Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Карта будня – ср. с франц. Carte du jour – карта дня, т. е. меню с дежурным набором блюд. Здесь перед нами стихи художника, открывающего мир заново и жаждущего изменить его привычную, будничную картину.
Ноктюрн – от франц. nocturne – «ночной»: музыкальное произведение лирического характера.
Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я —
в читальне улиц —
так часто перелистывал гро`ба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый заборы,
и с каплями ливня на лысине купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
хитона оветренный край
целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется
дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!»
Одно из четырех стихотворений, вошедших в первую книгу Маяковского «Я!». Изд. Г.Л. Кузьмина и С.Д. Долинского, 1913.
Вам ли понять,
почему я,
спокойный,
насмешек грозою
душу на блюде несу
к обеду идущих лет.
С небритой щеки площадей
стекая ненужной слезою,
я,
быть может,
последний поэт.
Замечали вы —
качается
в каменных аллеях
полосатое лицо повешенной скуки,
а у мчащихся рек
на взмыленных шеях
мосты заломили железные руки.
Небо плачет
безудержно,
звонко;
а у облачка
гримаска на морщинке ротика,
как будто женщина ждала ребенка,
а бог ей кинул кривого идиотика.
Пухлыми пальцами в рыжих волосиках
солнце изласкало вас назойливостью
овода —
в ваших душах выцелован раб.
Я, бесстрашный,
ненависть к дневным лучам понёс
в веках;
с душой натянутой, как нервы про`вода,
я —
царь ламп!
Придите все ко мне,
кто рвал молчание,
кто выл
оттого, что петли полдней туги, —
я вам открою
словами
простыми, как мычанье,
наши новые души,
гудящие,
как фонарные дуги.
Я вам только головы пальцами трону,
и у вас
вырастут губы
для огромных поцелуев
и язык,
родной всем народам.
А я, прихрамывая душонкой,
уйду к моему трону
с дырами звезд по истертым сводам.
Лягу,
светлый,
в одеждах из лени
на мягкое ложе из настоящего навоза,
и тихим,
целующим шпал колени,
обнимет мне шею колесо паровоза.
У футуристической драмы было несколько вариантов заглавий, одно из них – «Железная дорога» – понятно из заключительных строк пролога. В цензуру рукопись пошла без окончательного названия с подписью: «Владимир Маяковский. Трагедия». Это и стало ее названием. Трагедия была поставлена в декабре 1913 года в Петербурге в театре «Луна парк» обществом художников «Союз молодежи». Декорации П. Филонова и И. Школьника. Все роли исполнялись учащимися и любителями. Режиссировал Маяковский. Он же исполнял заглавную роль.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах
и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется —
и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я – бесценных слов транжир и мот.
Гунны – древние кочевые племена, вторгшиеся в IV веке из Азии в Восточную Европу. Символизируют собой силу, которая несет гибель цивилизации. Здесь – отсылка к стихотворению В.Я. Брюсова «Грядущие гунны» (1905). Вызывающее стихотворение, впервые прочитанное Маяковским в кабаре «Розовый фонарь», привело публику в ярость. Но именно это и было нужно молодому обличителю общественного спокойствия.
Вошел к парикмахеру, сказал —
спокойный:
«Будьте добры́, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал
хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший!
Рыжий!» —
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до о о о лго
хихикала чья то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая
редиска.
Тему этого стихотворения современники связывали с картинами М. Ларионова «Парикмахерские». Решенные в стилистике вывески, они были хорошо известны Маяковскому.
Рыжий – амплуа циркового клоуна. Маяковский называл себя тогда «рыжим в искусстве».
Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным
полосам его,
профланирую шагом Дон Жуана и фата.
Пусть земля кричит, в покое
обабившись:
«Ты зеленые весны идешь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо
грассировать!»
Не потому ли, что небо голубо`,
а земля мне любовница в этой
праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би ба бо,
и острые и нужные, как зубочистки!
Женщины, любящие мое мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня,
как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта, —
я цветами нашью их мне на кофту фата!
Я сошью себе черные штаны. – Образ построен на метафоре «бархатный голос» и восходит к первой главе повести Пушкина «Египетские ночи» (1835). Ср.: «– Что это за человек? – О, это очень большой талант; он делает из своего голоса все что захочет. – Ему бы следовало, сударыня, сделать из него штаны». Маяковский гордился своим красивым, мощным голосом и умением читать стихи.
Желтая кофта – отличительная особенность облика Маяковского во время его публичных выступлений в 1913–1914 годах. Сшитая матерью поэта, она стала символом русского футуризма. В стихотворении реальная кофта превращена в ее поэтический образ – кофту фата из желтого заката с цветами из женских улыбок.
Дон-Жуан – литературный герой, чье имя стало нарицательным обозначением самовлюбленного обольстителя и щеголеватого распутника, фата. Из русских обработок легенды о доне Жуане наиболее известна пьеса А.С. Пушкина «Каменный гость» (1830).
Би-ба-бо – кукла, надеваемая на руку.
Грассировать – произносить звук «р» на французский манер, т. е. с гортанным призвуком.
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река – сладострастье, растекшееся
в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я – ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш
страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках
понесут
и покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова – судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами
подмышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим
знакомым.
Образы стихотворения восходят к заглавию сборника К. Бальмонта «Горящие здания» (1900) и к его строкам:
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Рыжий парик – см. комментарий к стихотворению «Ничего не понимают».
По черным улицам белые матери
судорожно простерлись, как по гробу
глазет.
Вплакались в орущих о побитом
неприятеле:
«Ах, закройте, закройте глаза газет!»
Письмо.
Мама, громче!
Дым.
Дым.
Дым еще!
Что вы мямлите, мама, мне?
Видите —
весь воздух вымощен
громыхающим под ядрами камнем!
Ма – а – а – ма!
Сейчас притащили израненный вечер.
Крепился долго,
кургузый,
шершавый,
и вдруг, —
надломивши тучные плечи,
расплакался, бедный, на шее Варшавы.
Звезды в платочках из синего ситца
визжали:
«Убит,
дорогой,
дорогой мой!»
И глаз новолуния страшно косится
на мертвый кулак с зажатой обоймой
Сбежались смотреть литовские села,
как, поцелуем в обрубок вкована,
слезя золотые глаза костелов,
пальцы улиц ломала Ковна.
А вечер кричит,
безногий,
безрукий:
«Неправда,
я еще могу с —
хе! —
выбряцав шпоры в горящей мазурке,
выкрутить русый ус!»
Звонок.
Что вы,
мама?
Белая, белая, как на гробе глазет.
«Оставьте!
О нем это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!»
Глазет – разновидность гладкой узорчатой ткани; ее использование для обшивки гробов делало их более дорогими. Здесь речь идет о наживе на смертях и трагедии матерей.
расплакался, бедный, на шее Варшавы – Наступление германской армии 27 сентября – 1 октября 1914 года сопровождалось ожесточенными боями под Варшавой. Продолжая тему своего стихотворения, Маяковский в статье «Без белых флагов», написанной в ноябре 1914 го, писал: «А рядом разве не образ жгучей печали, скорбная ждущая Варшава, с расплакавшимся на шее, обагренным ранами заката вечером?»
пальцы улиц ломала Ковна – В сентябре 1914 года в результате неудачной военной операции русская армия была отброшена в г. Ковно (ныне г. Каунас Литовской Республики).
Я живу на Большой Пресне,
36, 24.
Место спокойненькое.
Тихонькое.
Ну?
Кажется – какое мне дело,
что где то
в буре мире
взяли и выдумали войну?
Ночь пришла.
Хорошая.
Вкрадчивая.
И чего это барышни некоторые
дрожат, пугливо поворачивая
глаза громадные, как прожекторы?
Уличные толпы к небесной влаге
припали горящими устами,
а город, вытрепав ручонки флаги,
молится и молится красными
крестами.
Простоволосая церковка бульварному
изголовью
припала, – набитый слезами куль, —
а у бульвара цветники истекают
кровью,
как сердце, изодранное пальцами пуль.
Тревога жиреет и жиреет,
жрет зачерствевший разум.
Уже у Ноева оранжереи
покрылись смертельно бледным газом!
Скажите Москве —
пускай удержится!
Не надо!
Пусть не трясется!
Через секунду
встречу я
неб самодержца, —
возьму и убью солнце!
Видите!
Флаги по небу полощет.
Вот он!
Жирен и рыж.
Красным копытом грохнув о площадь,
въезжает по трупам крыш!
Тебе,
орущему:
«Разрушу,
разрушу!»,
вырезавшему ночь из окровавленных
карнизов,
я,
сохранивший бесстрашную душу,
бросаю вызов!
Идите, изъеденные бессонницей,
сложите в костер лица!
Все равно!
Это нам последнее солнце —
солнце Аустерлица!
Идите, сумасшедшие, из России,
Польши.
Сегодня я – Наполеон!
Я полководец и больше.
Сравните:
я и – он!
Он раз чуме приблизился троном,
смелостью смерть поправ, —
я каждый день иду к зачумленным
по тысячам русских Яфф!
Он раз, не дрогнув, стал под пули
и славится столетий сто, —
а я прошел в одном лишь июле
тысячу Аркольских мостов!
Мой крик в граните времени выбит,
и будет греметь и гремит,
оттого, что
в сердце, выжженном, как Египет,
есть тысяча тысяч пирамид!
За мной, изъеденные бессонницей!
Выше!
В костер лица!
Здравствуй,
мое предсмертное солнце,
солнце Аустерлица!
Люди!
Будет!
На солнце!
Прямо!
Солнце съежится аж!
Громче из сжатого горла храма
хрипи, похоронный марш!
Люди!
Когда канонизируете имена
погибших,
меня известней, —
помните:
еще одного убила война —
поэта с Большой Пресни!
Я живу на Большой Пресне, 36, 24. – По этому адресу Маяковский жил вместе с матерью и сестрами с конца августа 1913 до конца мая 1915 года.
Уже у Ноева оранжереи покрылись смертельно-бледным газом! – Ноева галерея – цветочный магазин Н.Ф. Ноева на ул. Петровка в Москве.
Во время Первой мировой войны французы, а затем немцы впервые применили химическое оружие. Крупнейшая немецкая газовая атака произошла 22 апреля 1915 года около города Ипр (Бельгия).
солнце Аустерлица – в 1805 году под Аустерлицем Наполеон одержал крупную победу над русско норвежской армией. Здесь и далее Маяковский приводит известные факты биографии Наполеона, выстраивая собственный поэтический образ героической личности.
Он раз чуме приблизился троном – в 1779 году во время Египетского похода Наполеон посетил в Яффе (Палестина) чумной госпиталь.
а я прошел в одном лишь июле тысячу Аркольских мостов! – Имеется в виду начало Первой мировой войны.
Мост у селения Арколе (Северная Италия), где во время ожесточенных боев Наполеон не раз подвергался смертельной опасности.
Солнце съежится аж! – Футуристы «объявили войну» Солнцу, издеваясь над старым привычным понятием о солнце как о красоте. Тема «победы над солнцем» звучала в одноименной пародийной опере, написанной В. Хлебниковым и А. Крученых на музыку М. Матюшина, которая была поставлена в 1913 году. Авторы «Победы над Солнцем» воспевали идею строительства нового будущего, которое может быть построено только после разрушения старого.
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных
к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Если б он, приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
Одно из самых известных стихотворений Маяковского, которым он довел публику до обморока на вечере в артистическом подвале «Бродячая собака». Его обличительный пафос и экспрессивная лексика вызвали взрыв возмущения, а «Бродячую собаку» едва на закрыли за это выступление поэта.
Орден Святого Георгия – высшая военная награда Российской империи. С 1913 года он стал официально называться Георгиевским крестом.
Северянин Игорь (настоящее имя – И́горь Васи́льевич Лотарёв, 1887–1941) – поэт, глава эгофутуристов и участник футуристического турне 1913–1914 годов.
Не только стихи, но и внешний облик, манера выступлений Маяковского и Северянина, читавшего свои стихи нараспев, резко различались.
подавать ананасную воду – По законам военного времени запрещалась продажа спиртных напитков: вместо вина в кафе и барах подавали ананасную воду.
Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой —
взял бы
и все обвыл.
Нервы, должно быть…
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она – знакомая.
Хочу.
Чувствую —
не могу по человечьи.
Что это за безобразие!
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из под губы —
клык.
Скорее закрыл лицо, как будто
сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
«Городовой!
Хвост!»
Провел рукой и – остолбенел!
Этого то,
всяких клыков почище,
я и не заметил в бешеном скаче:
у меня из под пиджака
развеерился хвостище
и вьется сзади,
большой, собачий.
Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий,
четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что то кричала про
черта.
И когда, ощетинив в лицо усища веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!
Женщину ль опутываю в трогательный
роман,
просто на прохожего гляжу ли —
каждый опасливо придерживает
карман.
Смешные!
С нищих —
что с них сжулить?
Сколько лет пройдет, узнают пока —
кандидат на сажень городского морга —
я
бесконечно больше богат,
чем любой Пьерпонт Мо`рган.
Через столько то, столько то лет
– словом, не выживу —
с голода сдохну ль,
стану ль под пистолет —
меня,
сегодняшнего рыжего,
профессора́ разучат до последних иот,
как,
когда,
где явлен.
Будет
с кафедры лобастый идиот
что то молоть о богодьяволе.
Скло`нится толпа,
лебезяща,
суетна.
Даже не узнаете —
я не я:
облысевшую голову разрисует она
в рога или в сияния.
Каждая курсистка,
прежде чем лечь,
она
не забудет над стихами моими замлеть.
Я – пессимист,
знаю —
вечно
будет курсистка жить на земле.
Слушайте ж:
все, чем владеет моя душа,
– а ее богатства пойдите смерьте ей! —
великолепие,
что в вечность украсит мой шаг,
и самое мое бессмертие,
которое, громыхая по всем векам,
коленопреклоненных соберет мировое
вече, —
все это – хотите? —
сейчас отдам
за одно только слово
ласковое,
человечье.
Люди!
Пыля проспекты, топоча рожь,
идите со всего земного лона.
Сегодня
в Петрограде
на Надеждинской
ни за грош
продается драгоценнейшая корона.
За человечье слово —
не правда ли, дешево?
Пойди,
попробуй, —
как же,
найдешь его!
Йота (греч. Iota) – буква греческого алфавита, которая в некоторых случаях не писалась, а изображалась в виде маленькой чёрточки над другими буквами. Выражение употребляется в переносном смысле, для обозначения самого досконального изучения предмета.
Морган Джон Пирпонт (1837–1913) – американский предприниматель, миллиардер.
в Петрограде на Надеждинской – Надеждинская ул. (ныне – ул. Маяковского), д. 52, кв. 9 – адрес Маяковского с осени 1916 до отъезда в Москву в начале декабря 1917 года.