Парень вернулся вместе с толпой неистово горланящих деревенских мужиков. Судя по обрывкам разговоров, они бурно обсуждали застрявший в грязи джип и при этом по-свойски называли парня Антохой.
– Нынче не джипы, а одно название! – заорал один из них так, словно хотел, чтобы его услышали не только собеседники, но и жители соседней деревни. По круглым очкам и острой седой бородке Евдокия узнала в нем Витьку Рябова с Озерной улицы. Несмотря на преклонный возраст (ему шел восьмой десяток), он до сих пор ремонтировал машины всему поселку, и не только отечественные, но и иномарки, причем брался даже за те, от которых отказывались в автосервисе, расположенном неподалеку от поселка, на туристическом маршруте. Все знали Витьку как человека с золотыми руками и светлой головой, но иногда его заносило: он мог пуститься в такие разглагольствования, которые при всем желании невозможно было дослушать, особенно если речь заходила о машинах – на эту тему Витька мог говорить часами, не прерываясь, а говорил он обычно так же громко, как и сейчас.
– Вот то ли дело раньше были джипы! У нынешних-то совсем не та конструкция! И железо – фольга, и дорожный просвет курам на смех!
Витькино лицо приобрело вдохновленное выражение, и он явно собрался выдать пространную лекцию на тему конструктивных особенностей джипов последнего поколения, но его перебили:
– Да после такого ливня тут и трактор засядет, не то что джип! Ты, кстати, когда трактор на ход поставишь? Уже месяц ковыряешься! Починил бы – не пришлось бы сейчас джип руками толкать!
Витька смутился, шмыгнул носом и, растеряв весь свой пыл, вяло ответил:
– Так запчасти еще не пришли. Я-то при чем?
Увидев Евдокию в салоне джипа, мужики замахали ей, задорно крича наперебой:
– Айда, помогать будешь!
Евдокия хотела приоткрыть дверцу, но не нашла дверную ручку и огрызнулась через закрытое окно:
– Щас, разбежалась!
Парень, которого, как выяснилось, звали Антоном, вероятно, принял слова мужиков всерьёз и с беспокойством воскликнул:
– Не сможет она: у нее нога травмирована!
Мужики покатились со смеху.
«Хороший какой! – улыбнулась Евдокия. – Жалко будет, если кукомоя его в свои сети заманит. Ох, а девки-то наши точно перегрызутся из-за такого красавца! Как бы беды не вышло!»
Джип вытолкали на твердую поверхность с третьей попытки. Антон повеселел и предложил отвезти всех в поселок в два захода, так как численность помощников превышала количество мест, но мужики отмахнулись:
– Езжай, сами дойдем, не барыни!
– А то вдруг снова застрянешь, пока туда-сюда колесить будешь!
– И не выдумывай даже, убери свои бумажки! – дружно загалдели они, когда Антон попытался им заплатить.
Смущенно пожав плечами, Антон засунул бумажник во внутренний карман куртки и, горячо поблагодарив сельчан, сел за руль.
– Куда вам ехать? На какую улицу? – спросил он, обращаясь к Евдокии.
– Думаю, на ту же, что и тебе, – ответила она, всматриваясь в его лицо и окончательно утверждаясь во мнении, что перед ней внук Антонины.
– Почему вы так считаете? – Антон удивленно распахнул свои «грозовые» глаза, и у Евдокии кольнуло в сердце от старой обиды. Она ведь могла прожить куда более счастливую жизнь с Петром Горынским, если бы не Антонина. И внук Евдокии мог быть совсем другим, похожим на Петра – возможно, тогда бы она его больше любила. Ее внук взял все самое плохое от своего отца, ее сына, который был копией ее мужа. Сын вырос невысоким толстячком и полюбил пиво, диван и телевизор точно так же, как и его отец, или даже более страстно. К счастью, сын давно покинул поселок Белоцерковский и жил в городе вместе со своей семьей. Двоих пивных лежебок Евдокия бы точно не вынесла, ей и на одного было тошно смотреть.
– Твоя фамилия, случайно, не Горынский? – поинтересовалась она, все же готовясь к отрицательному ответу, но Антон кивнул и распахнул глаза еще шире, да к тому же улыбнулся во весь рот – в точности как улыбалась Антонина.
– Как вы узнали?!
– Тогда нам с тобой на улицу Галечную! – объявила Евдокия и тоже улыбнулась, оставив его вопрос без ответа.
Галечной улица называлась из-за ручья, петлявшего вдоль заборов и обточившего на своем пути каждый камешек. Ручей появлялся лишь по весне и особых хлопот жителям не доставлял: через него легко можно было перешагнуть, ну или перепрыгнуть в пору большого паводка. К лету ручей пересыхал, и напоминало о нем только галечное русло.
Джип остановился рядом с домом Евдокии. Антон заглушил двигатель и скользнул по соседним домам любопытным взглядом: вероятно, отыскивал тот, что принадлежал деду с бабкой. Сосредоточив внимание на почерневшем срубе с провалившейся крышей, он заметно помрачнел.
– А ты что думал? Пять лет дом стоял без хозяина! – усмехнулась Евдокия, комментируя печальную картину, которую созерцал Антон.
– Ну ничего, подправлю! – неуверенно отозвался он.
– Тут работы на месяц, а то и больше, и один ты не сдюжишь, – сказала Евдокия. Она уже решила, что предложит Антону остановиться у нее, пока он не приведет дом в порядок, но не спешила сообщать ему об этом, зная, что муж не обрадуется постояльцу и начнет ворчать. Мужа надо было подготовить, и она не хотела делать это при Антоне.
– Как осмотришься, приходи к нам чай пить! – Евдокия засуетилась в поисках дверной ручки, но Антон поспешно выскочил из машины и открыл ей дверцу снаружи.
– Давайте, провожу вас до порога! – Он заботливо поддержал ее, пока она, свесив ноги, сползала с высокого сиденья на землю со скоростью перекисшей квашни, вылезшей за края кастрюли. Осторожно ступив на больную ногу, Евдокия с облегчением выдохнула:
– Отпустило, слава Богу. Спасибо, сама дойду. Жду на чай, не забудь! И одежду грязную приноси, постираю. – Она оценивающе глянула на его куртку. Левый рукав был сильно испачкан грязью в том месте, где она опиралась на руку Антона. Сама Евдокия была грязной с головы до ног и отметила про себя, что парень, встретив ее на лугу, не побрезговал помочь ей, несмотря на ее вид.
– Нет, ну что вы! Я сам все выстираю! – возразил Антон.
– Приноси, приноси! Не руками же мне стирать, машинка у меня есть, «автомат». Там-то, поди, тебе и без стирки хлопот хватит! – Она кивнула в сторону дома Горынских и добавила: – Тем более это ж я тебя перепачкала, пока ты меня к машине вел.
– Мелочи! – отмахнулся он, широко улыбаясь, и Евдокия вновь пожалела о том, что не вышла замуж за Петра.
*****
После того как Евдокия Егоровна скрылась за калиткой во дворе своего дома, жизнерадостная улыбка на лице Антона растаяла: теперь, когда никто на него не смотрел, можно было расслабиться и позволить неприятным мыслям вновь заполнить голову. Вместе с ними вернулась боль предательства, терзавшая его душу с тех пор, как ему открылась неприглядная правда о том, кем на самом деле является девушка, на которой он собирался жениться. Ее голос зазвенел в его ушах, словно наяву:
– Да бросьте, девчонки, какая любовь! Я нашла «денежный мешок» и собираюсь поскорее выпотрошить его, чтобы отправиться на поиски следующего!
Слова сменились холодным циничным смехом, похожим на звон битого стекла. Антон никогда прежде не замечал, чтобы Яна так смеялась. В тот момент он только что переступил порог своей роскошной квартиры и замер в прихожей, потрясенный услышанным. Если бы не забытая дома папка с важными документами, за которой пришлось вернуться, его жизнь могла бы сложиться иначе. Страшно представить, какое будущее его ожидало.
Антон горько усмехнулся, почувствовав себя персонажем анекдота из разряда тех, которые начинаются словами: «Муж вернулся из командировки…». Правда, он еще не муж, а в командировку даже не успел уехать, и его невеста не в постели с другим, как бывает в большинстве подобных анекдотов, а на кухне с подругами, но ощущения были похожие.
Судя по голосам, на кухне разместилась целая толпа девушек. Перед отъездом Антон просил Яну не устраивать в квартире вечеринок в его отсутствие, оставил ей достаточно денег на кафе и рестораны, но, видимо, ей очень хотелось продемонстрировать подругам роскошные апартаменты, где она должна была вскоре стать хозяйкой.
– Ты что же, раздумала выходить за него замуж?! – раздалось удивленное восклицание одной из подруг.
– Почему же раздумала? – фыркнула Яна. – Еще как выйду! Может, и детеныша ему преподнесу, чтобы уж наверняка. Ну а потом – развод, раздел имущества и алименты.
– Сумасшедшая!
– Сумасшедшие – это те, кто верит в любовь до гроба! Мужики любят глазами, особенно богатые, которые могут себе многое позволить. Сколько лет я еще буду такой же красоткой, как сейчас? Перевалит за тридцатник, и я поблекну на фоне юных нимф, которые вечно вьются вокруг богатых мужиков. Может, он меня и не бросит, но прозябать на вторых ролях и жить на подачки не входит в мои планы. Я хочу иметь свое состояние и единолично распоряжаться деньгами, которые собираюсь заработать в ближайшее несколько лет.
– А как же дети?
– Какие дети? – переспросила Яна таким тоном, будто более глупого вопроса в жизни не слышала.
– Ну ты же сказала про алименты…
– А, ты в этом смысле! Да если будет ребенок, можно больше получить при разводе, и плюс алименты.
– Как же ты с детьми на руках собираешься искать новый «денежный мешок»? – недоверчиво и не без ехидства поинтересовалась еще одна гостья.
– А в чем проблема? Имея деньги, можно роту нянек нанять, и гуляй на здоровье!
– Но отцу ребенка такое может не понравиться.
– Ой, брось! Мужикам, как правило, дети не нужны, особенно тем, кто зарабатывает большие деньги. Они же вечно заняты!
– По-разному бывает…
– По-ра-азному, – передразнила собеседницу Яна. – Устрою ему скандал, спровоцирую, чтобы ударил меня или толкнул, и напишу заявление в полицию. После этого его ни ко мне, ни к ребенку на пушечный выстрел не подпустят.
– Какая же ты… коварная! – упрекнула ее подруга, но прозвучало это скорее с восхищением, чем с осуждением.
– Учитесь, пока я жива! – самодовольно воскликнула Яна. – Время у вас еще есть, жить я собираюсь долго и весело. Ну а когда пробьет мой час, я бы хотела встретить свою смерть в возрасте хорошо за девяносто, сидя в кресле-качалке на уютной солнечной террасе собственной виллы где-нибудь в Испании. И никто мне не нужен, ник-то! Ни дети, ни муж!
– А мы-ы?! – произнесли в унисон сразу несколько девичьих голосов.
– Ой, ну если вы не будете заставлять меня стирать ваше белье, подтирать ваши сопливые носы и хлопотать по хозяйству, то всегда добро пожаловать!
Взрыв хохота, последовавший после слов Яны, вывел Антона из ступора. Он хлопнул дверью, как будто только что вошел, и непринужденно прокричал, стараясь не выдать бурю чувств из смеси гнева и омерзения, клокотавшую внутри:
– Яна, это я! О, у нас гости?
Яна выплыла из кухни, протягивая к нему руки – высокая, загорелая, с кукольным личиком в обрамлении золотистых кудряшек. Джинсовые шорты заканчивались там, где начинались ноги, изящные и в меру мускулистые, как у гимнастки. Антон запретил себе смотреть на них и сосредоточил внимание на лице Яны. Его чуть не стошнило от ее слащавой улыбки. И почему он раньше не замечал, что улыбка у нее такая искусственная, как, впрочем, и она сама? Он уклонился от ее объятий.
– Прости, я уже убегаю. На минутку заскочил, забыл кое-что. Пришлось вернуться из аэропорта. Не скучай, меня не будет всего два дня!
– Ты же не сердишься на меня? – Она надула пухлые губки. Раньше его это умиляло, а сейчас покоробило.
– За что?! – Он притворился, что удивлен.
– Из-за подруг, – прошептала Яна, чтобы на кухне ее не услышали. Там как раз все притихли.
– Нет, конечно! Веселитесь хоть до утра.
Взгляд Яны стал тревожным: вероятно, она что-то почувствовала.
– Точно не сердишься? – На этот раз ее улыбка получилась не слащавой, а заискивающей.
– Точно, точно! И не скромничай, бери из бара все, что захочешь.
– Ты такой ми-илый! – Она снова потянулась к нему, и он чуть не споткнулся, спеша выскочить за дверь.
Прижимая к себе папку, к которой он потерял всякий интерес, Антон подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Он кожей чувствовал, что Яна смотрит на него через объектив видеокамеры, установленной над входной дверью, поэтому заставил себя обернуться и послать ей воздушный поцелуй. В кармане булькнул телефон: Яна прислала смайлик-поцелуй в ответ – значит, он не ошибся. Теперь наверняка ее тревога развеется. Она вернется к своим подругам, чтобы продолжить вещать им о своих грандиозных планах, не догадываясь о том, что первый пункт в ее списке уже провалился. Что ж, пускай сегодня она еще потешит свое самолюбие, а завтра отправляется искать новый «денежный мешок».
Дверь лифта открылась, и Антон на негнущихся ногах ввалился в кабину. Прислонившись к стене, зажмурился и невольно представил себе, как хватает Яну за шею и душит ее, но почему-то начал задыхаться сам. Воображаемая Яна лишь сладко улыбалась вместо того, чтобы закатить глаза и умереть. Лифт с гудением поехал вниз. Антон почувствовал себя, как в тюрьме, и подумал, что мог запросто загреметь за решетку, если бы не сдержался и начал выяснять отношения с Яной. Он был на волоске от этого, и ничего еще не закончилось. Яна – хитрая бестия (как выяснилось), она будет выкручиваться, врать и умолять, а осознав, что проиграла, способна превратить его жизнь в ад. Хватит ли у него терпения, чтобы не воплотить в реальность то, что он только что представил? Лучший выход – уехать туда, где его никто не найдет.
Вот он и уехал.
Хватило пары часов, чтобы утрясти все дела по работе – к счастью, у него был ответственный и понятливый заместитель. Еще час ушел на то, чтобы встретиться с риелтором и забрать ключи от дома. Оставалось отправить Яне голосовое сообщение с просьбой покинуть его квартиру и передать ключи соседям, после чего он собирался позвонить другу и попросить поменять замки на входной двери, но это можно оставить на завтра: сейчас пора идти осваиваться в новом жилище.
Дом угрюмо смотрел на Антона мутными окнами в грязных потеках и пятнах птичьего помета. Казалось, в его неприютном облике читался немой упрек, адресованный незваному гостю, словно дом всем своим видом давал понять, что не ждет никаких гостей. Антон извлек из кармана ключи. Их было три: два больших и один маленький. Последний подошел к навесному замку на калитке, но долго не проворачивался: замок заржавел, пришлось потрясти его как следует, прежде чем дужка выскочила из гнезда. Калитка открылась, сминая заросли лебеды и лопуха. Антон шагнул в заросший бурьяном двор, отмахиваясь от мошкары, кружившей в воздухе.
Открывшаяся перед глазами картина оказалась даже более удручающей, чем он ожидал. Подойти к дому было не так-то просто: путь преграждали заросли какого-то кустарника, невысокого, но колючего. Продираясь сквозь них, Антон зацепился брюками за острые шипы и исцарапал все руки. Перед самым крыльцом шелестело листвой молодое деревце – не то слива, не то яблоня. Антон не разбирался в садовых культурах, но видел, что это не дикое растение, хотя оно и выросло здесь произвольно: ведь едва ли кому-то взбредет в голову посадить дерево прямо у входа в дом. Деревце закачалось под порывом ветра, и в гуще листвы белесыми пятнами мелькнули незрелые яблоки. «Надо же, еще и плодоносит! Даже рубить жалко! Вот что с ним делать?!» – Антон озадаченно посмотрел на яблоню и, приподняв ветви, ступил на ветхое крыльцо. Старое сухое дерево захрустело и провалилось под ногами. Из дыры в досках с пронзительным писком высыпали мыши, заметались с перепугу, ослепленные солнцем, выглянувшим из-за туч, и бросились во все стороны в поисках нового убежища. Вытащив ногу из провала, Антон заметил прореху на штанине и с сожалением подумал, что теперь брюки незачем стирать, можно сразу выбросить. Потом вспомнил, что запаса одежды у него нет, а значит, придется зашивать, если в доме отыщутся иголка с ниткой, ну или он будет ходить с дырой до тех пор, пока не купит новые. Может быть, удастся найти им замену в местном магазине – возвращаться из-за этого в город, даже ненадолго, не хотелось, и не потому, что было лень далеко ехать, нет. Просто он не мог ручаться, что не поддастся соблазну и не отправится-таки домой, чтобы высказать Яне все, что о ней думает. Конечно, он не собирался избегать ее вечно и допускал мысль, что однажды они встретятся, но сейчас ему требовалась передышка, чтобы остыть и пережить это потрясение.
Усилием воли Антон прогнал образ Яны из своих мыслей и сосредоточился на замке входной двери: массивный и покрытый толстым слоем ржавчины, тот казался совершенно неприступным. Однако вопреки опасениям, ключ легко вошел в замочную скважину и повернулся с первого раза. Замок щелкнул, дужка выскочила из него с одной стороны, и Антон вынул ее из проушин. Дверь со скрипом поплыла внутрь, открывая его взору сени, пропахшие мышами и травами.
Лавиной нахлынули воспоминания из детства, вытесняя из головы все прочие мысли. Вот он, босоногий и чумазый мальчишка, вбегает в дом, радостно потрясая удочкой и пластмассовым ведерком, на дне которого трепыхаются три только что пойманные мелкие рыбешки – ради этого он примчался сюда с озера, чтобы похвастаться своим первым в жизни уловом. А вот он выходит из дома на прогретое первыми солнечными лучами крыльцо, еще вполне крепкое, и пытается перекричать соседского петуха, но замолкает, заметив, что дед грозит ему из окна костлявым кулаком, приговаривая: «Чего орешь как оглашенный?» (Антона тогда удивило: почему это петуху можно орать, а ему нет?). Или, вот, еще случай: он, пригнувшись, крадется к сараю с бешено колотящимся сердцем, уверенный в том, что видел, как в сарай только что прошмыгнул домовой. Добравшись до приоткрытой двери сарая, Антон останавливается, не решаясь войти внутрь, и громко зовет бабушку. Бабушка (он называл ее «баба Тоня») выскакивает из дома, вся белая, как свежая известка, – она решила, что с ним приключилась беда. Узнав о домовом, бабушка смеется и говорит: «Домовой на то и домовой, чтобы в доме жить, а в сарае ему делать нечего, да и тебе тоже». Она берет его за руку и уводит, но он успевает пару раз оглянуться и вдруг замечает в темноте дверной щели чью-то косматую голову. Когда он сообщает об этом бабушке, та бледнеет еще больше и охает так, как будто узнала, что кто-то умер. На его просьбу пойти и заглянуть в сарай она бормочет что-то невнятное и начинает креститься, а ему становится страшно от мысли: что же там, в сарае такое, если даже бабушка испугалась?!
В тот же день спустя какое-то время Антон все-таки сходил к сараю и долго простоял на пороге, вслушиваясь и всматриваясь в темноту, слабо разбавленную робкими дрожащими лучами солнца, проникавшими через открытую дверь и крошечное окошко под потолком. Стекло в окошке оказалось выбито. Антон почему-то не сказал об этом ни бабушке, ни дедушке, а они либо не замечали, либо не придавали этому значения: все равно в такое окошко не мог пролезть вор. Зато легко бы пролезло то существо, которое заметил Антон – ростом оно было не больше пятилетнего ребенка. Окончательно поверив в то, что это был все-таки домовой, Антон стал приносить в сарай молоко и печенье. Каждый вечер он оставлял там угощение, пряча стакан и блюдце за верстаком, чтобы дед, запирая сарай на ночь, их не заметил. На следующее утро молоко и печенье исчезали. Антон забирал опустевшую посуду, тайком нес в дом, мыл и убирал в шкаф, чтобы вечером снова отнести в сарай наполненной. Он неоднократно повторял этот ритуал, когда гостил у бабушки и дедушки, но больше ни разу ему не удалось увидеть домового даже краем глаза. Зато однажды рядом с местом подношений обнаружился берестяной туесок с крупной спелой земляникой. Оцепенев, Антон смотрел на ягоды со смесью ужаса и восхищения, не смея к ним притронуться. От них так и веяло волшебством. Потрясенный, он не услышал, как к сараю подошла бабушка, и страшно перепугался, когда на дощатой стене перед ним выросла ее тень. «Только этого не хватало!» – сердито воскликнула она, хватая одной рукой туесок, а другой – руку Антона. Ее лицо побагровело, брови сошлись к переносице, а губы сжались в тонкую прямую линию. Антон разрыдался, когда бабушка высыпала землянику в сточную канаву за калиткой. Туесок был сожжен в печке, а на двери сарая с тех пор замок висел даже днем. Когда баба Тоня объясняла деду, почему сарай должен быть всегда заперт, Антон расслышал в ее тревожном шепоте слово «кукомоя». Дед отмахнулся, смеясь, но послушался. На том ритуал с подкармливанием домового и закончился. Как-то раз Антон отнес угощение в баню, которая не запиралась, поскольку красть там было нечего. Наутро молоко скисло, а печенье погрызли мыши: в блюдце остались крошки и мышиный помет, пришлось все выбросить.
Вернувшись из мысленного путешествия в прошлое, Антон поймал себя на том, что продолжает стоять на пороге дома. Его охватил азарт: захотелось пойти и заглянуть в сарай. Он спустился с крыльца, стараясь не наступить на проломленную доску, и направился к сараю сквозь бурьян и заросли некогда ухоженного сада, такие высокие и густые, что среди них невозможно было разглядеть не только дорожки, но и сарай. Антон по памяти отыскал в траве узкую ленту из серого растрескавшегося бетона, и она привела его к цели. Приземистое деревянное строение буквально утонуло в море высоченной крапивы, которая стояла вокруг неприступным заслоном и росла даже на крыше. Стало ясно, почему издали сарай был совершенно незаметен.
На двери сарая висел все тот же замок, правда, теперь он казался Антону не таким уж и массивным, зато выглядел куда более неприступным: под толстым слоем ржавчины прорезь для ключа едва угадывалась. Не надеясь на то, что замок откроется, Антон все же достал ключ и попытался вставить его в отверстие – тот не вошел даже на треть, а от приложенного Антоном усилия погнулся. Антон дернул ключ на себя, стараясь вытащить, но тот не поддавался – похоже, засел намертво. Решив, что вернется к сараю позже, Антон начал снимать с ключа кольцо, соединявшее его со всей связкой, и в этот момент замок отвалился от двери вместе с проушинами: крепления проушин попросту выпали из рассохшегося дерева. Вход в сарай был свободен.
Некоторое время Антон стоял на пороге, всматриваясь в полумрак, искромсанный солнечными лучами, пробивавшимися сквозь щели в стенах. Внутри все осталось по-прежнему: слева – отсек с лопатами, граблями и прочим садовым инвентарем, справа – верстак во всю стену, весь испещренный зазубринами и царапинами; рядом с ним – большой колченогий шкаф и пара ящиков с инструментами. Даже пахло здесь точно так же – деревом и железом, с той лишь разницей, что эти запахи стали немного слабее и к ним добавился душный оттенок пыли.
Снова чувствуя себя мальчишкой, который верит в домовых и прочую сказочную дребедень, Антон направился к верстаку. Доски в полу взвизгнули и заныли разлаженными скрипками, словно приветствуя долгожданного гостя. Поверхность верстака была усыпана древесной стружкой. Дед Петр увлекался резьбой по дереву и после работы всегда сам занимался уборкой, не позволяя бабе Тоне наводить порядок в сарае – вероятно, опасался впоследствии не обнаружить нужных вещей на привычных местах. Он исчез за год до смерти бабушки, но она, похоже, так и не осмелилась нарушить его волю: по обе стороны от верстака вздымались горы стружки. Судя по их объему и высоте, дед в последнее время занимался резьбой особенно усердно – ну или совсем перестал прибираться и просто отгребал стружку то в одну, то в другую сторону. На деда это было совсем не похоже. Правда, в последние годы перед его исчезновением Антон редко сюда приезжал, а после того, как похоронили бабушку, вообще больше ни разу не был. Вспомнился день похорон и то, как люди, стоявшие у гроба, шептались о том, что бабушку сгубила кукомоя: вначале забрала у нее мужа, то есть деда Петра, а потом и ее саму в могилу свела.
Антон был наслышан об этих существах. В поселке о кукомоях часто говорили. Кто-то верил, кто-то нет. Были и те, кто делал им подношения, чтобы задобрить и отвести беду от себя и своей семьи. Антон считал, что все это суеверия, основанные на том, что кому-то что-то где-то померещилось. Он и мысли не допускал, что какая бы то ни было нечисть может существовать в реальности – к тому времени его собственная вера в сказочных существ осталась в прошлом. Хотя… Пусть даже косматая голова домового, мелькнувшая в дверной щели, ему померещилась, но туесок с земляникой он отчетливо видел, да и баба Тоня тоже. Антон присел на корточки и заглянул под верстак, туда, где оставлял угощение для домового и где появился ответный дар. Теперь там клубилась пыль. Покачавшись на носках, он из любопытства выдвинул поочередно все ящики и приоткрыл дверцу тумбы под верстаком: ничего интересного, всюду лишь разносортная столярная мелочевка.
Прежде чем покинуть сарай, Антон решил заодно осмотреть и содержимое шкафа. Распахнув створки, он застыл в оцепенении, потрясенный увиденным.
Верхняя полка шкафа была забита берестяными туесками.