У деда за окном на старом дереве жила голосистая птица. В солнечные дни она тоскливо чирикала свою протяжную песню. Тири—ири—тиринь—ринь. Мигель ещё в детстве прислушивался внимательно, всё пытался разгадать, что она поёт. А однажды даже смог её разглядеть. Красивая! Как невеста в белом платье, только ободок по крыльям чёрный. Он тогда ещё решил, что обязательно женится на Софии. Она, конечно, не из их общины, но зато в школу всегда приходит в белом платье, а для Мигеля тогда это было серьёзным основанием.
– Монжита, распелась! – говорил дед, – видать, опять что—то старое вспомнила! Эх, вдовица—вдовушка, мы с тобой одной крови, хоть ты и птица, а я – человек. Но судьба—то у нас с тобой одинаковая!
Дед всегда вздыхал, когда Монжита—вдовушка заливалась на ветвях сухого дерева. Иногда он о чём—то задумывался и тихонько, как будто боялся потерять ноту, присвистывал в такт птичьему пению.
У деда на птиц был особый дар. Он всегда мог рассказать Мигелю, о чём они поют.
– Слышишь, высоко берёт? – говорил он. – Это дрозд подружку на прогулку зовёт. А вот там переливается – прислушайся! Мухоловка добыче своей радуется. Сейчас, говорит, ещё пару куплетиков прочирикаю и к птенцам пойду, обед варить.
От жаркого декабрьского солнца кожа у деда становилась бронзовой. На улице он проводил весь день. Повод для этого был очень важный – дед варил лимоновое варенье прямо во дворе в большом чане. Варёные лимонные корки разносили по округе такой запах, что гаучо6, которые в тени платанов пили крепкий мате, ощущали на языке кислый привкус.
Лимоновое варенье дед варил в три захода. Садился перед большим медным тазом и полдня нарезал лимоны на дольки, методично и аккуратно выбирая из них зёрнышки. Тогда двор наполнялся мелодичным протяжным русским «э—эй, у—ухнем!». Дед пел старинную русскую песню на одной ноте, не торопясь, как будто за всем этим «ухнем» открывалась ему большая картина прежней жизни. Мигель иногда присаживался ближе и подпевал, хотя никогда и не слышал, как этот бурлацкий гимн поётся на чистом русском языке. Но сама мелодия его завораживала. Можно было просто с сомкнутыми губами, одним горлом гудеть и все равно получалось таинственно.
На второй день дед варил сироп. Это было настоящее действо. Сироп варился на летней кухне, в котле, который дед привёз со всем своим скарбом из Кейптауна. По легенде, котёл подарил ему черный африканский колдун, и дед любил рассказывать, что именно в этом котле он варил чудесное снадобье, которое однажды спасло всю деревню от какой-то неведомой африканской болезни. Котёл с тех пор считался священным, но дед очень дружил с вождём и тот на память подарил ему артефакт.
– А чего ты удивляешься? – недоумевал дед, помешивая сироп длинным половником. – У них есть поверье, что священные вещи не должны без дела лежать. Мол, на то им благодать и дана, чтобы её вокруг себя распространять! А когда он узнал, что я уезжаю, прямо расплакался, как ребёнок. Возьми, говорит, брат, этот котёл, пусть он святость распространяет на все земные континенты! Во как! Я сначала подумал, зачем мне кастрюлю эту на другой край Земли тащить? А поди ж ты! Пригодилась, железяка! Кто бы мог подумать, что африканский вождь русскому казаку братом станет!
Мигель вился вокруг деда, как шмель. Уж больно ему хотелось скорее попробовать дедовского варенья. Но и на второй день неспешный процесс приготовления не заканчивался.
На завтра дед торжественно заливал приготовленные варёные ломтики лимона сиропом в стеклянных банках и ставил их в погреб остывать. Только к вечеру третьего дня, когда в гости приходил старый гаучо Алехандро Гонсалес в широченных штанах и шляпе, только когда наливали они в глиняные стопки крепкой кашасы7, только тогда перед Мигелем ставили плошку с золотистым сладким лакомством, и он мог отвести душу, заедая патоку грубой ржаной лепёшкой. Дед варил варенье на всю улицу. На его сладости ходили потом все соседи.
Прошло много лет, а Монжита за окном дедовского дома пела до сих пор, так же звонко, как и десять лет назад. Отчего—то напоминая деду и о его вдовстве, которое уже заросло на сердце грубой раной.
Дед давно уехал из города. По молодости он ещё участвовал в политической жизни, собирался на конспиративных квартирах и шёпотом обсуждал «чёрных полковников»8. Русские эмигранты всегда неоднозначно оценивали регулярные военные перевороты тех лет в Аргентине. Очень уж далеки были латиноамериканские реалии от того, что привыкли оценивать в монархистской газете «Наша страна»9, последнем оплоте «русских ворчунов». Так называл их дед, когда Мигель пытался поспрашивать его о прошлом исторической родины. Его знакомые «ворчуны» часто собирались вместе, в основном после церковной службы по воскресеньям. Трапеза начиналась чаем, благодушно. Все поздравляли друг друга с причастием и разговаривали на благостные нейтральные темы. Но неизменно разговор заканчивался политикой и крепким вином. Как было удержаться от острых тем людям, о которых родина давно забыла? А старики ещё жили ей, обсуждали социализм и «красных» – там, а «хунту» и «чёрных полковников» – здесь. Снова поднимались разговоры о вечных русских скитальцах, о том, что нужно бежать. Только куда? Идеалы родины давно утонули в океанских волнах во время бесконечных бегов с континента на континент. Да и возраст был уже не тот, чтобы держаться за прошлое старческими жилистыми руками. Дед решил оставить эти бесплодные политические игры и участвовал в эмигрантских собраниях скорее по инерции, чтобы хоть где-то как-то общаться со своими. Чужбина она и есть чужбина, а хоть иногда какой-нибудь ворчун и поднимал пафосный тост «За веру, Царя и Отечество», деда это не смущало. Выпить за родину – святое дело! А какая уж там власть – советская или царская – так ему уже всё равно.
Иногда Мигель деда навещал. Философия старика ему нравилась. Он сыпал прибаутками по случаю, и каждая попадала точно в ситуацию, которую Мигель переживал в свой момент времени. Совсем недавно он начал задумываться о своих корнях. История семьи была разрозненной и запутанной. Дед оставался неприступен и на каждый вопрос либо отшучивался, либо отмалчивался. Дома они говорили по-русски, «в людях» – по-испански, хотя у Мигеля давно уже сформировался свой особенный акцент, который любил передразнивать университетский друг Хавьер. С ним они учились в школе. Отец настоял, чтобы Мигель учился в обычной местной школе, потому что «мальчику здесь жить, а „Отче наш“ по-русски мы его и сами научим». Когда пришло время устраивать Мигеля в школу, отец со всеми в общине переругался. Но благословение духовника отца Стефана получил, а большего аргумента для принятия решения ему и не потребовалось.
– Hola, Pushkin! – этот резкий голос Мигелю и в школе не нравился. Но в «Тортони» на Авенида де Майо в атмосфере, где шум улицы смешивался с ароматным запахом колумбийского кофе, высокие нотки Хавьера уже не казались такими раздражающими. «Пушкиным» его звали в русской общине. Мигель выделялся из всех детей эмигрантов смуглой кожей и кучерявыми волосами. На Александра Сергеевича он, конечно, вовсе не был похож. Но от смешения кровей типаж его вполне походил на профиль великого поэта.
– Я тебе сто раз рассказывал, что хоть предки мои из Африки приехали, – Мигель сегодня был в добродушном настроении, – но к Пушкину отношения не имеют!
– Знаю, знаю, а твоя маман – дочь индейского вождя! Покахонтас! – по иронии судьбы мать Хавьера тоже была русской, поэтому в поэтах-классиках русской литературы он разбирался, но индейскими легендами разных стран жонглировал без всякой оглядки.
Родители Мигеля перебрались в Буэнос-Айрес по приглашению дальних отцовских родственников. В Аргентине русских было гораздо больше, чем в Кейптауне и перспективы жизни понятнее. Да и жить в Африке становилось уже невмоготу по разным причинам. Мать Мигеля была из рода буров – отец, голландский фермер, когда—то женился на местной чёрной красотке. Именно от бабушки и передалась смуглая кожа русскому внуку, хоть он и не видел её никогда.
Видимо, это была какое—то семейное проклятье или знак особого счастья – все мужчины в семье женились на туземках, где бы они ни жили. Мигель всё чаще задумывался над семейной историей. Наверное, это странно жить жизнью одного народа внутри другого. Но он не знал другого образа жизни, а потому ему казались вполне естественным все отношения внутри общины, и рассказы деда, и безудержная аргентинская среда, и атмосфера, ставшая родной.
В крови Мигеля смешались страны и народы. Казалось, что битвы за землю и независимость, сражения за белую кость и русского Царя отражались в его взрывном и одновременно мягком нраве. Он разговаривал и думал на разных языках. В семье мешали русские слова с африкаанс и испанским. В воскресной школе говорили на русском, молитвы учили на церковнославянском, а на улице с одноклассниками он выучился «аргентинскому уличному» и позволял себе употреблять «карахо»10 через слово. Деду Петру это не нравилось. «Юджин, парня приструни!» – укорял он отца и тот показывал Мигелю кулак с улыбкой на лице.
– Короче, я всё узнал, – заговорщицки сказал Хавьер и, не смущаясь, отхлебнул кофе из чашки Мигеля. – Сначала надо добраться до Барилоче.
– Куда? – не понял Мигель.
– Сан-Карлос-де-Барилоче, индейцы в нём кишмя кишат, но тебе же не впервой с ними общаться! Так, дыра, небольшой городок у самых Анд, там соблазним пару красоток, они и отвезут нас на место! Нравится план?
– Неплохо! За две недели успеем?
– Успеем? Ты еще спрашиваешь? Мы отправляемся в логово страшного змея! И если дружище Науэлито не сожрёт нас раньше, чем ты прочитаешь «Отче наш», тогда точно успеем!
Эту экспедицию они придумали почти полтора года назад, когда в бульварных газетах снова заговорили о таинственном чудовище на озере Науэль-Уапи11. Говорят, что этой байкой зазывали народ в Северную Патагонию ещё в прошлом веке. Но кто ж туда поедет, в такую даль? Это вам не солнечный Байрес12. Это суровый край, с погодой там не очень.
А кроме того там живут арауканы13. Им любой закон никогда не был писан. По—хорошему они никогда не подчинялись официальным властям. Страна арауканов была настоящая терра инкогнито. Кто там как живёт, в каких категориях индейцы оценивают жизнь, не знал никто. Ходили слухи, что президент Перон сумел договориться с вождями, и даже открыл на их землях секретный центр14, в котором разрабатывались новые источники энергии и тайное оружие. Дотошный Хавьер раскопал где—то «точную» информацию, что правительство пообещало индейцам долю в деле и несметные богатства в случае, если всё получится. Но вроде бы ничего у них не получилось и секретную лабораторию взорвали от греха подальше. Да и правительства в последнее время менялись слишком быстро, чтобы соблюдать договорённости с индейцами.
Изучать военные секреты в их планы не входило, а вот запечатлеть чудовище – это было интересно. Говорят, впервые его увидели на озере лет двести назад. Потом, как водится, признали выдумкой трусливых предков. И вот – опять. В газетах между постоянно чередующимися сообщениями об арестах подпольщиков появились сообщения, что гигантского змея видели на озере.
– Ты как хочешь, а я поеду! – вдруг заявил Хавьер. – Поехали, Pushkin, или пылью будешь здесь покрываться?
Он был странным другом. Бывало, от него уставали все ребята в квартале. Его идеи могли свести с ума кого угодно. На месте ему не сиделось. Говорили, что Хавьер полюбил сбегать из дома, примерно лет с семи. Впервые его потеряли, когда он увязался с цыганским обозом. Нашли через день на выезде из города. Цыгане Хавьера отдавать не хотели – спрятали в деревянном ящике в кибитке со своим барахлом. Пока шёл обыск, мальчуган начал задыхаться и подал голос. Полицейский инспектор тогда сказал, что, если бы мальчика успели увезти в пампу, о ребёнке можно было бы только молиться. Отец Хавьера, потомок испанских завоевателей, тогда задал такую порку бродяжке, что жестокости черноглазого Рикардо удивилась даже его русская жена. А уж она-то видела, какие наказания бывают за детские непослушания. О розгах и многочасовом стоянии на жёстком горохе в русской общине знали все. Порка оказалась действенным методом воспитания, хотя энергии в Хавьере не уменьшила. Он учитывал фактор родительского беспокойства, но с тех пор его проделки стали изощрённее. Все его идеи витали вокруг личного авантюризма, правда, с возрастом он стал рациональнее и расчётливее. Говорили, что Хавьер водит знакомство с сомнительными личностями, что пару раз его даже вызывали в полицию на беседу, но всё это были слухи. Чем жил Хавьер на самом деле, не знал никто. Одноклассники предпочитали не связываться с ним в спорах и дискуссиях, он по любому поводу находил аргументы в свою пользу.
У Мигеля не было другого выбора, кроме как согласиться. Он представил, какой бы сейчас вой поднял Хавьер на весь университетский класс. Кричал бы, что он, Мигель, трус, балда и маменькин сынок. Перед Софией было бы неудобно. Она как раз ждёт от него подвигов, даже слепой Бернар, который играет на аккордеоне на улице Каминито, и тот знает, что Мигель ухлёстывает за Софией Сальгадо.
– Ладно, поеду с тобой, – согласился Мигель. Это могло быть и вправду хорошим путешествием. Тем более, он давно не выбирался из Байреса, если только к деду в казачью станицу, но это не считалось. А ещё Мигель хотел основательно поговорить с Хавьером в этой поездке. Друг он или не друг, то братается, и всячески намекает, что он тоже с русскими корнями, то подставляет на глазах у всей компании и ехидно подшучивает, как будто он, Мигель, последний simp15.
Конечно, он в тайне надеялся, что охота за монстром Науэлито – бредовая фантазия приятеля и он её благополучно забудет через несколько дней. Однако Хавьер ничего не забыл. Пришлось Мигелю собирать рюкзак.
Сначала от Байреса ехали на рейсовом автобусе, а потом до Санта Роса их согласился подвезти Фернандо, молодой гаучо, который лихо управлял грузовиком, настолько разболтанным и старым, что Мигелю казалось, вот—вот дощатый кузов оторвётся от кабины и заживёт своей жизнью на бескрайних просторах пампы. Фернандо всю дорогу рассказывал байки, при каждой ухмылке обнажая золотой зуб. У местных парней золотой клык считался знаком благополучия и определённого статуса в компании. Рассказав почти всё о своей жизни, Фернандо перешёл к девушкам. «Лаура была моей первой девушкой, парни. Вы бы знали, как она целуется! Божественна, братцы, божественна! Кто из вас знает, что такое любовь? Такая, чтоб забыть всё на свете, чтоб бежать и бежать без оглядки, без конца по той дороге, которая ведёт прямо в рай!». Вспоминая своих бывших подружек, Фернандо превращался в поэта. Хавьер, глядя в окно, едва сдерживал смешок и то и дело толкал Мигеля в бок: «Смотри, что тебе грозит! Будешь такой же сумасшедший, если не выкинешь свою Софию из головы!».
София Сальгадо был самой красивой девушкой университета. Мигель знаком с ней с детства. Это была детская, но крепкая любовь. Впервые он лет в семь-восемь поспорил с друзьями из общины, что поцелует аргентинскую принцессу без спроса. Дон Педро Сальгадо приезжал к русским казакам в деревню по торговым делам и брал с собой дочку ради развлечения. София никогда не подходила к русским мальчикам, но всегда наблюдала за их играми со стороны. Черноглазую симпатичную девочку мальчишки, конечно, заметили, но нрав аргентинских красоток им был известен из рассказов старших братьев, поэтому знакомиться с девочкой в белом платье первым никто не решался. А Мигель вызвался на спор.
К удивлению, София обошлась без драки и громких криков. Наоборот, улыбнулась и почему-то сказала «спасибо». Мигель тогда поступил, как в кино – подбежал, чмокнул в щёку, на секунду замер, ожидая, как минимум, пощёчины, и сорвался, как ошпаренный, прочь. Ничего страшного не случилось. Несмотря на стремительное отступление, спор был выигран, все мальчишки улицы это подтвердили. Толстый Яков, который с Мигелем спорил на новенькие велосипедные педали, тут же открутил их и отдал победителю. С тех пор Мигеля и Софию однозначно считали женихом и невестой. Конкурентов у него не было. Они появились позже, в университете. С Софией были не прочь начать роман многие, и сам Хавьер делал несколько попыток, но встречая пристальный суровый взгляд Мигеля, тут же отступал, его шутки здесь не проходили.
От мыслей о Софии его отвлёк Фернандо.
– Я бы на вашем месте в такие дебри не забирался. Арауканы – странные люди.
– А чего в них странного? С индейцами у нас всегда общий язык найдётся, я можно сказать на четверть сам индеец. Правда, не араукан, но разве это имеет значение? – Хавьер казался бесстрашным. – Родословную, надеюсь, спрашивать не будут.
– Они пару лет назад мальчишку в жертву своему богу отдали. Помните, когда цунами накрыло?
И Хавьер, и Мигель, конечно, помнили. Это было ужасно. Тогда за соседней страной следили каждый день. Более страшных ужасов, чем те, что переживали тогда чилийцы, даже самые древние старики—индейцы припомнить не могли. О Великом чилийском землетрясении молились все – и католики, и шаманы16. Километров пять катилась волна по благословенной земле, сметая всё на пути, превращая страну в гигантское океанское дно.
– Эти арауканы тогда позвали своих местных колдунов – мачи – и давай их упрашивать, чтобы стихию остановили, – Фернандо блестел своим клыком и сам становился похожим на сказочного колдуна. – Те, конечно, начали ломаться, дескать, боги обижены, то да сё, сами виноваты, богов просто так уговорить не получится. Но в итоге подумали, что и самим не очень хочется на дно рыб кормить, жить все хотят. А чтоб соблюсти все древние церемонии, нашли мальчишку—сироту, да и отдали его в жертву своему богу морскому.
– И что? – спросил Мигель.
– И всё стало нормально! – ответил Фернандо, и резко повернул руль вправо, едва не столкнувшись с ленивой коровой, которая расположилась прямо посреди дороги и удивлённо смотрела на грузовик, поднимающий за собой столб пыли.
– Ха! – с сомнением хмыкнул Хавьер. – Просто совпало, цунами уже к тому времени заканчивалось. Будто эти мачи знали, что там на самом деле происходило!
– Может, и знали, – взглянул на него краем глаза Фернандо. – Они же это цунами предсказали! Мол, будет великое трясение и потоп, кто жить хочет – уходите в горы и взбирайтесь на высокие холмы, там волна не достанет. Те, кто на самом берегу жил, шаманам всегда верили, а вот городские ворчали. А оказалось, что те, кто выше поднялся, тот и выжил, а кто ворчал – теперь в океане акул подкармливает.
Разговор с Фернандо закончился всё же на оптимистичной ноте. Он ещё раз вспомнил возлюбленную Лауру, пожелал Мигелю с Хавьером хорошенько повеселиться и высадил их на автостанции в городишке Санта Роса:
– И ещё, парни, сейчас по всей стране неспокойно. Того и гляди, военные опять власть возьмут. Говорят, в верхах снова решают, кому управлять, может статься, с гор слезете, а страна—то другая! Берегите себя, амигос!
Солнце уже раскрашивало закатными лучами пыльные улицы. Ободранный чёрный кот был единственным обитателем автостанции в этот час. На ночлег Хавьер предложил остановиться у тётушки Розалинды:
– Она когда—то в молодости дружили с отцом. С тех пор они, пожалуй, не виделись, но изредка переписываются. Донна о нас знает, денег много не возьмёт.
Тётушка Розалинда оказалась седой старухой с пёстрым платком на голове. Она была хозяйкой небольшого бара на окраине. Жильё для ночлега Мигелю понравилось. Это была небольшая комната на втором этаже. На первом – бар с полуночным танго. Тут же какая—то компания приняла их к себе, как будто они старые знакомые.
– Амигос, я угощаю, – сказала старуха и поставила перед ними два бокала с коктейлями.
«Удивительный всё же он человек», – думал Мигель, наблюдая, как через несколько минут Хавьер уже болтал с новыми знакомыми. Аккордеон затянул какую—то мелодию из Пьяццолы. Кто—то прямо на мостовой начал танцевать, кто—то закурил ещё одну сигару. Сигарный дым в свете фонарей казался волшебным туманом страны Оз. Мигель только в этот момент почувствовал усталость, после семисот километров дороги. Звёзды казались крупными золотыми яблоками на тёмном небе. Ночная прохлада опустилась на Санта Роса, пора идти спать. Хотя всё происходящее с ним уже было самым настоящим сном.
– Амиго, может потанцуем? – голос рыжей красотки окутал его моментально. Это был вовсе не танец, это была история чьей—то страстной жизни. Мигель точно знал, что не он герой этой истории. Но с каждым тактом дыхание Розы становилось ближе и горячее, и каждый его шаг стал шагом в дремучую сказочную чащу. – Не бойся, амиго, – слышал он сквозь пелену завораживающего тумана. Двигался на ватных ногах.
Роза, как и полагается, пахла розовой водой. Руки её были легки, а ресницы касались щек, словно опадающие цветочные лепестки. Он сжимал крепче её ладонь и теснее прижимался к упругому телу.
– Ого! – дышала она. – Откуда ты такой взялся? Тебя привёз Хавьер—красавчик? Почему же он скрывал тебя раньше?
Думать, откуда прекрасная Роза знает Хавьера, не хотелось. Перед глазами мелькала рыжая чёлка, красные губы и глубокие глаза Розы.
– А может, вот так, – неслышно спросил Мигель и перехватил поддержку партнёрши. Опыт участия в уличных студенческих милонгах17 даром не прошёл. Он начал осваиваться в танце. Ноги помнили всё, хотя изящным танцором он никогда не был.
– А ты лихач! – восторженно сказала Роза, когда в перерыве они сели за столик выпить по коктейлю. – Надолго к нам?
Мигель понимал, что можно не отвечать, вопрос этот праздный. Пожал плечами, улыбнулся. «Ну, понятно!» – сказала Роза и достала сигарету. Он оглянулся, друга нигде не было. Кабачок наполнился людьми. И внутри, и на уличной веранде за столиками сидели люди. Аккордеон снова заиграл танго, но Роза не спешила танцевать, Мигель этому даже обрадовался.
– А ты здесь как? Живёшь? – спросил он.
– Живу, работаю. Всего понемножку. На каникулы приехала к подруге. Знаешь, Мар-дель-Плата? – Мигель кивнул. – Я оттуда. Кстати, и Пьяццола тоже. Он на соседней улице жил, представляешь? Если бы я раньше знала!
– И что было бы? – усмехнулся Мигель.
– Я бы его на себе женила! – с вызовом ответила Роза.
Мигель рассмеялся. Большей наглости от уличной девчонки нельзя было ожидать.
– Ты?! Женила бы на себе Пяьццолу?! Во—первых, он старше тебя, а во—вторых, у него таких, как ты полным—полно!
– А это ты видел? – Роза кокетливо приспустила с плеча лямку платья, обнажив грудь. Мигель замер. Чудная картина открылась ему всего на пару секунд, но казалось, что Земля остановила своё движение.
– Амиго, ты в порядке? – Роза захохотала. – Как я погляжу, слишком чувствительный ты! Здесь такому не прожить!
Только один раз он видел женщину обнажённой. Мальчишками, в уличной банде, забрели они на пустынный берег Риачуэло и увидели трёх взрослых девушек. Те наслаждались закатным солнцем, подставляя его лучам ладные тела. Мальчишки наблюдали из кустов, замерев, полчаса вздохнуть не могли. Это было едва ли не самым сильным мужским впечатлением из детства Мигеля. Больше подобное в его жизни не повторялось, общинные нравы были строгими. Он Софию—то чмокнул пару раз в щёку, а уже будучи студентом стеснялся прижиматься к партнёрше на милонгах. От этого и танцевал не слишком грациозно.
«Не тушуйся, – напутствовал его дед. – Встретишь своего человека сразу поймёшь. Это, брат, на уровне „свой—чужой“ по чувствам проверяется». Дед знал внука вдоль и поперёк. Вроде никогда они с ним не разговаривали на эти темы, но дед будто понимал, что Мигелю именно романтического опыта и не хватает. Для полной уверенности в себе.
Роза болтала, Мигель кивал, внимательно смотрел в её завораживающие глаза и думал: «Может, это и есть тот самый момент, когда встречаешь „своего“. Кто знает, как происходят судьбоносные встречи в этой жизни. Можно, тоскуя прожить всю жизнь, пока ожидаешь любовь из детства, а можно за сотни километров встретить „своего“ и жить счастливо».
– Эгей, портеньос! Ты спишь, что ли? – голос Розы был уже не таким обволакивающим. Да и образ рыжей красотки быстро преобразился в озабоченную физиономию Хавьера.
Проснулся он от того, что друг лихорадочно носился по комнате, быстро собирая раскиданные с вечера вещи. Казалось, что спать Хавьер не ложился, выглядел помято, под глазами круги.
– Уходим, – как—то взволнованно сказал он. – А то так и не доберёмся до чудовища!
– Погоди—ка, куда мы торопимся? Что—то случилось?
– Все нормально, – вдруг замер Хавьер. – Тётя оставила завтрак там, внизу, на столе. Я договорился с местными, нас подкинут в сторону Анд. Только времени совсем мало, ждать нас не будут. Быстро завтракаем и бежим.
Есть Мигелю вовсе не хотелось. Он озадаченно наблюдал за другом. Откуда столько разбросанных вещей? Ещё вчера вечером всё было в относительном порядке. Мигель резко рванул свой рюкзак на себя, что—то тяжелое бухнулось по колену.
– Что там у тебя?
– Тётка варенье положила, – осклабился Хавьер. – Ты долго будешь копошиться?
– А где ты был всю ночь?
– За тобой наблюдал, – ухмыльнулся Хавьер, и Мигель подумал, не зря ли он вообще согласился на это приключение.
До Неукена отправились на маршрутном автобусе. Было тесно и душно. Окна открывать никто не захотел, пыль за автобусом стояла стеной. Водитель всю дорогу мурлыкал под нос народные песни и громко объявлял остановки в небольших деревушках, хотя никто не выходил. Хавьер сидел мрачный. Разговаривать не хотелось. Мигель пытался соединить рваные воспоминания о прошедшей ночи в единую картину. Голова трещала от выпитого алкоголя. В автобусе кроме них сидела старуха в ярком пончо, с закутанной в какую—то цветастую тряпку головой. Небритый работяга в мешковатых штанах и свитере, его жена сидела напротив и тихо ворчала, время от времени задавая ему неудобные вопросы. Видно, что работяга разговаривать тоже не хотел, он что—то мычал в ответ и смотрел в окно. У выхода подрёмывал здоровенный детина в военной форме, обнявшись с походным военным вещмешком. Видно, возвращался домой со службы. На сиденье рядом с водителем уткнулся в газету лысый мужчина в серой рубашке.
Пампа иногда оживала островками запылённых кустов. Мигель достал из рюкзака кислое яблоко и стал потихоньку жевать. Хавьер от яблока отказался.
– Да что с тобой случилось—то? – не выдержал Мигель. – У тебя вид такой, как будто ты кошелек с деньгами потерял.
– Кстати, о деньгах, – немного помолчав, вдруг сказал Хавьер. – Хочешь немного заработать?
– Почему нет?
– В Барилоче нужно будет передать привет одному приятелю. Сможешь?
– Чего—то ты темнишь! – сказал Мигель. – Где это видано, чтобы за привет деньги платили!
– Бывает и такое, – не смутился Хавьер.
– А что ты сам?
– Сам не могу. Похоже, у меня контролёр есть.
– Какой еще контролёр?
– А вон тот, – Хавьер кивнул на задремавшего лысого с газетой. Двигатель ревел так, что можно было не смущаться, что кто—то услышит их разговор. – Только тихо. Ты смотри, а я пока прогуляюсь.
В это время автобус начал притормаживать и подъехал к дощатому навесу. Водитель зевнул и громко крикнул:
– Чачарраменди – на выход! Стоянка двадцать минут.
За окном нарисовалась деревушка, одноэтажные домики, десяток улиц. На площади у автостанции мальчишки играли в футбол консервной банкой. Хавьер подмигнул, встал и пошёл к выходу. Мигель не понял его игривого настроения. Попытался что—то спросить, но Хавьер приложил палец к губам и спрыгнул с подножки. В этот же момент лысый мужчина рядом с водителем быстро свернул газету и, похлопывая себя по карманам, тоже вышел из автобуса.
Всё, что происходило дальше Мигелю осознать было сложно. Он явно видел, как вслед за уходящим во дворы Хавьером устремился лысый с газетой. Но шёл он как—то неохотно, все время оглядываясь по сторонам, как будто потерявшийся ребёнок. Хавьер, наоборот, шёл уверенно и, пройдя несколько метров, резко свернул в проулок, скрывшись из поля зрения Мигеля.
Водитель автобуса два раза нажал на кнопку сигнала, это означало, что до отправления маршрута осталось пять минут. Мигель вышел из автобуса, посмотреть, куда девался приятель. Поездка срывалась – друг исчез.
– Едешь или остаёшься? – водитель выглянул из окна и ещё раз нажал на клаксон.
– Погоди, вещи заберу, – Мигель подхватил рюкзак Хавьера и злой от непонимания ситуации сел на скамейку под навесом. Автобус крякнул, выдал выхлопное облако и запылил по дороге. Начал накрапывать дождь и захотелось есть. Время тянулось медленно. Подошли местные пацаны стали с интересом разглядывать постороннего. Автобусы заходили сюда не часто, и каждый незнакомец становился достопримечательностью.
– Автобусов сегодня больше не будет, – рыжий мальчишка смотрел на него с интересом. – А ты к кому приехал?
– Сам не знаю, – улыбнулся Мигель. – Тут у меня приятель один потерялся. Бросить его нельзя.
– Бывает, – сказал рыжий и подсел на скамейку. – У нас в прошлом году колдун приезжал искал одного ара.
– Кого? Араукана, мапуче. У них потерялся один мужик. Сначала говорили, он собрался и к духам ушёл. Неделю его не было, а потом колдун их – калку – поговорил с духами, те сказали, нет у нас посторонних, ищи в Чачарраменди – вот он к нам и приехал. По всем домам ходил. Народ боялся, что калку начнет кровь быков пить. Про них всякое говорят. Дня три по дворам ходил, а потом на пятачке за деревней стал обряд проводить. С Нгенеченом18 разговаривал, я сам слышал!
– С кем? – не понял Мигель.
– Нгенечен – у них самый главный. Если другие что-нибудь не увидят, то от этого точно не скроешься. Он, в общем, сказал, что мужик этот пропащий, хоть и бродяга, но спрятан надёжно, душа его бродит по земле и скоро вернётся к родственникам, пусть готовят ему встречу.
– А почему ж они, эти самые духи, к вам бродягу направили?
– Как почему? У нас тут этих мапуче целый рой! Как выйдут обряды проводить – на улицу лучше не выходи.
– Это ещё почему?
– Они нас здорово ненавидят. Обиды у них крепкие. Хорошо, что мы с ними как—то прижились, а воевать страшно. Один калку на всю деревню порчу навести может, неурожай будет, коровы погибнут – нам это надо?
Мальчишка помолчал, достал из кармана горсть жареных орехов и протянул Мигелю.
– А ты сам откуда?
– Из Байреса.
– Зачем к нам?
– Да хотим с приятелем на змея посмотреть. Слыхал про Науэлито?
Рыжий мальчишка замер, посмотрел, прищурившись, и покрутил пальцем у виска. В этот момент, консервная банка, которой играли мальчишки за остановкой, со звоном упала рядом, кто—то свистнул и позвал: «Рики, ты играть придёшь или как?». Рики по—приятельски хлопнул Мигеля по плечу: «Ну, удачи!», и побежал к друзьям.
– Надеюсь, от пары глотков мате ты не откажешься, – услышал Мигель за спиной голос Хавьера.
– Ты где был?!
– Пойдём, расскажу.
Казалось, у Хавьера везде находились связи. Недалеко от автостанции оказалась мастерская художника. Стены от пола до потолка были увешаны пейзажами и странными женскими портретами. Мигель оглянулся в поисках стула. Хавьер вёл себя здесь как дома, откуда—то со стеллажей достал две складные табуретки. Сухощавый человек в линялом пончо подал им два грубо слепленных бокала с мате и молча вышел из комнаты.
– Это дон Себастьян. Он немой художник. Не слышит, но всё понимает. Наш человек, можно не беспокоиться.
– Что значит, наш? Давай уже объясни всё по—нормальному. Что там случилось в автобусе? Кто этот лысый, что за тобой погнался? – Мигель начинал раздражаться. Ему казалось, что Хавьер ведёт какую—то свою игру, но Мигель ни в какие игры играть не собирался.
– Ладно, сейчас всё расскажу, ты же мне друг, – Хавьер отхлебнул из бокала. Помолчал. Потом сделал ещё пару глотков. Мигель ждал. Хавьер, казалось, собирался духом. Потом резко вскинул голову. – Мигель, братишка, ты мне должен помочь. Я влип в одну историю и теперь либо голова с плеч, либо… А другого и быть не может. Мне дальше ехать нельзя. Я сегодня дал подписку о невыезде, тот лысый, который за мной помчался, я, понимаешь… его племянница, а он – полицейский чин… В общем, как бы тебе это поприличней рассказать. Ну, была у меня одна интрижка. По глупости, конечно, она – красотка неземная. Из индейского племени, из арауканов. Чего ты смеёшься? Я ж не знал. Она в Байрес приехала, поступать в универ. Я познакомился, улыбочки, смешочки. Ну и – любовь, это, как водится.
– Ты меня сейчас развести хочешь? – Мигель понимал, что Хавьер разыгрывает спектакль на ходу. Но досматривать его до конца у него сил уже не было. – Короче, ты скажи, что нужно.
– Нужно ей отвезти деньги в Барилоче, – резко сказал Хавьер. – Я не могу, с меня взяли подписку, никуда из Чачарраменди теперь не выехать. Я под надзором, они за мной давно следили, и теперь нашли повод. Дон Себастьян тебя вывезет за город. Адрес напишу, надо будет передать посылку в Барилоче – и всё. Сделаешь?
– А чего раньше не сказал?
– Ну… не мог.
– Гад ты, Хавьер, – Мигель никогда ещё не чувствовал себя таким опустошённым.
– Ну, извини, так получилось. Дракона найдём в следующий раз, никуда он от нас не денется.
До вечера они проспали на тюфяках в углу. Усталость дала о себе знать. Мигелю снились сумбурные сны. То дед, который ловит птицу на заднем дворе, то какой—то город, то люди, спешащие по делам в Рио.
Когда стемнело, старик вывел Мигеля через задний двор. В рюкзак спрятали небольшой пакет, залитый сургучом, Хавьер подробно рассказал, как найти нужного человека в Барилоче, сто раз извинился и всё время отводил взгляд. За деревней его уже поджидал фургон, в кузове которого были навалены тюки с мягким барахлом. Мигель уютно утроился на мешках. Водитель, широкоплечий метис, оценивающе посмотрел на спутника, пожелал приятных сновидений и пообещал, что утром будут на месте.
Часа два Мигель смотрел на крупные звезды. Путь осенял Южный крест. Он был зол на Хавьера, понимал, что тот напропалую врёт, но отказать в помощи не мог. В конце концов всё как—то образуется, вспомнил он слова деда. Тот часто учил его помогать людям бескорыстно, видя в этом чуть ли не главную свою миссию. «Всегда есть тот, кому нужно помочь, – говорил он. – Просто оглянись вокруг – и обязательно кого-нибудь увидишь!». Он вспомнил, как они с дедом даже придумали такую игру для себя. Когда ходили в воскресенье на шумный деревенский рынок, оглядывались вокруг, соревновались, кто первый найдёт человека, нуждающегося в помощи. Мигель всегда выигрывал, он—то знал, что сразу за воротами на колченогой табуретке продаёт грубо отшлифованные камни однорукая цыганка тётя Рада. Старуха была доброй, несмотря на бедность для проходящей мимо малышни в подолах цветастых юбок у неё всегда находился леденец. Её леденцы были самые вкусные. И ей всегда нужно было чем—то помочь. «Тётка Рада, тётка Рада! – кричал ей Мигель. – Чем тебе помочь?» «Ай, ты мой птенец! – смеялась она. – отнеси вот эту монетку старому Родриго, да скажи ему спасибо за ржавые гвозди, которыми он заколотил дверь в моей лачуге! А то я уже вторую неделю к нему иду, отблагодарить спешу». Мигель счастливый бежал к плотнику Родриго, на другой конец рынка, зная, что за это поручение старой Рады обязательно получит леденец, со вкусом жгучего перца. Такие умела делать только однорукая цыганка в цветастых юбках! А как получилось так, что она потеряла руку? Об этом рассказал дед. Будто в молодости ее считали самой красивой в таборе. Взять её в жены решил молодой гаучо Хосе. Он не был цыганом – это обстоятельство стало для него роковым. Таборные парни решили его отвадить от цыганки. Но куда там! И Рада, и Хосе – готовы жизнь отдать за любовь друг к другу. Получилось всё просто, цыганские ухари подстроили, чётко сработали – увели лошадь у полковника Хименеса, начальника полицейского участка, свидетели указали на Хосе. Начались разбирательства – кто что зачем. Хосе крыть было нечем, наутро потерянную лошадь нашли у него в стойле. Парню грозила тюрьма, но Рада в споре с полковником заявила, что руку на отсечение отдаст, чтобы доказать, что Хосе невиновен. Тот возьми да пошути, мол, руку принесёшь, тогда и отпущу твоего любимчика. Пошутил и пошутил. А Рада оказалась не промах.
На второй день нашли её, истекающую кровью на крыльце полицейского участка – без руки. Как уж она себе её отсекла – никому не ведомо. Но деревня замерла в шоке. Полковник потом от стыда, говорят за сердце держался два дня, а на третий вовсе уехал, уволился со службы. Хосе в тот же день отпустили. Да только счастье Рады длилось недолго. Пока она в госпитале от потери крови отходила, к Хосе пришла повестка – забрали его в солдаты. Рада из госпиталя вышла – Хосе в армии. Из табора её тоже вывели, говорили, что она рассудка лишилась, кто ж возьмётся с такой в одной кибитке жить? А через месяц пришло письмо, что Хосе шальной пулей убили, при разгоне демонстрантов в столице. Рада поселилась на окраине деревни, научилась из камней бусы делать. Как она с одной рукой управлялась – никто не знал, однако до старости дожила. И Мигель любил старухе помочь, сумасшедшей она не была. Добрая тётя Рада, только взгляд из-под седых прядей глубокий, словно без дна. «Никогда никому в помощи не отказывай», – говорил дед. И лежа на тюфяках в кузове фургона, Мигель слышал эти слова.
Утром его разбудил скрежет ворот. «Эй, парень, просыпайся! Барилоче! Приехали!». Мигель выглянул из кузова. Грузовик стоял перед большими воротами, за которыми виднелся красивый особняк.
– Сюда нельзя, дальше сам, – водитель помог ему вылезти из кузова и похлопал по плечу. – Удачи, амиго.
Мигель протёр глаза. Адрес, куда он должен доставить пакет, Хавьер написал на листке из блокнота. Где он? Куда идти? Зачем он вообще ввязался в эту авантюру. Хотелось есть. В рюкзаке плескалась только бутылка воды и пара маисовых лепёшек, которые сунул ему немой дон Себастьян. Откусывая на ходу, поплёлся по улицам, рассматривая таблички на домах. Сан Карлос Барилоче чем—то похож на старый Буэнос-Айрес. По крайней мере центр показался Мигелю знакомым. Эти места называли аргентинской Швейцарией. Богатые приезжали сюда кататься на лыжах и развлекаться. Наступало раннее утро, поэтому улицы были ещё пустынны.
Первым делом нужно добраться до лодочной станции и найти там управляющего Родригеса.
Родригес оказался высоким коренастым метисом. Сверху вниз оглядел Мигеля и попросил подождать. Станция начинала оживать захлёбывающимися двигателями и скрипом лебёдок. На пирсе собирались группы рабочих, получали задание управляющего и расходились по делам. Родригес забрал пакет и исчез среди эллингов, где хранились лодки. Мигель прождал его с полчаса. Озеро Науэль—Уапи простиралось далеко вдаль, по берегам росли сосны, а за ними стеной вставали Анды со снежными шапками на вершине. «Красиво» – подумал Мигель. Это тебе не пампа с серым песком и колючками по обочинам дорог. В этом что ли озере живёт ваше знаменитое чудовище? Жаль Хавьера, Мигель так и не смог разобраться в том, что произошло. Теперь об этом думать не хотелось, раз уж приехал в такую красоту, хотелось бы остаться здесь бы на пару дней. Родригес появился внезапно, он был взволнован, в руке держал холщовый мешок.
– Держи, – протянул мешок Мигелю.
– Что это?
– А то ты не знаешь! Я смогу тебя переправить на другой берег. Но дальше пойдёшь один.
– Куда?!
– Ладно, амиго, шутки в сторону. Наши ребята всё проверили, дали сигнал. Обстоятельства изменились. Операцию нужно проводить сегодня.
– Не понял…
– Это приказ, приказы не обсуждаются.
– Не понял… Какой еще приказ? Ты кто такой—то мне приказы раздавать?! Что всё это значит.
Родригес ничего объяснять не собирался. Он оглянулся по сторонам и прошипел: «Иди за мной». Через пять минут они уже мчались на моторной лодке по волнам Науэль—Уапи. Метис сосредоточенно вглядывался в противоположный берег, стараясь не выводить лодку далеко от берега.
Вскоре они сбавили обороты мотора и, крадучись, стали пробираться вдоль побережья. Мигель сидел на носу, Родригес – у руля на корме. Он встревоженно осматривал берег. Видно было, что чего—то ждёт. Но его тревога на фоне озёрной красоты в сознании Мигеля никак не прояснялась. Воздух ощущался хрустальным, хотелось дышать и дышать. После ночи в грузовике он уже успокоился. И даже вся эта загадочность с передачей пакета от Хавьера его уже не волновала. Он представлял, как потом будет рассказывать Софии об этом приключении, как с дедом будут хохотать, когда он расскажет ему о танго с красоткой в Санта—Роса. Деду Мигель доверял все тайны. Даже когда c казачатами подсматривали в окно женской бани в детстве, он деду всё рассказал.
Это Троха Пустовалов сбил его с панталыку, любитель женских прелестей с детства. Мигель пришёл как-то раз в общину поиграть с местными пацанами. К вечеру уже расходиться собрались, тут и начал Троха всех подбивать в баню залезть. «Вы бы видели какие титьки у Матрёны Федосеевой! Вы таких титек сроду не видели!» – кричал Троха.
Казаки построили себе на хуторе что—то вроде общественной бани, а рядом чулан для хозяйственных принадлежностей. Если на крышу чулана залезть, то в маленькое окошко можно всё разглядеть. Этот маршрут Троха, видно, хорошо знал. Он так смачно рассказывал про эту красоту, что пацаны решили залезть, своими глазами посмотреть. Тем более, что тогда была суббота, а казачьи девушки в общине банный день не пропускали. Полезли всей компанией, человек пять. Сквозь маленькое окошко видно разве что густой пар, толкая друг друга на пятачке, чуть крышу тогда не проломили. А от того, что шушукались да гоготали, их, конечно, заметили. Пока дядька Митя лестницу к чулану приставлял – пацанов как ветром сдуло. Всем тогда попало так, что потом казачата две недели садиться не могли, а вот Мишку – Мигеля пронесло. Они—то с дедом с общинниками не жили. Казачата оказались молодцами – Мишку никто не сдал. Но он всё равно себе местам не находил, всё думал, что же на исповеди отцу Стефану расскажет? Признался только деду. А тот улыбнулся, да быстро в бороде улыбку спрятал. «Ты, Мишка, больше этой ерундой не занимайся, всему своё время». Больше ему и говорить ничего не надо было. Мигель понимал деда с полуслова. С того дня, кстати, с местными пацанами играл он всё реже.
Дед ему свои тайны тоже рассказывал. Казалось бы, ерундовские вещи: как он украл бабушку из родительского дома, как потом они скитались по всему миру. Как отправляли родителям в Россию открытки из всех стран, где оказывались. Как деда чуть не упекли в тюрьму за бродяжничество в Италии, как он вынес для бабушки пирожное в берлинском кафетерии, не заплатив ни пфеннига. У деда была своя тайна. «Знаешь, что меня спасало во всей моей смутной жизни, Мишка? – спрашивал он Мигеля. – Богу молился. Дурак дураком, а про Бога не забывал. Покаешься, и вроде как на душе легче». Дед, пожалуй, только в разговорах с Мигелем сокрушался, что чего—то в жизни своей не сделал, только Мигель его таким видел. А для всех остальных он был непререкаемым авторитетом, твёрдым, как кремень во всех решениях. За это его вся эмигрантская братия даже побаивалась.
Пока моторка беззвучно неслась вдоль берега, Мигель наслаждался красотами. Всё происходящее казалось ему розыгрышем. Хавьер наверняка давно уже собирался в Барилоче остаться. Спонтанный он был парень, а, если честно, взбалмошный. Мигелю может и не хватало характера, не было в нём ни дедовой решимости, ни твёрдости – но слово своё он держать умел. А обижаться на университетского друга незачем, знал на что шёл. На сто процентов полагаться можно только на себя, да и то, обстоятельства могут измениться в любой момент.
Всё произошло неожиданно. Громкий хлопок! Лодку тряхануло так, что волна перекатилась за борт. Потом снова хлопок, мотор захрипел и заглох. Плеск, брызги, толчок в спину и грохот. Лицо обожгло холодной водой. Уши заложило непонятным гулом. Услышал, как сквозь пелену и шум доносится крик Родригеса: «Беги!», казалось, это глупо, потому что бежать посреди озера было некуда. Вынырнув, он понял, что лодка от берега недалеко, ещё через минуту на берегу оказались люди. Захлёбываясь, он, кажется, успел подумать, что они напоролись на чудовище, которое живёт в озере. Пейзаж вокруг стал резче, краски ярче, свет ослепил глаза. Каждый вдох наполнял лёгкие водой. Потом сильная боль в затылке добавила чёрного в его картину мира.
Дышать было нечем, грудь сдавило. Чья—то рука схватила за плечо, потом потянула за руку. Звуки затягивались в тошнотворную петлю. Едва почувствовав твёрдую землю под ногами, он провалился в пустоту.
В тот день сердце у деда забилось так, как будто, ночной гость спешил с депешей о самом важном. Несмотря на ливень за ночным окном, начал стучать в дверь из последних сил. Такой же стук он слышал однажды в Кейптауне, когда смерть нависла над сыном Женькой. Сейчас самым важным для деда был Мигель. Он точно знал, что в этой земной жизни ничего другого, чем можно было бы дорожить, у него не осталось. Резко открыл глаза – никакого ливня на улице нет и в помине. Теплый ветер, большие звёзды над головой. Община спит, лишь кое—где брешут беспокойные собаки. А Мигель, Мишка—то мой где сейчас? – подумал дед. Молча подошёл к иконе в углу, молча посмотрел в глаза Спаса. Перекрестился и стал ждать. Ему всегда хотелось рассмотреть Христа на этой старой иконе. Каждый раз ловил он себя на мысли, что выражение глаз Его меняется. То Он сурово хмурится, то улыбается, словно говоря деду: «Пётр, ну из чего ты проблему—то делаешь? Перестань беспокоиться! Благословляю тебя!». Сейчас у Спаса на лике читалась озабоченность. Может и он не знал, где Мишку носит? Хотя, нет. Как же Он да не знает—то? Всё он знает. И – в этом сомнений у деда не было – хранит Мигеля. Господи, он ведь пацан еще, ну, что тебе стоит, пощади его, спаси и сохрани. А, чтобы труды Твои зря не пропали, если хочешь, возьми меня. Я уже стар, уставать от жизни начал, если меня захочешь в Царствие Небесное забрать или в ад какой занебесный, забирай, но Мишку моего непутёвого оставь. Пусть ещё сделает всё, что задумал. Дед молился до третьих общинных петухов. Слышал, как самые ранние прокричали, полуночники. Знал, что от этих первых петухов никакого толку нет. Смотрел в глаза Образа и тихо шептал молитвы, какие знал.
…В доме суетились люди, тихо переговаривались друг с другом. Мигель заметил, что рядом с ним лежит накрытый с головой Родригес – из—под циновки виднелись его высокие ботинки. Однако, рогожа медленно опускалась и поднималась. Значит, дышал. Значит, живой. По крайней мере, пока. Кто—то ткнул в затылок, и он опять погрузился в темноту.