Глубоко под городом, в душных царицынских катакомбах, умирал раненый советский солдат.
Он был в беспамятстве и бормотал что-то неразборчивое.
Пожилая женщина в чёрных одеждах склонилась над солдатом, посмотрела в его мутные глаза и вздохнула:
«Не жилец ты, сынок… Столько крови потерял… И зачем я волокла тебя сюда?»
Она попыталась перевязать кровоточащую рану, и солдат захрипел, застонал, его бред стал чуть более внятным, и женщина разобрала слово «Мария».
А он стал задыхаться, хватать ртом сырой воздух подземелья.
Ему сделалось совсем худо, он покрылся испариной, закашлялся, и изо рта его пошла кровь.
Женщина приподняла ему голову, расстегнула ворот гимнастёрки, заметила, что нет нательного креста, и нахмурилась:
«Да крестила ли мать тебя? Не иначе, ты – коммунист… Всё равно, я тебе некрещёному не дам погибнуть. Вот только имени твоего я не знаю… Но раз Марию вспоминаешь, пусть будет тебе имя Иосиф, как у родителей Господних».
Она взяла церковную чашу, обычный медный потир, и что-то налила туда.
А потом окрестила умирающего солдата – так, как это положено делать, когда нет священника и нет времени ждать.