Ходить в питейные и увеселительные заведения полицейским было запрещено. Сыскным, правда, дозволялось, но лишь по делу, в ходе дознания. Посему собирались обычно у кого-то дома. К ним тятенькины сослуживцы обычно приходили в один из вечеров на пасхальной неделе и за столом – прежде выпив и хорошенько закусив Фефиными разносолами – затевали умные разговоры.
В такие вечера Нюрку из дома было не выпроводить. Все крутилась поблизости, и уши у нее были торчком. Слушала так, что себя забывала. Ей казалось, что, внимая взрослым разговорам, она учится сыскному делу. Без тонкостей пока, но в общих чертах.
На самом деле так оно и было. Где еще ее могли посвятить во все прелести сыщицкой работы, как не тут?
По разговору выходило, что поначалу после царского указа тысяча девятьсот восьмого, когда было решено создавать сыскную полицию, все складывалось неплохо. Появились отдельные части, и разыскная деятельность стала самостоятельной.
В сумбуре работы наконец попытались навести порядок. Другими словами, все разделить. Одним – одно, другим – другое.
Специальное справочное бюро, к примеру, занималось регистрацией преступников и собирало о них сведения. Постепенно появилась фотографическая, антропометрическая и даже дактилоскопическая техника. От одних слов голова начинала кружиться! А еще имелся учебный музей с коллекцией оружия, воровских инструментов, образцов почерков. Совсем как в Англии или какой-нибудь Германии!
Была и наблюдательная часть, осуществлявшая надзор за подозрительными личностями и адресами. Эти работали совместно со столом розыска, который, собственно, преступников выявлял и задерживал.
В этом месте Нюрка всегда немного гордилась. У них с тятенькой из всех – участок самый наиважнейший!
А уж потом пойманных доставляли в стол приводов для выяснения личности и проверки.
Порядок, конечно, не сразу стал налаживаться, к тому же начальство никак не хотело прибавить сыщикам зарплату. Перед самой войной вроде собралось, да не успело.
Теперь же с каждым годом становилось только хуже! И прежде всего это касалось непосредственно ведения расследования.
Нередко бывали случаи, когда околоточные надзиратели вообще отказывались принимать заявления о совершенных преступных деяниях, а потерпевшего сразу отправляли в сыскное отделение. Вот и получалось, что все дознания ложились тяжким бременем на чинов сыскной полиции. А где ж их столько набрать-то? Сыщики и сотой частью времени для тщательного расследования преступлений не располагали! А ведь каждый потерпевший требовал выделить ему лучшего агента! Начальству приходилось в самом разгаре отрывать их от одного дознания и посылать на другое. Перебегая с места на место, они скоро вообще теряли все нити. И что в результате? Нераскрытых дел становилось все больше, и виновны в этом, как водится, сами сыщики!
Тут Нюрке всегда становилось обидно, а пуще из-за того, что сыскной полиции никто не хотел помогать по-настоящему! Всяк радел лишь о себе! Побольше наград и почестей, а преступников пускай кто хочет, тот и ловит!
Когда в августе десятого года вышла инструкция чинам сыскных отделений, все было подумали, что неразберихе конец. Ибо в ней было отмечено, что основной целью деятельности сыскных отделений являются расследование и производство дознаний в целях пресечения преступных деяний уголовного характера. А кроме прочего, указывалось, что общей полиции следует оказывать сыскным частям всяческое содействие.
Казалось бы, после такого живи да радуйся! Хватай преступников, и каждый встречный тебе в помощь! Но не тут-то было!
Чины общей полиции оказывали не содействие в деле сыска, а явное противодействие! Не предоставляли необходимых документов, не сообщали в сыскные отделения о происшествиях, дающих возможность отличиться им самим.
Сидящие за столом горячились, стучали кулаками. В иных местах Нюрка сама чуть не плакала от обиды. Вот радей за общее дело, а тебе за это кукиш с маслом!
– Речная полиция тоже не разбежится! – запихивая за щеку пирог, жаловался седоусый унтер-офицер Катышков, перешедший в сыск из «летучего отряда». – На подмогу не прилетит! Ее бы к порядку призвать!
– Кроме речной наружную полицию тоже! – вторил ему Бурмистров, считавшийся одним из лучших агентов их части. – Подсоблять нам должны, а они легкие преступления на себя тянут, к нам же отправляют безнадежные! А ведь их аж сорок семь участков, не то что у нас!
– Добавь восемь резервных рот пеших городовых, шесть отделений коннополицейской стражи и полицейские команды на железной дороге.
– Отделение по охранению порядка забыл. Хорошо хоть «летучий» наш!
– В портовый участок бы еще! Весь торговый порт стоит без специального отряда! Дело ли! – горячился старинный тятенькин приятель Седов.
– После начала войны заботушки нам, братцы, прибавилось.
– Без малого почти два года воюем! Военное положение, оно не зря, чай! Регистрация и надзор за беженцами чего только стоят! А тут еще забастовки, и не только лишь политические!
– Снабжение столицы ухудшилось, людям невмоготу стало!
– Да что говорить! У нас на Петроградской стороне всего двести с небольшим городовых! Это на триста тысяч жителей!
– Да всей полиции – если уж правду-матку – раз-два и обчелся! Надо на патрулирование переходить! На постоянную охрану людей не хватает! На окраинах вообще городовых не осталось! Особенно путевых!
– Война все. Все она. Понятно, что преступность поднялась до небес.
– По преступности завсегда лидировали Петергофский пригородный участок, второй и третий Нарвской части.
– Третий участок Александро-Невской части добавь.
– Зато по числу грабежей мы первые! – словно хвастаясь, убеждал Седов. – У нас Путиловский завод, от него все. А уж если изнасилования – так это Александро-Невский! Все из-за театров разных, кинематографов и увеселительных заведений. Вам, Афанасий, считай, повезло: наименьшее число в центре.
– Кроме первого Спасской части! На том участке, почитай, все воры, карманники, проститутки и фальшивомонетчики собрались. В Рождественской по сравнению с ними благодать.
– Да не скажи, – вступал тятенька. – У нас дел тоже невпроворот. Еще и Литейная часть своих подкидывает. Никак территорию с нами не поделит. У них тоже и Потемкинской кусок, и Парадной с Бассейной, и нашей Кирочной. Так и норовят свои дела перекинуть. Будто бы нам делать нечего! Ворья хватает.
– Дезертиров добавь!
– Дезертиры по окраинам, не ври!
Иной раз разговоры переходили в крик, но тятенька не давал разгореться ссорам. Осторожно, по-доброму осаживал особо шумных.
Немало тому способствовала и Фефа. Только мужики разойдутся и в гневе начнут голос повышать, она тут же выкатывается в столовую то с новым блюдом, то с пирогами. И все невиданной вкусноты и духмяности! Крики тут же стихают, а за славной едой и вовсе переходят в обычную беседу. О детях, женах, планах на лето, которое было все впереди. Потом, правда, вспоминали, что не всем планам суждено сбыться из-за проклятой войны, и снова начинали горячиться.
Расходились обычно за полночь, когда притихшая на сундуке в коридоре Нюрка начинала клевать носом. Фефа выходила из кухни, стаскивала ее и уводила в комнату спать.
Но даже во сне Нюрка все думала, какое же это нелегкое дело – преступников ловить. Нелегкое, но интересное. Лучшее на всем белом свете.
Вот как!