Квендель. Книга 2. Время ветра, время волка - читать онлайн

Глава четвертая Совет в «Старой липе»

Солнце, скрытое за тучами и туманом, уже давно село, и над трактиром «Старая липа» у Вороньей деревни, будто простерлись темные крылья, повисло напряженное затишье перед бурей. Квендели, собравшиеся под освященной временем мшистой крышей, готовились к важной встрече. Прибыли почти все, кого ждали издалека, были и такие, кто присоединился из чистого любопытства в надежде развеять скуку. Некоторые стояли у дверей в великолепный главный зал, где должно было состояться заседание совета, – очевидно, решили, что собрание уже началось. Их, прилегших вздремнуть с дороги, могла сбить с толку непроглядная темнота, которая сменила дневную пасмурность вскоре после чаепития, – гости, должно быть, изрядно удивились, когда, проснувшись, подумали, что уже поздний вечер и они всё пропустили.

– Клянусь святыми пустотелыми трюфелями, Энно, зима будет долгой и трудной, – сказал Йорк, опытный конюх, обращаясь к молодому квенделю, шагавшему рядом.

Он только недавно начал работать в конюшне при «Старой липе», а прежде трудился на ферме в Звездчатке. Конюхи накормили всех пони, а потом и то огромное чудище, напоминавшее лошадь, и теперь направлялись на кухню, где их наверняка ждал горячий суп. Оба очень устали, потому что, как и другие конюхи, с раннего утра встречали многочисленных гостей и распределяли их животных по конюшням, а повозки – по сараям.

Йорк бросил недовольный взгляд на вечно пасмурное небо. Похоже, звезд им и в эту ночь не увидать.

– Даже совы больше не ухают, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Птицы давно понимают: что-то не так. Ты заметил, как тихо они ведут себя в этой мгле и как редко показываются? Даже куры не слезают с насеста и не разевают клювы. Если на следующий год весна будет поздней и такой же мрачной, как эта ранняя осень, нас ждут не лучшие дни. И чтобы понять это, мне не нужно никакое собрание. Достаточно держать глаза открытыми, а голову – ясной!

Младший конюх кивнул и что-то согласно пробормотал. Вмешиваться Энно ни во что не хотел, он, как и все в конюшне, знал, что Йорк злится оттого, что не заметил ничего подозрительного, чем мог бы поделиться на предстоящем совете. Нечего ему было рассказать ни о Волчьей ночи, которую он попросту проспал, ни о последующих днях и неделях, когда многие жители Холмогорья пережили необъяснимые события, что и намеревались обсудить всем миром.

Энно же собирался после ужина заглянуть в трактир. Он не хотел привлекать к себе внимания, но небо, которое вот уже несколько недель «провисало до колен», как говорили в Холмогорье, описывая сумрак при затуманенной луне, давило на него гораздо сильнее, чем он признавал. Впрочем, было еще кое-что. Вроде бы он что-то видел, но, поразмыслив, решил, что невероятное зрелище вполне могло ему и присниться.

Поэтому он промолчал, когда старый Одилий Пфиффер призвал высказаться всех, кто заметил что-то подозрительное или знает о таковом. Наступил вечер совета, и сама мысль о том, чтобы поведать об увиденном посреди толпы взволнованных квенделей, показалась Энно еще более неразумной. Сам того не желая, он чувствовал предстоящие изменения задолго до других конюхов – те только начинали подозревать, что погода ухудшится, что чей-то пони захворает или что вот-вот случится необычное, а он уже это знал. Поэтому некоторые в шутку советовали ему объединиться с мельником, который тоже умел предвидеть будущее. В эти дни Энно вовсе не хотелось смеяться, он думал о тягостной, беспросветной погоде и о том, что, возможно, видел.

Трактир перед Энно с Йорком сиял, словно очищенная от семян тыква, в которую поместили свечу, чтобы отгонять злых духов. Теплый свет лился во двор отовсюду, даже из самого маленького из окон – в эти мрачные дни он согревал души всех. Обычно, по традиции, сгущающейся темноте в деревнях радовались только свечных дел мастера, когда для квенделей наступало время постепенного прощания с летом. В трактире под липой у Вороньей деревни уже с полудня жарко пылали все лампы и свечи в подсвечниках; озаряли они и дворы, и конюшни, будто бросая вызов сумраку этих дней, высветляя все уголки старого здания.

Нигде, кроме как в знаменитом большом зале трактира, не могли собраться такие важные гости, ведь размерами и великолепной обстановкой он напоминал гостиную небольшого поместья. Этот зал всегда был главным в «Старой липе», поскольку у одной из длинных стен стоял легендарный каменный стол.

К нему вели две ступеньки, что объяснялось внушительной высотой столешницы, которая значительно превосходила рост обычного квенделя. В обшитой деревянными панелями стене напротив каменного стола размещались глубокие оконные ниши. По обеим сторонам от них располагались камины размером с дверь конюшни, с выложенными из кирпича очагами, возле которых приятно было посидеть холодными зимними днями.

На высоких стенах над каминными полками, уставленными медными кувшинами и фарфоровой посудой, сохранились фрески. Над левым камином был изображен великолепный охотничий отряд, скачущий через дикий лес с узловатыми деревьями. Считалось, что длинноногие всадники на мускулистых жеребцах принадлежат к Великому народу, и с этим изображением было связано множество преданий; по одной из легенд, охотники ехали именно через Сумрачный лес.

Фреска над правым камином изображала огромное дерево – несомненно, древнюю липу. На тщательно вырисованных ветвях висели щиты с неизвестными знаками отличия, возможно, гербами. Это походило на родословное древо, но все сведения о том, чей клан и когда заказал этот рисунок, были утеряны, как и гостевые книги, где записывались сведения о постояльцах в первые годы существования трактира. Поэтому Людгер Зайтлинг, прадед нынешнего хозяина, взял на себя смелость нанести на одну из нижних ветвей гербовый знак своей семьи. В конце концов, Зайтлинги по праву могли называть себя давними владельцами трактира неподалеку от Вороньей твердыни.

Над всем этим великолепием, на солидной высоте темнели резные балки, а потолок за долгие годы приобрел от табачного дыма и каминной копоти золотисто-медовый оттенок. Одним словом, главный зал «Старой липы», как и само заведение, был известной достопримечательностью Холмогорья и чрезвычайно популярным местом. Пожалуй, самым красивым в своем роде – соперничать с ним мог лишь банкетный зал трактира «Винный кубок» в Баумельбурге, сводчатый потолок которого поддерживали ветвистые кроны деревьев.

Зал постепенно заполнялся. Большинство квенделей явились в приподнятом настроении и в предвкушении многообещающего вечера. Лорхель Зайтлинг, стоявший во главе небольшой группы разносчиков в безупречных белых фартуках, опирался обеими руками на свежеотполированный барный стол и по-соколиному зорко следил за прибытием гостей.

Чуть больше часа назад его жена Ламелла и ее служанки добавили последние штрихи к убранству зала. Все блестело и сверкало, на столах стояли блюда с хрустящими пирогами, посыпанными ароматными травами, рулетами с фундуком, солеными орешками и другими аппетитными лакомствами, которые так замечательно сочетались с медовухой и настойкой. В полночь Лорхель и Ламелла собирались подать гостям роскошный ужин, как издавна было принято у квенделей по случаю праздников. К тому времени, как полагал трактирщик, все важные вопросы будут решены или собравшиеся настолько устанут слушать и спорить, что идея подкрепиться придется весьма кстати. Обсуждать этот вопрос Лорхель наотрез отказался.

«И неважно, царит ли за окном вечная тьма или кто-то спускается с ночных небес, – думал он, мрачно улыбаясь, – мы все равно не изменимся, останемся прежними! Уж здесь двух мнений быть не может, добрый мой упрямец Пфиффер».

Однако у него чесался большой палец левой руки – безошибочный признак того, что в этот вечер непременно нужно быть готовым к неприятным сюрпризам. Они с Ламеллой уже много лет входили в совет устроителей празднества в Баумельбурге, и, как и всем членам совета и, наверное, всем истинным уроженцам Холмогорья, масштабный карнавал-маскарад на исходе осени был невероятно мил их сердцу, и защищать его традиции они были готовы со всей страстью. Что бы ни побудило старого Пфиффера, живущего легендами давно минувших дней, созвать сегодняшнее собрание, совет устроителей должен строго следить за тем, чтобы никому не пришло в голову нарушить привычный ход легендарного празднества, до которого оставался еще целый месяц.

Из Баумельбурга, где по традиции проходил Праздник Масок, на важную встречу приехали два самых влиятельных сторонника карнавала: Лоренц Парасоль, первый глава совета устроителей празднества и по совместительству бургомистр старого поселения между Холодной рекой и Старым Трактом, и Резеда Биркенпорлинг, хозяйка знаменитого трактира «Винный кубок» в Баумельбурге, с которой, конечно же, не стоило спорить, если речь заходила об изменении праздничных традиций. Лоренц и Резеда уже уселись во главе длинного, вытянувшегося от одного камина до другого стола, все места за которым сегодня были заняты.

Рядом с Резедой в строгом, как у вдовы, одеянии сидела Гризельда Винтер-Хелмлинг, чьи серебристые волосы мерцали нежным лунным светом. Тут же присутствовал ее отец, Левин, и четверо братьев. Напротив Хелмлингов расположились Гизил Моттифорд, его егерь Лаурих Сток и другие жители Краппа, а также их ближайшие соседи, обитающие по другую сторону живой изгороди, – Риттерлинги из Оррипарка, довольно скромной усадьбы, которую заметно потрепало время. За отдельными столами слева и справа от главного сидели представители, которые должны были выступать от имени своих деревень и областей; были среди них и те, кто сам пережил нечто страшное, их докладов ждали с особым нетерпением.

«О да, – подумал Лорхель Зайтлинг, на краткий миг ощутив спокойную уверенность в себе, – с такой плеядой уважаемых квенделей мы прекрасно выстоим против любых спорщиков-паразитов, которым вздумается испортить нам предстоящее празднество! Жаль только, что Биттерлинг, до недавнего времени добросовестный и увлеченный член совета, переметнулся на другую сторону. Вот ведь гнилая поганка… Как это неприятно, настоящая потеря в наших рядах».

Те, кому предстояло возглавить совет, еще не явились. Для них был накрыт особый стол, поставленный поперек зала. Чтобы лучше видеть происходящее, некоторые гости заблаговременно заняли места в оконных нишах и на ступеньках каминов. Оставалось неясным, для кого предназначалось массивное дубовое кресло, которое четверо слуг с громкими стонами притащили из зеленых западных покоев и поставили рядом со столом. Гости коротали время в ожидании, пытаясь угадать, кто будет сидеть на этом месте, как вдруг у входа в трактир раздался громкий крик:

– Эй, барсучонок! Встань в очередь, елки-поганки, раз уж тебе посчастливилось быть здесь!

Не внимая строгому окрику, Эппелин Райцкер рыжим огоньком проскользнул в двери. Вслед за ним вошла делегация из Квенделина с Бозо и Валли во главе, которые размеренным шагом как ни в чем не бывало направились в противоположный конец зала, где уже сидел один из их соратников. Ничуть не смутившись, Эппелин завертел головой, пытаясь убедиться, что ничего не упустил, а возможно, надеясь отыскать в суматохе Карлмана.

Даже не взглянув на большое дубовое кресло, дед Эппелина сел за стол, поставленный поперек, и вскоре все места рядом с ним заняли рыжеволосые и веснушчатые квендели – отпрыски одной семьи. Из младшего поколения присутствовал только Эппелин, и по выражению его лица было видно, что он прекрасно осознает, какой чести удосто- ился.

Внушительная фигура Бозо снова поднялась, глава клана устремил пристальный взгляд на компанию по другую сторону длинного стола, где гости, в свою очередь, не выказывая нетерпения, ждали, когда же старый Райцкер выскажется. С дружелюбной улыбкой он поднял руку, но все, кто рассчитывал услышать заготовленную речь или хотя бы приветствие, получили другие слова, которые, впрочем, были очень в духе Бозо Райцкера.

– Эй, вы, там! – раздался его баритон, и Бозо обернулся к поджидавшим у длинного стола подавальщикам. – Что стоите как приклеенные в своих белых фартуках? Из Квенделина путь неблизкий. По дороге вилась пыль, а рядом, дразня свежестью, весело журчала Холодная река. Мы давно хотим пить и решительно настроены утолить жажду, прежде чем делиться с вами, любопытные опята, поистине невероятными новостями! Так что, дорогой мой Зайтлинг, неси медовуху и все кубки, что найдешь, уж будь добр!

В большом зале мгновенно поднялась суматоха: хозяин, застигнутый требованием Бозо врасплох, немедленно бросился угощать гостей, хоть и нахмурился, обиженный столь непочтительным окриком. Слуги, словно проворные белые мышки, принялись сновать между столами, скамьями и стульями, нагруженные подносами с кружками пива, пунша и медовухи. Разносили и кувшины с освежающей водой, настоянной на бузине.

За столом, поставленным поперек зала, оставалось еще несколько свободных мест.

– Тс-с-с!

Сначала никто не обратил внимания на шипение уважаемого квенделя в мшисто-зеленом жилете, приехавшего из деревни возле Жабьего Моста. Поверх голов членов семьи и других соседей по столу он указывал на камин под фреской, рядом с которым в стене, освещенной мерцающим в камине пламенем, распахнулась узкая дверь, которую раньше никто не замечал. Через нее в зал вошел гость, какого редко встречали в западных краях страны, – не кто иной, как Себастьян Эйхен-Райцкер, смотритель моста из Запрутья в излучине великой реки, закутанный в светло-серый, будто туман, плащ, что придавало его облику загадочности. Опирался он на трость с серебряным набалдашником и, входя, склонил голову под низким сводом. По залу пробежал тихий ропот, молнией метнувшись от первых, кто заметил Себастьяна, до сидевших в самых дальних рядах. Смотритель моста держался вдали от обычной жизни квенделей, слыл противоречивой фигурой и мало заботился о хорошей репутации.

Разнесся слух, что именно своенравный господин Эйхен-Райцкер прибыл на черном как ночь коне. «Настоящая людская лошадь», – шептались гости, и неудивительно, ведь такие диковинки водились, пожалуй, только на окраинах Холмогорья, где хватало всякого сомнительного сброда. Да и в самом хранителе моста угадывалось нечто общее с Великим народом, казалось, их что-то связывало и по сей день. Хотя на самом деле он жил в уединении, в хорошо укрепленной башне, прилепившейся к стенам старого моста на другом берегу Холодной реки, словно древесный гриб.

Себастьян на мгновение остановился и пристально осмотрел собравшихся, которые откровенно на него таращились, при этом все, кого касался его взгляд, мгновенно умолкали. Хранитель моста решился всего лишь на неопределенный кивок, но это крайне скромное приветствие не встретило даже улыбок. Он развернулся под множеством сверлящих спину взглядов и уселся в массивное дубовое кресло, естественным образом подходившее ему по росту.

Тем временем Одилий, Биттерлинг и Гортензия, следуя за Беддой, приблизились к проему, через который только что вошел в главный зал Себастьян. Между кухонным крылом и задней стенкой камина тянулся короткий коридор, который вел к узкой двери, – такой путь избавлял всех четверых от необходимости пробираться сквозь толпу. Стоило оказаться у светлого прямоугольника проема, как на них обрушился гул голосов и другой производимый гостями шум. Над головами сизым туманом стелилось огромное табачное облако. Яркие всполохи свечей мерцали на оконных стеклах, отгоняя темноту, и на многих лицах, уже разгоревшихся от праздничного веселья. Бедда, оказавшись между стариком Пфиффером и Гортензией, отступила и с ужасом вгляделась в суматоху, от которой отделяли считаные шаги. Ее с новой силой охватила тревога.

– Охохонюшки, – бледнея, выдохнула она. – Я этого не вынесу.

– Успокойся, – проговорила Гортензия, крепко подхватив ее под руку, и не без горечи бросила сердитый взгляд на старика Пфиффера за спиной Бедды. – Дорогая подруга, я клянусь, что эта дверь останется приоткрытой, и, если тебе станет слишком жарко в этом бурлящем ведьмином котле, мы просто исчезнем так же тихо, как пришли. Сбежим через этот ход, как хитрые лисы, которые ныряют в тайную нору.

Гортензия благоразумно не стала выбирать сравнение с кроликом, потому что не хотела показаться Одилию трусихой.

– А где Карлман? – слабым голосом спросила Бедда. – Как бы мне хотелось видеть его рядом. Мой мальчик где-то в толпе?

– Он недавно пронесся мимо меня с нагруженным подносом, – откликнулся Биттерлинг. – Несмотря ни на что, у моего бедного кузена, похоже, хороший аппетит, или же твой сын надеется таким образом разбудить его к сегодняшнему вечеру.

Незадолго до того, как они направились вниз, старик Пфиффер осторожно приоткрыл дверь в комнату Бульриха и увидел, что тот покоится на кровати, погруженный в глубокую дрему. Во всяком случае, он не шевелился.

– Я пошлю за ним позже, если понадобится, – объяснил Одилий и осторожно закрыл дверь.

– Насколько я могу судить, Бульрих, по крайней мере, не мучается от боли, он просто дремлет. – Гортензия не сдержала тревоги.

– И ко всему прочему он за себя не отвечает, – ответил старик Пфиффер серьезно и терпеливо. – Наша храбрая Бедда сможет сама ответить на вопросы. Как бы бессердечно это ни звучало, она живое доказательство и свидетельница того, что надвигается большая опасность. Я бы не стал выставлять ее на всеобщее обозрение, не будь у меня на то весомых причин, ты же знаешь. К тому же, полагаю, мы сталкивались с испытаниями похуже, чем зал, переполненный взволнованными квенделями.

С этими словами он крепко взял Бедду за руку и отчасти повел, отчасти потащил через проем навстречу свету и шуму. Гортензии ничего не оставалось, кроме как последовать за ними, если она хотела и дальше поддерживать подругу. Биттерлинг спешил за ней по пятам.

В зале их встретили звон бокалов, скрип отодвигающихся стульев, приветственные крики и громкий смех – собравшиеся явно были в приподнятом настроении.

«Наверное, я провела слишком много времени в полутьме покоев с больными», – смиренно думала Гортензия, пока они шаг за шагом приближались к столу, накрытому в противоположном конце зала, где их ожидали Бозо и Себастьян Эйхен-Райцкер.

– Побаиваюсь я этого долговязого, – шепнула Бедда Гортензии, – хоть и благодарна ему и его колдовским травам за то, что они помогают мне держаться на ногах.

За час до выхода на собрание смотритель моста вдруг появился у постели Бедды вместе с Одилием, едва она проснулась. Бедняжка испугалась, увидев диковинного незнакомца – седовласого водяного духа с великой реки. Он подмешал ей в чай зеленоватый порошок, горький и странный на вкус, а старик Пфиффер и Гортензия наперебой принялись уговаривать Бедду допить все до конца.

Всему Холмогорью было известно, что к одинокой заставе у моста в Запрутье примыкает полоса заливных земель шириной в полотенце, вытянувшаяся на сорок-пятьдесят шагов вдоль бурно текущей Холодной реки до оборонительной башни, соединенной с каменной стеной. На этих землях располагался таинственный волшебный сад Себастьяна, где тот выращивал необычные растения и лекарственные травы. Поговаривали, что летом, перегнувшись через парапет сверху, можно рассмотреть переплетение трав всех оттенков зеленого. Садовые лилии с широкими листьями и тонкие резные папоротники создавали тень, из которой тут и там сияли нежные цветы горца перечного, молочая и кровохлебки.

Если старик Пфиффер слыл знающим целителем, из чьих рук жители целой округи годами принимали лекарственные травы, то Эйхен-Райцкер, по слухам, обладал чуть ли не волшебной силой. По ночам жители Запрутья часто видели с моста его тень в одиноком освещенном окне башни: смотритель помешивал в загадочных сосудах и котлах эликсиры и снадобья, которые готовил из трав, выросших в волшебном саду.

«Сейчас те травы касаются и моей кожи», – подумала Бедда.

Она осторожно дотронулась до ложбинки под левым плечом, где ткань платья немного топорщилась. Там скрывался плоский мешочек с травами, который пришила Гортензия, повинуясь указаниям Себастьяна. Травы источали нежный аромат, напоминающий тимьянный, как сказала тогда Гортензия, сморщив нос. И теперь маленькая подушечка прижималась к уродливому красному пятну, которое осталось у Бедды после прикосновения когтистой лапы из тумана. Спина выглядела еще хуже, там темнели едва поблекшие следы, оставленные четырьмя страшными пальцами.

Снадобье Себастьяна принесло облегчение и прогнало онемение в плече, от которого по руке и всему телу распространялся потусторонний холод, будто медленно превращавший Бедду в лед. Ее сердце забилось быстрее, и она едва не лишилась чувств. Должно быть, так сказывалось благотворное действие трав.

Бедда уже знала, что будет дальше. Хранитель моста покинул дубовый трон и бережно, словно раненую птицу, поднял ее и усадил на свое место. Затем он встал рядом, будто страж, а старик Пфиффер, Гортензия и Биттерлинг присоединились к Бозо за столом.

Откуда-то из толпы вынырнула Хульда и встала по другую сторону большого дубового кресла. Она потянулась к руке Бедды и крепко ее сжала.

– Держись! – сказала Хульда. – Я с тобой.

Бедда одарила подругу едва заметной напряженной улыбкой. Она сидела на двух толстых подушках у всех на виду и оттого смущалась, стесняясь своего слишком широкого платья, которое висело мешком на исхудавшем теле.

Многие недоумевали, в чем тут дело, и в то же время были потрясены, увидев Бедду, некогда столь оживленную, в заметном упадке сил. Более того, почти никто не заметил, что не хватает гостя, которого ждали с таким нетерпением.

– Святые пустотелые трюфели! – высказался Венцель Рехерлинг, толстый и громкоголосый пекарь из Зеленого Лога, выглядывая из оконной ниши поверх голов соседей. – Прежде всего, мы хотели бы знать, что пережил наш дорогой Бульрих Шаттенбарт в Сумрачном лесу. Если он вообще что-то пережил, а не просто с самого начала застрял под корнями нашей старой деревенской липы. Может, из-за него она и упала, кто там разберет, елки-поганки? У самого скрытного из всех Шаттенбартов с той ночи не все ладно с головой, это все заметили, когда поутру нас вытряхнули из постелей и…

– Да угомонись же ты, наконец, болтун! – возмущенно огрызнулся Квирин Портулак, сосед Гортензии через улицу, и любопытный гость послушался и умолк.

Тем временем поднялся старик Пфиффер. В мгновение ока все притихли как мыши – то ли из-за его серьезного вида, то ли из-за присутствия столь редко покидавшего свою башню хранителя моста, маячившего на заднем плане, а может, просто из любопытства. Одилий заговорил, и его чистый голос разнесся по всему залу, от одной стены с камином до другой:

– Дорогие друзья с ближних и дальних холмов, добро пожаловать! Я благодарю за то, что вас собралось так много, точно опят после летнего дождя. И мне бы очень хотелось, чтобы повод для этого необычного собрания был счастливым. Однако это не так, и я подозреваю, что большинство из вас это уже поняли. Ведь даже погода в Холмогорье больше не радует, о солнце мы и не вспоминаем. Вот по этой самой причине я и собрал вас со всех концов нашего Холмогорья – чтобы поговорить о Волчьей ночи. Я и мои спутники не единственные, кто пережил в ту ночь зловещие и устрашающие события. Теперь мы хотим услышать, что произошло в других местах. Вряд ли кто-то вспомнит, когда в последний раз собирался большой совет, особенно в таком важном месте, под защитной сенью великой липы. Над нами нависли мрачные тени, подобные тем, что недавно явились в Холмогорье. И дальше будет только хуже: судьба всех квенделей находится под угрозой после событий той ночи, изменившей все.

Он многозначительно помолчал, давая собравшимся время, чтобы осознать серьезность случившегося. Все напряженно притихли.

– Не только у каминов этого почтенного старого заведения, – продолжил старик Пфиффер, говоря чуть нараспев, будто читая заклинание, – не только в большом зале под липой зимними вечерами рассказывают старинные легенды, что наполняют слушателей приятной дрожью и одновременно дарят спокойный сон. Считается, что в этих байках нет ни слова правды, а все необычные места и зловещие существа, о которых идет речь, – бредни выживших из ума стариков. Не верят в легенды даже в селениях, которые располагаются в опасной близости от того самого леса, чьей мрачной или даже, не побоюсь сказать, сумрачной сени мы благоразумно избегаем уже на протяжении веков, защищаясь от нее высокими изгородями и держась на расстоянии. Наш добрый народ нашел, казалось бы, безопасный дом среди милых зеленых холмов. Но в самом их сердце лежит Сумрачный лес.

При упоминании зловещего места некоторые опустили головы, словно сгорбившись под тяжестью вестей, которые, без сомнения, вот-вот должны были прозвучать.

– Даже обретаясь по соседству с печально известным темным лесом Холмогорья, до сих пор едва ли кто-то верил, что им, ничего не подозревающим, грозит опасность. Прежде у нас хватало ума не ступать туда, где может таиться беда, если по глупости бросить ей вызов. Это понимал любой разумный житель Холмогорья еще до того, как Эстиген Трутовик и его последователи встретили свой трагический конец.

– Вот именно, золотые слова! – перебил насмешливый голос оттуда, где сидели жители Звездчатки. Судя по всему, заговорил Дрого Шнеклинг, хозяин местного трактира.

Будто разбуженный этим восклицанием, снова вмешался толстый Рехерлинг, сидящий в оконной нише:

– Однако нашелся один такой безумец, во имя черных гнилушек! Все-таки осмелился ступить, а за ним бросились и другие, у кого ветер в голове! Конечно же, они не получили ничего, кроме неприятностей, да еще и пробудили злые силы. Там по забытым тропам издавна бродят непонятные и жуткие создания.

Венцель Рехерлинг умолк и снова скрылся за спинами соседей, хоть и знал, что некоторые из собравшихся его поддерживают.

Рядом со старым Пфиффером вскочила со стула Гортензия, бледная от гнева. Но высказаться пекарю в ответ она не успела, однако опередил ее не Одилий, а старый Бозо Райцкер. Опираясь левой рукой о стол, в правой он держал изысканно украшенную моховую трубку, угрожающе выставив вперед чубук, будто шип.

– Как вы все знаете, дорогие соседи и жители низин, квенделинцы редко являются на ваш берег Холодной реки, – подозрительно тихо начал он, опасно шевеля кустистыми бровями. – Обычно принудить нас к такому путешествию могут лишь большие праздники, иногда похороны, а иногда и то и другое. – После этих слов уголки его губ вдруг приподнялись в дерзкой улыбке, как будто ему очень нравилось наблюдать изумление, отразившееся на лицах слушателей. – Но даже я, старый пень, поросший мхом и омелой, не могу припомнить более серьезного повода для нашего приезда! – Улыбка исчезла с его лица без следа. – Потому что сейчас на том берегу Холодной реки небезопасно, а мы, как всем прекрасно известно, не трусливые кролики. Вы на этом берегу жалуетесь, мол, темнеет рано, уже и чай приходится пить в сумерках, да и надоело постоянное варево облаков, вот как сегодня, и днем и ночью. А мы уже не первую неделю смотрим на грозовой фронт, что темной стеной нависает над Вороньими камнями. И стена эта столь высока и неподвижна, что кажется, будто за тамошними горами скрыты другие, еще выше. Если вам вздумается счесть мои слова шуткой и решить, что я, рыжий задира, вот-вот вас всех развеселю, то вынужден разочаровать. О шутках нет и речи: из сумрака облаков и тумана то и дело кинжалами падают белые молнии безо всякого грома и режут небо насквозь. В эти прорези, будто в узкие окна, мы видим второй горный хребет с зазубренными черными пиками, сотканными вовсе не из воздуха. Те горы тянутся к небу так уверенно, как будто стоят там испокон веку. Там – далекое и ужасающе близкое царство камня, льда, тени и ветра под таким же темным небом, как то, что вот уже несколько недель омрачает наши холмы. Несмотря на все священные грибные кольца лесов Квенделина, что-то зловещее таится у нас за спиной, на севере нашей страны. Я привез с собой внука в надежде, что он наберется ума-разума среди столь незаурядных гостей. Хотелось бы верить, что у нас, моховиков, хватит еще сил поразмыслить о новом и неизведанном.

Такого начала никто не ожидал, особенно от старого Райцкера. Слушатели недоуменно переглянулись. Горный хребет за Восемью Воронами? Те, кто не заметил в небе ничего необычного в Волчью ночь, не знали, что и думать.

Старик Пфиффер попросил тишины, после чего сказал:

– Спасибо, Бозо, за важное сообщение. Теперь все собравшиеся, возможно, осознают серьезность положения и оценят то, что я намереваюсь рассказать.

Затем он вдумчиво и живо описал, что произошло с ним, Гортензией, Биттерлингом и Карлманом в ту ночь, когда они отчаянно искали Бульриха, и не упустил ни единой детали, начиная с первой жуткой дыры в тумане на тропинке у изгороди и заканчивая настоящим ужасом на опушке Сумрачного леса, когда деревья внезапно ожили и путники разглядели сквозь туман далекую пустошь, откуда приближались фигуры, похожие на воинов Великого народа.

Одилий без устали рассказывал о нелегком пути от леса к тропе у живой изгороди, и, когда дошел до описания стаи волков, несущихся с грозовыми тучами, в большом зале «Старой липы» воцарилась такая тишина, что урони кто булавку – все бы услышали. Однако на этом повествование не кончилось. Поскольку, спасаясь от волков, путники были вынуждены спуститься под землю, ошеломленные слушатели узнали об огромной погребальной пещере, которая, судя по всему, давненько находилась в лабиринте под живой изгородью и из которой путники, едва живые к тому времени, спаслись только благодаря помощи Гизила Моттифорда.

Исход этих ужасающих событий для многих не был тайной. Ранним утром Гизил и его егерь Лаурих привезли путников в Зеленый Лог, где старая деревенская липа внезапно развалилась сама собой, а пропавшего Бульриха Шаттенбарта обнаружили внутри, под корнями, завернутого в саван и едва дышащего. Закончил старик Пфиффер рассказом о том, что произошло с Хульдой и Беддой в ту страшную ночь прямо посреди Зеленого Лога, возле дома Гортензии, когда в розовой беседке открылся проход в потусторонний мир. Поведал он и том, как Бедду едва не затянула в неизвестность когтистая рука, вцепившаяся в ее плечо смертельной хваткой.

Наконец Одилий замолчал и перевел дух, а вместе с ним одновременно вздохнул и весь зал. Да, слова Пфиффера требовалось как следует обдумать. Никто прежде не слышал этот рассказ в таких подробностях и от начала до конца; даже если представить, что эту историю поведали долгим зимним вечером у камина, сказка получалась довольно странной. А осознавать, что каждое слово – правда, получалось с большим трудом.

Сидевшие рядом с главой Запрутья пытались разгадать его мысли по выражению лица. «А не выпили ли эти говоруны лишнего?» – казалось, думал он.

Лоренц Парасоль только и делал, что беспрестанно разглаживал тонкий праздничный жилет, а лицо его оставалось непроницаемым, как будто он сидел дома у камина с кошкой на коленях. Губы Резеды Биркенпорлинг скривились, сжавшись в тонкую линию, как будто ей подали что-то несъедобное, но даже она сдерживала себя.

Вместо нее вскочила сидевшая неподалеку Ада Изенбарт. Среди квенделей ее считали рассудительной, хоть и не слишком мудрой. Вместе с мужем Грифо, расположившимся рядом, она составляла список масок, которые участники шествия надевали на Праздник, и список этот от торжества к торжеству становился все длиннее. Большинство кланов шествовали в древних родовых масках, но время от времени кто-нибудь непременно представлял новую, и Ада все тщательно записывала.

– До меня дошли кое-какие слухи. А потому прежде всего я хотела бы знать, какое отношение эти сказочки о Волчьей ночи, плохой погоде и прочей тролльей чепухе имеют к нашему замечательному Празднику Масок, – произнесла она сухо, словно ничто не могло произвести на нее впечатления, и это, безусловно, шло на пользу при ее должности. – Что бы там ни случилось, в Звездчатке до самого рассвета не произошло ничего необычного, потому что, насколько я знаю, все спали спокойно, – добавила она.

– Не могу не согласиться, – важно сообщил Грифо Изенбарт. Этого следовало ожидать, поскольку он никогда не оставлял последнее слово за женой. – Если над Сумрачным лесом в ту ночь действительно нависли странные облака и разразилась гроза, то она, вероятно, ушла в сторону Зеленого Лога и Вороньей деревни, а возможно, добралась и до Квенделина. Единственным зловещим событием в ту ночь в Звездчатке и окрестностях можно назвать трагедию в семье Кремплингов, о чем остальные узнали только утром, когда нас разбудили крики детей о помощи. Нашу деревню поразили не кружащиеся в небе призраки, а смерть малыша Блоди, которого мы оплакали.

– Это ужасно, ужасно, так потерять квенделенка, клянусь громовым грибом! – сокрушенно воскликнул Дрого Шнеклинг, хозяин «Туманов Звездчатки».

Он медленно поднялся – высокий, массивный, седеющий трактирщик с самоуверенной улыбкой, всегда таящейся в уголках губ, о чем бы ни шла речь. Большие пальцы он заложил в проймы жилета, пошитого в старозвездчатских традициях, – и подобный выбор одежды говорил о многом.

– Однако не стоит забывать и о том, что эта трагедия связана с отшельником, который влачит существование вдали от добропорядочных селян на берегу реки Лисички, в подозрительной близости от леса и болота. Я сейчас говорю о Фенделе Эйхазе. От него в Звездчатке всегда бывали одни неприятности, ну а теперь совершенно ясно, что именно он главный виновник бедствия, обрушившегося на нашу прекрасную деревню.

Звентибольд вскочил так стремительно, что его стул с шумом опрокинулся.

– Этот несчастный отшельник принес в твою великолепную таверну настоящий поток золота, лицемерный ты трус! – возмущенно воскликнул он. – Думаешь, никто об этом не знает?! Как ты можешь говорить такие мерзости о том, кто, во-первых, никогда не вернется, а во-вторых, всегда платил тебе сполна?

Шнеклинг сохранял спокойствие. Все с той же улыбкой он, казалось, раздумывал, как бы ответить Биттерлингу.

– Как ни жаль, но Кремплингов нам сегодня выслушать не удастся, хоть в этом и нет ничего удивительного, – вовремя вмешался Одилий. Его неподвижный взгляд встретился с тревожно поблескивающими глазами Дрого. – И все же у меня есть основания надеяться, что через два-три часа даже такой отважный житель Звездчатки, как наш прозорливый хозяин «Туманов», посмотрит на происходящее иначе.

В его голосе впервые прозвучали резкие нотки, но, видимо, таилось там и что-то еще, отчего Шнеклинг опустился на стул, не сказав больше ни слова. Он несколько раз смущенно потер глаза и потянулся за стаканом ягодной настойки.

– А теперь послушаем, не случилось ли чего в других деревнях, раз уж в Звездчатке было так тихо и спокойно. За исключением, конечно, трагедии у Кремплингов, – с непроницаемым выражением лица распорядился старик Одилий.

Ремберт Риттерлинг, глава Оррипарка, поднял руку, явно давно ожидая возможности высказаться. Вид у него был несколько растерянный, словно уважаемый квендель не вполне доверял своим воспоминаниям. Однако он изо всех сил старался держать себя в руках в присутствии весьма состоятельного соседа Гизила Моттифорда, который сидел напротив и смотрел на него с сомнением.

– В ту ночь я был в Болиголовье с замечательным другом Гримоальдом Сандборстлингом. Сегодня Грима нет среди нас, потому что он еще не оправился от тяжелой травмы. Мы праздновали его день рождения в трактире «Красный тролль», засиделись на большой террасе до глубокой ночи, было тепло, небо все усыпано звездами… Клянусь пустотелыми трюфелями, ничто не предвещало бури, однако случилось вот что. – Слушатели ловили каждое его слово, и Риттерлинг на мгновение заколебался, но потом продолжил: – Все эти ночные ужасы появились из пустоты: небо над трактиром разверзлось, туманный вихрь охватил крышу, и деревянная черепица с треском посыпалась на землю. Один кусок полетел бедняге Гриму прямо в голову, прежде чем мы успели укрыться. Рана у него глубокая и заживает плохо. Ох, елки-поганки, какое несчастье, и к тому же в его день рождения, под конец такого веселого праздника – очень плохой знак для грядущего года!

Рассказ о пережитом дался Риттерлингу нелегко. Он умолк и опустил взгляд на столешницу перед собой. Слушатели недоуменно молчали, ведь они знали его как веселого и беззаботного квенделя, несмотря на вечно пустые карманы.

– Все, конечно, проснулись, – продолжал Ремберт, – и бросились на террасу, несмотря на летящие обломки. Буря не прекращалась до тех пор, пока от крыши не остались только стропила. И те, кто вышел тогда наружу – не знаю, верить им или нет, – видели кого-то в облаках. Одни утверждали, что разглядели волков, другие – что тени всадников на больших лошадях…

– Ремберт Риттерлинг, можно ли так увлекаться? – прервал его возмущенный голос, заставивший рассказчика замолчать на полуслове. Это заговорила Резеда Биркенпорлинг, подавшаяся вперед. В черном платье она была похожа на рассерженную ворону. – В вашем возрасте пора бы уже знать, к чему приводят бурные празднества и возлияния. Похоже, что все вы там немного перебрали, а потом раздули из мухи слона. Нынче все видят что попало то в небе, то в облаках! Или даже дома, в собственном саду, среди вьющихся роз…

Гортензии вдруг стало безразлично, что перед ней хозяйка самого великолепного трактира в стране и одна из наиболее уважаемых дам в Холмогорье.

– Если ваши слова, дорогая Резеда, означают, что всякий, кому есть что сообщить, будет осмеян как сумасброд и беспутник, то все разговоры можно прекратить. Пусть Лорхель и Ламелла подадут нам столько кружек и кубков с пуншем и настойкой, сколько, по вашему мнению, мы все выпили! – воинственно заявила Гортензия.

– Горько представить, что наследница добропорядочных Самтфус-Кремплингов столь сильно сбилась с пути, – пренебрежительно скривилась Резеда. – Святые трюфели, вот до чего доводит дурная компания. К сожалению, наш старый друг, Звентибольд Биттерлинг, тоже переменился до неузнаваемости. Даже член совета устроителей под влиянием сумасшедшего кузена с его дурацкими картами предпочитает бродить ночами по лесам и полям, вместо того чтобы заниматься важными делами, например, подготовкой предстоящего Праздника Масок.

Биттерлинг покраснел до корней волос.

– Драгоценнейшая Резеда, – уныло начал он, – мы действительно говорим о чрезвычайных обстоятельствах, к которым следует отнестись очень серьезно. Всем известно, что я многие годы с огромным усердием трудился над устроением нашего замечательного праздника. Если бы только вы были с нами той ночью…

Резеда шумно втянула воздух заостренным носом. Гортензия подумала, что, выдохни та пламя, никто не удивится. Однако тон, которым был озвучен ответ, оказался ледяным.

– Отвечать на подобное нет нужды, – сказала Резеда. – Я лишь поражаюсь, что за чепуха могла заставить меня покинуть Баумельбург в разгар подготовки к празднику и приехать сюда. Не так ли, дорогой Лоренц?

– Клянусь всеми грибными кольцами, приглашение в Воронью деревню показалось мне безотлагательным. Никто не созывает большой совет без причины.

Судя по бормотанию председателя, ему было очень неуютно в изысканном жилете.

– И правильно сделали, что приехали! – впервые вмешался Гизил Моттифорд. – Надеюсь, вы поверите слову Моттифорда, хотя сомневаться в том, что пережили мои бедные друзья, просто немыслимо. Я вытащил их из дыры в земле на берегу Сверлянки, и они пребывали в поистине печальном состоянии. А земля там раскрылась лишь потому, что незадолго до того одно из наших самых красивых и совершенно здоровых деревьев упало при необъяснимых обстоятельствах. Точно так же, как и старая липа в Зеленом Логе. Разве бывают такие случайности?

– О нет, подобных случайностей не бывает, – отозвался с другого конца стола высокий квендель в старом клетчатом пиджаке. У него было приветливое загорелое лицо с румяными щеками, похоже, он с утра до вечера проводил время на свежем воздухе. – В ту ночь одна из старых лип так сильно наклонилась, что ее почти вырвало с корнем. Теперь под деревом зияет дыра, словно там раскрылся вход в царство народа хульдов, – проникновенно произнес он.

Резеда нахмурилась. Она знала этого оратора из окрестностей Баумельбурга: приятный господин, но упрямый, из тех, кто идет своим путем. Звали его Ансегисель Хонигман, он занимался пчеловодством и жил с дочерью на лугах у реки к югу от Жаворонковой рощи. Мед Ансегиселя все любили, да и его самого тоже жаловали вместе с дочерью, прелестной Мальве.

На стул рядом с хозяйкой трактира опустилась Гризельда Хелмлинг. Она внимательно прислушивалась к словам пасечника, особенно навострив уши при упоминании народа хульдов, игравшего особую роль в легендах Фишбурга.

– Я подпер несчастное дерево, но вряд ли получится его спасти, – снова заговорил Ансегисель. – А жаль, ведь мои пчелы любили собирать пыльцу с его цветов, а других лип у нас в окрестностях не так уж и много.

– Снова липа, – скептически отметила Резеда. – Хочется надеяться, что хотя бы старое дерево у нас под дверью крепко держится корнями за землю.

Несколько гостей обернулись к окнам, пытаясь разглядеть в темноте, как обстоят дела снаружи, вокруг старого дерева-великана.

– Нет, пострадали не только липы, – крикнул гость из Трех Мостов. – Старый дуб на краю нашей деревни тоже треснул в ту ночь, как будто в него ударила молния. Но никакой грозы и в помине не было, просто необычайно яркие зарницы, которые сверкали за Гнилолесьем по дороге к Сумрачному лесу. Я сам все видел, потому что проснулся около полуночи и выглянул в окно. Клянусь святыми пустотелыми трюфелями, я сразу зарылся в одеяло и попытался заснуть. Из Сумрачного леса ничего хорошего не приходит, так что лучше об этом и не думать.

– Помимо того, что упал серебристый клен на берегу Сверлянки, случилось кое-что и в нашем лабиринте, – хрипловатым голосом объявил Лаурих Сток, егерь Моттифордов, который присматривал за хозяйскими землями и жил в сторожке Краппа. Обычно он предпочитал держаться в тени, но на этот раз решил из чувства долга поделиться случившимся. Крайне недоверчивый, Лаурих ни на мгновение не усомнился в том, что старик Пфиффер и его спутники говорят правду, когда Моттифорд привел их в сторожку, после того как вытянул из-под земли. – Очень похоже на то, что пережил Ремберт, – продолжил егерь, дружески кивнув Риттерлингу. – Ведь речь снова идет о крыше, пусть о маленькой, чайного домика, того, что возле лабиринта из живой изгороди в одном из террасных садов. Я проходил мимо, когда вдруг налетел ветер, такой сильный, что сорвал крышу и унес ее, будто щепку. Я подумал, что упадет она где-то в лабиринте, и побежал туда. Между изгородями царил холод, очень странный холод, я сразу это отметил. – Лаурих покачал головой, словно не доверяя своим воспоминаниям, но тут же продолжил: – В самом сердце лабиринта у нас солнечные часы, вот их-то и накрыла соломенная крыша. Я туда быстро добрался. Если не знаешь дорогу, можно долго плутать, но я-то даже во сне найду путь туда и обратно. Вот только в тот вечер изгороди как будто сдвинулись, и выхода не было ни за одним из поворотов. А потом я вдруг увидел туман, который странно мерцал в конце длинной аллеи, и пошел туда, хотя знал, что это опасно. У меня было предчувствие охотника, который понимает, что по его следу идет хищный зверь.

Егерь замолчал.

– А что случилось потом? – спросил старик Пфиффер, который, как и остальные, слушал Лауриха с сильным волнением.

– Ничего, – все так же хрипловато закончил егерь, словно решил, что сказал уже достаточно. – Мою руку лизнул Тоби, любимый пес хозяина Гизила. Я испугался и заорал как бешеный, а пес вдруг гавкнул, словно почуял что-то страшное в тумане. Он рванул прочь, но я успел вцепиться в ремень его ошейника. Тоби быстро вывел меня из лабиринта, господин Гизил уже искал его, а на другой день туман рассеялся и я отремонтировал чайный домик.

– Клянусь тролльими сыроежками, повезло, что вас не утянуло в туман, – обратился к нему фермер из Зеленого Лога, вставая со стула в заднем ряду. Это был Криспин Эллерлинг, чья ферма находилась на восточной окраине деревни возле Колокольчикового леса. – Две мои лучшие молочные коровы помчались в ту жуткую дымку и бесследно исчезли. Будто сквозь землю провалились, а может, так оно и есть!

Какой-то шутник выдал громкое «му-у!», но засмеялись только те, кто приехал из далеких деревень и плохо знал Криспина. Жители Зеленого Лога и даже толстый пекарь ошарашенно переглядывались, потому что Эллерлинг всегда слыл тихим и очень задумчивым квенделем. Он ни за что на свете не стал бы выдумывать диковинные истории, чтобы похвастаться. Потому-то его соседи по деревне и встревожились по-настоящему.

С дороги, ведущей в Крапп, зеваки все лето наблюдали упитанный скот Криспина на тучных пастбищах или на опушке леса, где можно было подремать в жаркую погоду. Порой коровы бродили в утреннем или вечернем тумане, будто тени, расплывающиеся по земле в молочной дымке, – у опушки Колокольчикового леса луга были влажными и прохладными. Но чтобы корова, не теленок, заблудилась в этом тумане и больше не появлялась, невозможно было и представить. Однако Эллерлинг не стал бы с этим шутить.

– Над нашими прудами тоже появляются мерцающие завесы тумана, – объявил молчавший до сих пор Левин Хелмлинг, хозяин Фишбурга. – Они клубятся над водой и сверкают, как блуждающие огоньки. Их странная игра так увлекает, что за ними тянет пойти, они манят, будто сияющая радуга, по которой хочется добраться до неба. В такие ночи пони неспокойны, и даже за крепкими стенами замка мы чувствуем, что по нашей земле расползается что-то непонятное. И все же я не уверен, что стоило созывать представителей со всего Холмогорья в канун Праздника Масок – это, пожалуй, слишком. Хотя я рад вас всех видеть, – дружелюбно добавил он.

– Клянусь всеми туманными шапками, мы собственными глазами видели, как стая волков охотилась в небе над «Красным троллем» и исчезла за Восемью Воронами, – проворчал старый кучер из Оррипарка, которого задели слишком легкомысленные слова Левина. – Еще несколько дней после этого мой господин вспоминал все так живо, словно это случилось только что.

Риттерлингу замечание кучера явно не понравилось.

– Во имя древесного трутовика, да ведь тогда вы должны были видеть все, что доступно глазу, – возразил дерзкий голос. – Особенно если взобраться на самую высокую башню Оррипарка. Если, конечно, лестница еще не обрушилась.

Это заговорил Томс, молодой квендель из Краппа. Гости встретили его резкие слова смехом, а поспешное объяснение кучера, мол, в это время они находились не дома, а в Болиголовье и потому видели только окрестности Восьми Воронов, неизбежно утонуло в шуме. Несмотря на шутки, сопровождаемые строгими взглядами Резеды Биркенпорлинг, один за другим стали подниматься квендели с новыми рассказами.

Оказалось, что почти по всему Холмогорью переживали страшное и видели всякие ужасы в Волчью ночь, особенно к северо-западу, где некоторые жители Вороньей деревни и Квенделина тоже наблюдали за полетом волков по затянутому облаками небу. Чем ближе к Сумрачному лесу обитали рассказчики, тем ужаснее казались истории, словно мрачный лес был черным сердцем зла, распространившим яд по окрестностям. Конечно, если считать, что все эти истории о туманных дырах, клубах тумана и выкорчеванных деревьях вообще стоили доверия. Споры шли еще некоторое время с переменным успехом, однако перевес оставался на стороне тех, кто винил в случившемся исключительно плохую погоду. Что касается причудливых описаний Одилия и старого Райцкера, они казались, скорее, выдумками стареющих бородачей, и неважно, поддерживают их Гортензия Самтфус-Кремплинг и заслуживающий доверия Биттерлинг или нет.

Разговоры все не кончались, а Бульрих Шаттенбарт, к большому сожалению собравшихся, так и не появлялся. Постепенно, однако, гости начали уставать от ужасных историй, и возможность выслушать того, кто оказался в самом сердце Сумрачного леса, перестала быть столь заманчивой. Некоторые принялись высматривать Лорхеля Зайтлинга, чтобы узнать, не собирается ли трактирщик устроить перерыв на ужин. Наконец, вперед выступил мельник.

– Дорогие друзья, я нередко истолковывал для вас знамения и, как правило, говорил, что все будет не так уж плохо. Надеюсь, я давал вам не слишком много ложных обещаний, когда вы приходили на мельницу со своими тревогами и заботами, – проговорил Уилфрид фон ден Штайнен. Долгие рассказы о Волчьей Ночи он слушал молча, прислонившись к стене возле одной из оконных ниш, задумчиво покуривая трубку. – Многие из вас знают, что со скамейки перед мельницей виден широкий луг, простирающийся до самой Холодной реки; я часто сижу там, когда ярко светит луна и рисует бликами серебристую дорожку на воде. С тех пор как небо затянули тучи, закрыв для нас утешительные звезды, я слушаю звуки ночи в полной темноте. Порой над рекой и прудами Фишбурга стелется туман, осенью часто так бывает, сами понимаете, но иногда в белых клубах что-то блестит, будто мерцают светлячки. И в такие минуты у меня возникает странное чувство, что я не один. И я точно знаю, что никого из квенделей рядом нет. Знаю также и то, что мы обязаны очень серьезно отнестись к этим предзнаменованиям: если отмахнемся, опасность нас не минует.

Он замолчал и вновь окутался табачным дымом, а поскольку слова мельника всегда имели вес, никто не осмеливался возразить или пошутить.

– Полагаю, на сегодня мы услышали достаточно, – сказал старик Пфиффер, от которого не укрылось всеобщее растущее беспокойство. – Совершенно ясно одно: что-то происходит, и мы должны быть осторожны. Границы потустороннего мира истончаются, становятся все более хрупкими – вот что означает мерцающий туман. Есть несколько дней в году, когда эти рубежи можно пересечь, и один из самых важных таких дней наступит совсем скоро.

– И что же это значит? – спросил, поднимаясь с места, Лоренц Парасоль. Он с важным видом огляделся по сторонам, а затем посмотрел на Одилия. Лоренцу давно пора было взять дело в свои руки, а не оставлять его на попечение этих болтунов или Резеды. Она вот уже три с половиной года метила на место Парасоля, с самого дня смерти мужа, Базиля, который возглавлял совет устроителей до него.

– Это значит, что в нынешнем году в день Праздника Масок в Баумельбурге нам лучше остаться дома, запереть двери и окна и сидеть перед камином, не давая огню погаснуть до рассвета, – ответил Бозо Райцкер, рыча, как старый медведь.

К такому никто не был готов, и дара речи лишился не только Лоренц Парасоль. Резеда рядом с ним вскочила словно ужаленная.

– Засохни все трюфели светлых лесов! – прошипела она и с такой силой ударила по столу полупустой кружкой с ягодной настойкой, что ручка ее отломилась, а Лоренц в ужасе вздрогнул. – Елки-поганки и черные мухоморы! – Пронзительный и полный гнева вопль Резеды пронесся по большому залу.

Страшные проклятия заглушили вопросы сбитых с толку квенделей, кое-где послышались насмешливые восклицания. Все разволновались, заговорили куда громче прежнего, не обращая внимания на то, что в общем гомоне невозможно было разобрать ни слова. Вскоре баумельбуржцы принялись обвинять жителей других деревень в том, что те учат их жизни.

– Отменить наш главный праздник – это все равно что срубить липу у великой реки! – гремел широкоплечий квендель позади Лоренца и Резеды.

Хозяин трактира перепугался, потому что узнал в крикуне Трутца Визельмана, егеря и по совместительству плотника из Жаворонковой рощи, что к югу от Баумельбурга. Такого шума в «Старой липе» еще не бывало, и возмущение все продолжало нарастать. Большой палец Лорхеля уже давно не просто чесался, а болел, и все же трактирщик никак не ожидал, что кто-то так откровенно посягнет на самый значимый для всего Холмогорья праздник. Что может быть хуже, чем вот так взять и отменить самый прекрасный Праздник Масок, древнюю традицию, которая передавалась из рода в род?!

В огне под фреской с липой что-то зашипело. Раздался громкий треск, и яркие вспышки взметнулись до самого потолка, который осветило снопом искр. Гости в ужасе закричали, многие бросились прятаться под столы. Стулья с грохотом падали, стаканы и кружки разбивались об пол. Лорхель Зайтлинг с несколькими слугами укрылся за барной стойкой, Хульда заслонила собой Бедду, а из ниши у окна, где под двумя подушками пытался спрятаться толстяк Речерлинг, донеслись громкие стенания. Не испугались только гости из Квенделина.

За плечами Себастьяна Эйхен-Райцкера, который стремительно отвернулся от камина, взметнулся черный плащ, отчего хранитель моста на мгновение стал похож на большую летучую мышь. Он даже не потрудился спрятать мешочек, из которого высыпал в огонь щепотку черного порошка.

– Тише, тише, спокойнее! – непонятно кому сказал Себастьян, разгоняя одной рукой дым.

Последнее облачко марева рассеялось под потолком. Грациозно и бесшумно закружились, опадая, редкие хлопья пепла, и суматоха в зале постепенно утихла, уступая место тишине.

Поскольку многие подсвечники в беспорядке упали, свечи в них погасли. В полутьме ошеломленные гости начали понемногу приходить в себя. Они заняли свои места, поправили сбившуюся одежду и прически и попытались сообразить, что же такое произошло. Заговорить никто не решался, и в наступившей тишине слово взял хранитель моста.

Он поднялся на самую высокую из каменных ступеней у камина, и создалось впечатление, что до этого мгновения Себастьян прятался в тени и вышел только сейчас. Эту странность заметили сразу несколько квенделей, а огненные чары, только что наведенные им, показали многим, что хранитель моста из Запрутья обладает способностями, далеко выходящими за пределы возможностей обычного жителя Холмогорья.

– Слушайте меня, – коротко приказал Себастьян Эйхен-Райцкер и, ко всеобщему изумлению, спел отрывок неизвестной песни:

Будь повод собрания другим, песня, исполненная глубоким чистым голосом, наверняка вызвала бы аплодисменты, хоть слова и звучали угрожающе.

– Так и будет, – произнес хранитель моста. – И вам выбирать, что с этим делать. Одилий Пфиффер сказал правду: Праздник Масок и зимнего солнцестояния старше самой старой липы, и отмечали его издавна, именно чтобы отпугнуть тех, кто стремится попасть в земли живых из царства теней. Как и в Двенадцать зимних ночей, в день нашего маскарада, когда Грибная Луна сменяется Туманной, границы потустороннего мира истончаются. И оттуда придет на наши земли Охота, для которой жители Холмогорья станут легкой добычей. Так и будет, если вы не вспомните об осторожности и мудрости и не подождете, пока темные ночи не закончатся и переходы между мирами не закроются снова.

– Если я правильно помню, наши предки устраивали шумные шествия, чтобы отогнать злых духов, – ответила Ада Изенбарт. Она не только любила приводить в порядок списки масок, но и хорошо разбиралась в исторических источниках, посвященных праздничным обычаям страны холмов. – Если нам, жителям Холмогорья, действительно грозит опасность, то, наверное, лучше всего отметить наш главный праздник особенно бурно и шумно, – хитроумно предположила она. – Пройти кавалькадой в самых отвратительных масках, какие только можно себе представить, клянусь серыми поганками! В таких устрашающих, что любой тролль с севера, юга, востока или запада, который сунет нос в нашу страну, в мгновение ока сбежит туда, откуда пришел!

Ада Изенбарт быстрее всех оправилась от неприятного фокуса, который устроил хранитель моста, и ей не терпелось взяться за дело. Быть может, пришло время закатить самый грандиозный Праздник Масок за всю историю. Она посмотрела через весь стол на хранителя, будто бросая ему вызов. На губах Лоренца снова заиграла улыбка, и даже Резеда бросила на Аду благодарный взгляд.

Себастьян не дрогнул.

– Вы меня не поняли, – произнес он. – Границы, о которых говорю я и о которых напоминает Одилий, проходят не по всему Холмогорью. Они становятся тоньше и прозрачнее там, где скрыты переходы в потусторонний мир. В некоторых местах, скажем, в Сумрачном лесу или среди Черных камышей, их всегда можно найти, если поискать. Но теперь невидимые крепостные стены тают повсюду, открывая проходы. Даже в сердце самой мирной из деревень, в саду Зеленого Лога или на пастбище у Колокольчикового леса, как вы сами только что слышали. Опасность повсюду, и, раз уж все так плохо, не стоит надеяться на то, что в страшные дни вы сможете противостоять темным силам, всего лишь надев маски и устроив пантомиму.

– Пантомима, пожалуй, не самое подходящее название для нашего ежегодного праздника, – заметил Лоренц Парасоль под вторивший ему гул согласия. – Нашего грандиознейшего и наиважнейшего праздника, как мы только что узнали, – шутливо добавил он и махнул в сторону барной стойки, настало время приободриться и переменить настроение в зале. – Хозяин, всем бузинного вина! Пора нам прополоскать горло от пепла и пыли веков! – крикнул он.

Хозяин трактира бросился выполнять просьбу. Наконец-то в «Старой липе» зазвучали знакомые слова.

Однако вечер еще не закончился.

– «Пусть наши праздники будут веселыми, а маски – добрыми», насколько я знаю, это древний девиз Праздника Масок! – гневно заявила Гортензия совету устроителей. – Ада Изенбарт, вы намерены выйти против темных сил, чтобы выяснить, кто нагонит друг на друга больше страха? Я могу кое-что рассказать вам и даже покажу, кто по- бедит!

Гортензия решительно подошла к Бедде и что-то ей прошептала. Больная тем временем, измучившись от волнения, совершенно обессилела и едва держалась на кресле. Даже с помощью Гортензии и Хульды ей потребовалось немало времени, чтобы повернуться вполоборота и оттянуть левый рукав платья, открывая плечо. Гортензия нашла зажженную свечу и поднесла ее к жуткому следу, который оставила на коже Бедды неизвестная тварь.

На высоком сиденье, открытая взглядам всех присутствующих, спина несчастной выглядела такой худой и бледной, что синеватые и темно-багровые пятна на ней казались огромными и нестерпимо яркими. Это были отпечатки когтистых пальцев – такие следы ни с чем было не спутать. Кто-то вскрикнул от ужаса, другие в страхе вскинули руки и закрыли ладонями лица. Жители Зеленого Лога и их соседи, слышавшие о приключившемся с Беддой, были лучше подготовлены к этому зрелищу, однако увиденное превзошло даже самые смелые их ожидания.

– Как вы думаете, кого Бедда должна за это благодарить? Может быть, она упала с лестницы, спускаясь в погреб? – с горечью и яростью воскликнула Гортензия. – Да как вы смеете говорить, что мы все выдумали?!

Хульда пыталась удержать Бедду, не давая подруге сползти на пол. Она с ужасом увидела, что по щекам несчастной текут слезы.

– Это и в самом деле выглядит страшно, и мне очень жаль, – ответила Резеда Биркенпорлинг. Однако не похоже было, что жалость ее размягчила. – Но как бы то ни было, это не повод отменять в нынешнем году наш Праздник Масок.

Гортензия застонала от отчаяния, и вместо нее ответил старик Пфиффер. Его глаза горели ярко-зеленым огнем, а привычный дружелюбный голос звучал грозно и разносился по всему залу:

– Вы, легкомысленные губошлепы, неужели вы ничего не знаете о Дикой Охоте в темном зимнем небе и о тех, кто тянется за ней ужасным шлейфом? Неужели вы не боитесь зловещих мертвых воинов, удушающих призраков и кровососов, могильных орд, ночных кошмаров и ведьм, туманных мороков, воющих ведьмаков, волков, ворон и им подобных? И не страшитесь воплощения отвратительного и ужасного Владыки Страны теней во всей его мощи? Кто вы такие, раз ничего не боитесь, неисправимые глупцы и мечтатели?

– Воистину, я всегда считал, что не стоит пренебрегать старыми легендами. Порой можно угодить в переделку, если вдруг потянет разгадывать тайны прошлого. И я тому, елки- поганки, лучший пример, – раздался дружелюбный голос, который донесся, казалось, прямо из стены за длинным столом и рядами квенделинцев.

Все обернулись и уставились в ту сторону. Старик Пфиффер потерял дар речи, как и Гортензия, и ее противники. Поначалу никто даже не понял, что это за добряк явился разрешить грандиозный спор так легко, будто небольшое недоразумение.

– Кузен Бульрих! – крикнул во весь голос Биттерлинг и, размахивая руками, бросился к узкой двери возле камина.

Рядом с картографом стоял и Карлман, улыбаясь с нескрываемой гордостью. Ведь на большое собрание явился не кто иной, как его любимый старый дядюшка, энергичный, в лучшем праздничном костюме, с внимательными глазами и трубкой в руке – казалось, его появление в нужную минуту было самым естественным событием на свете.

– Бульрих Шаттенбарт, глазам не верю! – изумленно воскликнул Одилий.

– И в добром здравии и хорошем настроении! – торжествовал Звентибольд, который уже подошел к вошедшим. Он порывисто обнял кузена.

От Гортензии не ускользнули недоуменные взгляды, которые бросали друг на друга Одилий, Себастьян и Бозо, что показалось ей странным, поскольку наводило на мысль о том, что ни один из этих троих не имеет отношения к чудесному выздоровлению Бульриха. Поверить в это было трудно, и она бы даже испугалась, если бы ее не окатило волной огромного облегчения. Гортензия осторожно обняла Бедду за плечи.

– Посмотри, кто пришел! – прошептала она подруге. – Святые пустотелые трюфели, ведь это значит, что и для тебя есть надежда! И неважно, какая магия за этим стоит!

Бедда кивнула, улыбнувшись сквозь слезы.

– Что с тобой случилось? Я заходил к тебе совсем недавно, и ты крепко спал, а сегодня утром и вовсе расклеился, – удивился старик Пфиффер, испытующе разглядывая картографа.

Бульрих честно посмотрел Одилию прямо в глаза. Прежняя бледность сменилась румянцем, и от смущения щеки алели все сильнее – картограф не привык быть в центре внимания.

– Вообще-то я не спал, – тихо объяснил он, – но не могу сказать, почему мне вдруг полегчало. Наверняка из-за того, что вы все так замечательно обо мне заботились. Во всяком случае, я хотел сделать вам сюрприз.

Бульриху вдруг показалось, что он поступил глупо, войдя в зал посреди собрания.

– Это я все придумал, – взволнованно сообщил Карлман, – и вы должны признать, что мы и в самом деле всех удивили!

Смятение, вызванное неожиданным появлением Бульриха, улеглось не сразу. Друзья, родственники и доброжелательные соседи окружили картографа, приветствуя с неподдельной радостью, а те, кто стоял поодаль, смотрели на него с подозрением.

– Клянусь громовым грибом, теперь мне интересно посмотреть, прольет ли он свет на тьму Сумрачного леса и что расскажет обо всем остальном! – подал голос хозяин «Туманов Звездчатки», высказывая мысли многих гостей. – Добрейший Шаттенбарт! – настойчиво и с наигранным дружелюбием крикнул Дрого Шнеклинг, подходя к камину. – А расскажи-ка нам, где тебя носило!

Воцарилась напряженная тишина. Для Бульриха освободили место во главе стола. Уклониться от приглашения не было никакой возможности, и он покорно сел на свободный стул, который ему придвинули.

Внимание всего зала было приковано к старому картографу. Гости, расположившиеся по обе стороны длинного стола, подались вперед, чтобы лучше разглядеть Бульриха. Сидящие за его спиной встали или взобрались на стулья и скамейки. Даже израненная спина Бедды и фейерверк, который устроил хранитель моста, не привлекали столько внимания.

Бульрих беспокойно поерзал на стуле. Не глядя на окружающих, он, казалось, чувствовал, что старик Пфиффер, Гортензия, Биттерлинг, Карлман, Хульда и, наконец, Бедда тоже с нетерпением ждут каждого его слова. У него немного закружилась голова, и кто-то заботливо протянул кружку с бузинной водой. Бульрих сделал несколько глотков, откашлялся, и, когда он заговорил, голос его зазвучал сухо и жестко:

– Клянусь святыми трюфелями, я почти ничего не помню.

Недоверчивый ропот многочисленных слушателей пронесся по старому залу, как порыв ветра.

– Не может быть, чтобы уж совсем ничего! – воскликнул Криспин Эллерлинг. Вид у фермера был такой несчастный, словно он ожидал, что Бульрих расскажет, куда запропастились его невезучие коровы.

Он беспомощно оглянулся и поймал взгляд старика Пфиффера. Одилий тоже с трудом скрывал разочарование, но все же дружески улыбнулся. Бульрих вновь воспрянул духом.

– Я помню, как стоял на опушке леса, собирался сделать наброски для карты, – сказал он. – А потом – непроглядный мрак.

– Ничего удивительного! Ты же попал в Сумрачный лес, старина, – попытался пошутить Квирин Портулак, один из его соседей.

Бульрих невесело улыбнулся.

– Мне бы очень хотелось все вспомнить. Но в голове только обрывки. Расплывчатые образы деревьев и корней, сильный страх, ощущение, что какой-то ужас кроется в черноте, и еще – приятный запах хвои.

– Полезное наблюдение. Теперь мы хотя бы знаем, какие деревья растут в Сумрачном лесу, – ехидно заметила Резеда Биркенпорлинг.

– Сосновые иглы были разбросаны и в коридорах лабиринта под живой изгородью, – сказал Биттерлинг. – Должно быть, Бульрих там тоже побывал. Это не случайность, и, возможно, скоро он вспомнит еще что-нибудь.

– Почему вы уверены, что он был там, если сам Бульрих ничего об этом не помнит? – спросил старый Бозо, с сомнением прищурившись.

– Мы нашли клок его жилета в подземном склепе, – выпалил Карлман.

Его друг Эппелин, который уже давно сидел рядом, тоже не заставил себя ждать.

– Этого склепа нет на нашей карте, – с важным видом объявил юный Райцкер, и по его вспыхнувшим ушам стало понятно, как он взволнован.

– На карте моего деда, наверное, хочешь сказать ты. В которую тебе и прочим молокососам не пристало совать нос, – сурово сообщил ему Бозо. – Однако это правда, на старой гномьей карте есть подземные ходы, по которым бежали наши друзья. А вот склепа с гробницами действительно нет. Я бы хотел узнать об этом поподробнее.

– Можно спуститься туда с факелами и веревками, – тут же предложил предприимчивый Гизил Моттифорд. – В конце концов, вход в лабиринт на моей земле, где упал серебристый клен и оставил в почве дыру. Я тоже не прочь узнать, кто покоится в вечности под нашими лугами. Возможно, там есть и коридор, по которому можно дойти до Зеленого Лога, ведь Бульрих каким-то чудом попал под старую липу на деревенской площади.

– Кто знает, где он был на самом деле, – ответил Лоренц Парасоль с таким видом, словно устал зря терять время. – Быть может, просидел в печально известных подземельях Фишбурга. Все знают эту страшную сказку Холмогорья, и она очень подходит для чудесного вечера у камина, такого, как сегодня!

Винтер-Хелмлинги одновременно сверкнули глазами. Однако, прежде чем Левин или любой из его сыновей успели что-то сказать в ответ, голос подала Гризельда, чем удивила не только свою семью.

– В глубине наших подземелий есть ходы, которые ведут в никуда, – сообщила она, ее чистый юный голос звучал вполне серьезно. – В конце концов эти коридоры теряются в глубинах естественных пещер, и только там порой встречаются длинные тропы, усыпанные сосновыми иголками. Я шла по ним в темноте до тех пор, пока хвоя хрустела под ногами.

Карлман и Эппелин явно не поверили, что эта девушка столь отважна.

– Ты там ни с кем не столкнулась? – вырвалось у Карлмана, и он покраснел, когда Гризельда с любопытством посмотрела на него большими серыми глазами.

– Я бы так не сказала, – загадочно ответила она. – И все же в той тьме не чувствуешь, что ты один, примерно как описал мельник. Преследует ощущение, что есть там кто-то еще. – Девушка замолчала, и стало ясно, что ни ее отцу, ни братьям не нравятся темные тропы, по которым она гуляет.

– Лишь однажды я в самом деле что-то увидела. – Гризельда еще не закончила рассказ. – Представьте, какая там кромешная тьма. Я шла осторожно, шаг за шагом, практически вслепую, но навострив уши и босиком, потому что мне нужно было почувствовать иголки, чтобы знать, куда ставить ноги. Я как будто плыла в реке в безлунную ночь, плыла по течению, все глубже погружаясь в неизвестность. Я не обращала внимания ни на что, кроме тихого потрескивания на полу, и всматривалась в черноту. Как вдруг в конце коридора мелькнул отблеск: две точки на одной высоте, неподалеку друг от друга. Это были глаза. Глаза во тьме.

Бульрих вздрогнул, и Карлман вместе с ним, однако оба не могли понять, чем эти слова их так задели. Гортензия и старик Пфиффер тоже это отметили: Бульрих иногда бормотал в полусне. «Глаза во тьме», – говорил он тогда со страхом.

– Что там было? Вы убежали? Вас кто-то преследовал? – Гризельду засыпали вопросами.

– Ничего подобного, – ответила она. – Обитатели подземного мира живут в своем царстве, наши пути пересекаются крайне редко. Народ хульдов не желает квенделям зла. Светящиеся глаза растаяли во тьме, а я вернулась по лестнице наверх, в замок.

– А нам пора вернуться к тому, ради чего все затевалось. Пока мы не сбились с пути, – сказал Лоренц Парасоль. – Или, лучше сказать, не заблудились в безднах, клянусь черными гнилушками!

Его терпение иссякло, и он проголодался. Блюда с лакомыми закусками давно опустели, и не только в пределах его досягаемости. Не он один обратил внимание на соблазнительные ароматы, которые уже некоторое время доносились из кухни «Старой липы».

Лица хозяев трактира говорили сами за себя красноречивее слов. Было поздно, всем хотелось поскорее приступить к полуночной трапезе в надежде на мирное завершение странного вечера.

– Ты прав, Лоренц, – согласился старик Пфиффер, намеренно вкладывая в слова другой смысл. – Я тоже считаю, что нам стоит продолжить собрание, ведь еще не все сказано и обдумано.

В зале поднялся беспокойный ропот. Гости бросали на Одилия сердитые взгляды.

– Совсем наоборот! – твердо ответил Парасоль. – Мы ничего не узнали о чаще Сумрачного леса. Зато выяснили много нового о подземельях Холмогорья, куда и нырнули, налюбовавшись на волков в небе. Теперь мы знаем, что под нашими лугами есть широкие ходы, которые открываются под поваленными деревьями и ведут в разветвленный лабиринт под живой изгородью, где таится склеп с могилами. Наконец, мы узнали даже о мрачных туннелях Фишбурга. Квендели – мастера рассказывать истории, и это искусство достойно уважения, однако возникает ощущение, что мы попали на собрание кротов. Мне как председателю пришло время сказать, что все услышанное сегодня не имеет никакого отношения к нашему замечательному Празднику Масок, но, учитывая вечно плохую погоду и явно подпорченное настроение, я от имени нашего совета советую всем прислушаться к предложению Ады Изенбарт и надеть в этом году особенно яркие и выразительные маски. А теперь, дорогая Ламелла, дорогой Лорхель, ваш выход! Уже поздно, а светская часть вечера, несмотря на то что мы получили массу вдохновляющих впечатлений, кажется мне несколько скудной.

Лорхель с благодарностью отправил слугу на кухню, где тоже нетерпеливо ждали приказа. Вскоре двое поварят внесли огромный котел, полный ароматного грибного супа, и повесили его на большой крюк над одним из очагов. За ними последовали другие слуги, вынося подносы с суповыми мисками и корзины со свежим хлебом, а еще ветчину, копченную в можжевеловом дыму, жареные лисички, нежный сливочный сыр и десерт – запеченные лесные ягоды со свежими сливками. Кроме тех, кто подавал еду, пришли и другие служащие трактира. Повар с женой, которым не терпелось наконец выбраться из-под кастрюль и сковородок, садовник с огорода и несколько конюхов, среди которых был и молодой Энно.

За всеобщим оживлением печально наблюдали лишь квендели, сидевшие в самом конце длинного стола.

– Все бессмысленно, – вздохнул старик Пфиффер, давая знак остальным не шуметь, и они тихо сидели вместе и смотрели, как оживает зал «Старой липы» в предвкушении полуночной трапезы. К ним присоединился мельник, Валли Райцкер села рядом с мужем и Эппелином, а Себастьян Эйхен-Райцкер, нахмурившись, снова отступил к камину и в конце концов исчез через узкую дверь, не сказав ни слова.

– Клянусь лесными троллями, дай им только крошечный повод для праздника, и все будет забыто, даже если Дикий Охотник приземлится сию минуту посреди двора, – с горечью произнесла Гортензия.

– Да, они такие, но мы их любим, – сказала Валли. – Неужели вы ожидали чего-то другого?

Тем временем гости один за другим черпали ложками горячий суп.

– Мне казалось, что страшные события послужат для них предупреждением, – разочарованно хмыкнул Биттерлинг. – А их это, похоже, не очень-то волнует, хотя, как правило, квендели побаиваются куда более безобидных знамений.

– У них это в головах не умещается, – пожал плечами Уилфрид фон ден Штайнен. – В такие рассказы трудно поверить. Полагаю, так думает большинство, а тех, кто на самом деле испытал нечто устрашающее в Волчью ночь, слишком мало.

– И что же дальше? – спросил Звентибольд.

– Будем готовиться к маскараду в Баумельбурге. Каждый по-своему, – мрачно ответил старик Пфиффер.

– Первым делом надо уложить Бедду в постель, – озабоченно перебила его Хульда. – Чудо, что она продержалась так долго. Карлман, Гортензия, помогите мне поднять бедняжку с этого огромного кресла, а потом посмотрим, сможет ли она устоять на ногах.

Однако не успели они дойти до камина, как вдруг мирную домашнюю тишину, которую нарушало лишь позвякивание столовых приборов, прервал громкий стук. Должно быть, кто-то подошел к дверям «Старой липы» и, как ни странно, решил вот так объявить о себе.

– Сморчки и козьи поганки, кого это принесло?

Ремберт Риттерлинг с некоторым беспокойством оглянулся. Он единственный из всех сидящих за длинным столом посмотрел на дверь.

– Наверняка этот неудачливый тролль из Запрутья решил удостоить нас еще одной шутки, – предположила Резеда, не поднимая глаз от тарелки. – Куда он вдруг подевался?

Большинство гостей только сейчас поняли, что хранитель моста ушел из зала, но они не успели как следует над этим поразмыслить, потому что дверь резко распахнулась.

Раздался вопль, полный боли и отчаяния, почти как у животного, попавшего в беду. На пороге появилась ужасающая фигура. Спутанные волосы развевались, на бледном лице горели глубоко посаженные, налитые кровью глаза, и все, кто сидел неподалеку, в ужасе вскочили с мест.

Гостья зажимала под мышкой длинную палку, пытаясь обеими руками запахнуть на груди плащ, изо всех сил пряча под ним что-то. В конце концов складки ткани выскользнули из ее ослабевших пальцев, и те, кому открылось жуткое зрелище, снова вскрикнули.

Длинная белая ночная рубашка под ее плащом была покрыта коричневыми пятнами засохшей крови и светло-алыми – свежей. Вероятно, стонала гостья от боли, потому что была ранена.

Старик Пфиффер в другом конце зала медленно поднялся из-за стола, его примеру последовали Гортензия и Звентибольд, из последних сил привстала и Бедда, держась за спинку кресла, исполненная самых мрачных предчувствий.

– Святые трюфели, неужели никто из жителей Звездчатки даже не догадывается, что перед нами Фиделия Кремплинг? – в ужасе закричала Бедда на весь зал. – Так помогите же ей, наконец! Она, должно быть, ранена! Посмотрите на ее левую руку!

Однако когда ночной призрак, в котором некоторые уже узнали мать малыша Блоди, выпростал из-под плаща руку, оказалось, что в окровавленных пальцах зажато что-то вроде игрушки. Это был маленький уродливый человечек из корня, тоже мокрый и перемазанный красным, но аккуратно завернутый в тонкую ткань, словно любимый младенец.

– Ох, лесные колокольчики, она потеряла рассудок! – вскричала Гортензия. – Где Пирмин?

– Похоже, она пришла одна, – воскликнула Приска Эрдштерн, сидевшая у одного из окон. – Под липой ее серый пони. Я не раз видела его в Звездчатке.

– Не пускайте ее! – крикнул кто-то из толпы.

– Пусть троллья ведьма стоит за дверью, она опасна!

– Да ради волчьих боровиков, кто сказал, что это в самом деле Фиделия Кремплинг? Вон, гоните ее вон! – потребовал другой голос, и на этот раз он принадлежал Дрого Шнеклингу.

– Конечно же, это Фиделия, бедняжка! – ахнула Приска, все не решаясь подойти ближе. – И я знаю, что у нее в руке. Это мандрагора, которую Пирмин принес из Черных камышей. Фиделия уверена, что это подменыш, которого те, кого нельзя называть, дали ей взамен на сына. Если она станет заботиться о маленьком клубне и накормит его своей кровью, Блоди в потустороннем мире ни в чем не будет знать нужды.

– Дитя троллей, мандрагора! – выдохнула Фиделия, словно в подтверждение, и постучала палкой по земле. А потом замерла, прислушиваясь.

– Она вызывает подземный народ хульдов, – взволнованно сказала Ада Изенбарт. В ее голосе больше не было уверенности, она с тревогой указывала на улицу. – Я помню, как об этом говорится в старых легендах. Во имя святых пустотелых трюфелей, заберите у нее палку!

И тут в зал вернулся хранитель моста. Возможно, он всего лишь ходил проверить лошадь в конюшне. Подойдя к Фиделии, хранитель взял у нее из рук палку, которую та отдала не сопротивляясь, быть может, еще и потому, что он не тронул мандрагору и нежно провел пальцами по ее лбу. Фиделия, будто сомнамбула, пошла рядом с Себастьяном Эйхен-Райцкером, и никто не осмелился их остановить. Толпа даже расступилась, потому что все испугались страшного зрелища – Фиделия окровавленными руками прижимала к груди скрученный корень мандрагоры, словно ребенка. Спутанные волосы были усыпаны листьями и мелкими веточками, словно она сама явилась из Черных камышей, где утонул ее маленький сын. Она опустилась на табурет перед камином, тот, что под фреской с охотниками, и молча уставилась в угли. Никто не осмелился произнести ни слова, но спустя некоторое время ночная гостья неожиданно заговорила сама.

– Я их видела, – хрипло и настойчиво прошептала Фиделия. – Сначала на краю болота, потом на берегу реки. Они выходили из тумана, подбирались все ближе и ближе ко мне, но мы так и не встретились. Я видела, когда стояла на мосту и у землянки Фенделя. Они шли сквозь высокую траву. Или то был вереск?

– Кого ты видела? – затаив дыхание спросил старик Пфиффер, который уже давно вместе с Гортензией и Звентибольдом стоял возле Себастьяна.

– Моего Блоди, кого же еще? – ответила Фиделия таким недовольным тоном, как будто вопрос показался ей чрезвычайно глупым. – С ним шел другой мальчик, очень бледный, который никогда не отходит от моего малыша. Я давно вижу их обоих, но не могу дотянуться. Пока не могу. Поэтому делаю все, чтобы не стало хуже. Моя кровь капает. Палка при мне – она стучит. День и ночь я слежу за ними и питаю жизнь сына, пока мне не вернут его.

Среди тягостного молчания громко всхлипнула Приска Эрдштерн.

– О, какой ужас, как жаль! Несчастный Пирмин и бедные, бедные дети! Их мать потеряла рассудок!

– А я так вовсе не считаю, – раздался молодой голос возле входа, так отчетливо, что все навострили уши.

Хозяин трактира нахмурился. Этот новый конюх из Звездчатки, похоже, набивал себе цену.

– Фиделия Кремплинг сказала правду, – медленно пояснил Энно, пытаясь не замечать обращенных к нему подозрительных взглядов. В конце концов он стал смотреть только на старого Пфиффера. – Я долго думал, что мне все снится, но теперь знаю: я в самом деле тоже их видел. Блоди и того бледного как смерть мальчишку с холодными глазами. Я встречал их на пустых тропинках за Звездчаткой, на рассвете и в сумерках, когда над лугами стелется туман и все вокруг становится серым. Тогда они выходили и брели рядом со мной в тумане. Об этом я и собирался рассказать сегодня. Вот и рассказал.

Старик Пфиффер посмотрел на молодого квенделя так испытующе, словно тот принес самую важную новость за весь вечер. Однако возможности расспросить конюха Одилию не представилось.

Едва Энно договорил, как Бедда потеряла сознание, обессиленно соскользнув со стула. Опустившись на колени рядом с несчастной подругой, Хульда стала звать на помощь. Выглядела Бедда устрашающе. Старик Пфиффер, Карлман и Гортензия отправили ее в постель, где вместе дежурили до утра и делали все возможное, чтобы облегчить ее страдания, потому что бедняжка мучилась всю ночь.

После того как Бедда упала в обморок, квендели быстро разошлись. Все вдруг заторопились, кто-то отправился спать, кто-то решил уехать. Те, кому предстояло добираться домой далеко за полночь, с содроганием представляли себе путешествие в темноте. Эрдштерны позаботились о Фиделии и отвезли ее обратно в Звездчатку. Вскоре большой зал «Старой липы» опустел.

На следующее утро разъехались и гости, ночевавшие в комнатах трактира, все немного растерянные и встревоженные пережитым. Черного коня в конюшне уже не было: должно быть, Себастьян Эйхен-Райцкер уехал задолго до рассвета, не попрощавшись. Энно тоже исчез, к огорчению старика Пфиффера, а вот хозяин трактира этому даже обрадовался, несмотря на то что конюх трудился прилежно. Вероятно, предположил Лорхель, молокосос понял, что после его невероятных рассказов в «Старой липе» сплетен не оберешься, вот и сбежал. Ничего, такой проныра всегда найдет работу.

Покачав головой, Лорхель Зайтлинг и его слуги принялись за уборку. Большое собрание закончилось не лучшим образом. Оставалось надеяться, что ужасный вечер забудется как можно скорее.