Сани подкатили к боковому входу в курзал.
– По зиме у них тут всё в одном… Лишнего топить не хотят, что ж, дело разумное, – сказал извозчик, откидывая одеяло, чем поднял миниатюрную метель. – Приехали, значит, барин…
Ванзаров поблагодарил за мягкую дорогу и вошел в величественное строение, которое газеты беззастенчиво называли «гордостью современной архитектуры». С мороза показалось тепло, но далеко не жарко. Уголь действительно экономили.
За конторкой стоял господин среднего роста в длиннополом сюртуке. Шею его подвязывал аккуратный галстук, а нос украшало золоченое пенсне. Он просматривал конторскую книгу и делал в ней пометки карандашом.
– А, вот и вы! – сказал он довольно радостно, заметив вошедшего.
– Мы знакомы?
Господин провел пальцем по странице.
– Имею честь видеть господина Ванзарова? Родион Георгиевич?
От такой чести отказаться было никак нельзя. Гость только хотел узнать, каким образом его фамилия раньше него оказалась в книге гостей.
– Но вы же должны были приехать!
Господин в пенсне сказал это таким тоном, как будто под сомнение были поставлены законы мироздания.
– Позвольте представиться: доктор Могилевский! – продолжил он с поклоном. – Сейчас не сезон, у нас сокращение штата, так что я и за портье, и за хозяйство, и за лечение. Да, и позвольте приветствовать вас в лучшем санатории России, а вскоре и Европы. Наш профиль – нервные болезни. Но зимой мы закрыты.
– Как же нервным людям пережить зиму? – спросил Ванзаров.
Вопрос лишь на миг привел в замешательство, доктор воспитанно улыбнулся и заверил, что для гостей они делают все возможное.
– Заодно спасаете пассажиров дачных поездов, застрявших в снегу.
– Простите? – Доктор искренно не понял, что от него хотят.
– Какая волшебная предусмотрительность: послать караван саней к нам на выручку.
– Ничего удивительного: мы ждали гостей. Со станции телефонировали, что пути завалены, поезд пробиться не сможет. Извозчикам было приказано ехать лесом.
– Редкая способность просчитывать на два хода вперед, – сказал Ванзаров, дернув за усы. Что было недобрым знаком для тех, кто знал его повадки.
Доктор принял комплимент с благодарностью и принялся объяснять гостью, что ему полагается номер в пансионе, вскоре будет обед, весь санаторий к его распоряжению, но администрация заранее приносит свои извинения: многие помещения закрыты на зиму.
– А много ли у вас нынче гостей остановилось?
– Все, кто прибыли раньше вас, – ответил доктор. – Вы же вместе ехали.
– То есть до того, как сюда на семи санях приехало тринадцать человек, у вас постояльцев не было?
– Совершенно так.
– Наделали вам внезапных хлопот. Свалились к вам как снег на голову.
– Ничего подобного! – запротестовал доктор. – Мы заранее протопили помещения, открыли пансион, да и продуктов надо было завезти. Такие вещи вдруг не делаются.
– Кто же вас предупредил?
– О чем тут предупреждать? Господа выиграли рождественский отдых благотворительного фонда…
– Какого фонда? – перебил Ванзаров.
– Семейного добросердечия и дружеской поддержки, довольно известное благотворительное учреждение, как говорят.
О таком Ванзаров ничего не слышал. И кто об этом фонде говорит – тоже не знал. Вот что значит оторваться от дел милосердия и иметь дело с преступниками да богатыми клиентами. Он подумал, что недурно будет внести свою лепту в дело милосердия. Не всякий фонд вытаскивает своих благодетелей из снежной катастрофы посреди леса.
– Какое отношение к этому фонду имеет моя скромная персона? – спросил Ванзаров, никогда не игравший в лотереи, даже благотворительные.
– Не могу знать! – Доктор почтительно улыбнулся, как бы отмечая скромность мецената. – Ваше имя мы получили в числе прочих гостей. С прибывшими вас не было, я уж решил, что не смогли.
– Не могли бы показать присланный список?
Доктор покопался в ящичке и протянул бланк телеграммы, в которой сообщалось о прибытии четырнадцати гостей сегодня. Дата стояла позавчерашняя, получена Сестрорецкой почтово-телеграфной конторой.
– Тут не указана моя фамилия, – сказал Ванзаров.
Как видно, господин Могилевский был сама терпеливость, недаром исцелял нервные болезни. Он не поленился достать лист плотной бумаги, который был прислан заказным письмом, как было пояснено. Лист содержал список четырнадцати фамилий. Ванзаров занимал почетное последнее место. Первым шел некий Джон Маверик, подданный Северо-Американских Соединенных Штатов.
– Это господин в перстнях и собольей шубе? – спросил Ванзаров, указывая на верхнюю строчку.
– О да! – согласился доктор, всем видом намекая, что любой гость для него праздник, даже если это праздник с отвратительными манерами и барскими замашками.
– Он американец?!
– По паспорту – несомненно, – последовал ответ.
Ванзаров еле сдержал язык, чтобы не спросить паспорт. Такие замашки пристали чиновнику сыскной полиции, а вовсе не скромному отдыхающему. Надо думать, что документ настоящий. А подделку определить смогут двое: дорогой Лебедев или бесценный братец Борис, чиновник МИДа. Оба далеко и недоступны.
– А это кто такой? – спросил он, указывая на строчку сразу над собой.
– Подданный Бельгии, некий Геркулес Пьюро… – произнес доктор, как мог, трудную фамилию. – Паспорт у него в порядке.
– Ваш санаторий обретает европейскую известность, – заметил Ванзаров, чем польстил доктору. Тот зарделся краше девицы.
Изучение списка продолжилось. Г-н и г-жа Стрепетовы – несомненно, семейная пара. Игнатьев числился как полагается. Попав на фамилию «Францевич», Ванзаров вспомнил, как зовут жандармского ротмистра. Дамы, стоящие следом за г-ном Верониным Орестом Семеновичем, оказывается, были Дворжецкая Лилия Карловна и Сидихина Дарья Семеновна. Инициалы подсказывали, что одна – его сестра, а другая, вероятно, тетушка. Неопределенность вызывали Меркумов и Лотошкин: кто из них кто? Доктор сомнения развеял. Камердинером американца оказался Лотошкин, а про Меркумова сведений не имелось. Кажется, из провинции.
Свой интерес Ванзаров пояснил тем, что никогда не мешает знать соседей, с кем придется встречать праздник. Не надо было сравнивать почерк своего письма и списка, чтобы убедиться: одна и та же тщательно выведенная каллиграфия. Такую не забудешь. Он спросил, не надо ли и ему расписаться в книге гостей. Доктор всполошился, повернул к нему книгу и подвинул чернильницу с ручкой. Ванзаров старательно промокнул перо, смахнул лишнее о край чернильницы и тщательно расписался. Ему хватило времени просмотреть столбик подписей. Каллиграфических не оказалось. Что было бы незаслуженным подарком.
Доктор аккуратно промокнул свежую закорючку и выдал ключи от номера на втором этаже пансиона.
– Кого еще ждете? – спросил Ванзаров.
– Гости все прибыли, – ответил Могилевский и пожелал приятного отдыха. – Воздух у нас замечательный, исключительно целебный, особенно после душного города. Обед будет накрыт примерно через часок. Кстати, и елка намечена для праздника, все, как полагается.
Снег не переставал. Санаторий «Курорт», известный по множеству открыток и фотографий в иллюстрированном приложении к «Ниве», краса и гордость столичного взморья, казался развалинами древнего строения, погребенного песком времени. Только шпили башенок курзала стояли против непогоды. Ванзаров не мог забыть событий, что произошли при закладке этого санатория, как не мог их забыть Лебедев. И сейчас, в наступившей тьме, в которой еле светлели сугробы, ему показалось, что часы повернули вспять и вот-вот случится нечто, чему он не сможет помешать. И опять он опаздывает и не знает, кого защитить от удара. То, что удар случится и опасения несчастного не напрасны, он не сомневался. Логика металась в сомнениях, но он был рад, что весь путь присматривался к ехавшим в вагоне. Теперь этот опыт пригодится.
Только нет ответа на главные вопросы: кого защищать? И почему жертва так старательно прячется от него? Один из вероятных ответов был странен до неприличия: жертва старательно заманивает своего убийцу. Вот только в какую ловушку? И не будет ли Ванзаров сам частью этой ловушки? Вопросы, по которым психологика пока предпочитала помалкивать.
Сбоку обнаружилось шевеление. Ванзаров пригляделся. В темноте передвигалось нечто ниже человеческого роста. Существо казалось шаром на коротких ножках, мохнатым и корявым. Вид его столь дик, что Ванзаров невольно напряг мышцы, изготовившись к чему угодно. То, что двигалось, вышло из тени, на открытый участок, и Ванзаров не мог не удивиться. Это была согбенная старуха в драной овчине, вывернутой наружу. Подпоясана грубой веревкой, чуть ли не канатом. На горбу – мешок с углем чудовищного размера, неподъемный здоровому грузчику.
Старуха глянула на него. Менее закаленный человек вздрогнул бы, а нервнобольной рухнул в обморок. Хуже уродства не найти и в Кунсткамере: нижняя губа у нее срослась с подбородком и свисала багровой раной, нос торчал волосатым пнем, лоб и щеки изъедены складками, а маленькие глазки горят злобой. Чудище детских сказок. Такую и Баба-яга, пожалуй, испугалась бы. Особенно ночью. Хорошо, что попалась на крепкую личность…
Пробубнив что-то злобное, старуха поплелась своей дорогой.
Ванзаров глотнул освежающего воздуха вперемешку со снегом и направился к пансиону, горевшему зажженными окнами.