ведь рядом взорвалась, бойца в клочья разодрало, а у тебя обмундирование в лохмотьях, все в крови, кишки дымятся… Я испугалась, а таки не твоя кровь, его… Контузило страшно, из ушей кровь текла, зрачки закатились, ты почти не дышал… Милый, горюшко мое! Бригвоенврач приказал в Ленинград тебя доставить, у моряков самолет на реке, у пристани… Я с тобою полетела, хотя не хотели отправлять… Ругалась, правда-правда, очень крепко, в госпиталях у нас все страшно матом кроют. Раненые всегда…
– Я тоже матерюсь, – Гловацкий попытался пригладить черные волосы, растрепанные, все в песке. Соня всхлипнула, а он лишь обнял ее за плечи – хотел крепко, вот только прежней силы у него в руках не осталось. – Дальше что было, любовь моя?
– Взлетели, я даже не испугалась, хотя первый раз в жизни полетела… И тут грохот, и мы стали падать. К тебе только прижалась, все… Ударились об озеро, самолет прямо-таки развалился в одночасье. Даже не поняла, как в воде оказалась, за тебя ухватилась и поволокла…
– Мое ты счастье, но как смогла-то? – Гловацкий удивился. Выходит, она его спасла, а то бы утонул – тушка тушкой был, ничего не помнил. Соня хрупкая, совсем маленькая, и откуда у нее силы взялись?!
– Я ведь плавать не умею, Коленька… Барахталась, за тебя цеплялась! Кусты увидела, берег рядом – самолет между островами в протоку упал. А песок под ногами почувствовала и выбралась на берег. Там сыро, камыши и кусты – вот я тебя через них на эту сторону протащила… Здесь песок, сухо – недалеко, хорошо, а то сил совсем не осталось…
– А летчики как же, Софочка?
– Я туда побежала, кричала с берега, в воду даже вошла, хотела до них добраться. Но там глубоко – дно ушло, еле вылезла. Ты знаешь, вынырнешь, глотнешь воздуха – и снова вниз тянет… Снова вынырнешь, и опять на дно. Вот так до берега обратно и допрыгала. А самолет торчит из воды, а пилоты так и не отозвались…
Женщина зарыдала, прижалась головою к его коленям, а он мог только ласково гладить ее волосы. Да уж, досталось по самое не могу – его ранение, полет, авария, гибель экипажа и смертельное купание. А ведь могла запросто утонуть, но все же попыталась спасти летчиков. Отчаянной храбрости Соня, не всякая бы так рискнула.
– Ничего, Софушка, ты у меня молодчинка!
– Я тебя ночью пыталась греть, юбку на песок постелила, гимнастеркой накрыла, прижалась крепко – и молилась… Хотя нельзя, я же коммунист, а тут религия, она опиум для народа. Уже солнце взошло, стало тепло, и сама не заметила, как прикорнула. Наверное, с час назад…
– Я тебя люблю! И горжусь тобою, родная!
– Правда?!
Она повернулась, на него в упор смотрели пронзительно-голубые глаза, сверкающие в бриллиантах слезинок. Он провел пальцами по щекам, слезы на них оставили влажные дорожки. Прижался к ним губами, язык ощутил солоноватость. Сердце переполняла нежность, он никогда еще не испытывал ощущения переполнявшего душу счастья. Много надо солдату по большому счету? Долг, перед Родиной исполненный, и любимая женщина, что всегда придет на помощь как друг, и этим все сказано.
– Я счастлив, что встретил тебя в жизни! Я люблю и не хочу с тобой никогда расставаться!
– Я тоже тебя люблю, Коленька, сильно-сильно, мне так хорошо, что ты есть у меня! Что ты рядом, мой генерал!
– И мне, радость моя, – Гловацкий нежно провел ладонью по щеке, Соня закрыла глаза и всхлипнула, затем потянулась к нему губами. Сколько они целовались на песке, он не помнил, просто не ощущал хода времени, так ему было хорошо в эти мгновения, растянувшиеся через всю жизнь.
Кто он был раньше?! Да никто, с точки зрения начальства, по их счету. Окончил Новосибирское командное училище внутренних войск в последнем выпуске советских лейтенантов. Прошел Карабах еще курсантом, потом две Чечни – три отметины, да два ордена с инвалидностью на память. И все: как там говорили им начальники – «Родина вас, ребята, не забудет!» Может быть, и так – не забыла, но и «не вспомнила» в лице своих чиновников. Попросил квартиру, что была положена, даже министру МВД писал, вот только тот не ответил с высоты своего кресла и тяжелых начальственных звезд на погонах. И верно, кто для него ковыляющий с палкой подполковник ОМОНа – так, отработанный материал, шлак, непредвиденные расходы для государства по большому счету – плати таким пенсию, а она денежки, пусть небольшие, но стоит. Впрочем, как говорят – не мы такие, а жизнь такая!
Так и жил 15 лет в убогом домишке небольшого сибирского городка в полном одиночестве. Детишек не было, завести не успел, но, может, и к добру – супруга свалила сразу, как стал инвалидом. Книжки читал, грядки копал, да сварочными работами занимался – и для души, и денежка небольшая капала. Так бы и помер в одночасье, в забвении, вот только решил заняться судьбою своего однофамильца, тезки и земляка, что оборонял Псков в 1941 году, да был расстрелян после сдачи города. Съездил на Чудское озеро, повстречался там с колдуном одним – вот тут и произошли с ним действительно чудеса: оказался в теле самого генерала, аккурат две недели тому назад. «Провалился в прошлое», так сказать, прямо под гусеницы наступавших немецких танков. Правда, под Псковом их блицкриг забуксовал, неделю назад должны были город взять, но до сих пор стоят перед бетонными коробками дотов «Линии Сталина». Нет тут его заслуги – здесь он не обольщался, прекрасно зная, что с него полководец никакой. Просто войска успели занять оборону – только правильно распоряжался, так как подсказывали внутренний голос и память самого генерала, прекрасно знавшего военное дело. Вот так и воевали…
– Надо же, два в одном, – хмыкнул Гловацкий, уже сам не понимая, где он «прежний» и что у него от «настоящего».
– Что ты сказал, Коленька?!
– Я так, родная, о своих делах задумался…
Гловацкий крепко прижал женщину к себе. Вот эта нечаянная любовь и была его собственной, первой за всю жизнь. Память генерала не делилась своими эмоциями и переживаниями, как ни пытался пару раз, но совершенно не получил никакой информации о супруге и детях настоящего Гловацкого, вот тут не срослось. Впрочем, Николай Михайлович прекрасно понимал, что не доставит им проблем – слишком малый срок ему остался, всего лишь до 3 августа, когда в «том времени» был расстрелян по приговору трибунала, как это ни странно прозвучит на первый взгляд. Сейчас уже вряд ли «шлепнут», хотя всякое в жизни бывает, но вот то, что убьют, знал точно. Колдун ведь не сомневался в этом, когда платок отдавал. Он нашел здесь свою любовь, к сожалению, слишком поздно. Им немного отведено времени, ничтожно мало, ведь все часы жизни отнимает война…
– Найкогуде найне, – за спиной неожиданно раздался глумливый голос с характерным прибалтийским акцентом – эстонцы, латыши и литовцы не в силах его вытравить. – Цоветцкая шеншина!
– Цука она, – неожиданно произнес еще один голос, чуть писклявый. Но тут же раздался третий, жесткий, лающий, характерный – и произнес слово, которое Гловацкий слышал десятки раз в фильмах о войне.
– Юде?!
Командир 3‐го механизированного корпуса генерал-майор Черняховский
близ Старой Руссы
Назначение командиром 3‐го мехкорпуса только недавно получивший звание генерал-майора Иван Данилович воспринял с удивлением. Он хорошо знал, что произошло в первую неделю войны – немцы рассекли этот корпус на части, 5‐я танковая дивизия исчезла после боев под Алитусом, еще одна – 2‐я танковая – оказалась в окружении, отчаянно дралась, но была фашистами полностью разгромлена, командир генерал-майор Солянкин или погиб, или пропал без вести. А ведь соединение было очень мощным – одних КВ там более полусотни, в его 12‐м мехкорпусе о таких прекрасно забронированных танках приходилось только лишь мечтать. А 84‐я моторизованная дивизия имени Тульского пролетариата вообще считалась одной из лучших в РККА. Позавчера остатки спешно перевезли сюда парой эшелонов. Штаба корпуса не имелось как такового – где-то сгинул целиком в белорусских лесах, а с ним вместе пропали и обе танковые дивизии – 2‐я и 5‐я.
Получить под командование корпус вчерашнему полковнику было бы лестно, вот только не такой, фактически разгромленный противником. Впору ужаснуться назначению, ведь все приказы в армии подлежат безусловному выполнению, а спрос теперь будет только с него, и ответственность за такое состояние соединения не переложишь. Вот только Иван Данилович уже имел опыт чудесного возрождения своей прежней 28‐й танковой дивизии, что за считаные дни превратилась во вполне боеспособную бригаду. К тому же вечером настроение улучшилось после разговора по телефону с начальником АБТУ СЗФ генерал-майором Полубояровым, его Черняховский хорошо знал по недавним боям в Литве, когда тот временно принял командование 12‐м мехкорпусом, в котором он встретил войну.
В состав включили потрепанную под Двинском 185‐ю моторизованную дивизию из расформированного 21‐го мехкорпуса, со штабом соединения и тыловыми частями, эшелоны с которыми вчера выгрузились на станции. К сожалению, перед ним встанет проблема, что и перед бывшим командиром корпуса генералом Лелюшенко – в конце июня этот мехкорпус был брошен в бой почти без танков – в нем едва было чуть больше двух сотен машин, и оставлено в тылу около половины личного состава, совершенно безоружного. Впрочем, из этих 17 тысяч человек, призванных из запаса в первые дни войны, вряд ли что осталось. Наверняка всех отправили на укомплектование стрелковых дивизий, отведенных в тыл…
– Иван Данилович, вроде штаб 185‐й дивизии здесь – вон пост стоит, и под деревьями штабные автобусы. Все маскировочными сетями накрыли – видно, изрядно побывали под бомбежками!
От голоса адъютанта генерал Черняховский проснулся – он уже и сам припомнить не смог, когда последний раз высыпался. Сморило, хотя «эмку» немилосердно трясло на проселке, что в России принято именовать дорогой. Иван Данилович машинально посмотрел на часы – только пять утра, поспал, страшно сказать, целых два часа. Мокрым платком тщательно вытер лицо, прогоняя остатки сна, и всмотрелся в рощицу, что стояла правее – по опушке стелился белыми клочьями туман. Так и есть – штабные автобусы на базе ГАЗ-ААА, рядом стоит радийный БА‐20, грузовики и мотоциклы. И ни одной лошади! А это верная примета штаба мотомеханизированного соединения, да мотоциклисты из разведывательного батальона, пылящие колонной впереди и позади генеральского автомобиля, сразу свернули к посту. И, моментально уточнив у часовых, стали призывно махать руками.
– Прибыли, – с облегчением произнес Черняховский, когда его «эмка» остановилась под раскидистыми березами. Открыв дверцу, он поставил ноги на землю и машинально посмотрел на голубеющее небо. Такой взгляд для всех стал привычным – германская авиация сильно досаждала, непрерывно бомбила любую цель днем и ночью – к несчастью, последние в этих краях именуют «белыми». Темноты полной никогда нет, стоят сумерки, в которых, если приноровиться, и читать можно.
– Здравствуйте, товарищи, я генерал Черняховский, – обратился Иван Данилович к двум встречавшим его генерал-майорам. Один высокий, другой чуть пониже, с малиновыми петлицами на кителях, по которым, как было видно, ординарцы изрядно потрудились щетками, но убрать следы пыли от длительных летних маршей оказались не в состоянии. Похожи друг на друга серо-землистыми от хронической усталости лицами и покрасневшими от постоянного недосыпания глазами. Раз они стоят вдвоем, то, значит, давно они здесь ожидали прибытия нового начальства.
– Я назначен командиром 3‐го мехкорпуса! Правда, его еще предстоит заново сформировать. Приказ штаба фронта получили?
– Здравия желаем, товарищ комкор! Так точно, приказ вчера вечером был нами получен. Командир 185‐й моторизованной бригады генерал-майор Рудчук, – невысокий плотный крепыш с двумя орденами Красного Знамени и медалью «ХХ лет РККА» энергично ответил на рукопожатие и неофициально добавил, представившись: – Петр Лукич.
– Командир 84‐й моторизованной бригады генерал-майор Фоменко, – у второго на кителе только один орден Красного Знамени с той же медалью, а вот пожал руку как-то вяло. И произнес тихо: – Петр Ильич.
– Что собой представляет ваша бригада, Петр Ильич? Да, кстати, а где начальник штаба корпуса?
Именно первый вопрос, давно вертевшийся на языке, и задал генералу Черняховский, а вот второй сорвался непроизвольно. Ответы последовали, и очень удручающие.
– Моей дивизии… то есть бригады, фактически нет, – медленно ответил Фоменко. – Вывел из окружения пятьсот человек личного состава, еще сотня из 2‐й танковой. В основном тыловых частей и артиллеристов. Мотопехоты сводный взвод. Матчасть утрачена целиком. Имеется две «сорокапятки», пять минометов и один танк БТ‐7. Из 2‐й танковой вывели КВ, с большой башней со 152‐миллиметровой гаубицей, но его отправили из Полоцка в Ленинград на ремонт.
– Плохо, – только и смог произнести Черняховский – он не ожидал, что потери «окруженцев» окажутся настолько серьезными. А вот то, что тяжелый КВ‐2, машина технически не совсем надежная и отработанная, смог дойти своим ходом до Западной Двины, вызвало у комкора искреннее восхищение мастерством механика-водителя.
– Колонна управления бывшего 21‐го мехкорпуса позавчера попала под бомбежку, начштаба тяжело ранен, многие погибли. Исполняет обязанности начальник оперативного отдела штаба подполковник Ермолаев, – прояснил ситуацию генерал Рудчук. И тут же начал подробно отвечать на незаданный ему Черняховским вопрос, который словно повис в воздухе.
– 185‐я бригада укомплектована полностью, сверхштатный излишек в две тысячи бойцов и командиров. Вывезли из Идрицы всех оставленных там танкистов и ремонтников, успели, – тут генерал усмехнулся, пожал плечами и добавил: – Большинство из мобилизованных уже отправили на восполнение потерь в стрелковые дивизии, кроме оставшихся специалистов БТВ. Имеется 26 полевых, 18 противотанковых и 7 зенитных пушек, полсотни минометов – в конце июня в корпус направили дополнительную артиллерию, вот она и пригодилась. Из 42‐й танковой бригады передали 11 БТ‐7 к тем семи, что у меня остались. Кроме того, еще есть с два десятка бронемашин и один Т‐34. Автотранспортом и тракторами обеспеченность бригады полная, на все ПТО имеются тягачи «Комсомолец». Не хватает стрелкового вооружения на треть от штата, очень худо со средствами связи, особенно с кабелем и телефонами, требуется полтора десятка БТ для доукомплектования танкового батальона. Совсем нет мотоциклов, только несколько штук в наличии. Доклад окончен, товарищ командир корпуса!
– Придется вам побыть «донором», Петр Лукич. Как видите, иной раз даже сокращение штатов приносит пользу. – Черняховский чуть усмехнулся, заметив едва промелькнувшую гримасу недовольства на лице комдива. Кому же из командиров захочется добровольно, за здорово живешь, передавать из подразделений вооружение. Бригада укомплектована до штата – хорошо, но цена этому – потеря не только дивизии, но и всего корпуса. Собрали остатки!
– Понимаю, но необходимо как можно быстрее привести в боеготовое состояние 84‐ю бригаду. А у вас артиллерии и так почти в два раза больше от введенных штатов. И мотострелков! Приказ я отдам немедленно, подготовьте распоряжения. Надеюсь, вы понимаете необходимость данной меры?!
– Так точно, товарищ генерал. – И хоть голос Рудчука прозвучал громко, лицо генерала выражало вселенскую скорбь. И Черняховский решил немного подсластить ему «пилюлю», а заодно обрадовать и Фоменко:
– С 11‐й армии передадут свыше двух тысяч винтовок СВТ – вооружать ими только лучших стрелков. Кроме того, еще поступят ручные пулеметы и сотня автоматов ППД. Со мною прибыл корпусной разведбат, переданный приказом командарма Гловацкого из стрелковой дивизии. К вечеру батальон мотопехоты прибудет, войдет в состав вашей бригады, Петр Ильич. И это все хорошие новости. Плохо, что воссоздавать 2‐ю танковую бригаду не из чего, нет ее как таковой, а про 5‐ю можно забыть. – Иван Данилович прислушался – вдали послышался гул самолетов. И тут послышался крик:
– Воздух! Все в укрытия! Замереть!
Черняховский пожал плечами – ничего тут не поделаешь, господство в воздухе у врага полнейшее. Хорошо, что бригады корпуса хорошо укрыты в лесах. Маскировке оба комдива, познавшие горечь поражений и отступлений, отводят максимальное внимание. Глядишь, и пронесет!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псковское озеро
Странная была троица – двое в штатском, только с черно-сине-белыми повязками на пиджаках и винтовками Мосина в руках. С национальностью гадать не приходилось – из местных болот вылезли чухонцы, а так еще с царских времен именовали эстонцев. Судя по всему, из кайтселлитовцев эти белобрысые парни, было бы смешно подумать, что с роспуском сей военной организации они «перековались» в колхозников и комсомольцев. А третий участник жутко ему не понравился, до смертного холодка по телу. Немецкая униформа мышиного цвета, закатанные рукава, надменный взгляд истинного арийца, преисполненный презрения к обнаженным «унтерменшам». Ладони на автомате МР‐38 лежат, который по незнанию называют «шмайсером», хотя самый знаменитый германский конструктор не имеет к этому творению абсолютно никакого отношения.
– Юде?! Шпрехен зи дойч?!
– Подыграй мне, нужно, чтобы они поверили, что можем предать своих, – одними губами прошептал Николай Михайлович, сжимая окаменевшую Софью. Женщина неожиданно громко взвизгнула во весь голос, отшатнулась от него. Схватив лежащую на песке гимнастерку, прижала ее к обнаженной груди – в ответ эстонцы громко засмеялись. А вот немецкий унтер-офицер – Гловацкий определил звание по погонам, обшитым галуном с одним ромбом на каждом, – даже не улыбнулся и повторил вопрос:
– Юде?! Шпрехен зи дойч?!
– Она не еврейка, – мотнул головою, немецкие слова сами сложились в голове – язык вероятного союзника, а потом, врага в Красной армии изучали многие отнюдь не для галочки, бывший командир 118‐й стрелковой дивизии его знал достаточно хорошо. И память не подвела.
– Мордвинка она. Из города Кострома. Военный врач и моя жена, – он попытался встать, имитируя слабость. А потому колени тут же подломились, и Гловацкий упал бы на песок, но был поддержан Софьей.
– Я дивизионный интендант Шверде…
– Простите, но мой муж контужен и недавно был ранен. Ему плохо, – немецкий язык Софьи был намного лучше, беглый – он даже не предполагал, что женщина умеет так говорить на нем.
– Где ваша одежда, генерал?!
– Очнулся без нее, самолет сбили, он упал в озеро. Там…
Гловацкий мотнул головой в сторону протоки, сделал вид, что лишился сил. Даже крепкая рука Софьи не смогла остановить падение, и он рухнул лицом в песок. И с удовлетворением услышал дрожащий голос Софьи – «ох ты, мордвинка моя и папа с пейсами, теперь у нас игра пойдет. Все же много их – трое на одного сейчас не по моим силенкам. Ну да ладно – пусть лучше пристрелят, но надо попытаться их угрохать».
– Вот мое удостоверение военного врача, господин офицер, – Софа явно польстила немцу. – Я сняла с мужа одежду, когда тонули, иначе не выплыли бы. А свою юбку постелила для него. Я сейчас ее надену…
– Не стоит, фрау. Если вы будете мне врать, то эти парни все равно ее с вас снимут! Откуда вы вылетели?
– Из Пскова, к полуночи ближе взлетели гидросамолетом. Моего мужа сильно контузило при бомбежке, и генерал Гловацкий приказал нас срочно отправить в Ленинград.
– Сам генерал Гловацкий?! Командующий вашей 8‐й армией?!
– Извините, господин офицер, но в Псковском укрепрайоне вашей 4‐й танковой группе противостоит 11‐я армия генерал-лейтенанта Гловацкого. Я прекрасно понимаю вашу обмолвку, но я сказала правду! Мой муж на самом деле дивизионный интендант, начальник тыла этой армии.
– Почему его лицо так обезображено?
– Упал лицом на разбитое стекло на лестнице и скатился вниз. Рваные раны были, сама наложила на них швы. Нас сильно бомбили. Это произошло в Острове четвертого…
– Довольно, фрау. Приведите своего мужа в чувство, – по голосу немца было невозможно понять, поверил ли он Софье. Гловацкого сейчас заботило другое – играют в «доброго и злого» следователя, а им предстоит вариант в «молчаливого, но слабого, и говорливого, но беззащитного». Главное, чтобы немец поверил, а потому ошарашить нужно правдой. Но не сразу, и не всей – пусть вначале поломают немного.
Софья стала поднимать его, причем сразу так прижалась грудью, что он ощутил в кармане тот самый отцовский скальпель. И понял, что женщина сделала это специально. Хирург, крови не боится – а ведь шанс на спасение отнюдь не хиленький. Только бы все правильно разыграть, как по нотам, есть один вариант, весьма перспективный.
– Как вы себя чувствуете, генерал?
Играть в беспамятство не имело смысла – его щедро окатили водичкой, похлопали по щекам.
– Плохо… Тошнит…
– Какие дивизии входят в состав вашей армии, генерал?
Гловацкий только скривил губы – «что я тебе шлюха, унтер, чтобы вот так сразу соглашаться на ответы. Ты меня поломать должен! Ну давай же – перед тобой голышом лежат, а ты из разведки и знать должен, что нагишом люди беззащитные, психологи давно обосновали. Фашисты недаром перед массовыми расстрелами жертв раздевали, чтобы покорные были!»
– Не хотите отвечать, генерал?! И зря!
Немец без замаха хлестнул Софью ладонью по щеке, потом нанес ей еще одну пощечину. И рявкнул прямо в лицо:
– Каких частей лечила раненых? Ты же их лечила, капитан? Назови мне номера дивизий, быстро!
– 118‐й стрелковой дивизии, еще из 111‐й, 235‐й нашего 41‐го корпуса. Танкисты были из 3‐й танковой дивизии…
– Молчи! Лучше дурь гони…
Гловацкий яростно захрипел, как бы вскинулся, но тут же сделал вид, что силы на этом рывке кончились, и он снова уронил голову на песок. А сам подумал – «ты смотри, врубилась в игру, моя девонька, какой кадр для моего ОМОНа был бы ценный. А фриц в знаках различия прекрасно разбирается, гауптманом назвал. Русский язык явно знает – значит, скоро от него услышу, когда на доверительный тон перейдет».
– Что вы сказали своей жене, генерал?
– Чтобы говорила вам правду, – Гловацкий при этих словах отвел глаза в сторону, как школьник, которого поймали на краже варенья из буфета.
– Не надо меня обманывать, генерал, я знаю, что русские понимают под дураком, не ожидали? Не делайте из меня идиота! Так писатель Достоевский роман свой назвал?!
– Вы хорошо знаете наш язык, унтер-офицер. Где научились?
– Не уводите разговор в сторону, генерал. Как это у вас говорят – не пихайте налима за корягу! Вы назовете номера дивизий, что входят в состав вашей армии?! Их командиры? Только не говорите мне, что не знаете, вам по должности такое ведать положено. Говорите же, генерал!
Гловацкий молчал, и взгляда уже не отводил от немца, показывая всем видом, что говорить на эту тему не намерен. Что будет дальше, был уверен на сто процентов, слишком избитая ситуация «потрошения», пусть и с иными вариациями, с учетом эпохи и состояния «клиентов», в роли которых они с Софьей сейчас пребывали. А потому сильно прокусил сам себе губу изнутри, дождался, пока рот наполнится кровью. Немец отошел к эстонцам, что-то тихо им сказал. Софья лежала в стороне, лицом к нему – понимающая, что к чему. Он ей подмигнул и тут же скрючился, словно от боли. Теплота крови сделала свое дело, затошнило сразу и тут же вырвало, но не обильно, ведь не ел ничего. Немец посмотрел на него сразу и, к удовольствию Гловацкого, как ему показалось, с беспокойством.
«А что ты хотел, фриц?! «Язык» я ценный, а признаки контузии налицо – тошнота и рвота, слабость, а тут еще и кровь течет, что может говорить о повреждении внутренних органов. Бить меня ни в коем случае нельзя, а вот немного помучить Софью можно. Но опять же не бить и не насиловать – я же могу и дуба врезать, и вообще замолчать. Информация первичная очень тебе нужна, но привычными методами сейчас не вышибить, так что шевели, фриц, извилинами. Давай рожай скорее!»
– Они тебя уволокут, визжи погромче. Их надо разделить, – пошевелив губами, прошептал беззвучно Гловацкий, покуда Софья пристраивала его удобнее, положив головой на свернутую валиком юбку. И добавил громче, с расчетом именно на немца: – Все будет хорошо… не бойся…
Унтер присел рядом на корточки и чуть кивнул. Тут же два эстонца схватили Софью под руки и поволокли ее в камыши. Женщина завизжала.
– Что вы с ней делаете?!
– Ничего страшного, генерал. Ей надо посидеть в стороне, немного, а мне вас допросить по отдельности. Я понимаю, вы давали присягу, это делает вам честь. Но подумайте о своей жене…
Со стороны густых камышей вскоре донесся заполошный женский визг и глумливый смех эстонцев.
– Что с ней делают?!
– Ничего страшного, немного побалуются. Эстонцы долго просидели в болотах, изголодались по женской ласке. У вас очень красивая жена, с нее не убудет. Допросят немного…
– Прекратите, вы же культурный человек! Мои предки двести лет назад выехали из Саксонии, вы не можете так делать!
– О, вы из фольксдойче?! Зачем вам причинять страдания супруге? Вы же умный человек и понимаете – будете молчать, она все расскажет, только ее изнасилуют. Мне этого не нужно, поверьте, но сведения крайне важны. Вы же все понимаете, генерал, мы на войне. Не доставляйте жене страданий. Она вас сильно любит.
«Психолог долбаный! Хотя молодец, верно все делает. Софа моя как визжит, видно, за ягодицы щипают изрядно – не смертельно, но болезненно. И за камыши ее отвели правильно, чтобы я ничего не видел, а воображение само способно настроить «клиента» к откровенности. Проходили мы все это, фриц, не раз. Все же за полвека методики совершенствовались. Нет, но как визжит, Станиславский бы закричал «верю». Чухонцы сопят ненатурально – им очень хочется отведать генеральской женки, но категорически запрещено это делать. Но щипают от души и, судя по всему, снимают трусики. Все, уже крик подняла, надо мне «колоться».
– Прекратите… Дайте закурить.
– Генуг, – прокричал немец и тут же добавил веским тоном: – Вы только меня не разочаровывайте, генерал. А то возня заново начнется, эти два эста здорово ненавидят советскую власть и способны сотворить всякую гнусность с порядочной женщиной. Но я могу вашу жену и защитить.
Говоря, немец достал сигарету, прикурил и сунул в губы Гловацкому – от первой затяжки все поплыло перед глазами. Сигарета упала на грудь – ему было больно от ожога, но терпел. Николай Михайлович удачно сымитировал кратковременную потерю сознания – немец наклонился, похлопал по щекам, отер лицо мокрой юбкой. И генерал с растущим ликованием в душе понял – за серьезного противника его сейчас не держат, а потому нападение окажется для самоуверенного диверсанта неожиданным. Лишь бы только сил хватило для одного смертельного удара. А там со «шмайсером», хотя автомат и не так называется, пойдут совсем иные игры.
– Глотните, генерал. – В рот влилась влага, ядреная и вонючая, надо же, немец даже на шнапс расщедрился. Но проглотил с удовольствием – помогло изрядно, огонь пробежался по телу, сил прибавилось.
– Что вы знаете о 118‐й дивизии? Кто ее командир?
– Полковник Татаринов, мы с ним в академии учились. Вчера генерала получил. За бои под Островом, он там ваших танков много пожег. Воевал в Испании, орден Красного Знамени заслужил. Знаток обороны, в Мадриде сим делом занимался, любит рассказывать про бои в Университетском городке. На вас новые методы противотанковой обороны использовал. И вооружение секретное… Удивлены все изрядно – чертовски эффективно оказалось! Всю бригаду оберста Рауса напрочь выжгло…
– Еще глотните немного, генерал. – Фляжка уткнулась в губы. «Немец доволен, как тюлень на лежбище, с первого вопроса такой подробный ответ получить! Сейчас в «доброго» влет перевоплотится, белым и пушистым!»
– Вам легче станет, генерал! У нас лодка, перевезем на берег. А там вас с женою в госпиталь отправим, в вермахте хорошие врачи! Они вас вылечат, вы же немец. Потерпите немного. Вот еще глотните.
«Щас, как же, фольксдойче! Новое оружие заинтересовало, да средства и тактика ПТО, вон как заерзал от нетерпения. За такое могут и чин офицера дать. Но что с Софьей?! Убью уродов!»
– Я‐я‐я!
Софья звонко завизжала, как поросенок, которого студенты изволили резать тупым полотном ножовки – видел он такое однажды в юности. Так и не зарезали, зато всю деревню переполошили.
– Уй, я!!!
– А…
Дико, в смертельном ужасе заорали оба эстонца, причем один явно в предсмертном вопле, захлебнувшись невыносимой болью. Немец обернулся, явно не понимая, что там происходит, и Гловацкий молниеносно нанес удар, вложив в него накопившуюся ярость. И тут же донесся от камышей прямо леденящий в жилах кровь яростный рык какого-то чудовища. Большого, даже огромного, судя по оглушительному звуку. Именно лютого зверя – люди так свирепо реветь не могут!
Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн
близ Новгорода
Вагон судорожно дернулся, колеса загремели по рельсам. Начался путь в неизвестность. Какое может быть будущее у него лично, еще неделю назад командовавшего моторизованным корпусом, добившегося уже в этой войне многих побед, а ныне плененного большевиками в результате злосчастной ухмылки судьбы немецкого генерала?!
Только одно – если и оставят его в живых, то остаток жизни придется провести в Сибири, где плевок падает на снег кусочком льда суровой зимою. И это будет еще хорошо, потому что могут запросто замордовать в «гэпэу», превратив в орущий от боли истерзанный комок человеческой плоти. Нет, его самого пока не били, даже не грубили, не оскорбляли. Обхождение очень вежливое, тут все удивительно. Ведь их вождь Сталин своих командармов – да что там, даже советских фельдмаршалов – расстреливал целыми группами. Что для него плененный немецкий генерал?!
Эрих фон Манштейн чуть искоса посмотрел на сидящего перед ним на откидной полке офицера с малиновыми петлицами на отложном воротнике гимнастерки. Фуражка с таким же по цвету околышем, темно-синей тульей. Расшитый золотистой нитью шеврон на рукаве – меч на щитке с серпом и молотом. Важная деталь советского герба, что у большевиков символизирует государство пролетариата и крестьянства. Впрочем, в Третьем рейхе такому антуражу придавали серьезное значение – те же рабочие праздники по указу фюрера было принято с размахом отмечать. И новое знамя Германии такое же красное, как у большевиков в России.
Генерал покосился на решетку, что перегораживала маленькое купе без окна. Там стоял еще один сотрудник советского «гэпэу», в точно такой же униформе, только вооруженный пистолетом, кобура с которым оттягивала поясной ремень. Внимательный, собранный, с цепким взглядом пса, который ни на секунду не отводил глаз от пленного генерала. И молчаливый, как и его товарищ – за добрый час оба конвоира Манштейна не произнесли ни одного слова. Наверное, им просто приказано начальством не отвечать на вопросы. Но вести себя вежливо и предупредительно.
Манштейн взглянул на маленький железный столик, прикрученный к стене. Там лежала пачка русских папирос с изображением европейской части России. Название удивило еще вчера, когда важный чин «гэпэу» с ромбами в петлицах и странно звучащим для немца званием «старший майор», подарил ему эту пачку папирос «Беломорканал». Манштейн, как офицер генерального штаба, прекрасно знал, что этот канал большевики прорыли, чтобы соединить два моря – Балтийское и Белое. Задействовали на строительстве огромное число заключенных – может быть, этим их «старший старшего» намекал ему, что если будет упрямиться, то отправится отрывать какой-нибудь далекий и глубокий водоем. Русские постоянно что-то копают и очень любят лопаты, которыми даже их генералы, как мясники, дерутся в рукопашных схватках, будто нет старого проверенного граненого штыка.
– Битте!
Русский офицер перехватил взгляд Манштейна и медленно достал из кармана галифе коробок спичек. Генерал вытащил из коробки папиросу, уже привычно смял картонный мундштук и закурил. Табак был неплохим, вполне соответствовал германским сигаретам. Это говорило о многом. Если русский командарм курит жуткую кислятину, напоминающую эрзац-табак прошлой войны, где немецкие химики пропитывали раствором никотиновой кислоты бумагу, то ему выделили целую пачку вполне приличных папирос. А значит, придают допросам исключительно важное значение. Или вот таким образом отмечают его покладистость, ведь генерал старался подробно давать ответы на все вопросы, которые ему задавали.
Удивительное дело, но по ним Манштейн понял всю глубину познания русскими методов современной войны, причем гораздо больше, чем генерал, совсем недавно назначенный начальник штаба целого фронта, от достаточно подробных ответов. В первую очередь пленного расспрашивали о тактике блицкрига, «молниеносной войны», боевых действиях на территории СССР не просто самих танков, а панцерваффе – бронемоторизованных войск. Затем последовали вопросы о количестве и штатном составе германских дивизий, типах и ТТХ бронетехники. Сказать, что Манштейн был удивлен вопросами, нельзя, скорее, потрясен. Старое изречение императора Наполеона о русских генералах целиком и полностью подтвердилось.
Ведь если военный не читал работу «Быстрого Гейнца» (а так звали в германской армии создателя панцерваффе генерал-полковника Гудериана) о танковой войне – то такое его невероятное невежество губительно в первую очередь для собственных солдат. Там все четко и очень подробно изложено! К тому же зачем спрашивать тактико-технические характеристики немецкой бронетехники, если перед самой войной Советам ее продали для детального ознакомления, причем самые новейшие образцы, только что поступившие на вооружение германского вермахта?!
Невероятная косность, самонадеянность и пренебрежение, отсутствие настоящего, неподдельного должного интереса к своему профессиональному ремеслу у русских полководцев обернулось для них чудовищным разгромом в первых приграничных сражениях!
Манштейн отвечал предельно откровенно на вопросы, назвал точное число дивизий в группе армий «Север», даже дал краткую характеристику германским генералам. Раскрыл штатный состав пехотных и моторизованных соединений, сообщил о примерном числе авиации и танков. Внутренне еле сдерживая горький смех, говорил одну, как говорят сами русские, «голую правду». Хотя сам искренне недоумевал еще в прошлую войну, как истина может быть «обнаженной»?! Если информация правдива, тогда она является верной по своей сути, ведь в противном случае ее нужно называть иначе!
Почему же так себя повел?! Ведь, согласно присяге, немецкий генерал не имел права сообщать такие сведения противнику!
Он так бы и поступил раньше, если бы не долгий разговор с русским командармом Гловацким, который потряс Эриха Манштейна до глубины его души – слишком невероятной показалась открывшаяся перед ним истина. Одновременно пришло понимание того, что если русские до сих пор терпят на фронте поражения, то сами просто не верят тому чудовищному объему информации, которым легко оперировал тот загадочный генерал. А значит, ему тоже не поверят, когда скажет правду и ничего, кроме нее!
Русские просто решат, что немецкий генерал скрывает от них важные вещи, надев на себя «маску откровенности». Их начальник штаба, судя по его глазам, не доверял полученным от Манштейна сведениям, которые тот знал по своему положению. Брошенные на Ленинград 29 германских дивизий не могут являться достаточной силой для успешной операции, можно принять их за первый эшелон, за которым будут двинуты огромные резервы, которых у вермахта просто нет. Да и откуда взяться им, если число дивизий напрямую зависит от численности населения рейха?! То же самое в танках – их русские уже «уничтожили» в своих сводках больше двух тысяч, хотя в 4‐й танковой группе Гепнера их было чуть меньше семи сотен. И как можно поверить, что в своем составе люфтваффе имеют примерно такое же число самолетов, когда они захватили полное господство в небе, уничтожив в небе и на земле вдвое большее число боевых машин «красных»?!
Что могут сказать русские, услышав полностью правдивые ответы на свои вопросы?!
Ясное дело, пленный немецкий генерал им не врет, но сильно искажает факты, скрывает подлинные силы напавшего врага. Но раз он заговорил, то теперь из него уже можно полностью выбить «подлинную правду». Странное русское изречение холодком опалило тело – Манштейн знал его настоящий исторический смысл, который с лукавой улыбкой на губах раскрыл перед ним этот чуточку безумный русский командарм.
Ведь прямые потомки диких московитов никогда не верили «честному благородному слову» даже опоясанных рыцарей, потому что сами всегда подло лгали и потрясали всех своих врагов мерзким, истинно византийским коварством и неимоверной монголо-татарской жестокостью. Так, истиной у них считались слова человека, подвергшегося изуверским и бесчеловечным пыткам, садистского битья по обнаженному телу сплетенным из просоленной кожи кнутом, который московиты называли «длинником». Вот что такое их настоящая «подлинная правда»!
А про всю «подноготную» истину и знать не хочется – само это слово способно повергнуть в ужас даже видавшего виды солдата, прошедшего не одну жестокую войну!
Русские совершенно не изменились за прошедшие века, наоборот, их большевики, совершившие на немецкие деньги в 1917 году свою революцию, правят жестокой «диктатурой пролетариата», истребляя всех несогласных. Пусть даже и в прямой ущерб себе – чего только стоит проведенная четыре года назад тотальная «чистка» их Красной армии, когда репрессировали чуть ли не четверть собственных генералов и офицеров?! Не в этом ли причины столь удивительных побед вермахта?!
Он им расскажет все, что знает, – кроме одного!
Того, что недавно услышал от этого демона в человеческом обличье, пришедшего из будущего. Вот такому ни один здравомыслящий человек просто не поверит, сотрудники «гэпэу» тоже люди и решат, что немецкий генерал сошел с ума или принялся нагло клеветать и врать. А это чревато самыми негативными последствиями, о которых и думать не хочется.
Пусть все идет как идет, время покажет!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псковское озеро
Немец даже не дернулся, он совсем не ожидал получить смертельный удар ребром ладони по шее от едва дышащего, да и то на ладан, как видно ему показалось, русского генерала. Гловацкий не стал полагаться на судьбу, все же силенки не те после контузии, тут же вытащил из сапога диверсанта нож и резанул острой кромкой по горлу.
– Ай-яй!!!
Звонкий истеричный крик Софьи придал генералу силы. Не обращая внимания на хлынувшую на него кровь, он отбросил в сторону трепещущее в предсмертных конвульсиях тело. И тут же ухватился за «шмайсер», срывая ремень с плеча диверсанта.
– Ой, беги, милый!
Из зарослей камыша, проламываясь через них напролом, выбежала Софья – бледная как мел, с вытаращенными глазами и с диким, леденящим кровь криком. Но целая, без крови на обнаженном теле – видимо, это эстонцы с нее сняли гимнастерку.
– Ой, беги…
– Ты куда?! Ложись!
Гловацкий рявкнул во все горло, направляя ствол автомата на заросли. Если выскочат чухонцы, то он их срежет длинной очередью еще в камышах, из-за которых они его просто не увидят. Вот только не колыхались стебли, а с противоположной стороны островка доносились непонятные звуки – вроде урчащей над костью голодной псины.
– Бежим отсюда!
– Да стой ты! Ложись!
Софья не упала на траву, игнорировав его приказ, а забежала за спину, лязгая зубами от страха и при этом совершенно не испугавшись зарезанного немца. Николай Михайлович тряхнул ее за плечо:
– Где кайтселлитовцы?! Куда нам бежать, от кого?!
– Их сожрали твари… Крокодилы!
– Кто?!!!
Вопль вырвался непроизвольно – просто от выкрика Софьи генерал чуть ли в столбняк не впал. Можно было ожидать что угодно, но чтоб такое?! Он бережно провел ладонью по лицу насмерть перепуганной женщины, чуть ее успокаивая. И совершенно спокойным голосом произнес:
– Милая, здесь никогда не водились, просто не может быть никаких крокодилов. Также аллигаторов, гавиалов и всяких прочих кайманов. Тут не Африка, не река Нил, не Амазонка, а Чудское озеро! Они зимой подо льдом вымерзнут! Здесь самый большой зверь только выдра, даже бобров и тех нет. А крокодилы?! Если только из зоопарка не сбежали…
Мысль показалась ему здравой. Может, действительно, эвакуировали рептилий из Прибалтики, допустим, из Риги, а они из машины сбежали под бомбежкой? Вероятно ли это?! Вполне – тут ведь такое творилось, что слон пробежал бы до Ленинграда – не до него бы было! А крокодилы вполне себе могли прижиться в озере, лето жаркое, вода прогрета.
– Пойду, посмотрю…
– Не надо. – Софья уцепилась за него дрожащими пальцами, он очень бережно отвел ее тонкую руку, твердым голосом негромко сказав:
– Не беспокойся, у меня автомат! А очередь в упор тигра завалит, не то что какое-то пресмыкающееся. Мне рассказывали, как крокодилов в Египте пьяные русские палкой по морде били!
Гловацкий хмыкнул – случай действительно имел место; правда, если от этих времен считать, то пройдет еще семьдесят лет. Всего-то удовольствия – заплати десятку долларов и испытай прилив адреналина. Сафари, блин, по-египетски, немало нашлось желающих пощекотать нервы. Сжимая в руках автомат, залез в камыши и пошел на урчащие вопли, уже догадавшись, что слышит характерные звуки пиршества. Несмотря на браваду перед Софьей, внутри нервы были натянуты струной, все же имелось понимание дилеммы во всей ее остроте – если крокодил сожрал врага, то это не значит, что он притом стал тебе добрым другом!
– Твою мать! Ох…
Николай Михайлович разглядел рептилий с десятка метров, раздвинув камыши. На берегу суетились две огромных ящерицы на коротких ножках, покрытых коричневато-зеленым панцирем. Тупая морда, отнюдь не похожая на крокодилью, короткий хвост, пасть с устрашающим набором клыков – от их вида мороз по коже пробежал, да чуть ли не изморозь на спине выступила.
– Твари…
Это были действительно какие-то первобытные чудовища, помельче крокодилов размерами, но явственно и сильнее их, и характером свирепы. От них веяло мощью, причем древней, необузданной. В ярости они отрывали куски человеческой плоти, глотая их так, что только большие челюсти с отвратным чмоканьем лязгали.
– Ящеры, ох…ть! На фиг нужно, мы лучше огородами…
Связываться с чудовищами Гловацкий не стал – глядя на них, пришло понимание, что столкнулись они с Софьей с чем-то необъяснимым, прямо с уцелевшими реликтами минувших эпох, каким-то чудом доживших до наших дней. Как тут стрелять – пусть и тварей, но которых и в Красной книге никогда не значилось. Тем более, как ни крути, Софью спасли, хотя, конечно, тут дело случая – могли и сожрать, он бы просто физически не успел прийти на помощь. Да, госпожа удача своей улыбкой фарт принесла, так что не стоит валить клыкастых, больших ящериц, совершенно неизвестных современной науке. Гловацкий осторожно, пятясь спиною и размышляя над диковинами мироздания, вскоре вернулся на бережок и улыбнулся бледной Софье.
– Ошиблась ты, милая, это не крокодилы! Ящеры древние, рептилии доисторические – никогда бы сам в их существование не поверил, если бы сейчас собственными глазами не увидел. Чудеса да и только! Звери лютые зело, вельми злобны и зубов полна пасть.
– Ты почему в них не стрелял?!
– А за что мне их кончать?! Вроде тебя спасли, хотя напугали сильно. – Он присел рядом с Софьей, бережно обнял женщину за плечи. Всей ладонью чувствовал дрожь – пережитый страх медленно покидал ее. Да, вот выпал им день, врагу не пожелаешь. Бомбежка, контузия, потом самолет сбили, чуть не утонули в озере, чудом выплыли. Потом этот фриц с чухонцами – и полное ощущение безнадежности. А следом чудесное освобождение с нападением на врага неизвестных рептилий. Кому угодно такая катавасия нервы потреплет изрядно, хорошо, что в конце, как любят американцы, хеппи-энд сплошной! И осталось им увидеть только кавалерию на холмах!
– Не дрожи, милая. – Гловацкий бережно прижал к себе женщину – ее тут же затрясло еще больше, прямо зубы лязгали, выбивая чечетку. – Не бойся, они сытые уже, вряд ли сюда явятся. Ты учти, у нас еще для них мяско есть, вон лежит на песочке. Цинично говоря, свеженина, как ни крути. А если не хватит, то свинцом потчевать придется – не бегать же нам от них. И островок небольшой, и стыд, с оружием-то в руках…
– Да нет, Коленька. – Две руки крепко обняли его за шею. – Я просто на миг представила, что ночью могла на них наступить, пока тебя волокла. Вот потому и страшно стало… Эти эстонцы меня в кустах щипали, гимнастерку сама сняла и скальпель под ребро одному воткнула, прямо в сердце. И тут же на второго чудовища напали, даже затвор винтовки передернуть не успел. Мы совсем рядом с ними стояли, мне поначалу буграми из грязи показались, длинными такими кочками… Первый раз в жизни живого человека убила, скальпелем… Ничего, ни капельки страха, наоборот, а вот мерзких ящеров испугалась чуть ли не до икоты!
– То люди, от них можно ждать чего угодно, тем паче враги наши! А та парочка – просто твари, страшные, самой природой неизвестно когда во тьме веков сотворенные. Звери в прямом смысле слова, а в переносном фашистов считать будем. Вот рядом с ними эти наши крокодильчики прямо невинные зверушки, белые и пушистые зайчики. Пусть они там кушают, мы мешать им не будем. И стрелять тоже, патроны самим пригодятся.
– Ты прав, Коля, ведь тот же волк по большому счету лишь хищник, куда ему в ярости и жестокости до людей! Вон война идет – тысячи каждый день гибнут. Кто из зверей такое выдумать может…
«Хорошие у нее нервы, крепкие, психика сбалансированная. Зарезала чухонца – и никакого «отката», истерики. Профессиональная деформация – это же сколько она людей прооперировала и смертей за эти две недели повидала? А вот «крокодилов» испугалась не на шутку – и это совершенно нормально. Да и я сам их маленько опасаюсь, несмотря на автомат. И все же где-то я про таких зверюшек читал, память хорошая и эту тему краешком зацепила. Надо только припомнить хорошенько». – Гловацкий ненадолго задумался, ласково поглаживая Софью по растрепанным волосам, и тихо произнес:
– Софа, этого ничего не было! Я имею в виду допрос и наши с тобою ответы. Нас просто спросят о том особисты, а это грозит нешуточными тебе и мне проблемами. Нет, лгать не нужно, просто не говорить всей правды. Мы не общались с немцами – просто увидели, как они подплыли к островку, и их лодка, я уверен, где-то рядом. Ты спряталась вон за тем кустом, – Гловацкий показал на мысок, на котором высилась пара деревьев с порослью кустарника под ними. – А я немца тут зарезал, ты этого не видела, а эстонцев сожрали крокодилы. Это ведь чистая правда, но не вся, конечно, но нет ни слова лжи. Ты меня понимаешь?!
– Хорошо, родной, ты прав, – на него внимательно посмотрели ставшие серьезными лучистые глаза. – Они нам ничего не сказали, а мы им. Так ведь намного лучше. Как говорят врачи – зачем нам еще геморрой! Вот только как насчет крокодилов, ведь не поверят…
– Нет, Софа – в такого мясника я превращаться не желаю! Да и следы зубов с ошметков тел не скроешь. А топить незачем, тут кровью все залито. Были крокодилы и точка! Может, рептилии, может, из зоопарка сбежали – мы с тобой не специалисты по зоологии, опишем их и точка. А если сотрудники НКВД захотят все уточнить, то пусть они их ловят и допрашивают. Хотел бы я посмотреть, как это будет выглядеть…
Громкий смех Софьи прервал на полуслове – женщина заразительно засмеялась, и он сам, представив допрос рептилии в кабинете под портретом Берии, разразился хохотом…
Командир 3‐го механизированного корпуса генерал-майор Черняховский
близ Старой Руссы
– Чайком хоть угостишь, комкор?! Пыли наглотался в дороге, все горло запорошило. – Начальник АБТУ СЗФ генерал-майор Полубояров уселся на чурку, что в штабной палатке играла роль стула.
– А как же, Павел Павлович, – усмехнулся Черняховский, – самому тоже попить кипятка надобно, уже вечер, а у меня с самого утра маковой росинки во рту не было. – Иван Данилович совершенно не лукавил – день выдался суматошным. Ведь и вправду говорят, что жизнь как шкура зебры, то черная полоска, то белая. Главное, чтобы первая поперек была, вторая по вдоль. Но в жизни, к сожалению, все наоборот происходит! Но ведь есть дни, что сами по себе редкое исключение, когда, как говорили в прежние времена, счастье само улыбается во весь рот. Сегодня подфартило с самого утра – как только приехал, принял корпус, так тут же последовало сообщение со станции – прибыло сразу два эшелона с танками. Первый от Калинина с 15‐ю новыми Т‐34, второй отправили прямиком из Ленинграда с батальоном танков БТ‐2 на платформах. Да еще вместе с опытными экипажами. Следом грузовики с оружием подъехали, а вскоре после полуночи целый артиллерийский полк припожалует, вместе с тягачами и тракторами с двойным БК. Сейчас в лесу прячется, скрываясь от шастающей по небу вражеской авиации.
– Иван Данилович, надежда, как всем известно, умирает последней, – усмехнулся генерал Полубояров, под глазами темнели круги от хронического недосыпания и усталости. Черняховский понимал, что выглядит не лучше – за двое суток в тылу проспал всего несколько часов, настолько было много дел. А ведь хотел выспаться поначалу, только времени постоянно не хватает.
– Танков действительно нет – старые типы, как ты знаешь, с прошлого года не производят. А выпуск Т‐34 недостаточен. Все они идут на Западный фронт в основном, да в Киев отправляют. Так что полтора десятка новых танков есть только у тебя, а более их вообще на фронте нет, кроме пары на курсах в Ленинграде – сам понимаешь, оттуда не выцарапаешь.
Черняховский понимающе кивнул – на ЛКБТКУКС (Ленинградские Краснознаменные бронетанковые курсы усовершенствования командного состава) проходили учебу командиры механизированных войск – там, как он знал, имелись практически все типы новых танков, состоящих на вооружении Красной армии – КВ с 76‐миллиметровой пушкой и с 15‐миллиметровой гаубицей, Т‐34, плавающий Т‐40 и только что начавшие производиться на заводе в Ленинграде легкие танки Т‐50. Последние вызывали интерес, так как должны были заменить в частях Т‐26. Иван Данилович знал о новом танке только то, что его называют «маленький Клим» – стоит дизель вполовину меньше, чем на КВ, броня чуть тоньше, чем на Т‐34, а значит, не пробивается немецкими 37‐миллиметровыми ПТО.
– Мы все сусеки выскребли, еще дадим полсотни БТ‐2 чуть попозже – оцени нашу щедрость! Два десятка броневиков для разведки. Все из бывшего 10‐го мехкорпуса. Как раз на три твоих танковых бригады и хватит.
Черняховский едва не поморщился – БТ самых первых выпусков, давно переведены в учебные, как следствие, уже изношены порядочно. Видимо, что «донорство» из своего бывшего мехкорпуса генерал-майору Лазареву не по нутру, мог бы на «испанских ветеранов» БТ‐5 расщедриться, те чуть поновее.
– За неимением гербовой пишут на простой. – Павел Павлович словно прочитал его мысли и усмехнулся. – Штаты Москва временно утвердила, я с генералом Федоренко говорил перед поездкой к тебе. Вроде бы перейдут на бригады в самые ближайшие дни, все наши предложения одобрили на самом верху. – Полубояров значительно поднял глаза, для Черняховского хватило этого взгляда – тут не только, значит, ГАБТУ, сам товарищ Сталин.
– Решено пока оставить мехкорпуса, твой и Лелюшенко. Оскандалитесь – расформируют! Сам знаешь! Как твой бывший 12‐й, 21‐й и тот же 10‐й. Но это не все – 84‐ю моторизованную дивизию, что понесла большие потери, отводят на переформирование в тыл. Переводят в стрелковые дивизии нового военного штата 163‐ю, 185‐ю, 202‐ю и 198‐ю, у них заберут автотранспорт и танки, добавят полк ополченцев. Что касается твоих танковых бригад… Ты получишь 2‐й танковый полк из дивизии Баранова – ее сейчас от Кандалакши сюда перебрасывают. Так что номер с полка на бригаду менять не придется. Вот в него и отдашь все свои тридцатьчетверки! Ровно по восемь машин на каждый батальон – семь на роту, плюс танк комбата. БТ‐7 строго по штату, две роты по 10 танков на батальон. Батальоны мотострелков возьми из 84‐й и 185‐й, еще один подойдет на днях из 198‐й. Касательно еще двух танковых бригад, то решили из 41‐го танкового полка и рот КУКСа сформировать тебе заново 5‐ю танковую, уже, конечно, как бригаду. Матчасть с танками БТ‐2 приказано главкомом для нее собрать, бригады комплектуются однотипной бронетехникой. Так меньше затруднений и с использованием, и с ремонтом. Еще передадут из 27‐й армии 46‐ю бригаду, она потрепана сильно. Так что у тебя все три бригады под рукою будут, одна на этой неделе, две других на следующей. Да вот еще что – во 2‐ю бригаду тебе соберут и отправят все БТ‐7 с дизелями В‐2 – точно такие ведь стоят на «тридцатьчетверках».
– Верное решение, – кивнул Черняховский, вспомнив, сколько проблем доставляло ремонтникам его бывшей дивизии сборище танков, что имелось в частях – одних только отечественных танков семь типов, причем совершенно разных, от скоростных БТ до еле ползущих изношенных Т‐26.
– Теперь о другом. Экранировку КВ на Кировском заводе уже делают, хотя машины слишком тяжелые, трансмиссия и так не очень надежная. И проведут дополнительную бронировку лобовой части корпуса и башни БТ‐7 – уже сделали первую партию из трех штук, вполне себе резво бегают, как сказали. Из трофейной 37‐миллиметровой ПТО отстрел уже произвели – двойная броня, толщина в 45 миллиметров не пробивается с трехсот метров! Отчет товарищ Гинзбург подготовил. Главное для наших экипажей, борта теперь не подставлять!
– Когда успели-то?!
– Командарм Гловацкий предложил по опыту первых боев под Псковом еще пятого, я поддержал. Сам не ожидал, что смогут быстро расшевелиться – видимо, товарищ Ворошилов распорядился. В Ленинград эвакуировали сотню БТ‐7, экранируют те, что поновее, лишь бы ходовая часть держала. И ремонт заодно проводят. Рассчитываю, полсотни БТ сделают до сентября, а может быть, всю сотню! Т‐28, как ты знаешь, перевооружены пушками Л‐10, часть из них экранирована дополнительной броней еще после финской – теперь и другие точно так же модернизируют. Мы их в 1‐м мехкорпусе собираем, да еще в 24‐й танковой, там вообще одни БТ‐5 имеются. Вот только мало у нас «трехголовых» осталось, десятка четыре, не больше. Может быть, удастся и «бобики» в башнях заменить.
– Здорово! А «двадцать шестые»? Им можно экраны приварить? У меня в дивизии было два огнеметных с дополнительной бронею.
Т‐26 являлся самым массовым танком Красной армии – больше трех сотен этих танков было под командованием самого Черняховского еще месяц тому назад. Вот только броню в 15 мм немецкие 37‐миллиметровые ПТО легко пробивают с километровой дистанции. Вспыхнувшая в душе надежда получила охапку «хвороста», уловив мимолетную гримасу на лице начальника АБТУ СЗФ. Черняховский напрягся, вроде ответ ожидаем, мол, таких чудес не бывает…
– Их начали экранировать по опыту финской войны, тогда полсотни штук забронировали. Только отбирать нужно танки самых поздних выпусков с неизношенной ходовой частью, иначе ломаются от нагрузки. «Ветеранам» даже тонкую 20‐миллиметровую пластину на лоб не поставить! А вот на те, что поновее, выпуска последних двух лет, ставят 30‐миллиметровые плиты на лоб корпуса и башни – с последней мороки много, а время, сам понимаешь, – слишком ценно!
– Лучше перетерпеть, но получить хорошо забронированные танки, чем поторопиться и потерять их в первом же бою. Как мне дивизию выбили на раз-два! Весить будет прилично – только на пониженных передачах ходить, иначе все полетит – подвеска, двигатель, трансмиссия! Хотя по опыту боев, что в ПсУРе пришлось вести, больших пробежек в обороне просто нет, свою пехоту в контратаках медленно сопровождать нужно.
– Потому и экранировать сейчас начнут все танки, что для этого годны будут. Вот только утяжелен почти до 12 тонн – а ведь прародитель «Виккерс» – 6‐тонный. Плохо, что танков образца 1939 года очень мало, приходится собирать, комбригов при этом уговаривать – иначе все потеряем, ты видишь, что творится! Хорошо хоть в Ленинград танки отправлять стали, а не бросать на обочинах! Иначе вообще одни КВ бы остались, а их очень мало.
– И что делать, Павел Павлович, дальше?! Где танки-то взять?
– Кировский завод экранированные Т‐26 выпускать начнет из старых заделов, там примерно сотня корпусов и башен есть. А также запчасти к ним, траки, моторы. Решено все ХТ‐133 вооружить сорокапяткой вместо огнемета в башне, броню навесить на них дополнительную. Думаю, что две сотни уже новых «двадцать шестых» получим с учетом перевооруженных. На бригады и отдельные батальоны НПП хватит, и еще запас небольшой останется.
– А совсем старые танки куда? Их немцы жгут почем зря, у них прорва противотанковых пушек! В качестве БОТов использовать?
– Вкапываем только те из них, что не на ходу и ремонту не подлежат. И снимаем все, что для ремонта других танков пригодится. Таких машин у нас сотни две наберется – двухбашенные и огнеметные Т‐26, «бэтехи вторые», танкетки Т‐27 – вообще еле двигаются, несколько «стариков» МС‐1. Много «поплавков» Т‐37А изношены чрезвычайно. Что удастся отремонтировать – переделают в тягачи. И еще на заводе подъемно-транспортного оборудования с одного Т‐26, что там с финской войны стоял, сняли обе башни и срезали подбашенную коробку. Сделали настил с люком, поверху тумбу установили с КТ‐28, броней прикрыли, сварные щиты. Немецкий «сарай» с мортирой, что мы под Островом захватили, тому примером стал. Так что наша первая САУ вчера появилась – благодаря Гловацкому! Так бы еще возились с ней месяц, она сейчас нам крайне необходима. – Полубояров огорченно взмахнул рукою, вытащил из пачки папиросу. Закурил вместе с ним и Черняховский – командармом‐11 на замену тяжелораненого Гловацкого приказом временно назначили генерал-лейтенанта Морозова, под чьим началом армия встретила войну. Но будет ли так же удачлив, изворотлив и умен этот «новый старый» командующий?! И тут же мысли снова повернули на насущное, о чем Иван Данилович вслух и сказал:
– Химические и двухбашенные «двадцать шестые» не имеют, по сути, боевой ценности. А вот в качестве «самоходок» вполне полезны, к тому же полковые орудия в Ленинграде и производят, так что проблем с пушками не будет. Вот только успеют ли на фронт их отправить?!
– Обещают через неделю по две штуки делать ежедневно, план на 60 СУ‐26 в Смольном утвердили. И сроку отвели до сентября. Наше дело только танки туда отправлять для ремонта. Еще старые Т‐37 в тягачи переделывать станут – в «Комсомольцах» нужда страшная, да и башни для БОТов нужны. Более новые Т‐38 в разведротах оставим, машины с рациями для разведки вообще важны. А новейших Т‐40 крайняя нехватка, на двух фронтах даже десяти не наберется. Сейчас их везде собираем, уже в отдельную роту свели. Есть от них немалая польза! На реке Великой себя показали, когда немцев на плаву перестреляли.
– Было дело, сам видел – трупы по реке косяком плыли, что твои гуси. – Черняховский усмехнулся – жестокий разгром немецкой моторизованной бригады и вонь от заживо сожженных врагов он запомнил на всю жизнь – такое никогда не забудется!
– Свои старенькие «бэтехи» со лба корпуса защищай траками, по опыту схваток уяснили, что из трех снарядов в 37 миллиметров, что в них попадали, только один броню насквозь пробивал. Навешивай и на башни, гусениц у нас хватит. Хоть какая-то дополнительная защита будет, шансов выжить в бою больше. Потом заменим их экранированными БТ. Пулеметы ДТ получишь – ставь на те танки, где есть зенитные стойки, «лаптежники» по головам ходят. Да вот еще – Рудчук подчистую выгреб «безлошадные» экипажи в Идрице! Отбери! Всех, у кого машин нет, в Ленинград отправляй! В 12‐й запасной полк!
– Так, Павел Павлович…
– Ты не вскидывайся, у тебя ведь танков для них нет. На Кировском заводе пусть КВ принимают по мере изготовления, там мехводов сразу и учат прямо в цехах. При мехкорпусе полк «Климов» будет, четыре роты по пять машин, всего 22 КВ. И главное – сборка Т‐50 на 174‐м заводе запущена – несколько штук в каждую танковую бригаду передадим к августу, а экипажи заранее там и готовить надо. Считай, кто первым успел, тот и «съел»!
– А вот за это огромное спасибо, Павел Павлович. – Черняховский был на седьмом небе от счастья – с КВ и новенькими «полтинниками» совсем другой разговор с фашистами будет, главное – их дождаться. А пока придется его танкистам на ветеранах БТ‐2 воевать, других машин все равно нет…
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псковское озеро
– Затянулось пребывание в роли Робинзона, – задумчиво пробормотал Гловацкий, глядя на темнеющее небо, которое заволакивали тучи. – Однако погода к дождю, пусть летнему, короткому, но пожары притушит. Ох, как не кстати! Дымы не дают «лаптежникам» вольготно бомбить!
Николай Михайлович скрипнул зубами от злости – канонада с юга уже стала непрерывной. И, несмотря на дальность расстояния, все громче. Даже если взять в расчет, что звуки над водой разносятся далеко, это наводило его на тревожные мысли.
– Что ты говоришь, Коля?
– Слышишь, как гремят там взрывы?! Немцы пытаются прорвать наш фронт силами всех дивизий, а их у фашистов с десяток! А мы тут на острове торчим, Софушка… Хотя, не скрою, доволен этими сутками, любовь моя, у нас с тобою настоящий медовый месяц вышел, пусть и в один день вкупе со свадебным путешествием! И приключениями… Для кого-то на свою тощую германскую задницу!
– Все чудишь, Коленька. – Две теплые руки обняли за шею, женщина прижалась к его спине. – Чудишь… Интересное слово какое… И озеро это Чудским называется. Наверное, от чудес… Ты ведь никаким был, Коля! Так быстро от контузии никто оправиться не сможет, это я тебе как врач говорю. А ты смог, что невероятно! Вот и думаю, что эта вода для тебя вроде живой оказалась. Вот и не верь после этого в сказки!
– Да я сам не верю в то, что со мною здесь случилось! Ощущение, будто два десятка лет с плеч сбросил. Водой словно все болячки смыло, сердечко даже не екнуло, ребра не болят, да мысли шаловливые в голову постоянно лезут. Юность вернулась, Софушка, право слово, словно прожитых в горести всех этих лет у меня и не было! Словно «второе рождение»!
Он чуть повернул голову, и, закрыв глаза, нашел ее приоткрытые губы, распухшие от лобзаний. Они долго целовались, позабыв про все на свете, вот только война постоянно напоминала о себе неумолкающими взрывами, на которые влюбленные пока не обращали сейчас внимания…
– Я сегодня так счастлива, милый мой. – Софья с блаженством на лице вытянулась на теплом, прогретом за день песке. – Впервые такой ощущаю себя, желанной… Особенно когда ты так смотришь на меня…
– Не наелся еще, Софушка. – Гловацкий хмыкнул и жадно оглядел свою любимую. Затем вздохнул – все же ярость желания и возможности организма сильно различны, тело, однако, нуждается в отдыхе. Принялся надевать синие генеральские бриджи с двойным лампасом, изрядно потрепанные, хотя Софа старательно их почистила, тщательно зашила и даже наложила заплатки на рваные места, приведя в порядок.
Днем Николай Михайлович рискнул догрести на лодке к затопленному в неширокой протоке гидросамолету, хотя сам сильно опасался крокодилов. Впрочем, рептилии повели себя вполне-таки пристойно – выев у своих жертв мякоть, твари бултыхнулись в воду и уплыли к островам, что виднелись на отдалении. Гловацкий вздохнул тогда с нескрываемым облегчением – все же добираться до МБР, зная, что рядом эти чудовища, пусть и сытые, занятие не для слабонервных экстремалов. А так все обошлось, относительно, конечно. Лодка, на которой приплыли гитлеровцы, оказалась резиновой, с парой весел. И отправились с Софьей в недалекое плавание, настороженно вглядываясь в прозрачную воду – потопить их утлый ковчег, даже пропороть накачанные баллоны, рептилии могли запросто.
Пилоты погибли еще в воздухе – фашистские истребители прошлись смертоносным свинцовым ливнем по кабине и носовой части фюзеляжа, где была пулеметная турель штурмана. Чистое везение, что их с Софьей пулями не попятнали, хотя на фанерной обшивке отсека виднелась россыпь пробоин. Подфартило невероятно, право слово!
Погибших летчиков в две ходки перевезли на берег, а там, поплевав на ладони, Николай Михайлович отрыл на бугорке неглубокую могилу. Парней похоронили, отдав последние воинские почести – генерал трижды выстрелил из старой русской винтовки, ставшей его трофеем от злосчастных эстонских инсургентов. Забрали медицинскую сумку Софьи, бортпаек из парочки банок тушенки и пачки совершенно размокших галет – как он ни обыскивал отсек, но фляжки с водкой или спиртом не нашел, а должна она быть у летунов, во всех историях про ВВС присутствовала. Видимо, есть исключения из правил в этой жизни. Позаимствовал только свернутую в рулон тельняшку, да еще теплую куртку, только одну – все остальное было буквально залито кровью убитых пилотов. К его большому разочарованию, у гитлеровцев продуктов в лодке не имелось, только фляжка шнапса, где бултыхалось на стакан, и то не полный, да плитка шоколада. Последнюю он скормил Софье, несмотря на ее гневные протесты – пришлось даже приказать в шутливой форме. И главное – стал обладателем двух пачек трофейных сигарет, эстонских, со странным названием «Вана Томас» – на небольшой картонной пачке изображен в каске ландскнехта средневековый вояка то ли с флюгером на древке, то ли с очень замысловатой секирой, видимо, для ритуальной рубки мяса. Заодно вытащил из карманов зажигалку и коробок спичек.
По старинной казачьей традиции, победителю принадлежит имущество поверженных им врагов – Гловацкий в одночасье стал владельцем целого арсенала из двух винтовок, пистолета-пулемета МР‐38, «Вальтера», кинжала и парочки отличных ножей, которыми можно хлебушек порезать и человека пырнуть. Вкупе с порядочным боекомплектом, отличным биноклем, самым настоящим «Цейсом», компасом и швейцарскими часами. Последние генерал тут же надел на запястье – его собственные были разбиты при обстреле. А вот записная книжка немца вызвала самый живейший интерес, и с помощью Софьи он довольно быстро разобрался в карандашных каракулях.
Обычная войсковая разведка у немцев, как оказалось, была поставлена очень серьезно. На западном побережье Псковского озера, которое называли Пейпус, уже развернули несколько постов наблюдения за кораблями русской военной флотилии, и наведения на них люфтваффе. Из пяти-шести человек каждый, причем двое немцы – командир и радист, а в обеспечении местные коллаборационисты. Николай Михайлович пристально посмотрел на далекий берег, прикинул, что трех оставшихся врагов, пусть и непрофессиональных диверсантов, для него все же многовато. К тому же нужно ждать ночи и туда плыть, по сути, наобум. Да и вряд ли наблюдательный пост остался на месте. Судя по всему, погибшая утром группа засекла падение самолета и поплыла брать в плен летчиков, если те выжили. А так как она сразу не вернулась, то их подельники вряд ли будут искушать судьбу и дожидаться русских катеров с десантом в ночных сумерках.
– Снова летят, Коля!
Голос Софьи вывел его из размышлений, и Николай Михайлович сразу укрылся в густых зарослях, куда уже юркнула женщина. На большой высоте показались три двухмоторных истребителя «Мессершмитт‐110», силуэты которых до изжоги надоели в псковском небе – штурмовали любую цель, что попадалась пилотам Геринга на глаза. Причем третий раз за день проходят над озерной гладью, разыскивая себе жертву. Это, кстати, и стало главным мотивом для отказа от намерения дойти до устья Великой на веслах. Вроде и недалеко, верст 10—15, но утопят сразу. Лучше ночи дождаться – в том, что его будут искать, генерал Гловацкий не сомневался. Но исключительно с воды катерами и ночью – днем Псковское озеро полностью закрыто врагом для советских катеров и самолетов. А вот «сталинских соколов», чьи подвиги вся страна громогласно воспевала до войны, в небе он не видел еще ни разу – ни тупорылых «ишаков» и «чаек», ни остроносых «ястребков» Яковлева или не менее знаменитых «мигов». В синеве летели бомбардировщики СБ, что отчаянно атаковали германские колонны автомашин и танков, замерших на дорогах перед псковскими дотами, становящихся обреченными на заклание жертвами стремительных «мессершмиттов» и падавших на землю в клубах дыма и пламени…
– Ох… Но рази так можно с людинами-то!
– Заткнись, салага зеленая! Сопля еще, чтоб на генерала такое думать! Не видишь на песке отпечатки лап?! Всмотрись, немочь бледная!
Гловацкий усмехнулся: «Надо же, какой наблюдательный боцман, вот глазастый! Живо сообразил, что человек, в какой бы ярости ни находился, но так порвать тела зубами не сможет!»
В американских вестернах «кавалерия на холмах» всегда приходит на выручку в самом конце – так и тут она припожаловала в сумерках в виде КМ, малого катера. На русском флоте завсегда отличались смекалкой – Николай Михайлович даже глазам не поверил, увидев чапающий вдоль островов катер с несколькими деревцами на палубе, затянутый маскировочной сетью. Такой плавающий островок среди прочих, к которым стоит прижаться поближе и от настоящих уже не отличишь, если долго не присматриваться. А выкормыши Геринга вряд ли настолько наблюдательны, раз морякам до сего часа удается их обманывать столь нехитрыми уловками.
Вот только встречу нельзя было назвать радостной – нет, конечно, явно взбодрились, найдя на островке искомого всеми генерала, однако, обнаружив в камышах трупы, вот уже четверть часа «травили» обед всем экипажем, с характерными стонами и причитаниями. Парни совсем молоденькие, смерть в глаза не видели, тем более в таком жутком обличье. Матросиков трое, да четверка курсантов – все семеро позеленели, как жабы, и сейчас нуждались в помощи Софьи. А вот командир катера, которого Николай Михайлович сразу окрестил про себя «боцманом» – больно колоритный типаж, – оказался много крепче их. Лет так за пятьдесят, небольшого росточка, но крепенький, усы как у маршала Буденного – целые усища, право слово – лихо заломленная бескозырка со старорежимной лентой с золотистыми буквами «Баянъ». Вот он сейчас и припожаловал к дымящему трофейной сигаретой Гловацкому, раскачиваясь при ходьбе, как свойственно «старым морским волкам».
– Присаживайся, старшина, – Николай Михайлович хлопнул ладонью по траве, на бугре было сухо. – Вот покури, зрелище, как я понимаю, не всем по вкусу пришлось?
– Благодарствую, ваше превосхо… Виноват, товарищ генерал. Да уж, видел я в жизни чудес, но такого…
Моряк сглотнул, закурил предложенную сигарету. Потряс головою и пытливо посмотрел на генерала. И произнес всего одно слово:
– Крокодилы?
– С чего ты взял?!
Гловацкий с интересом посмотрел на моряка. Старый служака только усмехнулся ему в ответ и медленно заговорил, негромко, стараясь, чтобы не услышали матросы.
– Я, товарищ генерал, на озере с младых ногтей, только на десять лет перерыв случился, когда царю служил. Даже в Гражданскую войну в здешних местах мне воевать пришлось. Дядька у меня этими чудищами занимался, интерес к ним имел. Вот только бывалые люди не говорят о них…
– Почему?
– Пристав так дядьке и сказал – что ты народ будоражишь россказнями о крокодилах? Они нам что, жить сильно мешают?! Вот понаедут чиновники, тогда всем худо станет. Да и видели их последний раз старики еще до отмены крепостного права. Перебили тварей давным-давно, еще до того, как поляки наш Псков осаждали, при Иване Грозном. Больно досаждать стали, из реки лезли, людей и скотину рвали. Дядька в летописи про то нашел записи, у нас в монастыре хранилась. Вот народ поднялся всем миром, и тварей подчистую извели. С тех пор они на глаза и не попадаются, я только раза два слышал от знающих людей, что на островах их следы видели. Но давно это было…
– Когда?
Николая Михайловича стал одолевать нешуточный интерес. «Забрало» – как говорят. Он неожиданно вспомнил: один из сибирских писателей в его время целую книгу написал о разных странностях на бескрайних просторах бывшей великой страны. Был там и рассказ о крокодилах, чуть ли не в слово повторяющий то, что сказал сейчас старый моряк.
– Еще до той войны с германцами я как раз на побывку домой пришел. А тут лапищу сразу узнал, мне рисунок следа дядька показывал. Вы немака зарезали, товарищ генерал, да отволокли к чухне – на горле разрез от ножа. А тех раньше положили, судя по всему. А крокодилы свеженинку любят, как говорили. Они германцу все лицо выели, смотреть жутко! А вот эстонцам меньше досталось – так, мякоть с них оторвали, но кровью все залито. И следов много оставили. Вы их видели, товарищ генерал…
Гловацкому стало плохо, но не от подробностей: «Выходит, пока мы с Софьей миловались, крокодилы вернулись и погрызли унтера?! Твою мать! Они же могли и на нас напасть, пока в сладком дурмане пребывали. Как же я так прошляпил?! Труп отволок, но ведь не слышал, как туда выползли твари снова и трапезничали!»
– Какие они хоть с виду?
– На крокодилов похожи, старшина. Только окрас не столько зеленый, а коричневый. Хвост короче, морда тупая, но зубов до хрена. Лапы у них чуть длиннее, шустрые рептилии. И вот что странно – глаза вроде белые.
– Оно и есть! Их так и называли в ранние времена – чудь белоглазая! И озеро от чудищ – Чудским!
– А эстонцев прежде чудью не называли?
– Называли, но не прижилось. Так обычно чухонцами, чухной больше. А эстонцами лишь недавно, после революции. Какие будут нам приказания, товарищ генерал, – старый моряк встал, ожидающе посмотрел на Гловацкого. Тот тоже поднялся, стряхнул ладонью пепел со штанины.
– Про чудищ не пиши в рапорте, не поверят. Можешь указать, что это были обычные крокодилы, мол, с зоопарка сбежали. После войны с тварями разбираться будем, сейчас не до них. Но когда самолет поднимать станете, гранаты в воду не бросайте – они вроде сытые, не нападут. Укажи просто – генерал Гловацкий фашистов убил – это правда, и лишнее писать не стоит.
– Так точно, товарищ генерал! Так и своей команде прикажу!
– Они там у тебя вроде проблевались?! Тогда пошли в Псков – время не терпит, каждый час дорог!
Секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) дивизионный комиссар Кузнецов
Ленинград
– Северный фронт передал все, что мог, товарищ маршал Советского Союза. Дальнейшее «донорство» приведет к серьезному ослаблению 23‐й и 7‐й армий. Финны наступают к Ладожскому озеру, данные разведки говорят о сосредоточении войск на Сортавальском направлении, удержать позиции будет проблематично, если передадим формируемые бригады из 7‐й армии. На участке 23‐й армии пока спокойно. Прошу принять это во внимание!
Командующий Северным фронтом генерал-лейтенант Попов говорил резко, и Кузнецов его прекрасно понимал. В двух названных им армиях на этот час осталось всего 7 стрелковых дивизий, растянутых длинной цепью между Выборгским и Сортавальским укрепрайонами. На довольно сложной местности, испещренной озерами и речками, болотами и лесами. Раньше тут имелось 11 дивизий, из которых уже отправили 4, и 10‐й мехкорпус генерала Лазарева, целиком убывший на Северо-Западный фронт. Войны пока ни в Карелии, ни на Перешейке, в том ее виде, что шла в Прибалтике, не было – шли бои местного значения. 30 июня финны попытались атаковать Энсо, но были отбиты 168‐й дивизией полковника Бондарева. Из находящегося там крупнейшего целлюлозно-бумажного комбината успели демонтировать и увезти оборудование, запасы сырья и готовую продукцию. Но что будет в ближайшем будущем, никто не сомневался – финны против двух дивизий 7‐й армии сосредоточили по меньшей мере втрое большее число соединений. Наступление врага грозило выходом к Ладоге, потере 26‐го Сортавальского УРа и отсечению 7‐й армии от 23‐й.
– Мы хорошо понимаем вашу озабоченность, товарищ Попов, но нам сейчас нужно остановить немцев на дальних подступах к Ленинграду, пока Псков еще держит армия Гловацкого…
Секретарь ЦК ВКП(б), Ленинградского обкома и горкома Жданов тут осекся – потеря командующего 11‐й армией для всех в Смольном оказалась совершенно неожиданной. Маршал Ворошилов круто обошелся с моряками, приказав бросить корабли и катера Чудской флотилии на поиски командарма, к сожалению, пока безуспешные.
– Нечего нас тут пытаться разжалобить, генерал. – «Первый маршал» говорил резко, на уставшем лице горели глаза. – Распоряжение Генштаба уже есть, вот и выполняйте его! Вам понятно?!
– Так точно, товарищ маршал Советского Союза! Бригады формируем, в самые ближайшие дни направим их в Ленинград, вместе с 198‐й стрелковой дивизией. – Командующий фронтом говорил глухо, но твердо – ведь любой военный прекрасно понимает, что такое приказ главкома.
Кузнецов знал, что все дивизии этих двух армий решили неделю назад перевести на новые, значительно ослабленные штаты военного времени. Это касалось в первую очередь артиллерии – изымались гаубичный артполк и противотанковый дивизион. В полках вдвое сокращалось число минометов и сорокапяток, на взвод уменьшалась батарея полковых пушек. Артиллерия и минометы настоятельно требовались как для новых спешно формируемых частей, так и для быстрого восполнения потерь отступивших к старой границе соединений Северо-Западного фронта.
Маршал Ворошилов предложил дополнительно скомплектовать за счет самих дивизий отдельные стрелковые бригады, устроив тем «донорство» по опыту псковских боев. Из каждого полка изымался третий батальон, так же как и по одной роте из дивизионных батальонов. Артиллерия придавалась по полным штатам, за счет уже изъятых орудий и минометов. За формирование отвечал заместитель командира дивизии, который принимал командование над новой бригадой. Каждая такая стрелковая бригада должна усиливаться и четвертым батальоном, из частей НКВД. Взамен, если приемлемо такое слово, сами «доноры» вместо убывших из них подразделений получали ленинградских ополченцев. Конечно, кадровые батальоны воюют намного лучше, а потому в их рядах быстро научатся военному делу вчерашние рабочие или студенты, бои под Псковом это ярко продемонстрировали.
Генерал-лейтенант Гловацкий был полностью прав, когда предложил формировать новые части исключительно на основе кадровых, вливая туда недостаточно обученное пополнение. На память сразу пришла одна фраза пропавшего командарма‐11 – «новые дивизии обучать долго, они «сырые», а так подготовятся быстро, пока в строю много тех, кто может бойцов научить, хотя потери будут большие!»
– Ты не хмурься, Маркиан. – Маршал неожиданно сменил тон. – У нас есть две дивизии ополченцев, супротив немцев не выстоят, плохо обучены, но против финнов – самый раз! Передадим сразу 3‐ю и 4‐ю дивизии, по одной на каждый укрепрайон. Кроме того, отдадим тебе все наши горнострелковые бригады, 1‐ю уже сейчас забирай, три других направим через несколько дней. Две стрелковые бригады из 7‐й армии не возьмем. Управления двух корпусов – 19‐го и 50‐го сейчас «пустые», вот и вливай их туда, да ими обеспечивай с флангов Сортавальский УР. Наше предложение Генеральный штаб одобрил, корпусные управления на нашем направлении разрешили не распускать, а перевести на бригадную основу. – Маршал Ворошилов хлопнул ладонью по раскрытому блокноту. И напористо заговорил:
– Два гаубичных артполка для корпусов тебе оставим, КВ придадим! Неужели с такими силами мы финнов остановить не сможем, если полезут?! На севере ведь вполне получается, нападают и по зубам получают!
– Дадим по харе и тут. – Генерал Попов повеселел, унылость пропала мгновенно. Ведь если не брать в расчет мехкорпус, потеря 4‐х стрелковых дивизий сейчас практически полностью восполнена таким же количеством соединений, пусть качественно и более слабых. Кузнецов прекрасно знал, как появились эти дивизии и бригады. Уже 2 июля было принято решение о формировании ЛАНО – Ленинградской армии народного ополчения. Всего за несколько дней было набрано сто тысяч добровольцев, а сейчас их уже вдвое больше. Стали формировать сразу же 4 стрелковые дивизии, 15 пулеметно-артиллерийских батальонов для укрепрайонов, плюс три десятка обычных стрелковых батальонов, восемь истребительных полков для операций в тылу врага на оккупированной территории.
Последние стали основой для формирования трех бригад для действий в «горной и труднопроходимой местности», и как нельзя лучше подходили именно для Карелии. Поступили по образцу комплектуемой в Ленинграде 1‐й горнострелковой бригады, которая до войны предназначалась для обороны Мурманска, но туда, по понятным соображениям, не попала. По два полка свели в бригады, спешно сформировали штабы, легкий артиллерийский полк и гужевой транспорт, и при минимальной численности столь необходимых грузовиков и вообще без всякой бронетехники. Бригады потому, что в горнострелковой дивизии РККА по штатному составу пехоты вдвое больше, есть и гаубичный полк. Да, спешно сформированные бригады не моторизованы, так в Карелии очень мало дорог и от лошади гораздо больше пользы, чем от командирской «эмки» или взятой с колхозной МТС «полуторки».
И вот теперь, по мере убытия ополченческих формирований на фронт, стали развертывать вторую очередь. От создания крупных соединений было решено отказаться – слишком долго, много времени нужно для сколачивания и оснащения дивизий, хотя первоначально их было запланировано целых 5 – четыре гвардейских и 5‐я ДНО. Формировать «рабочую гвардию», по опыту Гражданской войны, предложил Жданов. Тем самым как бы показывая всем, что наступил решающий момент и ленинградский пролетариат должен дать из своих рядов лучших из лучших. После трудностей с первыми 4‐мя ДНО, но в большей мере на основе опыта успешных для РККА боев под Псковом от столь амбициозных планов решили отказаться. Началось формирование лишь одной «гвардейской» ДНО, вместо трехнедельного срока отвели вдвое больше времени, направляя в ряды действительно отборных представителей ленинградского пролетариата. А взамен четырех дивизий решили развернуть 12 стрелковых бригад, представлявших собою чуть усиленные полки. Кроме того, 2 бригады «облегченного типа», аналогичные горным, формировались в Олонце и Петрозаводске. В них решили направлять исключительно местных жителей, набирая в первую очередь тех, кто имел опыт «зимней войны» с финнами в лесах и болотах Карелии.
На этом не остановились – маховик добровольной мобилизации только набирал свои обороты. В дополнение к формируемым маршевым батальонам и ротам, отправляемых сразу на фронт для пополнения поредевших кадровых дивизий, в Тихвине, Пскове, Новгороде, Кингисеппе, Нарве, Старой Руссе и Луге сколачивались семь полков в три тысячи бойцов и командиров каждый. Они требовали гораздо меньше времени на подготовку, чем почти вчетверо большие по штату стрелковые дивизии – то есть руководство СЗН исходило из чисто утилитарных соображений.
Командование фронта и Ленинградского округа в дополнение спешно развертывало две стрелковые и кавалерийскую дивизии «второй очереди» из резервистов и новобранцев, фактически заново формировало 67‐ю дивизию, погибшую в Лиепае – от нее осталась только горстка людей и номер. То же происходило с некоторыми танковыми и моторизованными частями, там из остатков дивизий за счет «донорства» создавали бригады. Но главным, на взгляд руководства, стало непрерывное пополнение воевавших на Псковщине с немцами частей СЗФ людьми из запасных, истребительных, маршевых и учебных батальонов, включая целиком новообразованные ополченческие, а также бесперебойный поток боеприпасов, пушек, минометов, броневиков и танков, прочего военного снаряжения, который шел из Ленинграда.
И не зря, как оказалось – дивизии командарма Гловацкого дрались уже две недели под Псковом, несмотря на большие потери, держались. Эшелоны с ранеными бойцами и подлежащей заводскому ремонту техникой шли в город на Неве один за другим, а им навстречу, гораздо более многочисленным и мощным потоком, отправлялись многие тысячи питерских пролетариев, уже надевших серые шинели. А с ними перебрасывались дивизии и бригады, батареи и роты, тяжелые танки КВ – Ставка разрешила для боев на дальних подступах к Ленинграду использовать сразу две трети произведенных на Кировском заводе танков.
К тому же направленные к Пскову из Карелии и Перешейка дивизии уже выделили бригадные группы, получив ленинградских ополченцев в свои части. Причем в большем числе, и, как это ни горько прозвучит, именно с расчетом на их значительные потери в будущих боях. Им необходимо теперь лишь время, чтобы оплатить кровью полученный на войне опыт.
– Времени может и не быть, товарищ Попов! Ополченцы прибывают к вам, постарайтесь как можно быстрее влить в полки! Настрой ленинградцев поможет нашим бойцам устоять на позициях, если белофинны начнут через неделю-другую наступление на Карельском перешейке. К тому же Климент Ефремович тебе правильно сказал – финны не немцы, мы их уже били! Так что не теряй напрасно время, генерал, сейчас для нас не то что всякий день – каждый час невероятно дорог!
В тишине кабинета глуховато прозвучали слова Жданова, и Кузнецов не удивился созвучию общих мыслей. Он машинально посмотрел на большие настенные часы – там малая стрелка уже подобралась к полуночи и застыла на 12. Прошли еще одни сутки несчастливо начавшейся войны, всем собравшимся на Военный Совет предстояло продолжить обсуждение целого перечня проблем, что требуют немедленного разрешения. А потом доложить о предлагаемых ими мерах в Москву. Председатель ГКО товарищ Сталин и Генштаб работали до утра, лишь перед рассветом отрывая несколько часов для короткого тревожного сна…