Ночи этой осенью были особенно чёрные. Темнело резко, как будто кто—то задёргивал шторы. Ни угасающих красных закатов, ни медленно всплывающих звёзд на небе. Раз – и наступала ночь. Ещё полчаса назад ты бодро шагал по проезжей дороге, заросшей сухой степной травой, а теперь пробираешься на ощупь, подсвечивая мобильником тропинку между двумя колеями. Когда вдруг показались слепые огни деревушки и редкие фары проезжающих по трассе машин, от сердца отлегло. Глухая тоска сменилась надеждой непонятно на что. По крайней мере, горячего чаю нальют да расскажут, как отсюда выбраться. Кто бы сказал, что в наше время можно заблудиться в полях и лесах? А что делать, если ни одной души в этих краях не встречается, связь не работает, а из дорожных указателей только ржавая вывеска «Совхоз «Светлый путь» да и та, как будто в насмешку годах в 90—х загнута вниз и указывает ржавой стрелкой в бурьян. Начал накрапывать мелкий противный осенний дождь. Придорожная «Закусочная» показалась подарком судьбы. Странно, что людей в избе оказалось немало. В сумраке лиц разглядеть нельзя. Табачный дым и гул голосов. Где—то в углу бормочет радио. Небольшой столик в углу у окна оказался свободным. Немного согреться, осмотреться и понять, с кем здесь можно завести разговор.
– А ты думал, что бога за бороду поймал? – над тарелкой Флинта навис здоровый белобрысый парень в толстовке с надписью «Невада». – Чёрта лысого ты поймал, братуха!
Флинт старательно жевал кусок непроваренного мяса, он знал, реагировать не надо. Без эмоций, без волнения. Один взгляд за спину, в сторону, на секунду потеряешь бдительность – и тебя растопчут, разотрут в прах. У него был небольшой опыт в дворовых драках, понятно, что здесь в неизвестной обстановке нужно быть в два раза внимательнее.
– Оставь его, дай поесть человеку, – раздался хриплый голос из темноты. Жилистая рука опустилась на стол, Флинт увидел знакомые расплывчатые от времени синие буквы «Нина». Это был Митяй.
– А что ж ты, брат, в наших краях оказался, а в гости не зашёл? – спросил Митяй, наигранно ухмыляясь. – Выпили бы, поговорили, как люди.
– Не успел, да и заблудился я, – сказал Флинт, дожёвывая проклятый кусок мяса. – Митяй, ты своих дружков утихомирь. Я тебе плохого ничего не сделал.
– Ты, брат, не мне, ты Матери Божьей навредил, – сквозь зубы процедил Митяй. – За это боженька наш и наказать может. Пойдём на двор, поговорим.
Флинт поднялся с деревянной скамьи и только сейчас увидел пару здоровых мужиков, которые пристально наблюдали за ним из угла, надвинув на глаза потёртые цигейковые шапки. Митяй прошел вперёд и шагнул в проём двери. За ним – Флинт. Мужик в майке «Невада» кашлянул и что—то сказал двум амбалам. Те поднялись и протиснулись в дверь за Флинтом.
В придорожной закусочной он оказался не случайно, ибо всё, что с нами происходит, имеет причину. А раз есть причина, будет и последование – Флинт был в этом уверен. Под дождём вся деревня казалась страшной. Хотя ещё несколько часов назад это мог быть обычный среднерусский деревенский ландшафт. Несколько избушек, разбросанных вокруг большого оврага, сарайчики, покосившиеся от великой земной тяготы, и за хлипкими заборами из жердей криво протоптанные длинные грядки с чесноком «под зиму».
Село Вознесенское стояло вдалеке от больших дорог. Казалось, что и жизнь здесь идёт по каким—то своим странным законам. Иногда время останавливалось, иногда стремилось вперёд. Было и такое ощущение, что время ушло куда-то, будто подвисло в вечности, спряталось от тщетного обывательского быта.
С Митяем Флинт познакомился летом, когда решил в одиночку отправиться в приключение на пару дней. Это была одна из множества непонятных его друзьям странностей – на выходные уезжать на велосипеде или электричке по окрестностям. Но тут особый случай. Про Вознесенское говорили всякое. Здесь словно слились воедино все возможные легенды, которыми хвастаются путеводители малых городов. И злобные помещики, и разбойничьи клады, и чудеса, и «леший бродит…». У Флинта была и особая причина добраться в эти края: по семейной легенде, здесь жил прадед. Или прапрадед – зачастую не разберёшься сколько «пра-» нужно вставлять, чтобы чётко обозначить родство между поколениями. Про деда мало что известно, события его жизни передавались из поколения в поколение, обрастая каждый раз новыми подробностями, которые то ли придумывались, то ли вспоминались на подсознательном уровне памяти в семье.
Добраться сюда было непросто, сначала электричкой два часа, потом на разбитом маршрутном «ПАЗе» по просёлочным дорогам, а потом пару станций ещё пришлось проехать «внутренней» электричкой. Когда—то в этих краях решили построить железную дорогу. Ветку между районами построили, даже депо соорудили. Но затем строительство заморозили, а потом и вовсе отменили за ненадобностью. Местные власти подсуетились и все же пустили по дороге локомотив с тремя вагонами. Пару раз в неделю ходит – всем хватает.
В деревне та встреча и случилась.
– Значит, приезжий, говоришь, – скрипнул мужичок зубами, когда Флинт зашёл в сельпо купить хлеба да кусок колбасы для бродячего пса, который увязался за ним от самой станции. – А червонец Митяю на шкалик не добавишь?
Тракторист в замасленной ветровке агрессии не проявлял. Флинту даже интересно было познакомиться с местными. Он сюда затем и приехал, в общем—то с этнографическими целями.
– Как звать тебя?
– Флинт, – не стесняясь, ответил.
Митяя это мудрёное имя не удивило, он, может, и не догадался, что это прозвище. Флинт так Флинт.
– Ты, брат, заходи в гости. Нинка тебя щами накормит, вы, городские, своей худобой всех баб распугаете. И так уж, никого не осталось.
Разговорились с Митяем легко. Флинта в обычной жизни с незнакомцами разговаривать не заставишь, а тут будто дал себе волю. Что да как, Митяй? Правду говорят, что в деревне вашей, золотишко спрятано? Да про нас, брат, чего только не говорят! У нас тут место силы, чтоб ты понимал. А какая же такая сила у вас, Митяй? А пойдём, покажу!
Так и познакомились.
От магазина до Митяева дома двадцать минут ходу. Сначала по дороге до окраины деревушки, там по тропинке мимо родника, через заросли крапивы. Тропинка ведёт сразу к задней калитке. Открыть её пара пустяков, поддел засов палкой через щель между досок – и готово. Через огород к дому и придёшь. Там еще одна калитка – для двора.
Тогда Флинт и с Нинкой познакомился. Дородная деревенская девка, платок набекрень, а под платком тугая русая коса вокруг головы. Щеки румяные, глаза большие. Родинка на правой щеке. И всё время хохочет. Над городским студентом подшутить – милое дело. Худой, хилый, да еще и очкарик. Это вам не брутальный деревенский мужик.
– Пойдём, покажу тебе кое—что, как обещал, – сказал Митяй уже после того, как Нинка устроила ему скандал по поводу шкалика. Поскандалила, успокоилась и посадила гостя за стол. Разговор по—настоящему пошёл после того, как выпили «за щи» с Митяем по стакану ядрёного деревенского самогона. Шкалик, купленный в магазине, так и остался непочатым, потому что Нинка достала из своих запасов бутыль первача, которую специально для гостей и хранила. Митяй тащил его за руку, а Нинка то и дело спрашивала о всякой ерунде. «А почему у вас это, а за сколько отдадут то?» «А правда говорят, что у него жена есть? Или врут?» «А она себе операцию сделала или правда такая молодая?». Флинт по части светских новостей был совсем не специалист, поэтому больше улыбался и отвечал невпопад. Так бы и хохотали они с Нинкой под её «первач», если бы Митяй не вскрикнул грубо: «Прекрати, баба!». Нинка обиделась и пошла мыть посуду. А Митяй шатающейся походкой повёл Флинта к сараю «показывать силу».
В сарае было темно. В воздухе разносился запах сухих трав, смешанный с чуть слышным запахом навоза.
– Ты не думай, у нас здесь скотины нет, чисто всё, – сказал Митяй, заметив, как Флинт прищурился от непривычной обстановки.
– Да не, я это, – не нашёлся сразу Флинт. – Травой пахнет. Как на лугу.
– А это я, брат, с травой колдую. От деда научился. Потом покажу, на притолоке у меня целая аптека сушится. А пока – вот.
Митяй смахнул охапку сена в углу, под ней обнаружилась дверца в погреб. Со скрипом хозяин поднял дверцу, присел, пошарил рукой в темноте. Кряхтя, достал свёрток. В большом куске серой мешковины лежало что—то тяжёлое. Митяй ловко поддел свёрток и аккуратно положил перед Флинтом.
– Вот! Силушка наша. Дед говорит, что всю деревню бережёт.
– Это что? – спросил Флинт и попытался развернуть хламиду.
– Не трожь! – вскрикнул Митяй. – Я сам.
В хламиду завёрнуто что—то увесистое, но небольшое, размером с книжку. Флинт даже подумал сначала, что это книга и есть. Но хранить библиотеку в погребе, в хлеву это было странно. Митяй аккуратно разворачивал тряпку. Из—за серой хламиды показалась тёмная доска. На доске – едва заметно в темноте проступило лицо.
– Картина что ли? – осторожно спросил Флинт.
– Сам ты картина, – сказал Митяй шёпотом. – Святой образ это.
Флинта тогда будто молния прошибла. Непонятно отчего он такие чувства тогда испытал. Видно, тронулись в горнем мире какие-то сферы, хотя сам он всегда этому был равнодушен. Голова от тяжёлого хмеля начала проясняться. Почти такую же икону на чёрной доске он видел в квартире бабушки, Марии Петровны, а отец, однажды про ту икону сказал «наш образ». Бабушка в церковь ходила редко, а иконы стояли на полке в углу «по традиции». По крайней мере, она так сама говорила. А чтобы не привлекать внимание, закрывала их кремовыми занавесками в тон обоев в её старенькой квартире. Флинт не помнил, чтобы в ней когда-то делали ремонт, однако квартира всегда выглядела опрятной и чистой. Теперь по воле обстоятельств он в ней хозяйничал.
– Ты чего застыл, как идол забугорный? – ткнул его в бок Митяй.
– Кто? – спросил Флинт, очнувшись, как ото сна.
– Да у нас, за селом, бугор есть в лесу. Там это чудище и стоит! – заржал Митяй. – Ты сейчас на него очень смахиваешь! Ну что, студент? Посмотрел? Давай теперь назад уберём нашу силушку! А то на нее тут много охотников, ходят чуть не каждый день.
– А чего это ты, Митяй, силой её называешь? – спросил Флинт, окончательно вернувшись с небес на землю.
– Да я тут одну легенду для зевак придумал. Так сказка… Но старики её любят. Дескать, образ этот был найден перехожим монахом на запруде. Да был он не один, как сейчас, а двойной. Мол, Спас и Богородица с ним. И силу эта штука давала всем какую хочешь, – Митяй начал заворачивать икону в хламиду. – Монах тот, понятно чего хотел – на небо скорее вознестись.
– Он же монах – решил поддержать разговор Флинт.
– Так в том-то и дело. Монах на небо захотел – и вознёсся, как только молитву сотворил. Наше село поэтому Вознесенским и называют. Хотя какое там село, деревня деревней! Ни храма, ни библиотеки!
– Уж больно тебе нужна библиотека—то! – попытался засмеяться Флинт.
– Была бы, так и была бы нужна! – обиженно сказал Митяй. – Не ты один учёный!
Хмель первача действовал на всех по—разному, видимо, по пьяному делу Митяй становился серьёзным, порассуждать для русского мужика – святое.
– Так значит, иконы—то было две, а у тебя одна? – спросил Флинт, возвращая Митяя к рассказу.
– В том—то и дело, что монах, в молитве забылся, а Спаса в руках держал крепко. С ним и вознёсся, говорят. Теперь он там со Спасом, на небесах, а Божья матерь с нами. Понял, студент?
– Я—то понял, – сказал Флинт, когда они с Митяем снова сели за стол и Нинка выставила перед ними блюдо с капустными пирогами.
Потом была вечная история с «ты меня уважаешь» и «ты чё, краёв не видишь». Для Флинта эта внезапная попойка стала первым таким опытом. Он, конечно, бывало, выпивал с друзьями в общаге. Но чтобы заливать каждые пять минут – такого с ним ещё не было. Митяй, заметив его колебания, успокоил:
– Не дрейфь, студент, у нас самогонка отличная! Берёт крепко, но и отпускает быстро! Будешь, как огурчик наутро!
Оставаться до утра в деревне Флинт не планировал. Но в подпитии каких только решений не примешь.
Пока Нинка шуровала с закуской, которая быстро заканчивалась на столе, Митяй рассказал всё, что мог. Что Степаныч опять задрал с ночными выходами на работу, что совхоз могли бы восстановить, если бы руководство с мозгами было, что кузницу забросили, а ведь эта кузница – самая крутая во всей округе, что сейчас и округи—то никакой нет, потому что все разъехались. И он бы, Митяй, уехал, если бы не хозяйство. Да и на хозяйство ему плевать, Нинка, баба—дура, сама бы со всем справилась…
– Мне другое мешает, понимаешь ты меня или нет?! – спрашивал Митяй Флинта, поднимая на него уже до краёв налитые глаза. – Я ж человек от земли! От земли, понимаешь! Мне эти ваши городские выкрутасы не к душе. Вот здесь, – бил он себя в грудь. – Вот здесь, студент, земля у меня лежит. В самом сердце!
Флинт в отличие от Митяя за дозой следил до поры до времени, старался закусывать жирным салом и горячей картошкой. Но в какой—то момент голова начала гудеть, перед глазами пошли синие круги, язык уже слушался плохо и замутило так сильно, что он на ватных ногах еле—еле доплёлся до двери, бросив через плечо: «Я воздухом подышу…».
Выворачивало Флинта долго. Деревенский первач в таких количествах никому на пользу не идёт. Мучительно думал о том, как возвращаться домой. Сам себя уговаривал, сейчас отдышусь, продышусь, все будет нормально. После очередного выворота, дошёл до колодца, благо был недалеко, и стал пить прямо из ржавого ведра, которое одиноко моталось, прикрученное проволокой к маховику. Колодезная вода сначала обожгла, но потом тепло разлилось где—то внутри. Флинт опустился на траву и задремал. Очнулся от того, что кто—то теребил за плечо. На улице уже стемнело и стало прохладно. Он почувствовал холод, зубы неестественно начали стучать. Флинта трясло. Открыл глаза, перед ним стояла Нинка. Она улыбалась и протягивала стёганую куртку огромного размера.
– Пойдём, студент, чего разлёгся здесь. Замёрзнешь, а мне отвечать. Слабые вы, городские.
Флинту стало стыдно, картина попойки с трактористом встала перед глазами.
– Я это, если что… Поеду, наверное… Который час сейчас?
– Куда ты поедешь? Из нашей глухомани сейчас только пешком. Куда ты в ночь—то? Пошли, уложу тебя куда-нибудь.
В доме Флинт окончательно пришёл в себя только после кружки горячего чая. Они сидели с Нинкой в небольшой кухне, но храп хозяина хорошо доносился из соседней комнаты.
– Нин, я здорово напился, да? – робко спросил Флинт.
– Бывает и поздоровей. Я тут за два года такого насмотрелась, словами не расскажешь – кино снимать надо. Ты случайно кино не снимаешь?
– Не снимаю, – Флинт поймал себя на мысли, что уже не стесняется хозяйки. Теперь ему как будто уже не нужно было оправдываться, всё стало ясно. – А почему за два года?
– Потому что живу с этим боровом, уже два года, – Нинка посмотрела в сторону, потом вздохнула. – За что, блин, живу, сама не понимаю. Правда, что ли говорят, что судьба такая.
– Ну не знаю, – сказал Флинт. Он не знал, как поддерживать разговор о нелёгкой Нинкиной доле. Да ему и не хотелось развивать эту тему. – А Митяй, того? Спит? – зачем—то спросил он.
– Того. Спит, – ответила Нинка с усмешкой. – Теперь вся эта катавасия продлится дня три. Запойный он.
Богатая закуска со стола исчезла, только кусок испечёного каравая лежал под льняной салфеткой. Флинт оторвал ломоть чёрного хлеба и запил горячим чаем.
– А ты откуда здесь вообще взялся? Что тебе в нашей деревне понадобилось?
Флинт начал объяснять свои странности сначала медленно, подбирая слова, потом разошёлся, как будто они были знакомы сто лет. Потом рассказал про прадеда, потом они вместе уже начали хохотать над семейными легендами. Нинка налила себе чаю, в комнате потеплело. Со стороны могло показаться, что они старые приятели, давно не виделись и встретились поболтать за жизнь.
Нинка поднялась включила настольную лампу и выключила верхний свет.
– Так лучше? – спросила, как будто Флинт о чем—то её просил.
– Ага, – глаза у него слипались, голову тянуло вниз. Ситуация была неловкая, не мог же он попросить её уложить его спать. А Нинка будто проверял его на прочность, пристально смотрела и задавала вопросы.
– А Флинт это чего такое?
– Ну, так, навроде прозвища. Мне пацаны его в универе дали. Я привык уже, кажется, что настоящее имя.
– Мудрёно. У нас так собаку бы назвали.
В этот момент, словно почувствовав, что речь зашла о собаках, залаял цепной дворовый пёс. – Пришёл что ли кто? – спросил Флинт.
Нинка посмотрела в окно:
– Сборщики опять пришли, на ночь глядя. Ой, как надоели они! Повадились, как будто им мёдом здесь намазано.
– Какие ещё сборщики? – не понял Флинт.
– Ну, барахольщики. Ездят по деревням собирают всякий хлам. Старые вещи, книги, иконы, – Нинка накинула платок на голову. – Пойду их провожу вон. Митька им на прошлой неделе старую материну машинку продал и пообещал с три короба, вот и ходят теперь. Надоели.
Нинка вышла в сени, Флинт облегчённо откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Дело шло к тому, что он просидит с неутомимой хозяйкой до утра. Надо вздремнуть хотя бы минут пять, пока она разбирается с заезжими старьёвщиками.
Проснувшись, он сначала не мог понять, где находится. Нинка спала рядом, обняв его мягкой рукой. В окне едва занимался рассвет, но ещё светила луна, Флинт увидел, как Нинка улыбается во сне. Она была в ночной рубашке, а её полная грудь упиралась ему в плечо. Он осторожно поднялся на руках. Джинсы и майка были аккуратно сложены тут же, на стуле. «Сколько же сейчас времени? – подумал Флинт – Часа четыре уже есть?». Оделся, прошёл в кухню, где—то здесь должен быть рюкзачок с вещами. Вот он, вроде всё на месте. Бесшумно на цыпочках пошёл в прихожую, но тут за спиной раздался Нинкин голос:
– Там, на столе, я пирожки разогрела. Возьми, в дороге съешь, студент. Пса я со двора увела, не боись, – а потом как—то мягче, даже с улыбкой. – Хороший ты какой!
– Спасибо, – растерянно сказал Флинт. Взял со стола тёплый свёрток и хлопнул дверью.
Та летняя поездка в Вознесенское. Ему запомнилась хорошо. Флинт потом полдня медитировал, чтобы восстановить её по минутам. Сельпо, Митяй, ночь с Нинкой. Что же между ними было? Это вопрос ему покоя не давал, ну не помнил он ничегошеньки, что было с момента, когда он заснул за столом, а проснулся в постели с хозяйкой. Словно вырубили у него память именно на этом месте. И стыдиться вроде не за что, не было повода для стыда – уговаривал себя Флинт.
Зато старика он запомнил хорошо. В планах—то было дойти до станции и на первой же «внутренней» электричке уехать из Вознесенского поскорее. Но случилась еще одна встреча со странным стариком. Он поджидал Флинта на станции, в маленьком зале ожидания. В ранний час там не должно быть ни души. Ну, кому приспичит в пять утра ехать из Вознесенского в город? Флинт сначала подумал, что и станция—то закрыта. А когда подошёл, увидел, что дверь настежь, а в зале, на одном из стоявших в ряд казённых стульев, обитых вытертым дермантином, сидит старик с длинной седой бородой. Серый старый пиджак с заплатами на рукавах. Белая рубашка, видно, что застиранная миллион раз, потрепанная, но чистая. Черные брюки заправлены в сапоги. Старик опирался на суковатую, но отполированную ладонями крепкую палку. Рядом стояла небольшая сумка, из неё выглядывал газетный свёрток. На коленях старик придерживал помятую шляпу.
– Здрасьте, – сказал Флинт, только потому что нужно было что—то сказать. Старик смотрел пристально и даже кивнул головой, когда Флинт подошёл ближе.
– Добре, – сказал старик тихо.
– А электричка будет сегодня? – спросил Флинт, подчиняясь скорее не желанию что-то узнать, а как—то заполнить глухую тишину станции.
– Будет, – старик вздохнул, но глаз с Флинта не спускал.
Тишина оглушала Флинта. Теперь началась его битва с этой тягостной атмосферой. В горле начало першить. Он откашлялся и спросил:
– А мы с вами одни поедем? Что—то больше нет никого…
– А никого и нет, – опять коротко сказал старик, чётко отбивая его словесную подачу.
– Гм… – Флинт чувствовал, что диалог вязнет. Старик явно чего—то ждал, а Флинт не понимал, что он должен сделать. – У меня вот пирожки угощайтесь!
– Чей будешь? – спросил старик, словно не услышал приглашения к трапезе.
– В смысле, чей? – не понял Флинт и развернул свёрток с пирожками. – Угощайтесь!
– Пантелеевых, вроде. Видно породу, – пробормотал старик, как будто про себя.
– А во сколько электричка, вы не знаете? – Флинт решил, что надо быть смелее. – А то, может, полдня просидим здесь.
– Без тебя не уедет, – усмехнулся старик в бороду. – Время ещё есть, прогуляйся вон. Воздухом подыши. На погост зайди, поклонись, чего попросту сидеть здесь, – старик кивнул в окно.
Флинт только сейчас заметил, что неподалёку от станции разрушенный храм. Ни вчера, ни сегодня он его заметить не мог – шёл с другой стороны. Церковь была кладбищенской, из—за поваленной ограды рядом видны старые кресты.
– А, пожалуй, и прогуляюсь, – сказал Флинт старику. – Как электричка подойдёт, я же её услышу?
То была странная прогулка по развалинам, Флинту до этого по кладбищам гулять не приходилось. Эмоций масса – от ощущения полнейшей жути до священного преклонения перед несколькими поколениями села, которые нашли здесь приют. Некоторые надгробия были каменными, но прочитать, что на них написано, невозможно. Поросли мхом или стёрлись от времени, дождя и ветра. В развалинах храма жили вороны, время от времени, карканье нарушало гармонию. На стенах едва—едва проступали изображения. В храме было тихо, но это была другая тишина, не та, что глушила его на железнодорожной станции. Эту тишину нарушать не хотелось. Её хотелось слушать, как будто в ней закодировано всё то древнее время, которое постичь невозможно никакими органами чувств. Только каким—то особым внутренним слухом сердца. Казалось, что он здесь не один. Ощущение это было физическим. Он молчал, боясь спугнуть происходившее действие вокруг него. Действие невидимое и непонятное, но в том, что оно было, сомневаться не приходилось. Хотелось принять участие в происходящем, но как? Никаких молитв он не знал, да и вообще был далёк от непонятной церковной жизни, казавшейся ему нелепой суетой. Сейчас он думал не об этом – сопричастность действу, времени и предкам, которые когда—то стояли здесь, на этом самом месте (а где им еще стоять?) окутывала его тайной.
На станцию вернулся, как раз услышав гудок электрички. Старика в сером пиджаке в зале ожидания уже не было. Там вообще не было никого. Сонная тётка в оранжевом жилете продала ему билет, махнула флажком, и электричка запыхтела. В зале ожидания он забыл свёрток с пирожками. «Забыл, значит, придется вернуться» – пошутил Флинт сам с собой.
Вернулся он в Вознесенское уже осенью.
Погода была дрянь. Дрянное дело обещала ему и теперешняя встреча с Митяем и его компанией в придорожной закусочной. Взгляды пары амбалов исподлобья из тёмного угла и жёсткий тон белобрысого в толстовке «Невада» ясно говорили о том, что ничего хорошего не будет. Когда Флинт сделал шаг в проём двери за Митяем, он ясно понял, что его единственное спасение – бегство. На улице лил дождь. Митяй зашёл под навес на заднем дворе и обернулся.
– Рассказывай, студент… – процедил он, не вынимая сигарету изо рта.
Флинт быстро оценил обстановку. Если бежать, то только вон в ту щель, между сараем и забором. Там – он заметил, когда сюда шёл – овраг. Нырнуть туда, потом будет видно, куда дальше.
– Да нечего мне рассказывать, Митяй, – сказал он, отслеживая каждое движение противника. Так учил Лёха—друг. Не расслабляйся. Дыши ровно. Будь внимательнее.
Удар он не пропустил. Митяй, хоть и был на полголовы выше, дрался по—деревенски, с широким размахом. Флинт успел пригнуться и коротким движением ударить в «солнышко». Митяй согнулся пополам, потому что дыхалку ему явно перехватило. Пока амбалы сзади опомнились, разобрались что к чему, Флинт уже протискивался в щель у стены сарая. В темень, в дождь, за ним, конечно, никто не побежал.
Через час, мокрый и грязный, он уже ехал на попутном дальнобое до города, рассказывая анекдоты водителю Коляну. Колян сказал: «Пацан, вижу, что денег с тебя не взять, но вместо платы будешь рассказывать мне анекдоты, чтоб не уснуть! Да повеселей выбирай!». Флинт удивил сам себя – два с половиной часа рассказывал Коляну весёлые истории из студенческой жизни. Все, которые знал.