Все же как много в нас атавистичного… Вот, кажется, вполне современные понятия, и не был я никогда таким классическим мудаком-мужиком, которому прям необходимо присвоить понравившуюся женщину, ее как-то пометить, заклеймить, чтоб все видели – мое. Не трогать! Убью!
Всегда отношения к бабам легкое было.
Ключевое здесь – было.
Потому что, похоже, в прошлом те времена.
Я смотрю на мирно спящую в моей постели Лапочку и ощущаю… Удовлетворение. Словно все правильно. Все на своих местах. Так, как должно быть.
Должна быть эта рыжая Лисичка в моей кровати. Самое ее правильное и логичное сейчас место.
Логичнее только – на моем члене. Цинизм самих мыслей шкалит, но, в принципе, как раз эта херь мне привычна. Женщины – лишь инструмент. Всегда были.
И тут дело даже не во мне, а вообще в ситуации.
У нас, заядлых «игорьков», как называет нас один известный блогер, любителей просиживать за клавой ночи напролет, причем, не только в игрушки играя, но и работу работая, вообще с постоянными отношениями херово. И с уважением к женщинам.
Не видели потому что большинство из нас нормальных баб.
Ну кто такого терпеть будет? Вечно не здесь, мысли все там, в пространстве цифровом, разговоры – непонятные, если они вообще ведутся, эти разговоры. А в соновном такие, как я, одиночки. Мы работаем без команд, сами на себя. Социопаты.
И это хорошо, если еще есть хоть какие-то навыки в общение.
Мне повезло. У меня для общения был Питер, периодически вытаскивающий мою зеленую от отсутствия солнечного света тушку на поверхность, да еще спорт.
Повезло, два увлечения сложились в удачный паззл.
Кодить и тренить – мои самые любимые занятия! Ну, а почетное третье занимает секс.
Так что, по сравнению с другими «игорьками», я еще и очень даже крут.
Они-то, в большинстве своем, или бабу не нюхали пару лет уже, или вообще… Никогда. Последние, кстати, самые талантливые. Сублимация, бля.
Лапочка спит совершенно спокойно, настолько мирно, что и не поверишь, глядя на нее, что буквально час назад я ее из самой жопы вытащил.
Не до конца, кстати, вытащил, учитывая крестовый интерес моего сводного братишки.
Но это ничего, это мы порешаем.
Облокачиваюсь на косяк, смотрю, не отрываясь, на рыжий ворох волос на подушке, милый лисичкин носик в веснушках, выглядывающий из-под одеяла, тонкую ладошку, закинутую за голову.
Прислушиваюсь к дыханию, прикидывая, надо ли будить все же, да отпаивать хотя бы регидроном, или полисорбом…
Мало ли, чего за дерьмо она съела? Врача я не стал приглашать пока что, чтоб лишних телодвижений вокруг Лапочки не развивать. А то, как в немецкой пословице… То, что знают двое, знает и свинья…
Не надо пока этого.
Лисенок дышит спокойно, и я, полюбовавшись на нее, собираюсь выходить.
И тут она разворачивается вместе с одеялом, выпрастывает стройную голую ножку.
Платье ее блядское задралось выше талии, и мне прекрасно видно даже со своего места, что тонкая лямка впилась в кожу плеча. И там сейчас красная полоса.
Да и вообще… Настолько она неправильно сейчас выглядит, в этом дерьме. Настолько чужеродно!
Эта бежевая тряпка словно пачкает ее! Унижает!
Я, не задумываясь больше о своих действиях, подхожу, присаживаюсь на кровать и начинаю осторожно, чтоб не разбудить, снимать с нее платье.
Лисенок сонно бормочет, переворачивается на спину.
Мои руки замирают прямо на талии, застывают намертво на нежной коже впалого животика с аккуратной ямочкой пупка.
Черт…
Плохая была идея. Очень плохая…
Мысли у меня в голове примерно такие, а вот руки… руки вообще не согласны с тем, что идея – плохая.
По их мнению, прекрасная.
Кожа живота под моими пальцами, нежная-нежная, теплая, ее хочется гладить, трогать без конца. Целовать.
И я не могу остановиться. Наверно, впервые в жизни, отключаются панические сигналы мозга о том, что все неправильно. Что так нельзя. Она беспомощная и спит! Она столько пережила! Чего ты делаешь, скот?
Нихрена не помогает… Потому что руки сами по себе работают, гладят, не останавливаясь, от них по всему телу острыми разрядами проходит удовольствие, кайф, самый чистый, самый правильный…
Мои ладони нереально большие по сравнению с ее животом, закрывают полностью все от кромки маленьких, телесного цвета трусиков до полушарий груди.
Облизываю губы, смотрю в ее спокойное лицо. Спи, лисенок. Я тебя только… Раздену. И все. Клянусь.
Ведь для того, чтоб раздеть, нужно прикасаться? Да? Ничего криминального… Спи.
Веду выше, собирая платье до груди. На груди. Выше груди.
Ладони накрывают аккуратные холмики, и неожиданно под пальцами собираются в тугие вершинки ареолы.
Выдыхаю. Черт… Ей холодно?
Согреть, может?
«Согрей, Игорех, согрей», – ехидно шепчет у меня внутри неизвестно, откуда взявшийся поганый внутренний голос. У голоса этого отчетливые интонации моего друга Питера, надо сказать, того еще бабника и потребителя. Правда, до встречи с подругой Лисенка, Ладой.
Оскаливаюсь злобно, перебарывая в себе дикое желание еще задержаться на груди… «Согреть»…
Выше, освобождая поочередно каждую руку из плена лямок, наклоняюсь, чтоб вытащить из-под спины бежевую тряпку…
И тут меня конкретно ведет.
Лисенок одуряюще пахнет. Как тогда, в палате больничной, корицей, свежестью, сладостью какой-то вкусной и пьянящей.
Я не могу больше бороться, вот реально не могу! Это гипноз какой-то, морок! И бред, сука, такой бред!
Все это я думаю, уже наклоняясь к ней. Ниже и ниже. И утыкаясь губами в сладко и возбуждающе пахнущую кожу шеи. Лисенок от моего прикосновения чуть заметно вздрагивает, но не просыпается.
И, наверно, это даже хорошо?
Потому что остановиться я не могу. Не способен. Слишком хочется. Еще с тех пор, как она, наивная лисичка, лежала рядом со мной в палате и пела колыбельную, стараясь успокоить. И придать сил.
А я дышал ею и кайфовал.
И сейчас я трогаю ее, целую, скольжу губами по шее, с удовольствием отмечая неосознанную реакцию на прикосновения.
Тонкая кожа расцветает красными пятнами от моей несдержанности, покрывается мурашками, и это еще сильнее заводит.
От дикой смеси ощущений, вкуса ее, сладкого и пьянящего, и запаха, свеже-коричного, ведет настолько сильно, что я буквально забываюсь.
Не думаю ни о чем. Ни о том, что будет, если она проснется и застанет меня… Ни о том, что случится, если я… Не тормозну. Просто потому, что я не тормозну.
А она проснется.
От того, что я буду с ней делать, обязательно проснется.