Ее слова про куклу тятенька все же в дело не взял. Рассудил, наверное, что игрушка тут ни при чем. К тому же через два дня в одном из кабаков на Лиговском взяли известного вора по прозвищу Лысый, и во время обыска обнаружили среди прочего часы, в точности такие, какие были взяты из кармана Лохвицкого.
Лысый, понятно, часов не признал, плакал и божился, что подбросили ему. Ну а когда понял, что светит ему каторга не за грабеж даже, а за убийство, перепугался и припомнил, что часы выиграл в карты у одного приезжего.
Назвал место и время, описал приметы того человека. Сыщики проверили. Был в том трактире Лысый и в карты действительно играл. Лакей подтвердил, что часы в самом деле были на кону. И даже вспомнил того, кто их выставил.
Описывали приезжего все одинаково, но как-то так выходило, что приметы эти могли подойти многим. Ну рост выше среднего. Так что? Молодой. Да мало ли их! А что волосы светлые, курчавые да глаза серые, так их вообще тринадцать на дюжину. Сейчас и не такие молодцы по Петрограду ходят. Кто в отпуск, кто по ранению, а кто и для худого дела – разжиться чужой деньгой.
Когда приволокли Лысого в кутузку и стали показывать снимки всех, кому подходило описание, старый ворюга не признал никого. Сколь ни стращали его, ни уговаривали, ни на кого не указал.
«Стало быть, появился в столице залетный ухарь», – сделал вывод Афанасий Силыч, который с самого начала сомневался, что дрищеватый Лысый в одиночку саженей десять тащил борова Лохвицкого в кусты.
Другое дело, что мог Лысый быть у сероглазого сподручным, а часики получил в качестве платы. Но и тут сомнительно, что опытный вор мог оставить при убитом перстень и папиросницу. Уж наверняка все карманы вывернул бы! И копейки не оставил!
Значит, как ни крути, работал приезжий один, а кроме роста и молодости можно к приметам прибавить недюжинную силу.
Осталось только разослать словесный портрет во все части да самим зорче глядеть – не мелькнет ли на вверенной им стороне похожий тип.
За прошедшую после ареста Лысого неделю полиция дважды устраивала облавы в злачных местах, прочесывала кварталы, где селились нелегально приехавшие в столицу, а уж в питейные и увеселительные заведения наведывалась без счету, но человека не нашла. Попадались похожие, конечно, но Лысый никого не признал.
Однако считать рейды бесполезными было нельзя. Значимым результатом поисков стали четыре дезертира, два карманника и еще один старый знакомый Чебнева – член банды Биндюжника, один из тех, кому удалось ускользнуть от полиции в торговом порту.
Так что улов был неплохой, но убийство Лохвицкого оставалось нераскрытым, и начальник уже дважды мылил надзирателю холку за нерадение.
Афанасий Силыч приходил домой расстроенным, без аппетита. Да и спал плохо.
А в довершение ко всему аккурат перед Пасхой, которая в том году приходилась на одиннадцатое апреля, произошло еще одно убийство. И прямо в номере дорогой гостиницы, что находилась на участке Рождественской части.
Убитого звали Аристарх Говорчиков, сын одного из богатейших сибирских фабрикантов. Семья Аристарха была далеко, а сам баловень судьбы жил, понятное дело, в столице и вел богемный образ жизни.
Когда опрашивали служащих гостиницы, все в один голос называли молодчика беспутным и высказывали уверенность, что через то он и пострадал. Напился, дескать, и стал задирать кого ни попадя. А швейцар добавил, что в номере Говорчикова не раз бывали дамочки. Какие из местных чаровниц, а какие приличные и, сразу видно, замужние.
– Так что удивляться нечему, господин полицейский, получил непутевый по заслугам. Не сомневаюсь, что прирезал его ревнивый муж или любовник.
К этой версии сыщиков склонило и то, что из номера Говорчикова ничего не пропало, даже кошелек оказался на месте. Одна из горничных вроде припомнила, что был у постояльца дорогой мундштук – сам из золота и весь бриллиантами вот такущими осыпан, – но настаивать не стала.
– Да кто его знает, ваше благородие, может, подарил кому! Грех на душу не возьму!
Осматривающие труп полицейские сообщили, что удар был не один, как в случае с Лохвицким, а несколько, но это потому, что Аристарх пытался сопротивляться и хватался руками за лезвие ножа.
Всех служащих, кто поднимался на четвертый этаж и имел надобность в номере Говорчикова, а также постояльцев, находившихся в гостинице в этот час, проверили. Опросили также посетителей. Их оказалось всего трое, и ни один из них непутевого молодчика не знал, что подтвердили и те, к кому гости наведывались.
Сняли, конечно, и отпечатки. Их оказалось немало, и сразу стало очевидно, что на выяснение, какой кому принадлежит, уйдет уйма времени. В общем, расследование по горячим следам результатов не принесло.
Домой Чебнев вернулся поздно, от ужина отказался, выдержал Фефин нешуточный натиск, а когда она, обиженная, заперлась в кухне, зашел в комнату дочери и плотно притворил за собой дверь.
Нюрка кинулась к нему с вопросами, но Афанасий Силыч приложил палец к губам:
– Подожди, дочка. Сядь. Хочу тебе кое-что показать.
Он стал разворачивать что-то, завернутое в бумагу. Нюрка как загипнотизированная следила за его руками и молчала, а потом ахнула и зажала обеими руками рот, чтоб не вскрикнуть от изумления. Из свертка Афанасий Силыч достал тряпичную куколку в изысканном наряде.
– Где она была? Рядом с трупом? – с трудом оторвав от куклы взгляд, спросила она.
– Под кроватью лежала. Я так думаю, что ее случайно туда запнули, когда беготня началась.
Нюрка осторожно взяла куколку и стала рассматривать.
– На таком материале отпечатков не сыщешь, – посетовал Афанасий Силыч.
– Однако делала ее та же мастерица, что и прежних.
– Сам вижу, не слепой. Только что это дает? И почему кукла? Ясно же, преступник мужеского полу. В куклы не играет. Хотя… кто их знает, нынешних. Во что только не играют.
Нюрка погладила чудесную вещицу, расправила смятый наряд и положила на стол.
– Можете мне не верить, тятенька, но мы должны найти ту даму, что их мастерила. Через нее все и поймем.
– Да что поймем-то? Кто убийца?
– И почему он оставляет рядом с трупами именно ее куклы.
– Ой, не знаю, дочка, – покрутил головой Чебнев. – Не по ложному ли пути он нас направляет? Может, как раз и думает, что будем мастерицу искать и время упустим.
– А мы его обхитрим. Вы будете убийцу искать, – по-своему, по-полицейски, – а дамой, что куклы делает, я займусь.
Афанасий Силыч чуть не подпрыгнул на стуле.
– Опять за свое! Неймется тебе, егоза! Скажу сразу: забудь навсегда! Одно дело – рассуждать, другое – по злачным местам шляться и преступников на свою голову искать. Ты и так много воли взяла! Лезешь, куда не зовут! Мешаешься только!
В другой раз Нюрка стала бы препираться по поводу «мешаешься», но она сразу сообразила – хочет тятенька ее разозлить и разговор в сторону увести. Мол, разобидится, надуется как мышь на крупу, и поднимать тему о помощи следствию неловко будет.
– В этот раз мешаться не буду, – сложив рученьки в умоляющем жесте, смиренно сказала она, – даже не увидите меня ни разу. Да и как? Ясно же, что дама эта не ведает, что с ее созданиями такое происходит. Живет себе, в ус не дует.
– С чего взяла, что не дует? – насторожился тятенька. – Не она ли тех кукол убийце подарила?
– А с чего он тогда ими разбрасывается?
– Да кто ж его поймет?
– Мы поймем, тятенька! Только сперва ее разыщем.
– Да как? На улице будешь спрашивать?
Нюрка поняла, что тятенька готов сдаться, и решила: сейчас лучше показать свою уверенность в благополучном исходе поисков.
– Она может не только дарить, но и продавать кукол. Пройдусь по магазинам, где подобные вещи выставляют. На рынок зайду, в ломбарды. Если увижу, расспрошу, откуда вещица. Что-нибудь да вызнаю. Здесь никакой опасности нет. Вам даже волноваться не придется. По темноте ходить не надо. Да и по злачным местам тоже.
Тятенька сидел, насупившись, и молчал, но Нюрка почуяла: позволит.
– Только смотри ни во что не ввязывайся. Если заметишь кого подозрительного и особенно походящего под приметы, сразу дуй в участок.
– Это уж не сомневайтесь! Разве не понимаю, что мне с убийцей не совладать! Да и боюсь я его! Эвон как этих двоих на нож посадил! Ужас ведь прямо!
Афанасий Силыч с сомнением посмотрел на вытянувшееся как бы от страха дочкино лицо.
Врет, что боится. Как пить дать врет! Эх, знала бы Евлампия-покойница, что он ребенку дозволяет, другой раз бы скончалась. Не пережила бы. Да что Евлампия! Фефа, та пострашнее будет! Он ей слово давал девчонку к сыскным делам на версту не подпускать, а сам… Эх, Афанасий, слабый ты человек! Каждый раз тебя дочка вокруг пальца обводит, а ты не в состоянии ее к порядку призвать. Да еще сам потакаешь! Вот и сегодня! К кому за советом прибег? Болван, одно слово, и никчемный отец! А ну как не убережет единственное дитя? Как потом жить на свете?
Афанасий Силыч так растравил себе душу, что собрался было дать Нюркиному плану полный афронт, но тут дверь отворилась, и на пороге с воткнутыми в бока руками встала Фефа.
– Сообщаю вам, господа хорошие: ежели вы немедля за стол не сядете, я ячневую кашу собакам отдам, а щи в помои вылью! Ишь чего выдумали! Голодными ходить! Да как я после такого людям в глаза смотреть буду, а? А ну марш!
Афанасий с Нюрой вскочили и ринулись вон из комнаты. Дела делами, а ссориться с Фефой охотников мало!