Ощущение, что он разучился дышать, постепенно прошло. В голове завертелись сотни вопросов. Вспомнилась вырезанная на дереве картина, спрятанная в сарае. Так вот она какая, кукомоя, нечисть из окрестных лесов! Теперь понятно, почему дед прятал картину: односельчане бы не одобрили этот его творческий порыв – увековечить существо, нагоняющее на всех страх. Но за что такому существу дали прозвище «Поющая колдунья»? Не слишком ли поэтично для нечисти?
– Поющая колдунья – это, наверное, какая-то особенная кукомоя? – спросил Антон, когда они спустились с крыльца и зашагали по улице.
– Особенные, – поправила его Ленка. – Люди говорят, нескольких видели.
– Вон как!
– Да. Но не каждая кукомоя зовется поющей колдуньей. Есть обычные, которые не поют, а стрекочут по-сорочьи или воют, как выпь. От этих меньше зла. После них часто вещи в хозяйстве пропадают: лопаты, грабли, топоры – в общем, все, что плохо лежит; но это и ладно, невелика беда, к тому же кукомои, бывает, возмещают убытки лесными дарами. Я, правда, не сталкивалась с подобным и не взяла бы подачку от нечисти, но некоторые жители не брезгуют, еще и нахваливают: якобы и ягоды от кукомои слаще, и грибы вкуснее, и рыба крупнее. В общем, с обычными кукомоями жить можно. Совсем другое дело – поющие кукомои: эти гадины за людскими душами приходят. Если поющую кукомою у какого-то дома заметили, значит, скоро кто-то из жильцов исчезнет. Такое, конечно, нечасто случается. Все знают, что на поющую колдунью нельзя смотреть, тогда ее колдовство не сработает. А если взглянуть хоть раз – все: околдует, рассудка лишит и в лес на погибель заманит.
– Как моего деда? – спросил Антон, чувствуя ползущий по коже неприятный холодок. Может, конечно, все дело в том, что к вечеру стало прохладнее и потянуло сыростью с озера, но слова Ленки, несмотря на всю сказочность, звучали уж очень складно. Он ловил себя на том, что готов ей поверить.
Ленка кивнула с тяжелым вздохом:
– Многие видели кукомою рядом с домом твоего деда и слышали, как она пела.
– Те, кто ее видел, тоже исчезли? – поинтересовался Антон с некоторой долей ехидства, считая, что нашел-таки в рассказе Ленки слабое место. Он уже приготовился к тому, что Ленка смутится и скажет что-нибудь вроде: «Ну, подумаешь, немножко приврала!», но она с недоумением покосилась на него:
– С чего ты взял?
– Ты же сама сказала, что те, кто посмотрит на поющую колдунью, будет очарован и погублен. Даже странно, что в поселке еще не опустели все дома.
– Если колдунья не заметит того, кто на нее смотрит, то и последствий не будет. Издали и украдкой смотреть можно. Ну и не с первого взгляда колдовство начинает работать, я думаю. – Ленкин апломб заметно поутих, а вид стал слегка обиженный. – Зря смеешься, на самом деле ничего смешного здесь нет! Столько людей пострадало, а ты… – Она наградила его укоризненным взглядом.
– Мне и не смешно, но я городской и в нечисть как-то не очень верю, уж извини. Наверное, в городах она не приживается, вот в нее там никто и не верит. Я склонен считать, что для любого, на первый взгляд, сверхъестественного происшествия можно найти логическое объяснение. А если его не находят, значит, просто плохо искали. Может быть, в исчезновениях людей замешаны злоумышленники, преследующие какие-то свои тайные цели, например, сектанты. Кто-нибудь искал пропавших? Службу спасения или полицию вызывали?
Ленка передернула плечами.
– У нашего поселка даже статуса населенного пункта нет, какие уж тут службы!
– При чем здесь статус? По экстренному вызову куда угодно должны приехать!
– Ну не знаю! Может, и вызывали, я не вникала. Да и как найти того, кто не хочет, чтобы его нашли? Люди ведь по своей воле в лес уходят. Говорят, одного такого пытались остановить, так он вырвался и сбежал, поминай как звали! А ты говоришь – службы!
– Да уж, загадочное явление… А почему ты считаешь, что у поселка нет статуса населенного пункта? Здесь, вон, даже церковь построили! – сказал Антон, заметив купола, блеснувшие в сгустившейся синеве вечернего неба.
– Так церковь-то старая, стоит еще с тех пор, когда был статус, и то она появилась благодаря нашему священнику. Он, говорят, ее своими руками поднял из руин, оставшихся после войны. Люди, конечно, помогали – и пожертвованиями, и трудом, но, если бы не он, не было бы у нас этой церкви. А тогда, может, и поселка бы не было – нечисть бы всех выкосила. Старики считают, что только молитвы отца Федота не дают нечисти разгуляться в полную силу.
– Святой человек ваш отец Федот!
– Да, вот только он уже очень старый, и неизвестно, что с нами будет, когда закончится его век. – Ленка вдруг остановилась, устремила взгляд вдаль, к церковным куполам, и троекратно перекрестилась. Беззаботное выражение исчезло с ее лица, уступив место страху и тоске. – Если бы не бабка, я давно бы отсюда уехала, только мне не на кого ее оставить. Здоровье у нее не очень, а о больнице и переезде в город она и слышать не хочет, считает, что современная медицина и цивилизация быстро сведут ее в могилу. Держится за свою лачугу и кусок земли, думает, что они ей силу дают. Пьет какие-то травки, к бабке-знахарке ходит, а толку никакого, ей только хуже становится. Еще и бредить начала в последнее время, аж жуть берет. Однажды вскочила с кровати посреди ночи, бегает по дому и кричит: «Внученька, внученька, где же ты?!», а меня будто и не видит. Я ей отвечаю, мол, вот же я, ба, а она отмахивается: «Да не ты!», а потом в слезы. Не знаю, что и думать!
Антон не перебивал, давая Ленке выговориться, да и подходящих слов не находил, чтобы выразить ей свое сочувствие, а те слова, что приходили ему в голову, казались банальными и ненужными. Когда Ленка замолчала, Антон коснулся ее плеча в знак поддержки, и она тотчас прильнула к нему со словами:
– Как же хорошо, что ты приехал!
Он не смог ее оттолкнуть, когда она прижалась губами к его щеке и задрожала от беззвучных рыданий. Красная панама медленно сползла с ее головы и шлепнулась на землю, покрытую коркой подсохшей грязи. Воздух наполнился приторным медовым ароматом ее волос. В пакете, который Антон сжимал в руке, глухо звякнули консервные банки. Следом звякнуло что-то еще, но не в пакете, а где-то за забором, возле которого они стояли. В просветах между досками обозначилась чья-то грузная фигура. Над зубчатым краем забора возникло рыхлое лицо пожилой женщины в цветастой косынке. Близко посаженные хитрые глаза с любопытством уставились на Антона.
– Ленка, ты это с кем там? Что-то не узнаю́. Ах, вертихвостка! Вот Женька прознает, опять скандал учинит!
– Баб Шур, ты тут вахту несешь, что ли? – огрызнулась Ленка, поспешно отстраняясь от Антона и вытирая ладонью раскрасневшиеся влажные щеки. – Это друг детства, мы с ним сто лет не виделись! А Женька сам виноват: долго канителится!
– Тьфу на тебя, смутьянка! – Баба Шура злобно зыркнула на нее, пожевала губами и спряталась за своим дощатым укрытием, продолжая ворчать что-то себе под нос.
– Это бабуля моя, – пояснила Ленка. – Вот в этих хоромах мы с ней и живем. – Она махнула в сторону видневшегося за забором приземистого деревянного дома, выкрашенного ярко-зеленой краской. – Вечно за всеми шпионит, до всех ей дело есть. Выпрыгнула, как черт из табакерки! Вот что можно делать в огороде в такое время?! Услышала, видимо, наши голоса и пришла к забору подсматривать.
Воспользовавшись моментом, Антон начал прощаться с Ленкой, чувствуя, как против воли его лицо расплывается в виноватой улыбке.
– Извини, но Евдокия Егоровна, наверное, заждалась меня…
– Ты не слушай мою старую балаболку! – Ленка потупилась. Увидев на земле свою панаму, она подняла ее и скомкала в руках. – Нет у меня никакого Женьки. Точнее, Женька есть, но у меня с ним ничего нет.
Антону хотелось ответить, что для него это неважно, но он лишь кивнул, глядя поверх ее головы в небо, исчерченное перистыми облаками, багровыми, как свежие раны. Золотистые «луковицы» церковных куполов тоже налились алым и пламенели огненными языками над кромкой березового леса. Было в этой картине что-то непостижимо прекрасное и одновременно фатальное. Казалось, все пространство налилось кровью и готово разразиться кровавым ливнем. У Антона под сердцем вдруг защемило, как бывает в моменты, когда накатывает дурное предчувствие. И все же он не жалел, что приехал сюда. Если бы не Ленка, все было бы просто отлично.
Во внутреннем кармане дедушкиного пиджака зазвонил телефон, и Антон, вынимая его, опрометчиво нажал на кнопку приема вызова. Из динамика вырвался мамин голос, как всегда, очень громкий, а сейчас еще и необычайно взволнованный:
– Антоша, сынок! Какое-то недоразумение вышло! Мне риелтор звонила. Говорит, ты у нее ключи от дома в Белоцерковском забрал и сказал, что мы раздумали его продавать. Я говорю, быть такого не может…
– Мам, мам, да погоди ты! – Антону пришлось сильно повысить голос, чтобы она его услышала. Вот так всегда: позвонит и с ходу начинает тараторить, пока не выложит суть вопроса. Наверное, по привычке экономит минуты, поэтому и торопится. И никогда не спросит, удобно ли ему говорить на личные темы. Обычно Антон не отвечал на ее звонок, если рядом находились посторонние люди, не желая, чтобы семейные проблемы стали достоянием всех окружающих, но тут случайно вышло. Стоявшая рядом Ленка наверняка уже навострила уши.
– Мам, давай, я перезвоню тебе через минутку и все объясню, ладно? Сейчас не очень удобно говорить, – произнес Антон в динамик, и Ленка тотчас замахала на него руками:
– Говори-говори, я уже ухожу! Бай-бай, не скучай, в гости забегай!
Антон кивнул красной панамке, исчезнувшей в проеме калитки, коротко выдохнул и, зашагав дальше по улице, вернулся к разговору с матерью.
– Я действительно был у риелтора и забрал ключи, – подтвердил он, убедившись, что мать все еще на связи.
Она потрясенно ахнула, словно услышала какую-то трагическую новость. Впрочем, ей казались трагическими многие пустяки.
– Заче-ем? Риелтор сказала, что на дом уже покупатель наметился!
– Да врет она, мам! Решила, видимо, что я хочу обратиться в другую фирму, вот и сочинила.
– Ну, даже если врет. А зачем ты сказал, что дом больше не продается? Ведь это же неправда!
– Правда, мам! Считай, что я его купил. Поживу здесь какое-то время.
– Ну ты даешь! Если тебе захотелось там отдохнуть, так зачем же снимать дом с продажи?!
– А вдруг и в самом деле покупатель объявится? Не хочу, чтобы меня беспокоили. И потом, я думаю, что останусь здесь надолго.
– Вон как! Что ж, ладно… Живи, конечно, мне не жалко… – Мать явно растерялась, и ее речь сразу замедлилась. – А Яна тоже с тобой? – спросила она после некоторого раздумья.
– Нет, мам, Яна не со мной и… она не в курсе, что я здесь.
Снова трагическое «Ах!».
– Не говори ей об этом, ладно? – В ожидании шквала вопросов и упреков Антон стиснул телефон в руке так, что заныли пальцы.
– А как же свадьба?! – дрогнувшим голосом спросила мать.
– Не будет свадьбы. Я все отменю, – отчеканил Антон, чувствуя, как по жилам разливается ледяная сталь.
– Анто-ош-ша… ты что-о… – Из динамика донесся протяжный тяжелый выдох, в котором были едва слышны приглушенные слова. «Хоть бы с нею сердечный приступ не случился!» – испугался Антон.
– Вы поссорились? – Судя по интонации, мать надеялась, что размолвка временная.
– Нет. Мы… э-э… как бы тебе объяснить… – Антон не собирался ничего объяснять, просто подыскивал подходящую фразу, которой можно было бы закрыть эту тему хотя бы на какое-то время. – Я понял, что мы с Яной разные люди.
– Ка-ак?! Ни с того, ни с сего?! – Ей все еще казалось, что это не всерьез.
– Так бывает, мам! Хорошо, что я понял это сейчас, а не после долгих лет совместно прожитой жизни. Можно сказать, повезло, обошлось без поломанных судеб.
– Боже мой! Такая хорошая девочка! – Мать всхлипнула (немного театрально, но сердце у Антона ощутимо сжалось). – Сиротка ведь круглая! Что же ты делаешь, Антоша?!
«Эх, не получилось закрыть тему!» – подумал Антон, стиснув зубы, чтобы не высказать матери все, что он думает о «такой хорошей девочке». Он продолжал молча слушать, пока мать перечисляла все достоинства Яны, большинство из которых, конечно, было плодом ее воображения. Когда поток дифирамбов иссяк, Антон повторил свою просьбу:
– Не говори Яне, что я в Белоцерковском.
Мать, судя по тоскливому, но уже не такому трагическому вздоху, отчасти смирилась с решением сына.
– Ладно уж, не скажу!
– Пообещай!
– Только если ты расскажешь, что произошло между тобой и Яной! – Торговаться она умела. Или это был шантаж? Антон улыбнулся, радуясь, что буря пошла на спад.
– Расскажу, но попозже. Скоро стемнеет, а мне еще на ночлег устраиваться. К тому же я не ужинал и не обедал.
Последняя фраза подействовала, как волшебное заклинание. Мать спохватилась, начала прощаться и отключилась в тот момент, когда Антон поравнялся с домом своих предков. Но не успел он открыть калитку, как та сама распахнулась, и перед ним возникла Евдокия Егоровна. Испуганно вскрикнув, она всплеснула руками и звонко защебетала:
– Ох, ну и напугал ты меня! Сердце чуть не выскочило! А я решила зайти глянуть, как ты тут устроился, да на ужин позвать. Котлеток нажарила, еще тепленькие… Пришла, а нет тебя, и дом открыт. Ты чего дверь на замок-то не запер?
– А зачем? Воровать там пока нечего! – усмехнулся Антон. – Да и замки старые, ржавые, много возни с ними.
– И то верно. Ну, айда, котлетками угощу! Да не скромничай! Еще успеешь консервов наесться.
*****
Хозяин дома, муж Евдокии Егоровны, встретил Антона улыбкой акулы и прохладным взглядом. Это был ничем не примечательный человечек с мелким лицом и рыхлым телом, не изнуренным физическими нагрузками. Полулежа на диване напротив телевизора, стоявшего в дальнем углу гостиной, он не озаботился тем, чтобы подойти и протянуть руку вошедшему гостю, лишь чуть приподнялся на локте и коротко кивнул, а затем уставился на экран, где мелькали кадры какого-то фильма. Антон уже пожалел о том, что польстился на «котлетки».
Евдокия Егоровна усадила Антона за стол, который занимал почти половину комнаты, представила ему своего супруга, назвав Пал Палычем, и умчалась на кухню. На столе, накрытом бежевой льняной скатертью, красовались пустые тарелки из тонкого белоснежного фарфора, сверкали многочисленными гранями хрустальные бокалы, сияли золоченые вилки – вероятно, все это богатство было выставлено напоказ специально для того, чтобы произвести впечатление на гостя. Наверное, гости здесь бывали нечасто, если хозяйка так расстаралась для малознакомого парня, пусть даже и оказавшего ей небольшую услугу. Антону стало неловко.
– Дуся говорит, ты Петра Горынского внук будешь? – пробубнил Пал Палыч, не отрываясь от экрана, и, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: – Надолго ли к нам?
– Как пойдет, – ответил Антон.
Пал Палыч многозначительно хмыкнул, словно подозревал его в чем-то.
– Набедокурил, поди? Отсидеться тут решил?
– Ага, вроде того! – Антон решил не разочаровывать Пал Палыча, ведь тот, независимо от полученного ответа, все равно останется при своем мнении – это было написано у него на лице.
Повисла тишина, нарушаемая звоном посуды, доносившимся из кухни, и бормотанием телевизора в углу. Судя по тому, каким посоловевшим стал взгляд Пал Палыча, продолжения разговора не предвиделось. Откровенно скучая, Антон принялся разглядывать убранство комнаты, которая (надо было отдать хозяйке должное), хоть и не потрясала великолепием, как посуда на столе, но содержалась в идеальном порядке. На лакированных полках застекленных шкафов, уставленных фигурками, вазочками и фотографиями в затейливых рамках, не было и намека на пыльный налет. На фотографиях демонстрировалась вся жизнь хозяев дома, начиная со свадьбы и заканчивая годами, ознаменованными появлением сына и внука, которые были копиями Пал Палыча.
– Вот как жизнь летит! – воскликнула Евдокия Егоровна, вплывая в комнату с дымящимся блюдом в руках. Вероятно, она заметила, что Антон с любопытством разглядывает выставленный в шкафах семейный фотоархив. – Ведь, кажется, только вчера мы с Пашей поженились, а уже внук жениться надумал! Страшно становится, как представлю, что на этих полочках аж полвека собрано!
Водрузив блюдо в центр стола, Евдокия Егоровна глянула в настенное зеркало у двери, кокетливо поправила седые букли, а затем подошла к шкафу с фотографиями.
– Глянь-ка, здесь и твои бабушка с дедушкой есть, молодые совсем, – сообщила она, указывая на один из снимков.
Антон приподнялся на стуле и скользнул взглядом поверх ее плеча. На пожелтевшем прямоугольнике застыли четыре фигуры: двое парней в строгих костюмах и две девушки, одна в классическом свадебном наряде, другая в простом сарафане и косынке. Лицо последней показалось Антону смутно знакомым. Вглядевшись, он с трудом разглядел в милых девичьих чертах сходство с бабой Тоней, да и то уловил его лишь благодаря подсказке Евдокии Егоровны. Деда Петра он вычислил методом исключения, поскольку один из мужчин на снимке поддерживал под руку невесту, лицо которой прикрывала пышная фата. Молодой Пал Палыч показался Антону ненамного симпатичнее нынешнего: такой же осоловелый взгляд и скучающий вид. Зато облик деда Петра разительно отличался от того, какой запомнился Антону: в этом высоком крепком парне с темной густой шевелюрой не угадывалось ничего общего с облысевшим дряхлым стариком, в которого он превратился с годами.
За спинами молодоженов темнело бесформенное пятно, оказавшееся при более детальном рассмотрении фигурой священника, заслонившего свое лицо широким рукавом рясы: возможно, в момент съемки он осенял себя крестным знамением или же намеренно прикрылся, не желая попасть в кадр. На черном фоне рясы ярко белела его крупная лопатообразная ладонь.
Заметив, что Антон разглядывает священника, Евдокия Егоровна пояснила:
– В те времена не одобрялось венчание, но сельсовета у нас в поселке не было, а церковь была, да еще красивая такая, только-только отстроенная, вот мы и повенчались тихонечко. Потом уж в загсе зарегистрировались. Годом раньше в этой церкви обвенчались и твои дед с бабкой, тоже фото в их семейном архиве должно быть. Ох, батюшка и ворчал на нас за то, что мы фотографа на венчание пригласили! Еле мы его уговорили: как же нам без фотографа, коли такое событие?! Скрепя сердце он позволил сделать пару снимков, но сам наотрез отказался фотографироваться. Тут его можно понять, ведь у него все лицо обожжено. Сказал: не хочу портить вам картину.
– Обожжено? – машинально переспросил Антон.
– Вообще живого места нет, один сплошной ожог! – подтвердила Евдокия Егоровна. – Это он в пожаре так пострадал. Иконы спасал, а себя не уберег, ладно хоть жив остался! Пожар в церкви случился незадолго до нашей свадьбы. Вот ведь какая судьба несправедливая! Столько сил в эту церковь было вложено, многие годы потрачены, а чуть все не сгорело в одночасье!
– Ладно, хорош балагурить, ужин стынет! – подал голос Пал Палыч. – Садитесь уже, за столом побеседуем!
– И то верно! – спохватилась Евдокия Егоровна и метнулась к столу. – Присаживайся, Антоша!
Когда Антон опустился на свой стул, на его тарелке уже дымилась желтоватая горка картофельного пюре, увенчанная пышной румяной котлетой, с которой стекали густые маслянистые ручейки ароматной подливки. Он уже хотел было наброситься на еду, как вдруг рядом что-то булькнуло и голос Пал Палыча заставил его застыть с вилкой в поднятой руке.
– Давай-ка выпьем за знакомство! – Хозяин наполнил рюмки пахучей жидкостью из темной бутылки.
– Я не пью спиртного! – возразил Антон.
– Это не спиртное, а лекарство: настойка собственного приготовления, рябиновая с травами, старинный рецепт. Я, можно сказать, только благодаря ей без врачей обхожусь до сих пор! – Пал Палыч поднял свою рюмку и потянулся к рюмке Антона. Не дожидаясь, когда гость поднимет ее в ответ, он проглотил свою порцию настойки и недолго думая наполнил рюмку заново, но пить не стал – отставил чуть в сторону и занялся котлетой.
Воспользовавшись тем, что хозяин отвлекся, Антон покосился на Евдокию Егоровну. Та тоже отодвинула свою рюмку, но в отличие от мужа не прикоснулась к напитку. Заметив, что Антон растерянно смотрит на нее, она махнула ему украдкой, мол, не хочешь – не пей. Он кивнул и вонзил вилку в котлету, едва сдерживаясь, чтобы не проглотить ее целиком: аппетит разыгрался просто зверский.
Опустошив тарелку, Антон заметил, что на столе появились разносолы в хрустальных вазочках, а бутылка с рябиновой настойкой опустела почти наполовину. Глаза Пал Палыча стали подолгу скрываться под набрякшими веками, а рот распахивался все чаще – то для того, чтобы выпить или закусить, то затем, чтобы исторгнуть очередную фразу, и фразы эти становились все более длинными и все менее внятными. Он пустился в пространные рассуждения о том, что раньше было лучше, чем сейчас, но заметил при этом, что сейчас еще ничего, а вот в перестройку поселок Белоцерковский едва не исчез с лица земли, и такой разрухи даже в войну не было, люди выжили лишь чудом да с Божьей помощью, которую отец Федот для них у Бога вымолил.
– Да-да, все мы живы благодаря отцу Федоту. Святой человек, дай Бог ему здоровья и долгих лет, – поддержала мужа Евдокия Егоровна и добавила, чуть понизив голос: – А то ведь у нас тут еще и нечисть водится! – Она бросила опасливый взгляд в темное окно, со вздохом выбралась из-за стола и отправилась задергивать шторы.
– Ну ты панику-то не разводи, да еще на ночь глядя! – буркнул Пал Палыч и опрокинул в себя очередную рюмку. – Напугаешь гостя!
– Так я не напугать хочу, а предостеречь, – возразила мужу Евдокия Егоровна и обратилась к Антону: – Бывает, бродят по нашему поселку странные существа, у нас их кукомоями прозвали. На людей они не нападают, но, если заметишь их, не вздумай разглядывать, иначе околдуют и в лес заманят. Те, кто их чарам поддался, ушли и не вернулись.
– Я слышал, что с моим дедом такое случилось, – сказал Антон, и в этот момент вилка, которой он пытался подцепить соленый груздь, плававший в вазочке, выскользнула из его пальцев, будто живая.
– Дед твой нагрешил больно много, вот кукомои его и прибрали, – промычал Пал Палыч, с трудом ворочая языком. Он держал опустевшую бутылку над своей рюмкой, глядя на зависшую на горлышке каплю настойки, которая почему-то не падала.
– Ох, кто же безгрешен-то?! Наговоришь тоже! – звонко всплеснула руками Евдокия Егоровна.
– Ну так грехи бывают разные, – прищурившись, усмехнулся Пал Палыч. – Я, вот, еще по молодости Петьке говорил: не женись без любви, потом греха не оберешься. Так он ведь не послушал! Пожалел Тоньку, женился, а что в итоге? Счастья лишил и себя, и ее, оба полвека промучились!
– Так уж и промучились! Ты уж зря-то не наговаривай! – Евдокия Егоровна возмущенно тряхнула головой. – Нормально они жили, не хуже других, а может, и получше некоторых! Петр всегда был примерным отцом и хорошим хозяином, а это разве не счастье для любой семьи? И на диване он не залеживался!
Пал Палыч ехидно захихикал:
– Конечно, не залеживался! Когда ему было залеживаться, если он по чужим дворам шастал!
– И когда это он шастал?! – ахнула Евдокия Егоровна.
– А ты, будто, не знаешь! – Пал Палыч расплылся в ядовитой улыбке. – У нас в поселке все кому не лень про это болтали! Неужто не слышала?
– Да мало ли кто чего болтает?! Хватает у нас сплетников! – Евдокия Егоровна вскочила, достала из шкафа свадебную фотографию, которую они с Антоном только что разглядывали, и принялась стирать с нее пыль краем передника, повязанного поверх нарядного платья из искусственного бархата. Со стороны это выглядело так, словно она чувствовала вину перед запечатленным на фото покойным Петром.
– Дыма без огня не бывает! – Пал Палыч сердито стукнул вилкой по столу. – Да Пётр и сам рассказывал. Как-то раз сидели мы с ним за кружечкой пива, давно было дело, я тогда еще рябиновую настойку готовить не умел. Э-э-э, нет, вру: не пиво мы пили, а водку, и было это на Петькиной свадьбе. Точно! Уже второй день гуляли. Подсел он ко мне и говорит: у Тони скоро ребенок будет. Я его радостно поздравляю, хотел даже обнять, а он мою руку отвел, и глаза печальные такие. Я спрашиваю: «Что неладно-то?», а он: «Так не мой это ребенок, чужой. Тонька в город ездила, в техникум поступать, но экзамены не сдала и вернулась с довеском. Топиться хотела, да я удержал!» Вот такие вот дела, дорогие мои! – Пал Палыч даже глаза раскрыл пошире, чтобы как следует насладиться произведенным эффектом.
Евдокия Егоровна молчала, но подбородок и щеки у нее предательски дрожали. Антон, совершенно ошарашенный, энергично мял бумажную салфетку.
– Благородный поступок, с одной стороны! – Палыч задумчиво поскрёб лысину. – Но, если разобраться, ничего хорошего в том нет! Петька, конечно, старался, да не вышло у него, любовь нежданно нагрянула, на сторону потянуло. Не сладил он с собой, поддался искушению. И что? Почитай, столько судеб искалечил! Свою, Тонькину, Анькину, дитя ее не рожденного, дочки ее и мужа, и бабы Шуры еще. Одно горе!
– Что ж ты несешь, старый пень?! – Евдокия Егоровна побагровела. – Ты чего покойников к ночи поминаешь, да еще и недобрым словом?! Всех перебрал, ты погляди! Анька-то здесь при чем? Какое еще дитя не рожденное? Выдумываешь, что ли, прямо на ходу?!
– Нет, Дуся, не выдумываю! Петька с Анькой любовь закрутил, с той, что была подружкой его неродной дочки, Танечки. Почитай, двадцать лет разница в возрасте была у Петьки с Анькой! Не зря говорят: седина в бороду – бес в ребро! Ну а потом Анька в лес ушла, беременная, да и сгинула. В том не кукомои были виноваты, а Петька. Анька-то замужней была, а как забеременела, испугалась: вдруг дитя не от мужа родится, а он прознает?! Вот и выбрала смерть, чтобы не жить в позоре! Ушла и бросила мужа с дочкой, Ленка тогда еще пешком под стол ходила. А муж воспитывать Ленку не захотел, смотался в город, и поминай как звали. Хорошо хоть, бабе Шуре хватило здоровья девчонку на ноги поднять.
– Ох, ну и сказочник ты, Павлуша! Ну и сказочник! – Евдокия Егоровна внезапно захохотала, но выглядело это фальшиво. Вероятно, она отчаянно пыталась перевести все в шутку. «Наверное, ради меня старается», – подумал Антон, чувствуя себя так же мерзко, как если бы его облили помоями.
– Не хочешь – не верь! – обиженно буркнул Пал Палыч. – Но кукомои кукомоями, а чаще люди сами в своих бедах виноваты! Мы, вот, с тобой почему живы-здоровы? Потому что, хоть тоже грешные, но таких грехов, как Петька, на свою душу не брали.
– Не слушай ты его, Антоша! – Евдокия Егоровна махнула на мужа рукой. – Он, как настойки своей нахлебается, так непременно какую-нибудь сенсацию сообщит! Скучно ему, вот и начинает в чужих шкафах скелеты искать! Завтра проспится и забудет свою болтовню, вот увидишь! А если так, значит, все это вранье!