В 1946 году, когда мне было полных девять лет, в Чикаго объявился монстр, необычайно заинтересовавший меня. Мой отец работал в службе безопасности газеты Chicago Tribune, поэтому в доме всегда были свежие выпуски. За год до этого, летом, я прочитал об убийстве замужней женщины средних лет в многоквартирном доме. Этот случай казался единичным происшествием, пока в декабре в апарт-отеле не была убита разведенная женщина. Убийца написал на зеркале помадой: «Ради всего святого, поймайте меня, пока я не убил больше. Я не могу контролировать себя». Судя по подробностям, которые были сочтены слишком ужасающими для печати в газетах (о которых я тогда даже не мог догадываться), полицейские решили, что убийства обеих женщин связаны между собой.
Chicago Tribune развернула целую охоту на преступника, рассылая повсюду журналистов в поисках улик. Вскоре после Нового года произошло еще одно преступление, которое на первых порах не связывали с другими двумя. Из своей спальни была похищена и убита шестилетняя девочка Сьюзанн Дегнан; ее частичные останки были найдены в канализации в районе Чикаго-Эванстон. Зверское убийство потрясло весь Чикаго, родители боялись за своих детей. Я тоже задавался вопросом: какое существо могло бы убить и расчленить ребенка? Чудовище? Человек? В девять лет я еще не понимал, до какой глубины может пасть человек, совершивший такое мерзкое преступление, но в своих мечтах ловил убийцу Сьюзанн. Наверное, я тоже боялся, а мои фантазии в какой-то степени были психологическим механизмом, помогавшим бороться со страхом – но, скорее всего, эта история меня больше вдохновляла, чем пугала.
В кинотеатрах я видел образец для подражания. В показываемых по субботам детских короткометражках «Наша банда» или «Маленькие сорванцы» – уже не помню, где именно, – изображалось детективное агентство; летом 1946 года я создал такое же с тремя своими друзьями. Офис «Агентства РКПК» располагался в гараже, и у него было свое «военное транспортное средство» – деревянная телега на колесах, которую мы окрестили «РКПК-Экспресс». Когда мы не проводили расследования, мы пользовались «Экспрессом» для доставки бакалейных товаров, по четверть доллара за доставку. Такой у нас был побочный бизнес для покрытия расходов. Как и у многих вымышленных детективных агентств из фильмов, нам не хватало заказов для оплаты ренты. Нашей главной деятельностью летом 1946 года было наблюдение за автобусными остановками в поисках подозреваемых. В одежде мы пытались подражать представителям ФБР, героям страны, или, возможно, Сэму Спейду[11] – нахлобучивали на себя шляпы и натягивали длинные плащи. Когда кто-нибудь из наших отцов или старших братьев выходил из автобуса с сумкой для обеда или с портфелем в руках, мы предполагали, что это подозреваемый в убийстве Сьюзанн Дегнан, и следили за ним до дома, а затем расставляли наблюдательные посты, сменяя друг друга по очереди и делая заметки. Взрослые, наверное, недоумевали, чем занимаются эти странные дети в длинных плащах; они так и не узнали истинный смысл наших развлечений.
Тем же летом полиция поймала Уильяма Хайренса, и мне показалось удивительным, что именно он убил не только тех двух женщин, но и маленькую девочку; задержали его в связи с ограблением, которое описывали как «сексуальное» по своему характеру. Согласно обычаям того времени, никаких подробностей не сообщалось, а поскольку в возрасте девяти лет я мало что знал о сексе, то оставил эту часть описания без внимания. В то время самым любопытным в Хайренсе мне казалось то, что он оказался ненамного старше меня – это был семнадцатилетний студент Чикагского университета. Позже выяснилось, что он рассуждал достаточно разумно, чтобы после каждого убийства возвращаться в общежитие и вести себя спокойно, не вызывая подозрений. Его арестовали почти случайно, когда снятого с дежурства полицейского попросили задержать Хайренса, пытавшегося скрыться после неудавшейся кражи. Полицейскому невероятно повезло, что в последующей потасовке пистолет Хайренса дважды дал осечку, после чего подбежал другой полицейский и ударил Хайренса по голове удачно подвернувшимся под руку цветочным горшком. В его комнате были обнаружены улики предыдущих фетиш-краж и убийств. В газете Times дело Хайренса назвали «криминальной историей столетия» и удивлялись огромной куче журналистов, стекавшихся в Чикаго со всей страны, чтобы проследить за событиями и судом. После поимки Хайренса мы, девятилетки, выслеживали на автобусной остановке этого опасного убийцу и играли, будто преследуем до его логова.
Тем же летом наше детективное агентство постепенно заглохло, как и наша фантастическая игра, но в какой-то мере меня продолжили интересовать как сам Хайренс, так и похожие на него преступники; и вполне естественно, что мой интерес в значительной степени отразился на моей профессии и способствовал тому, чтобы я начал ловить и понимать ход мыслей преступников.
В старших классах я был учеником средних способностей и не особенно интересовался каким-то конкретным предметом; два года в местном колледже Чикаго тоже прошли довольно вяло. Затем я вступил в армию, женился, и меня перевели на Окинаву. За океаном продолжал выписывать Chicago Tribune и в одном воскресном приложении прочитал про школу криминологии и полицейского управления в штате Мичиган. Мне это показалось привлекательным. Я подал заявку, меня приняли, и после окончания двухгодичной службы начал посещать занятия. Я очень заинтересовался деятельностью правоохранительных органов, и, как следствие, мои оценки улучшились. Завершив общий курс, поступил в аспирантуру, но окончил лишь один семестр, после чего вернулся в армию – на этот раз офицером, поскольку посещал занятия службы подготовки офицеров резерва в Мичиганском государственном университете.
Я попытался устроиться на работу в полицию Чикаго, но мне заявили, что не заинтересованы в новичках со слишком широким образованием, ведь «от них бывает много неприятностей». Заведующий нашей школы обладал кое-какими связями, но, как в личной беседе поведал мне мой шурин Фрэнк Грейзер, патрульный из Чикаго: лучшее, что мне могли предложить, – это должность патрульного, на которую я мог бы устроиться и с одним лишь школьным образованием. Фрэнк продолжил разогревать мой интерес к органам правопорядка. Но армия предложила стать лейтенантом военной полиции и должность в Германии. Это показалось любопытным, ведь моя семья и семья моей жены происходили из Германии, и мы воспользовались шансом посетить землю наших предков.
Мне повезло, и меня назначили начальником военной полиции в Ашаффенбурге – в городе с населением 45 000 человек и с нашим гарнизоном 8000 человек, поэтому я, по сути, стал начальником полиции всего небольшого города; там столкнулся со всем спектром проблем, с которыми сталкивается каждый начальник полиции, – убийства, кражи, поджоги. Через четыре года, когда я вновь собирался оставить армию, мне предложили еще одну привлекательную должность – должность командира управления уголовных расследований военной полиции в Форте Шеридан, совсем рядом с Чикаго. Это был отдел сотрудников в штатском, заведующий расследованиями преступлений военнослужащих в пяти прилегающих штатах. Таким образом, я стал своего рода начальством в Чикаго, Детройте, Милуоки, Миннеаполисе, Сент-Поле и т. д. Вопреки распространенному мнению о том, что в армии таланты гибнут, вооруженные силы разработали свои способы заинтересовать и удержать способных людей, наблюдая за ними и предлагая хорошие должности – я дважды становился объектом такого интереса.
Как выяснилось, работа в Форте Шеридан в чем-то была похожа на работу полевых сотрудников ФБР. Все мои агенты были в штатской одежде и имели при себе специальные документы, жетон и оружие 38-го калибра. Мы часто работали в тесном сотрудничестве с местной полицией и ФБР. В Ашаффенбурге я, как лейтенант, выполнял обязанности старшего капитана; в Форте Шеридан, будучи старшим лейтенантом (а это довольно низкое офицерское звание), я замещал майора.
Одно из крупнейших дел, которым мне пришлось заведовать, касалось торговцев наркотиками, и для внедрения в их ряды были призваны агенты Федерального бюро наркотиков (позже оно стало Управлением по борьбе с наркотиками). Эти агенты разыгрывали роли провинившихся военных, которых отправили в Форт Шеридан в ожидании увольнения с военной службы за недостойное поведение. Им удалось проникнуть в среду наркоторговцев, но при этом угрожала опасность разоблачения, в результате чего их могли убить. Финал дела походил на концовку какого-нибудь фильма. Все подразделения Форта были вызваны на построение для проверки перед трехдневным увольнением. Мои подопечные и люди федерального бюро окружили зону на автомобилях и грузовиках с пулеметами; агенты под прикрытием вышли из шеренг, показали свои жетоны и прошлись вместе с командирами по рядам, указывая на дилеров, которых тут же увели на гауптвахту[12].
Вся эта деятельность заставляла меня задуматься, что было бы неплохо продолжать работать на правительство и в дальнейшем, только уже на штатной должности в ФБР. Будучи начальником военной полиции, я часто бывал на совместных совещаниях различных ведомств, с которыми приходилось часто взаимодействовать – в том числе и с ФБР.
В то время, в середине 1960-х, у ФБР было немало работы. В студенческих кампусах начинались бунты, активизировалось движение против существующего порядка, и иногда настроения студентов передавались молодым людям примерно того же возраста на расположенных поблизости военных базах. Мои агенты военной полиции проникали в группы, планирующие подрывную деятельность, и докладывали о происходящем не только мне, но и ФБР. Если читателю покажется, что мы преувеличивали, что в такой активности не было ничего угрожающего, я отмечу, как несколько групп похитили из Форта Шеридан взрывчатые вещества и всерьез собирались подорвать военные цели. Некоторое время спустя, когда я уже вступил в ФБР, мне представился случай исследовать старые дела, и я узнал, что полевые представители Бюро в Чикаго приписали всю работу военной полиции себе. Для меня это стало первым и довольно грубым откровением о том, как сотрудники ФБР порой ведут дела. Внутри ФБР такой род деятельности назывался «односторонним движением» при осуществлении операции: сотрудники ФБР пользовались результатами расследований других правоохранительных органов, но взамен не предоставляли ничего.
Я уже собирался увольняться из армии и подыскивал себе дальнейшую работу в правоохранительных органах, когда мой статус заморозили из-за войны во Вьетнаме. Никому из тех, кто занимал должности, подобные моим, в нашей части вооруженных сил не разрешали увольняться. Армия сделала мне интересное предложение: кто-то из вышестоящего начальства просмотрел мой послужной список и отметил, что я окончил семестр аспирантуры; тогда мне предложили оплатить получение степени магистра по управлению полицией и выплачивать зарплату во время обучения в обмен на дополнительные два года службы после окончания аспирантуры.
Так я снова оказался в Мичиганском государственном университете, на этот раз с женой и двумя детьми, и, кроме обучения, я выполнял секретное поручение от армии: работал под прикрытием в группах, активно сопротивляющихся войне во Вьетнаме. Отрастил волосы, ходил на митинги «Студентов за демократическое общество» и прочих «новых левых», на марши и т. д. Изображая из себя недовольного ветерана, посещал организационные собрания и другие встречи. В газете какого-то кампуса была даже опубликована фотография меня с длинными волосами и с маленькой дочерью на плечах для дополнительного прикрытия. Мы тогда протестовали против набора в ЦРУ на территории кампуса; любопытно, попала ли эта фотография в какое-нибудь досье ЦРУ.
Мне казалось, что эти «радикальные» протестующие не знают, о чем говорят: они не служили в армии, не знали, как она устроена, но были уверены, что армия – их враг.
Очень часто казалось, что им хочется устроить беспорядок просто ради самого беспорядка, чтобы развлечься. Эти собрания посещал один доцент психологии, мотивируя студентов на протесты против войны, и даже советовал им массово записываться на подготовку офицеров запаса, чтобы сломать систему изнутри. Он говорил, что во время занятий они должны затруднять работу инструкторов, задавая «тупые» вопросы, а по окончании курса отказаться от службы в вооруженных силах. Вскоре этому доценту было рекомендовано поискать себе работу в другом месте.
Что касается собственно моего обучения, то оно шло быстро и хорошо. На моем курсе программы аспирантуры был Кен Джозеф, тогда старший агент местного отделения ФБР в Лэнсинге, штат Мичиган. Кен остался оканчивать докторантуру, когда я вернулся в армию, чтобы отслужить необходимый срок.
Получив степень, я прослужил год начальником военной полиции в Таиланде и еще год заместителем начальника военной полиции в Форте Шеридан. К этому времени я был уже майором и серьезно рассматривал продолжение военной карьеры, но знакомые из ФБР убедили повторно подать заявление, которое я подавал до того как был вынужден остаться в армии. В 1970 году мне, тридцатидвухлетнему, эта альтернатива казалась уже не такой привлекательной, как в 1967 году, но мне всегда нравились расследования, которыми занималось ФБР, поэтому я подал заявление, и его приняли. Некоторые из моих армейских начальников попытались отговорить меня, обещая дальнейшее повышение в военной полиции, но меня уже вдохновила перспектива стать спецагентом ФБР, так что я уже не поддавался доводам разума.
Неприятности в ФБР поджидали меня уже в первые полчаса службы. Я получил письмо с приказом явиться для доклада в кабинет в Старом почтовом отделении в восемь утра в понедельник февраля 1970 года, и явился туда в 7:50, свеженький как огурчик, но увидел объявление о том, что встреча переносится в здание Министерства юстиции, располагающееся в нескольких кварталах оттуда. Я спешил, а встречавшиеся в коридоре агенты-советники, узнав мое имя, говорили, что ситуация раскалена до предела, поэтому лучше готовиться к худшему. В кабинете инструктор уже разглагольствовал про предоставляемую Бюро страховку и про выход на пенсию, но, увидев меня, остановился и сказал, что я опоздал. Мои утверждения, что я прибыл на десять минут раньше и не получил никаких сообщений о переносе места, были бесполезны. Он отказался выслушивать и направил меня к высокопоставленному сотруднику Бюро.
Тогда ФБР заведовал Джон Эдгар Гувер, еще уверенно сидевший в своем кресле, а Джо Каспер, заместитель помощника начальника Отдела подготовки, был старым доверенным Гувера. Несмотря на то, что его прозвали «Призраком» (в честь мультипликационного персонажа Каспера, дружелюбного призрака), дружелюбностью он не отличался. Мне пришлось повторить свои аргументы: я пришел вовремя, но место проведения собрания изменили. «Призрак» попытался убедить меня в том, что письма об изменении места были отправлены всем, а я отвечал, что все, что я получил, – письмо о проведении собрания в старом здании почтового отделения. Он хотел признания о виновности и неисполнении приказа, но я не собирался сдаваться. Я сообщил ему, что довольно долго прослужил в армии и разбираюсь в приказах, в том, как их отдают и как исполняют. Мне казалось, что из ушей «Призрака» вот-вот пойдет пар, пока он угрожает, что меня вышвырнут из ФБР в эту же минуту. Я ответил, что, пожалуй, так будет лучше для всех, если их организация настолько мелочная и настолько некомпетентная, что даже не умеет обращаться с новыми агентами, которых столь активно привлекала. Армия всегда примет обратно меня в свои ряды, даже не раздумывая.
«Подними свою чертову руку», – рявкнул Каспер и продолжил осыпать меня бранью, советуя заткнуть рот. Он предупредил, что с того момента «мы будем приглядывать за тобой». Это была типичная попытка запугать агента-новичка, но я был немного старше, мудрее и опытнее в делах военной или околовоенной бюрократии по сравнению со среднестатистическим новичком, поэтому относительно неплохо ее выдержал. Однако этот эпизод оставил неприятный осадок, продемонстрировав косность Бюро и распространенное в нем «стремление действовать строго по правилам», с чем я постоянно боролся с того самого дня вплоть до увольнения двадцатью годами позже.
Консультантами класса подготовки «70-2» были два опытных агента лет сорока с лишним, надеявшиеся получить более высокие посты в Бюро. Наши занятия длились шестнадцать недель, и для этих агентов они стали поводом продемонстрировать свою компетентность. Как выяснилось позднее, задание было сопряжено с определенным риском, так как, если бы новички не показали хороших результатов, советников ждал бы перевод не в главное отделение, а на какие-то второстепенные, ничего не значащие должности. Джо О’Коннелл по прозвищу «О. К. Джо» прославился своей борьбой с криминальными авторитетами. Против него был возбужден иск на миллионы долларов за нарушение покоев каких-то мафиозных шишек. (В конечном итоге дело закрыто.) Это, казалось, нисколько его не беспокоило, но у него имелся пунктик насчет «белых рубашек», как он называл начальство из главного управления. Представители управления приезжали, чтобы читать лекции про различные нарушения законности со стороны агентов ФБР, и после одного такого посещения О. К. Джо сказал нам выбросить все только что сделанные заметки, потому что он поможет подготовиться к тесту по этому конкретному закону. Он также посоветовал любому, кто испытывает трудности, подходить к нему в коридоре и обращаться за помощью. Сейчас, вспоминая о том, какие агенты регулярно обращались за помощью к О. К. Джо – потому что им действительно требовалась помощь, – я понимаю, что именно они быстрее всего и поднимались по карьерной лестнице, тогда как многие другие, даже более сообразительные, годами оставались на полевой работе.
Другим консультантом был Бад Эббот по прозвищу «Трясун», потому что постоянно нервничал – в частности, из-за бунтарских настроений О. К. Джо. Так как их назначили ответственными за один и тот же класс, то участь каждого зависела от другого, и «Трясун», довольно стандартный бюрократ, беспокоился, что из-за выходок О. К. Джо он лишится столь желанной должности в главном управлении. В конечном итоге оба получили повышение, так что, насколько могу судить, начальство решило, что наш класс показал себя неплохо.
После обучения я несколько лет проработал спецагентом в отделениях ФБР в Чикаго, Новом Орлеане и Кливленде. В то время, в начале 1970-х, Бюро открыло новую академию в Куантико, штат Вирджиния – последний положительный элемент из наследия Джона Эдгара Гувера, который активно содействовал строительству того, что впоследствии стало одним из лучших центров подготовки сотрудников правоохранительных органов в мире. К подготовке программ для Куантико привлекли Кена Джозефа, и в 1974 года он вызвал меня туда из Кливленда. В Национальной академии ФБР (FBINA) я стал наставником приезжающих для прохождения курсов полицейских; каждому инструктору поручали примерно пятьдесят учеников, проходивших программу несколько месяцев. В июне 1974 года я решил, что работа в Куантико станет неплохим пунктом моего послужного списка: меня привлекали как академическая среда, так и прекрасная природа Вирджинии, к тому же служба в Куантико, насколько я представлял, должна была помочь подняться по карьерной лестнице ФБР. Другим притягательным фактором был недавно образованный Отдел поведенческого анализа, состоявший на тот момент из двух старших сотрудников: Говарда Тетена и Пэта Муллани, похожих на персонажей комикса «Матт и Джефф». Они всегда преподавали вместе и были той еще парочкой – худой и высоченный Тетен и невысокий, полноватый и слегка комичный Муллани. Тихий, сдержанный и методичный Тетен и живой и энергичный Муллани посвятили бÓльшую часть своей карьеры преподавательской деятельности, но им часто приходилось также анализировать жестокие преступления и составлять «профили» преступников – описание и особенности поведения предполагаемых подозреваемых. Они были моими учителями в профилировании, и через несколько лет после их отставки звание «старшего по профилям» перешло ко мне.
Обучение профилированию было непрерывным процессом, частью моих попыток понять психологию преступников – тем, чем я так или иначе занимался в процессе своей другой деятельности, когда читал в Куантико лекции по психопатологии и криминальной психологии. Люди, совершающие преступления против других людей, преступления, ничего не имеющие общего с деньгами, довольно сильно отличаются от обычных преступников, мотивы которых связаны с выгодой. Убийцы, насильники, педофилы не ищут материальной выгоды от своих преступлений; каким-то извращенным, хотя иногда и понятным образом они стремятся к эмоциональному удовлетворению. Это делает их особенными и, на мой взгляд, более интересными.
В Куантико я преподавал различные предметы: от психопатологии до методики проведения интервью; выяснилось, что я довольно неплохой учитель. Также выяснилось, что мне нравится быть инструктором. Нам приходилось устраивать выездные сессии, ездить по всей стране, иногда даже за границу, и, несмотря на то что такие поездки бывали утомительными, мы посещали интересные места и знакомились со множеством великолепных сотрудников правоохранительных органов.
Как раз на одной из международных конференций я и изобрел ныне широко распространенный термин «серийный убийца». В то время убийства вроде тех, что совершал Дэвид Берковиц[13] из Нью-Йорка по прозвищу «Сын Сэма», неизменно квалифицировались как «убийства незнакомцев». Мне такое обозначение казалось неподходящим, потому что иногда убийцы были знакомы со своими жертвами. Использовались и другие термины, но ни один из них не выражал сути этого явления. Меня пригласили на неделю почитать лекции в британской полицейской академии в Брамсхилле, и там я воспользовался возможностью посетить другие семинары и лекции. На одной из них лектор рассуждал о том, что англичане называли «сериями преступлений – серии изнасилований, краж, поджогов, убийств». Мне это показалось очень подходящим способом охарактеризовать тех, кто совершает одно убийство за другим, словно следуя какой-то навязчивой мысли, и поэтому на моих занятиях в Куантико и в других местах я стал называть таких людей «серийными убийцами». Но тогда вопрос наименования не казался самым главным – это была лишь часть общих попыток осознать такие чудовищные преступления, научиться быстро находить и вычислять следующего серийного убийцу.
Сейчас мне кажется, что на такое название в какой-то степени повлияли и мои воспоминания о приключенческих сериалах, которые мы смотрели в кинотеатрах (моими любимыми были про «Фантома»). Каждая серия заканчивалась драматическим моментом, поэтому приходилось дожидаться очередного эпизода через неделю. С точки зрения драматургии это весьма эффектный прием, повышающий напряжение. Примерно такое же ощущение неудовлетворенности возникает и в мозгу серийного убийцы. Сам факт убийства заставляет его желать следующего, потому что оно происходит не таким идеальным способом, как в его воображении. Когда в последних кадрах Фантом застревает в зыбучем песке, зритель вынужден прийти через неделю, чтобы посмотреть, как герой выпутается из опасного положения. После преступления серийный убийца размышляет о том, как можно было бы его улучшить. «Уж как-то слишком быстро я ее убил. У меня не было достаточно времени позабавиться, помучить как следует. Надо бы сделать немного по-другому, придумать новый способ сексуального надругательства». Следуя таким рассуждениям, преступник придумывает способ совершения более идеального убийства, и для него всегда остается возможность совершенствования своих методов.
Но публика воспринимает серийных убийц совсем иначе. Большинство людей воспринимает их как своего рода доктора Джекила и мистера Хайда[14]: допустим, живет вполне нормальный человек, а потом под воздействием какого-то психологического импульса он резко меняется – покрывается волосами, у него вырастают клыки, как у оборотня в полнолуние, – и он вынужден преследовать очередную жертву. Серийные убийцы не такие. Они увлечены фантазией, поглощены тем, что следует назвать «неисполнимыми ожиданиями», которые становятся частью желания и побуждают их совершать следующее убийство. Таково реальное значение термина «серийный убийца».
С 1975 по 1977 год я был вовлечен в преподавание техники переговоров по освобождению заложников. В этом отношении Бюро немного отставало от Департамента полиции Нью-Йорка – лидера в сфере, касающейся заложников. Но ему удалось получить много полезной информации о таких случаях от нью-йоркских экспертов: капитана Фрэнка Болца и детектива Харви Шлоссберга. Мы расширили их методы и обучали им сотрудников правоохранительных органов по всей стране. Я, как армейский офицер резерва, тоже преподавал эту методику представителям военной полиции и подразделениям уголовных расследований. По моим оценкам, за последние пятнадцать лет я подготовил около 90 процентов сотрудников армии США, занимающихся переговорами об освобождении заложников по всему миру.
Для органов правопорядка это была весьма интересная эпоха. В конце 1960-х и начале 1970-х в полицию пришло много бывших военных – «зеленых беретов» и представителей прочих подразделений, прошедших боевую подготовку в джунглях Вьетнама. Их мастерство, умение обращаться с оружием и опыт проведения штурмов легли в основу подготовки отрядов особого реагирования (SWAT) – на тот момент совершенно новой концепции для правоохранительных органов США. Отряд SWAT – это, по сути, военизированное формирование, а таких формирований у нас раньше не было. Даже ФБР, несмотря на то что обучало своих агентов обращаться не только с пистолетами, но и с винтовками и автоматами, до той поры уделяло мало внимания военизированным аспектам облав и рейдов. Но в отрядах SWAT был свой шик, и они быстро привлекли внимание средств массовой информации. В их составе были снайперы, убивавшие преступников, а также специалисты по тяжелому вооружению, такому как штурмовые винтовки и гранатометы, с помощью которых выбивали из укрытия окопавшихся террористов или спасали заложников. Но проблема заключалась в том, что такие методы приводили к слишком большому кровопролитию. В основном погибали преступники, но и полицейские несли рекордные потери, а помимо них страдали и заложники. В попытке сократить количество погибших и пострадавших Департамент полиции Нью-Йорка основал свой отдел по переговорам об освобождении заложников, а вскоре идею поиска более мягких решений подхватило и ФБР.
Мне нравился такой подход, поскольку он подчеркивал необходимость понимания рассуждений преступников, что было моим коньком, и конечно же, служил основой для профилирования. В то время представители правоохранительных органов не были готовы понимать преступников. Большинство полицейских никогда не изучали психологию и скорее были готовы воспользоваться силой, чем убеждением. Но когда и в ФБР стали преподавать технику переговоров об освобождении заложников, это повлияло на общую ситуацию, в том числе и с отрядами SWAT, и с количеством погибших на операциях. Общепринятой тактикой стало сначала начинать переговоры и по возможности избегать применения оружия. Вместе с тем этот подход породил практику возбуждения исков против полицейских различных юрисдикций в связи с неправомерным использованием силы, что стоило городским бюджетам миллионы долларов. Вскоре даже возникло требование воспользоваться сначала всеми доступными ненасильственными методами, прежде чем посылать на штурм отряды специального назначения.
За десятилетие поведенческий подход к преступлениям расширился далеко за пределы переговоров об освобождении заложников и профилирования; ФБР основало Национальный центр анализа насильственных преступлений и Программу борьбы с насильственными преступлениями (VICAP). Мне повезло внести свой вклад в основание как центра, так и программы – но я пока обгоняю историю и подробнее расскажу об этом ниже.
Еще работая в Кливленде инструктором выездной школы – мы называли ее мероприятия «гастролями», – я принял участие в разрешении критической ситуации с заложниками. Некий вооруженный чернокожий, ворвавшийся в отделение полиции в Уорренсвилл-Хайтс, взял в заложники капитана полиции и семнадцатилетнюю девушку, и мы вели переговоры с ним о том, чтобы отпустить всех и избежать кровопролития. Требованием мужчины было немедленно истребить всех белых на планете, и он хотел поговорить об этом лично с президентом Джимми Картером. Поскольку требования, разумеется, были совершенно нерациональными, я и не делал попыток удовлетворить их. Мне принесли телефон и сообщили, что со мной хочет поговорить некое высокопоставленное лицо. Это оказался Джоди Пауэлл, пресс-секретарь президента, сообщивший, что Белому дому стало известно о ситуации и что президент Картер готов поговорить с «террористом». Ошарашенный, я ответил Пауэллу, что у нас в Кливленде нет террористов. Стараясь проявлять вежливость, но не веря до конца, что Белый дом мог вообще вмешаться в такую деликатную ситуацию, я солгал Пауэллу, что мы не можем прямо сейчас связаться по телефону с вооруженным мужчиной, и добавил, что перезвоним, если понадобится президент. Ситуация разрешилась без кровопролития и без вмешательства президента.
Всего два года в ФБР я отвечал за ситуации с заложниками, но меня продолжали привлекать как эксперта в этой области и после 1977 года – в основном в роли главного местного «террориста». На протяжении десятилетия ведущие правоохранительные структуры нашей и других стран устраивали полномасштабные (длительностью до недели) учения по переговорам с террористами и по освобождению заложников на удаленной атомной электростанции в 1978 году, в Лейк-Плэсиде в 1980 году и в других местах. Во время некоторых из таких учений я изображал главного террориста. Обычно мы угоняли полный автобус добровольцев, изображавших из себя важных персон – например, ученых или высокопоставленных почетных гостей, – и увозили их на удаленную ферму или лыжную базу, где держали в заложниках. При этом использовались настоящее оружие, настоящие гранаты, динамит и другие виды вооружения, а когда я требовал предоставить самолет, чтобы вылететь из страны, его доставляли в ближайший аэропорт. На протяжении всех учений мы были настроены очень серьезно, оставаясь в ролях. В Лейк-Плэсиде моим кодовым обозначением было «10», экспертов ФБР по пулеметам и автоматам обозначали «20», а под обозначениями «30», «40», «50» и «60» проходили представители из ЦРУ, Секретной службы, отряда «Дельта» и британского аналога отряда «Дельта», специальной авиадесантной службы SAS.
Эти ситуации были настолько реалистичны, что у заложников даже возникал «стокгольмский синдром», при котором они начинают отождествлять себя с агрессорами и стараются действовать с ними заодно, чтобы выжить.
Переговорщиками с другой стороны телефонной связи, действовавшими на стороне ФБР, были мои бывшие ученики, и они порой жаловались на то, что я очень суровый противник, потому что знаю и отражаю все их уловки. Но при каждой тренировке «хорошим парням» все же удавалось освободить заложников и нейтрализовать террористов, хотя и не всегда без кровопролития (симулированного).
То, что я в середине 1970-х стал преподавать технику переговоров по освобождению заложников, было признаком моей неудовлетворенности текущей работой. Мне наскучило повторять одно и то же на занятиях, я жаждал новых вызовов. Многие мои коллеги в Куантико ни к чему новому не стремились; в большинстве бюрократических систем инновации не поощряются, и ФБР в этом отношении не было исключением, хотя руководство всегда утверждало, что они всячески советуют инструкторам улучшать методику преподавания. Многие сотрудники предпочитали объяснять теорию на примере «законсервированных» случаев, большинство из которых досталось им в наследство от предыдущего поколения инструкторов. Мой коллега Джон Майндерман называл таких инструкторов «нефтяными пятнами», потому что они охватывали большую территорию, но только на глубину в миллиметр. Раньше Майндерман работал полицейским на мотоцикле и многому меня обучил относительно того, как общаться с полицейскими, из которых состояли многие классы.
Большинство случаев, которые я разбирал на своих лекциях по криминологии, не были «законсервированными», но были широко известными, и информацию о них можно было найти в доступных для широкой публики источниках. Основу нашего арсенала составляли книги и статьи про Чарльза Мэнсона, Серхан Серхана, Дэвида Берковица, Чарльза Уитмена и других. Изучая тщательно эти случаи, я начал постепенно осознавать, что на наших занятиях мы не излагаем какую-то уникальную информацию об этих убийствах, и прежде всего потому, что такой информации нет. Книги о Мэйсоне были написаны с точки зрения прокурора или журналиста, освещавшего нашумевшее убийство и бравшего интервью у второстепенных последователей Мэнсона. Но где уникальное понимание хода рассуждений самого Мэнсона, о котором полицейский должен получить представление, посетив курс криминальной психологии в ведущем учебном учреждении мира для правоохранительных органов? Большинство из тех, кто описывал дело Мэнсона со стороны, давно пришли к мнению, что он был «психом» и что на основе изучения его поступков ничего нового уже не получить. Но что если он был не просто «психом»? Значит ли это, что мы можем узнать что-то новое на основе спровоцированных им убийств? К сожалению, на этот вопрос не было ответа, потому что в нашем распоряжении имелось только то, что и в распоряжении всех остальных. Что касается Ричарда Спека, убийцы восьмерых медсестер в Чикаго, то материал о нем в чем-то был лучше – книга, написанная взявшим у него обширные интервью психиатром. Но даже такие интервью казались недостаточными, потому что проводивший их человек или не прошел подготовку для общения с преступниками, или не рассматривал ситуацию с точки зрения представителей правоохранительных органов, что было необходимо для наших учеников. Мне хотелось лучше понять образ мыслей жестоких злодеев, прежде всего для удовлетворения собственного любопытства, но также и для повышения преподавательского мастерства, чтобы посещавшие наши занятия полицейские выше их ценили.
В то время, когда я пришел к такому умозаключению, ФБР практически не интересовалось убийцами, насильниками, педофилами и другими преступниками, нападавшими на граждан нашей страны. Большинство этих жестоких преступлений полностью попадало под юрисдикцию местных правоохранительных органов и не считалось нарушениями федерального законодательства, которые и призвано было расследовать ФБР. Но мы в Академии преподавали криминологию, так что лично для меня изучение образа мыслей преступников имело значение – в отличие от большинства моих коллег и начальников. Они не хотели иметь по этому вопросу никакого дела. Я же, напротив, только глубже им заинтересовывался.
Продолжать исследования меня поощряли люди, с которыми я встречался на конференциях и съездах профессионалов из области психического здоровья и смежных дисциплин. Любопытство заставило меня, помимо прочих организаций, вступить в Американскую психиатрическую ассоциацию, Американскую академию судебных наук и Американскую академию психиатрии и права. Никто из моих коллег в ФБР не видел пользы в таких ассоциациях, да и само Бюро довольно долго не воспринимало их как особенно полезные. На протяжении многих лет я сам оплачивал членские взносы в этих и других организациях, хотя Бюро время от времени компенсировало мне расходы на посещение профессиональных конференций. Такое пренебрежение советами психологов было частью распространенных в Бюро убеждений в том, что если что-то и нужно знать о преступниках, то Бюро уже об этом знает.
Я же придерживался иной точки зрения и считал, что нам есть чему поучиться, что многие эксперты вне правоохранительных органов могут нас поучить кое-чему неизвестному. Мои горизонты, несомненно, расширились, когда я начал посещать конференции, позже выступать на них в качестве приглашенного гостя и делиться результатами своей работы с кем-то, помимо представителей полиции. Встречи с психиатрами, психологами, специалистами по уходу за жертвами насильственных преступлений и другими профессионалами в области психического здоровья побудили меня к дальнейшим исследованиям, которыми я мог заниматься, обладая преимуществом своего уникального положения.
Разъезжая по стране «по гастролям» (в рамках выездной школы), начал посещать местные отделения полиции и просить их сотрудников предоставить копии дел особенно примечательных преступников – насильников, педофилов, убийц. Благодаря многолетнему опыту я неплохо общался с различными представителями власти, и мне не составляло особого труда получать необходимую информацию. Если мое внимание привлекал какой-то конкретный случай и полицейский, принимавший участие в его расследовании, приезжал на подготовку в Куантико, я поручал ему составить мини-доклад, собрав все материалы по этому делу в департаменте, и с благодарностью принимал копии материалов для собственного постоянно растущего архива данных. Люди настолько охотно помогали мне и настолько были заинтересованы в систематизации имеющихся у нас знаний о насильственных преступлениях, что мне присылали целые кучи материалов. В каком-то смысле их энтузиазм служил признанием огромной потребности в информации и в осмыслении этой области.
Примерно в то же время мне попалась на глаза поразившая меня цитата из Ницше, прекрасно выражающая как увлечение, какое я испытывал, занимаясь этими исследованиями, так и подстерегающую на этом пути опасность. Поэтому я вывел ее на слайд, который всегда демонстрировал во время своих лекций и презентаций. Вот эта цитата:
«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».
Было важно повторять себе такие мысли при все большем погружении в глубины человеческой преступности. В результате моих расспросов и просьб предоставить информацию вскоре скопилось больше документальных свидетельств о насильственных преступлениях, чем было доступно средствам массовой информации или какому бы то ни было отдельному департаменту полиции – наверное, потому что ими почти никто и не интересовался. Как предполагает цитата, иметь дело с чудовищами проблематично. Кроме того, на пути других людей вставали процедурные препятствия: академические исследователи не могли получать полицейские документы так легко, как представитель ФБР, и часто это сбивало их интерес. Так что я находился в привилегированном положении и мог продолжать свои занятия.
Я подолгу изучал эти материалы как на работе, так и дома, время от времени испытывая кое-какие озарения, систематически анализируя их, и постепенно в моем сознании сформировалась идея более глубокого исследования, которое помогло бы нам лучше понять преступников, совершающих насилие над людьми. Наконец дошел до той степени, когда начал страстно желать поговорить с теми людьми, о которых читал лекции, то есть с самими убийцами. Я обсудил эту идею с Джоном Майндерманом, и мы решили попробовать. Нам хотелось узнать побольше о факторах в окружении убийц, о том, что в их детстве и происхождении могло заставить их захотеть совершить такие преступления. И нам хотелось узнать побольше о самих преступлениях – что происходило во время нападения, что последовало непосредственно за тем, когда убийца понял, что жертва мертва, как он выбрал место для избавления от трупа. Получив информацию из многих интервью, мы смогли бы составить полезные списки: столько-то человек забирали вещи в качестве сувениров, столько-то читали или просматривали порнографические материалы. К тому же можно было бы проверить, насколько верны расхожие представления об убийцах: например, действительно ли они возвращались на места своих преступлений.
Как-то раз с лекцией в Куантико приехала Грейс Хоппер, морской адмирал и эксперт по компьютерным технологиям, и в красках описала свои стратегии по борьбе с бюрократией Военно-морского флота, когда ей хотелось достичь чего-нибудь поистине инновационного. Она сказала, что при нейтрализации бюрократических препон важно следовать аксиоме: «Лучше просить прощения, чем просить разрешения». По словам Хоппер, если какая-то просьба облекалась в письменную форму официального запроса, то можно было смело считать затею похороненной. Но если идея не была выражена на бумаге… ну, вы поняли. Я подумал, что если не хочу быть остановленным до того, как успею приступить к опросу убийц, то мне лучше не сообщать об этом кому-то, обладающему административными полномочиями.
В начале 1978 года я отправился в Северную Калифорнию на выездную школу и решил, что мне наконец-то представился шанс. В Сан-Рафаэле работал агент и офицер по связям Бюро с тюремной системой Калифорнии Джон Конвей, посещавший один из моих классов в Куантико. Я попросил Конвея собрать сведения о некоторых заключенных в калифорнийских тюрьмах, и, когда я приехал на неделю, он предоставил мне всю необходимую информацию. Как агенты Бюро мы могли войти в любую тюрьму страны, просто показав свои жетоны тюремной администрации, а внутри нам не нужно было объяснять, зачем нам нужно встретиться с тем или иным заключенным. Так что в пятницу, после четырех дней занятий, мы с Конвеем отправились в турне по тюрьмам, продлившееся все выходные и часть следующей недели. За один заход мы опросили семерых из самых опасных и печально известных убийц, задержанных в Соединенных Штатах: Серхана Серхана, Чарльза Мэнсона, Текса Уотсона (помощника Мэнсона), Хуана Корону (убийцу многочисленных рабочих-мигрантов), Герберта Маллина (убившего 13 человек), Джона Фрейзера (убившего пятерых) и Эдмунда Кемпера. Такого интервьюирования осужденных убийц ранее никогда не производилось, и это было прорывом невиданного масштаба.
Первым было интервью с Серханом Серханом в Соледаде. Тюремное начальство отвело нас с Конвеем в довольно просторное помещение, походившее на комнату для проведения собраний персонала, но мы не стали возражать. Серхан вошел в помещение с безумным взором, напуганный и настороженный. Он встал у стены, сжав кулаки, и отказался пожать нам руки. Он потребовал объяснить, что нам нужно от него; предположил, что если мы настоящие агенты ФБР, то действуем сообща с Секретной службой, представители которой регулярно проводили интервью с убийцами. Но их опросы не имели никакого отношения к нашему. Ко времени вынесения Серхану Серхану приговора за убийство сенатора Роберта Ф. Кеннеди у него были выявлены признаки параноидной шизофрении. Теперь мы поняли почему. Он не хотел, чтобы мы пользовались магнитофоном, и пытался вызвать адвоката. Я сообщил, что это неформальная и предварительная встреча, мы пришли просто поговорить.
Для отвлечения и снятия напряжения я расспросил Серхана про тюремную систему и про то, как ему живется. Он сердился на своего бывшего соседа по камере, который «предал» его, дав интервью журналу Playboy. Понемногу он стал разжимать кулаки и приближаться к столу, за которым сидели мы с Конвеем, а под конец сел и, похоже, расслабился.
В частности, он рассказал, что слышал голоса, приказывавшие ему убить сенатора, и что когда он смотрел в зеркало, то видел, как его лицо трескается и опадает кусками на пол – это были признаки шизофрении. Воодушевляясь, Серхан начинал говорить о себе в третьем лице: «Серхан сделал это», «Серхан почувствовал то-то». По его словам, его содержат под усиленной охраной не потому, что тюремное начальство опасается за его жизнь – что было правдой, – а потому, что власти выказывают ему свое уважение перед лицом обычных воров и педофилов.
Серхан был арабом, выросшим в зоне военного конфликта, и его мотивация во многом отражала эти факты. Так, например, он совершенно неожиданно спросил меня, не еврей ли Марк Фелт – заместитель директора ФБР. Вопрос Серхана отражал его представления о мире. Серхан рассказал, что узнал о том, что сенатор Кеннеди поддерживает продажу дополнительных реактивных истребителей Израилю и что, убив Кеннеди, он не дал стать президентом человеку, который продолжил бы политику дружбы с Израилем – и, следовательно, он, Серхан, изменил ход истории и помог арабским странам. Он был уверен, что комиссия по досрочному освобождению боится выпускать его из-за его личного магнетизма. Но если его отпустят, то он предпочтет вернуться в Иорданию, где народ точно будет носить его на руках по улицам как героя. Он считал, что его поступок в свое время неправильно поняли, но история расставит все на свои места.
В колледже Серхан изучал политологию и хотел стать дипломатом, работать в Государственном департаменте США и в конечном итоге стать послом. Он восхищался кланом Кеннеди, но убил одного его представителя. Психотическое стремление посредством убийства отождествить себя с известной фигурой – распространенная черта таких людей, как Серхан, Джон Хинкли[15], Марк Чепмен[16] и Артур Бремер[17]. Серхан знал, что в среднем за такое преступление в США проводят за решеткой десять лет, и считал, что в 1978 году его должны выпустить; он был уверен, что ему удастся реабилитироваться, если он не просидит в тюрьме слишком долго.
В конце интервью он встал у двери, втянул живот и согнул руки, показывая мне мышцы и свое величие. Он поднимал тяжести и действительно выглядел великолепно. «Мистер Ресслер, что вы теперь думаете о Серхане?» – спросил он.
Я не ответил на его вопрос, а потом Серхана отвели. Очевидно, он полагал, что стоит кому-то его увидеть, как невозможно будет не полюбить; тюрьма немного притупила шизоидные черты его поведения, но параноидальные остались прежними. Впоследствии Серхан отказывался от дальнейших интервью в рамках нашей программы.
Фрейзер, Маллин и Корона попадали в категорию «неорганизованных» убийц, их поведение было настолько странным, что мне почти не удалось чего-то добиться. Корона не был расположен общаться, а Фрейзер был погружен в свои иллюзии. Маллин вел себя покладисто и вежливо, но не рассказал ничего полезного.
Больше мне повезло с Чарльзом Мэнсоном, Тексом Уотсоном и другими преступниками, которых определенно можно отнести в категорию «организованных», хотя Мэнсон с его приспешниками усердно старались делать вид, что их преступления были совершены неорганизованными личностями.
Прежде чем встречаться с ними, я, разумеется, провел предварительные исследования и разузнал больше о каждом; особенно мне это пригодилось на встрече с Мэнсоном. Войдя в зону интервью, он сразу же спросил, что ФБР хочет от него и почему он должен разговаривать с нами. Убедив его, что меня интересует он сам как человек, я получил очень хорошую реакцию, потому что Мэнсон – отличный рассказчик, а его любимая тема – это он сам.
Он оказался на удивление сложной, манипулятивной личностью, и я многое узнал о том, как он воспринимал свое место в мире, как манипулировал теми, кто убивал вместо него.
Он вовсе не был безумен, прекрасно осознавал свои преступления и отлично представлял образ мыслей тех, кого привлекала его харизматичная личность. Из этого предварительного интервью с Мэнсоном я получил больше информации, чем смел надеяться, и разговор с ним подтвердил убеждение в том, что мое расследование действительно поможет гораздо лучше понять поведение таких убийц. В литературе не было отражено ничего из того, что я получил от самого убийцы. Раньше я и все остальные смотрели на произошедшее снаружи, извне разума убийцы; теперь же мне представилась возможность посмотреть на все эти преступления с уникальной перспективы, изнутри сознания преступника.
Более подробно я собираюсь изложить интервью с Мэнсоном и другие интервью с убийцами в последующих главах, но сейчас мне хотелось бы рассказать о том, как удалось найти формальное место этим встречам с убийцами в довольно жесткой структуре ФБР.
Примерно в середине недели проведения интервью и, возможно, в результате тесного общения с этими своеобразными и по-своему яркими людьми меня самого охватила своего рода паранойя. Я стал все больше беспокоиться, что у меня нет официального одобрения со стороны Бюро и, следовательно, мне нужно каким-то образом сообщить начальству об этом. Мне следовало получить разрешение, прежде чем встречаться с такими известными заключенными, как Мэнсон или Серхан, но я его не получил. Я уверял себя, что занимаюсь лишь предварительной работой и даже не делаю заметки, а просто прошу разрешения у этих людей прийти позже с магнитофоном, но считал, что мне все равно нужно было иметь нечто на бумаге. Я нарушил основополагающий принцип Бюро и действовал без официального одобрения. В целом сотрудников Бюро можно разделить на две категории по тому, как они ведут свои дела. Большинство спрашивают разрешение на все, потому что не хотят навлекать на себя неприятности с иерархией. На мой взгляд, такие агенты в глубине души не уверены в себе. Вторая группа, несравнимо малочисленная, состоит из тех, кто никогда не спрашивает разрешения ни на что, потому что хочет добиться исполнения задуманного. Я точно принадлежал ко второму лагерю и был готов отвечать за свои рискованные поступки. Следуя правилу адмирала Хоппер, надеялся, что если меня вызовут на ковер (если до этого вообще дойдет дело), то обязательно разработаю какую-то стратегию.
Но вернувшись в Куантико, я был настолько возбужден тем, что мне удалось получить новые сведения, что решил провести еще один заход, прежде чем изложить выводы в письменном виде – иначе мой «проект» угрожала навсегда затянуть в себя бюрократическая пучина. Это было весной 1978 года. Неподалеку от Куантико, в Элдерсоне, штат Западная Вирджиния, располагалось женское исправительное заведение. В нем содержались две «девочки» Мэнсона – Линетт Фромм («Сквики Фромм») и Сандра Гуд, а также Сара Джейн Мур, покушавшаяся на президента Джеральда Форда. Я мог бы за один день провести интервью со всеми. Майндерман тогда переживал развод и решил вернуться домой, в Сан-Франциско, в должности начальника отделения ФБР. Мне нужен был какой-нибудь помощник, и я выбрал Джона Дугласа, молодого и энергичного агента, которого прежде привлек к работе в Отделе поведенческого анализа после того, как он завершил курс подготовки в Куантико в качестве стороннего консультанта.
О своих предстоящих действиях я решил рассказать своему непосредственному начальнику, Ларри Монро. Ларри пришел в бешенство. «Ты говорил в Калифорнии с кем?». «Ты собираешься взять интервью в Западной Вирджинии у кого?». Я сказал, чтобы он не беспокоился, что через какое-то время оформлю все официально, но Ларри повел себя как типичный руководитель среднего звена. Он согласился отпустить нас в Западную Вирджинию на том условии, что если случится что-то плохое в бюрократическом отношении, то он будет утверждать, что ничего не знал и вина целиком на мне. Поскольку вина и так была целиком на мне, я согласился без возражений.
Мы поговорили со всеми тремя женщинами и собрали неплохую информацию. В целом Фромм и Гуд подтвердили мои идеи о Мэнсоне и о его влиянии, основанные на предварительных интервью с Мэнсоном и Тексом Уотсоном.
Мои собственные действия по возвращении в Куантико можно было назвать «серийными» – я теперь надеялся усовершенствовать свое «преступление», проведя еще несколько интервью, прежде чем предстать перед бумажным судом. Но этой стратегии положила конец случайная утечка. Один из моих друзей, перед которым я немного похвастался своими достижениями, проболтался о них кому-то еще за обедом, не зная, что их слушает Кен Джозеф. К тому времени Кен стал директором Академии ФБР, и несмотря на то что был моим наставником, он одновременно был и главным администратором, и большим почитателем покойного директора Гувера, а следовательно, твердо верил в иерархию и полагал, что начальство должно знать обо всем, что происходит внизу. В такой ситуации он, согласно установленной системе, поступил, как должен был поступить высокопоставленный руководитель, прознавший о несанкционированном поведении своего бывшего товарища по Мичиганскому университету Роберта Ресслера.
Нас с Ларри Монро вызвали на ковер в кабинет Кена, и он спросил, почему его не уведомили об этой инициативе Ресслера. К счастью для меня, за месяц-другой до этого Джозеф опубликовал меморандум, впервые поощряющий исследования со стороны сотрудников, и я сказал, что мой проект – предварительный, как я подчеркивал, – был ответом на этот меморандум. Конечно, это была не совсем правда, и, как мне кажется, все мы трое знали об этом, но предпочли не признавать факт. Кен заметил, что мои интервью с такими «значимыми» персонами, как Серхан и Мэйсон, определенно привлекут внимание Бюро и породят проблемы. Я сказал, что изложил свои намерения в докладной записке, которую оставил до поездки в Калифорнию. Кен ответил, что не видел этой записки, а я беззаботно бросил, что поищу ее в документах и покажу ему. На протяжении всего разговора Ларри Монро стоял с каменным лицом, Кен Джозеф тоже сохранял невозмутимый вид, а я надеялся, что на моем лице не промелькнул даже призрак улыбки. Мы исполняли традиционный бюрократический танец, столь хорошо известный сотрудникам государственных учреждений. Когда мы вышли из кабинета Джозефа, я понял, что мне нужно как можно быстрее написать и оформить задним числом эту пресловутую записку. Я составил документ, в котором сообщал, что намерен выполнить «пилотное исследование» в рамках подготовки к обширной программе опроса серийных убийц. Таким образом, моя поездка в Калифорнию была просто пробным камнем, попыткой проверить, согласятся ли эти осужденные принять участие в исследовании.
Затем я смял листок, потоптался на нем немного, ксерокопировал его, потом ксерокопировал копию, засунул ее в папку с другими документами, потом вынул и принес Кену Джозефу, сказав, что записка была, вероятно, по ошибке, размещена в другой папке, но, к счастью, ее нашли. Поверить в это было нетрудно, потому что подобное случалось сплошь и рядом. Кроме того, поскольку Джозеф в целом соглашался с моей идеей проведения интервью с заключенными, он охотно включился в игру.
Теперь, когда наш пилотный проект был «санкционирован», Кен хотел, чтобы я составил подробный план с динамикой и масштабом всего проекта по опросу заключенных, с правилами проведения интервью, упоминанием привлекаемых внешних профессионалов, академических институтов и тому подобным. Я был только рад, и мы с Ларри Монро и Кеном Джозефом постоянно обменивались между собой набросками, пока не составили отличную заявку с указанием долговременных целей, субъектов опроса, способов защиты как представителей Бюро, так и заключенных и прочих подробностей. Перед проведением интервью предполагалось пройти процесс одобрения из семи шагов: например, следовало удостовериться, что никто из тех, с кем мы собираемся общаться, не ожидал в настоящее время ответа на свою апелляцию. Кроме того, мы были обязаны задавать вопросы только о тех преступлениях, в совершении которых заключенные были признаны виновными. Мы утверждали, что не требуем дополнительного финансирования, потому что это исследование будет осуществляться параллельно с выездной школой, занятия которой проводились регулярно. Наша заявка с подписью Кена в конце 1978 года отправилась к Джону Макдермотту из вашингтонской штаб-квартиры ФБР – высокопоставленному руководителю, который подчинялся непосредственно директору Кларенсу Келли.
Макдермотт по всему Бюро был известен под прозвищем «Редис», потому что над белой рубашкой с белым воротничком у него было красное лицо – вероятно, из-за высокого давления, результата постоянного психологического напряжения во время слишком длительного общения с Гувером. Редис просмотрел заявку о том, что мы окрестили «Проектом по исследованию личности преступника» (вместе с информацией о том, что «пилот» уже проводился в предыдущие полтора года), и немедленно отклонил ее.
Прежде всего, как писал он, сама идея такого исследования смехотворна. Задача ФБР – ловить преступников, привлекать их к суду и заключать под стражу. Мы не должны заниматься тем, чем может и должен заниматься социальный работник; мы не социологи и никогда ими не будем; если кто-то и должен сочувственно беседовать с преступниками, так только представители академических кругов. Не в традициях Бюро заниматься такими возмутительными делами, как брать интервью у убийц, да и сами преступники, как в этом был твердо уверен Редис, вряд ли станут откровенничать со своими непосредственными врагами.
Реакция Редиса была совершенно типичной и предсказуемой для Бюро 1940-х годов, когда оно перешло под руководство Гувера. Тот факт, что мне уже удалось взять интервью у десятка осужденных убийц, что они свободно разговаривали со мной и что Бюро уже получило ценные сведения об образе мыслей преступников, был полностью проигнорирован. В традиции не было подобных прецедентов, а если не было прецедентов, то такие действия не сулили ничего хорошего. Одной из целей моей заявки было привлечь к проекту внешних экспертов по криминальному поведению и психопатологии, но Редису это тоже не понравилось, ведь такое предложение шло вразрез со старым укоренившимся убеждением Бюро в том, что никто из посторонних не может научить нас чему-то ценному. Это убеждение казалось абсурдным, как и реакция Редиса – но как только он сказал свое «нет», проект был похоронен. «Правило Грейс Хоппер» привело к печальным последствиям. Я уже не мог больше проводить интервью с заключенными.
В результате просто ждал, пока Кларенс Келли не отправился в отставку и на его место не пришел Уильям Уэбстер с более прогрессивными взглядами. К тому времени и сам Кен Джозеф ушел в отставку, а наш новый административный глава, Джеймс МакКензи, отнесся к проекту с энтузиазмом. МакКензи был самым молодым заместителем директора и своим продвижением по карьерной лестнице был обязан своим способностям и знанием устройства бюрократической машины. Внеся в заявку небольшие изменения, МакКензи направил ее Уэбстеру. Уэбстер же получил полномочия развернуть ФБР в новом направлении, он рассуждал о сотрудничестве с внешними экспертами и об освоении ранее неисследованных территорий. Первой его реакцией на заявку стало желание выслушать подробности, и он пригласил меня, МакКензи и Монро на «рабочий обед» в своем офисе.
Этот обед проходил в конференц-зале средних размеров, примыкавшем к кабинету директора – в одном из тех пустых помещений, которые так любят конструкторы правительственных зданий. К проекту со стороны руководства были привлечены несколько высокопоставленных бюрократов из Куантико, так что нас была довольно внушительная толпа, но сам проект был моим детищем, поэтому презентацию делал я. Другие жевали свой обед и почти ничего не говорили. Передо мной положили сэндвич, но я даже не притронулся к нему, потому что постоянно говорил. Директор Уэбстер был спокойным, сдержанным человеком, умевшим скрывать свои эмоции, и во время моей речи я не заметил ни одного знака, говорившего о том, нравится ему или нет мое предложение. Наконец я отметил, что ранее этот проект отклонил Редис, и это привлекло внимание Уэбстера, потому что он возглавил Бюро именно благодаря обещаниям обновить его политику.
Так из пассивного наблюдателя директор стал активным сторонником, и, что довольно поразительно в свете обычных бюрократических процедур, мы получили добро на том же самом «рабочем обеде». Уэбстер поддержал проект, но только при условии надлежащего его исполнения. Он не хотел, чтобы исполняли как попало – согласно его выражению, как «исследование с карточками в коробке из-под обуви». Он настаивал, чтобы мы сотрудничали с ведущими университетами и клиниками, ему понравилось, что среди предложенных мною экспертов были представители Бостонского университета и Бостонской городской больницы, а также то, что в проекте предполагалось участие академических специалистов по психиатрии, психологии и преступному поведению. Со всеми этими людьми я познакомился на конференциях и поддерживал с ними общение на протяжении нескольких лет. Вскоре проект получил одобрение по всей иерархической вертикали ФБР.
Позже я с удивлением узнал, что то самое совещание с Уэбстером действительно было «рабочим обедом», потому что получил уведомление с просьбой оплатить сэндвич стоимостью семь долларов, который так и не съел, потому что все время говорил. В последующие месяцы мы также получили финансирование со стороны Министерства юстиции. Теперь мы наконец-то могли проводить опросы заключенных на протяжении всей недели, не увязывая их с расписанием выездной школы.
До того как Проект по исследованию личности преступника получил финансирование, но уже после того как стало понятно, что все к этому идет, я решил посетить Уильяма Хайренса – того самого убийцу, которым так заинтересовался в девятилетнем возрасте. Мы с помощником, как обычно, поехали вести занятия выездной школы, на этот раз в Сент-Луис, а потом заехали в расположенное на юге Иллинойса исправительное учреждение повидать Хайренса. Хайренс содержался в тюрьме более тридцати лет, ему уже было под пятьдесят. Я рассказал, что в детстве его преступления весьма заинтриговали меня, что в каком-то смысле мы росли вместе в Чикаго. Ему было семнадцать лет, а мне девять, но сейчас разница в восемь лет кажется еще меньше, чем тогда.
За прошедшие годы я многое узнал о Хайренсе, о сексуальной подоплеке его убийств, о серии предшествовавших им фетиш-краж, о многочисленных неудачных попытках убийства и нанесении увечий, с которыми его предположительно отождествляли, и о его умении скрывать преступления от родных и знакомых. Его первоначальная защитная тактика казалась такой же невероятной, как и деяния: он утверждал, что преступления совершил другой человек, проживавший вместе с ним, – Джордж Мерман. При этом следователи отвезли Хайренса на места трех преступлений, где он смог воспроизвести свои предполагаемые действия (заставившие следователей заподозрить в том, что обвинения Мермана не имеют под собой оснований), и только во время подробного допроса признался, что выдумал Джорджа Мермана.
В действительности Хайренс вовсе не был никакой «множественной личностью», его проблемы начались и проявились еще в юном возрасте с первыми сексуальными фантазиями. Подростком он в своей спальне разглядывал изображения нацистских лидеров, примеряя женское белье. Когда у тринадцатилетнего подростка вдобавок к порнографическим фотографиям нашли целый склад оружия и огнеопасных материалов, а сам он признался в нескольких кражах и поджогах, его в качестве альтернативы тюремному заключению отправили в католический интернат. Через несколько лет он окончил исправительную школу, и его поведение было признано соответствующим для возвращения в общество, тем более что он настолько хорошо учился, что ему разрешили пропустить большинство предметов на первом году обучения в Чикагском университете. Убивать он начал вскоре после выпуска из интерната, и это можно рассматривать как продолжение краж и других преступлений, которые он совершал подростком. Позже выяснилось, что в промежутках между убийствами Хайренс совершил гораздо больше краж.
Получилось так, что до судебного процесса его дело так и не дошло. На предварительных слушаниях психиатры сказали советнику Хайренса, что хотя тот и может утверждать, что действовал под личностью Джорджа Мермана (Murderman? – «убийцы?»)[18], и не несет ответственность за некоторые свои поступки, никакие присяжные не купятся на эти заявления, и что ему однозначно вынесут смертный приговор. Уж слишком много улик было против него – отпечатки пальцев, почерк, найденные в его комнате «сувениры» и его собственное признание. Альтернативой суду было полное признание вины – в этом случае психиатры рекомендовали бы заключение под стражу и лечение. Хайренс согласился, признал себя виновным и был приговорен к пожизненному заключению. После признания его родители развелись, сменили имена и стали обвинять друг друга в ответственности за преступления своего сына. Что касается самого Хайренса, то он с самого начала был образцовым заключенным, первым в штате получившим степень бакалавра за решеткой и даже приступившим к работе над диссертацией в аспирантуре.
Я и в самом деле постарался подготовиться к интервью с человеком, за жизнью которого следил с самого детства, но оно прошло не совсем так, как я надеялся. Хайренс оценил, что я так много знаю о нем, но он больше не желал признаваться в преступлениях, в которых когда-то признал себя виновным. Он утверждал, что его подставили, и говорил, – как это поначалу делал в 1940-х годах, сразу после ареста, – что не убивал двух взрослых женщин, которые застали его за мастурбацией в их домах, что не душил и не расчленял шестилетнюю девочку. В частности, я помнил, что он схватил Сьюзанн Дегнан в ее постели, а когда мать позвала ее, чтобы проверить, что с девочкой все в порядке, приказал Сюзанне ответить, что все хорошо, затем подождал, пока мать не решила, что девочка спит. Только после этого он убил ее, закатал тело в одеяло, отнес в подвал для сексуальных утех и расчленил, после чего хладнокровно избавился от тела и вернулся к себе в общежитие. Это было чудовище, ныне отрицающее свою вину.
Хайренс признался в том, что у него имелись сексуальные проблемы и что он совершил несколько проникновений в дома, о которых теперь сожалеет как о недопустимых подростковых выходках; но утверждал, что никогда не представлял опасности для общества, что благодаря своему образцовому поведению заслужил провести остаток жизни вне стен тюрьмы.
В общем, встреча обернулась разочарованием. С другой стороны, все шло к тому, что программа по исследованию поведения преступников на основе интервью с серийными убийцами и получению ценной информации для органов правопорядка уже будет проводиться при полном содействии Бюро и Министерства юстиции. Впоследствии мне довелось пообщаться более чем с сотней самых опасных насильников, содержащихся в тюрьмах Соединенных Штатов, и обучать этому мастерству других. Благодаря полученной информации мы теперь гораздо лучше понимаем людей, в сознании которых зарождались планы столь ужасных преступлений.
В юности Уильям Хайренс написал помадой на зеркале: «Поймайте меня, пока я не убил больше».
Я опрашивал серийных убийц, именно стремясь понять, как это сделать.