Февральский день не долог, вечереет.
Он камышами шёл, пришёл к реке.
Здесь поворот её, она петляет.
А там сады и хутор вдалеке.
Он влез на дамбу, сосчитал потери.
Остались в плавнях крага, шлем, планшет.
А ноги в унтах быстро леденели,
Шинель дубеет, на ходу шуршит.
Собаки в лай, свой хутор охраняя.
Казаче вышел, вскинул винторез.
А выстрел грянул, будто повторяя
Слова: ”Пошёл! Зачем ко мне полез?
Куда ты лезешь в деле непутёвом.
Когда б хотел, то взял тебя живым.
Но я не стану на пути фартовом,
Сдавать тебя, покуда погодим.”
Всё ясно нам. Ведь пуля говорлива.
Идя в обход, он материт стрелка.
Идёт по дамбе, а Кубань шумлива.
Идёт впотьмах и ищет огонька.
Он ищет огонька, как жизни ищут.
Ему б в тепло и высушить бельё.
Жить можно как-то без воды и пищи,
Но на морозе дохнет вороньё.
Не выйдет, ведь война на середине.
И к немцу в лапы тоже нет пути.
Ты лётчик, и твоя судьба в машине.
К своим твой путь, дойти иль доползти!
Идёт Онебин, мрачно размышляя.
Идёт, бредёт и ищет огонька.
Блеснул огонь, и, шаг свой ускоряя,
Он шёл у нему с надеждою, пока…
Но этот опыт тоже неудачен.
Тук-тук в окно, и враз погас огонь.
И голос старческий почти что плачет:
“Иди, мил чоловик, а нас не тронь!”
Так, просят слёзно две сестры старухи:
“Иди чуть дальше, к нам не заходи.”
“А дальше что? Зачем такие страхи?
Мне б только к печке да воды попить!”
“Иди, мил чоловик, там дальше примут.
Там, чуть пройти, там хата у реки.”
Коль надо, эти слёзы душу вынут.
Не сказаны слова его крепки.
Но вот дела! Прошёл он метров триста,
Там хата под соломой вдалеке.
Стоит она одна, в тумане мглистом,
Но ставни, позабудь об огоньке.
А где то там, похоже, у железки,
Залаяли зенитки, в ночь налёт.
В сто лун у бомбы результат подсветки.
И высветлил округу дня приход.
Раскрыл тот свет картину на заказ.
И мазанку, и дверь с замком висячим.
Пуст двор и конура, звучит приказ:
Ломай замок, иль пропадёшь иначе.
Семь бед, в ответ сломал замок Онебин.
Его ТТ сработал, как фомич.
На ощупь в комнату, минуя сени,
И к печке, где тепло хранит кирпич.
Тут повезло. Есть спички на печи.
И лампа на столе, и хлеб в буфете.
Хозяев, парень, ночью не ищи.
Смотри скорей, за что теперь в ответе.
А в горнице той есть за что ответить
Тут всё, что надо, даже сапоги.
На стенке фото, можно заприметить.
Вот немец офицер и казаки.
Он понял всё, но что это меняет.
Раз повезло, последний бой не здесь.
Он одежонку всю долой скидает.
И греет тело самогонки смесь.
Назавтра будут лётчика искать.
А пусть поищут, плавни велики.
Ему бы только здесь чуть-чуть поспать.
Уйдёт, поймать – им руки коротки.
Но он не лезет прямо на рожон
И пишет по-украински письмо.
Когда война, то он вооружён,
Но лучше мир, вдруг парень не дерьмо.
Вот когда герою пригодились уроки украинского в школе родного Донбасса. Ниже, перевод письма Онебина, написанного левой рукой:
“Прости, тебя я малость разорил.
Я вижу, ты на фото парень бравый.
А мне ходить осталось мало сил.
Хоть мы дерзаем каждый своей славы,
Но немец редьки всё равно не слаще.
Тебе оставляю барахло моё,
Меняю на него твои я вещи.
Теперь пойду к своим, тебе Бог в помощь.
Не лезь под пули, паче под мои.
Господь рассудит нашу дурь и немощь.
Молчи, казак, и тем мне помоги.”
Большой и светлый класс станичной школы служит приёмной атамана. Под портретом фюрера, недалеко от образа Николы, сидит мужик лет сорока, а на скамьях – казачья власть на местах. По праву руку от атамана сидит тоже большой чин, обер-полицай, начальник полиции всей округи. Казаки говорят по-русски, но не чисто. А если по-украински, то не совсем. Казачий диалект доходит быстро, отдельные слова по тексту мы оставляем в оригинале.
Базарят казаки все разом, что-то обсуждая. По леву руку от атамана сидит пожилой заместитель. И вот, дебаты жаркие в приёмной прекращая, “Сюда послухай!” – атаман, молчавший, вдруг кричит. Затихли казаки, лишь кое-кто ещё ворчит. “Эвакуация” – вот слово, что в тиши звучит. “Чи шо не ясно, приходи. А списки з хуторов мне завтра заготовить.”
Но вспомнил что-то обер-полицай, и атаман ему: “Да, главный, продовжай!”
– Вчера приказ от герра коменданта.
Есть группа. чтоб искать двух летунов.
Поймать орлов он зер интересанта,
И будет премия до двух коров.
Глядите, в двое суток не померли,
Они по плавням к фронту поповзут.
Там их прижучат, если не попэрли,
Не стали в хуторах шукать приют.
Голос
– Так гди ж аэроплан-литак тот збитый?
Атаман
– У дамбы, что идёть к Курчаньской споро.
Они, народ пилоты, ой, сердитый.
И где их пулемёт, пулявший скоро?
А ты, Мовчун, пройдись таперь по хатам.
Шукай там их и присмотрись к мордатым.
Поближе будет, може где и спят.
Глядайте уси, бо дорог плен солдат.
И очень интересно факт отметить.
Мовчун, кого Онебин смог приметить.
И голос: – Будут мне нужны коровки,
Когда в неметчину нам выходить! —
Замолкли все, но заместитель: – Ловко!
А чем ты табор мыслишь хорчувыть?
Я, браты, памятаю рок двадцатый,
Ховали мы коровок по ярам.
Таперя тут цильком не то, ребята,
В Новороссийск не вляпаться бы нам.
Тогда стратеги, царски генералы,
Нас бросили червонным пропадать.
Удрать успели. Было их не мало.
А можно ещё было воевать. —
Голос
– С Россией разве повоюешь много?”
Заместитель
– Как нас не кинут, нам одна дорога.
Готовьтесь, хлопцы. Будет нам исход.
Не дай нам Бог ещё двадцатый год.
И поднял руку грозный атаман:
“По коням, думаю, всё ясно вам!”
Во сне летал Онебин снова.
Кричал: “Ребята, уходи!”
Проснулся, видно, от озноба,
Что сон оставил позади.
В землянке и темно и сыро.
Остыло, что костёр нагрел.
Залаяли вдали визгливо,
И он в тревоге встал и сел.
Прислушался: “Нет, показалось.”
Но вынимает пистолет.
“Похоже, зря я испугался.
Кто на болоте…” Хрустнул лёд.
Он вылез, надо удирать.
И вдруг слова: – Не торопись.
Не торопись. Не смей стрелять!
Один с собакой, не боись! —
Онебин
– По одному и выходи.
Убрал я пушку, не шути.”
Из камышей выходит полицай
С собакою, а шмайсер за спиной.
Привязывает пса: “Молчи, не лай!”
Сняв сапоги залитые водой
Её он быстро, ловко выливает.
Потом, отжав портянки, надевает.
Мовчун
– Знайкомимся, а мэнэ звать Грицай.
Онебин
“Иван. Твой гость ночной и твой должник.
Но только нынче, ты не осерчай,
Не я, а ты не званный чоловик.”
Мовчун
– А мне чего серчать, пойдём в землянку,
Да с воблою горилки разопьём.
Мне надо обсушиться. Спозаранок,
Бог даст, отсюда мы удвох уйдём.
Костёр горел, валежник разгорелся.
Порты Грицай развесил, пар валит.
Достал краюху, рыбкой расщедрился,
И со знакомством чарка веселит.
Мовчун
– Ты, Ваня, може лётчик не плохой,
А коли сбили, усяки дни бувають.
Но на земле ты просто хрен с душой.
Хто ж шмутки полицаю оставляет?
Мне Найде только дать нюхнуть и свистнуть,
Да по буграм туда-сюда пройти,
Тоби найти ей просто, вроде, дристнуть.
Того, кто здесь, найдёт, как не крути.
Онебин
– Но я нарочно взял не на восток.
Мовчун
– Куда б не взял, всё будешь на гребнях,
Я их тут бачу все, вот – мой лежак.
Тут всё на десять вёрст в моих руках.
И пусть не я, а всё ж тебя б нашли.
Мы не таких героев обошли.”
Онебин
“Выходит, ты меня почти что спас.
Скажи, зачем тебе, тогда я пас…”
Мовчун
– Чого? Отложим… Это нелегко.
До рятування нынче далеко.
Да ладно, отгони печаль ты прочь.
Тебя уже ищу и день, и ночь.
Онебин
– Так ты сказал, что сей топчан
Законно твой, коль я не пьян?
А я решил, артель жила.
Там дальше, место для котла.
На островке нет блох и мух.
Кругом вода, а пол, вот, сух.
Мовчун
– Да, гребень-остревиц, он тоже мий.
Моих дядьков. Их знае уся Кубань.
Здесь Мовчуны держали смертный бий.
Когда попався батько Рябоконь.
Онебин
– Так что це за история, расскажешь може.
Мовчун
– А расскажу. Покой их души, Боже.
Порты подсохнут, будем собираться.
Тебе на хутор надо перебраться.
Онебин
– На хутор, да за печку, против я?
А только здесь ведь тоже не свербит.
Я мыслю, пробегут здесь дни не зря.
Забудут про меня, и фронт спешит.
Мовчун
– Всё правильно, но не учёл одно,
Што будэ чрез неделю здесь твориться.
Ломае дида крипко и давно.
То оттепель идэ, идэ водица.
И сядешь ты без лодки до зимы.
А где возьмёшь? Переверну штаны.
Иван смеётся: “А надёжный дед?”
Не сумнивайся, не брехал сто лет! —
Онебин
– Уйдём, и что? Где хутор, там и власть.
Как в лапы к немцам сходу не попасть?
Мовчун
– Стоит у плавней хутор одинокий.
Семья иногородних там живэ.
Ты биженець, и с долею жорстокий.
Ёго ограбили, бумаги ждэ.
С папиром тем тебе я помогу.
Но ты молчи, о встрече ни гу-гу.
И вот еще деталь для завершення:
Ты здесь в гостях за три дня до падення.
И сразу лучше будь ты не Иван.
А хто, придумай сам, коли не пьян.
Да и кажи еще ты мне, так надо.
Куда девал ты своего камрада?
Онебин
– Скажу, чого тебе мни врать.
Один летал я воевать.
Больным свалился мой стрелок,
Сейчас он дрыхнет, как сурок.
Один я в этом поле воин.
Мовчун
– Ну, что ж. Вам повезло обоим.
Давай хлебнём по кипятку.
Онебин
– Давай, расскажешь байку ту.
Мовчун
– Нет, это – дума про казака.
Про партизана, а не врака.
Спою ко я тоби, хохол,
Спою тоби наш гимн кубанский.
Что сотник Рябоконь певал
В той жизни прошлой партизанской.”
Песня. Слова священника Константина Образцова.
Ты Кубань, Ты – наша родина.
Войсковой наш богатырь.
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдоль и в ширь…
Из далёких стран полуденных,
Из турецкой стороны,
Бьём челом Тебе родимая,
Твои верные сыны…
О Тебе здесь вспоминаючи,
Песни дружно мы поём
Про твои станицы вольные,
Про родной отцовский дом…
О Тебе здесь вспоминаючи,
Как о матери родной,
На врага, на басурманина,
Мы идём на смертный бой…
О Тебе здесь вспоминаючи,
За Тебя ль не постоять.
За Твою за славу старую
Жизнь свою ли не отдать.
Мы, как дань свою покорную
От прославленных знамён
Шлём Тебе, Кубань – родимая,
До сырой земли поклон…