В тот же вечер в соседнем микрорайоне готовился к поездке в Тверь другой паренёк. Что он знал об училище, а точнее о военной службе вообще? Дед был генералом и погиб где-то в горячей точке. Только много позже стало проясняться, что дело было в одной из арабских стран при испытаниях нового оружия, которое той стране поставлялось из СССР.
Сначала сведения были секретны, теперь… Теперь как-то всё получалось, что недосуг было его матери узнать подробности.
Отец?! Отец тоже как будто бы был военным, потом почему-то уволился слишком рано, бросил семью и теперь…. Алёша ничего толком не знал о нём, потому, наверное, что ничего толком мать не рассказывала.
Растили его бабушка и мама, баловали не слишком сильно, но и по-настоящему привить необходимые качества не умели. Собственно, он о том и не задумывался.
А тут по весне мать заговорила о суворовском военном училище.
– С чего вдруг? – спросил Алёша.
А бабушка возьми да скажи:
– Да ухаживал за мамулей твоей в детстве один суворовец, любо дорого посмотреть какой…
– Скажешь тоже, ухаживал, – отмахнулась Ирина. – В поезде познакомились. С нами в оном купе ехал на каникулы. Ну а утром все вышли в Симферополе. Мы на санаторский автобус, а он к своим не то знакомым, не то родственникам поехал.
– Скажешь не скажешь, а он тебе тогда понравился, – вздохнув, сказала бабушка. – Даже каким-то образом сумела ему телефончик дать. И он звонил и в гостях был однажды, уже курсантом.
– Да, был такой Колечка Константинов, был, да только то, всё детство, детство. Что вспоминать? – с грустью проговорила Ирина.
– А вспомнила к тому, – пояснила бабушка, – что будут на тебя, Алёша, девчонки заглядываться, как в форме суворовской выйдешь.
О, это был удар ниже пояса. Алёше нравилась одна девчонка в школе, да вот только никак он не мог заинтересовать её.
«А вдруг! – подумал он в ту минуту и представил себя в этой яркой форме – яркой погонами и лампасами, хотя на самом-то деле она была чёрной, эта форма. – Вдруг да переменится она, эта девчушка!»
Он даже глаза зажурил от предвкушаемого удовольствия.
Последний вечер дома, в своём родном микрорайоне, где осознал себя, где пошёл в детсад, а потом в школу.
Так же, как и Дима Константинов, Алёша решил прогуляться перед ужином. И так же, как Димин микрорайон, его район тоже был пустынен, особенно пустынным он казался потому, что Оленька Зверева была у бабушки в деревне.
У каждого свой путь в училище, у каждого свои причины подумать о поступлении. Хорошо, когда это мечта детства, когда желание стать военным осознанно. Худо, когда привлекает что-то такое, что скорее можно назвать внешним блеском, который может сбить с толку.
Виноват ли паренёк, ещё даже не юноша, хоть и не ребёнок? Есть установившееся определение – «отрок», существовавшее с давних пор, пришедшее к нам, отчасти, из литературы, ведь редко, кто не читал «Отрочество» Льва Толстого, продолжающее трилогию, начатую «Детством».
С того самого разговора, случившегося ещё весной перед началом сбора документов для военкомата и прохождения всяких мероприятий, необходимых для поступления, Алёша мечтал о красивой суворовской форме. Мечтал о том, как появится в ней у себя во дворе, как обязательно заглянет в школу, хотя тут есть проблема – каникулы как правило совпадают, и школа пустынна.
Но в мечтах это как-то опускалось. В мечтах он открывает дверь в свой класс и просит разрешения у учительницы зайти, поздороваться с ребятами.
Любому другому учительница никогда бы не позволила, ведь шёл урок. Но это же не кто-то – это суворовец.
Шум, гам, но учительница прощает, учительница сама смотрит и не может наглядеться на своего недавнего выпускника, своего воспитанника. Смотрит с гордостью.
В класс он намеренно зашёл перед самой переменой, а на переменке обступают недавние одноклассники. Что-то расспрашивают ребята, чем-то восхищаются девчонки. Дотрагиваются до формы, до погон, краснеют под его взглядами.
Но где же Олечка? Да вот же она. Стоит у окна рядом с классным забиякой и задирой, которому она тоже нравится, как и Алёше. А он её старается отвлечь, старается не подпустить к Алёше, который в центре внимания.
Алёша чувствует, что она рвётся к нему, что ей хочется встать рядом и насладиться первенством среди подруг, ведь это именно ради неё, только ради неё, этот душка военный пришёл в школу и заглянул в класс.
Но видение исчезает внезапно. Алёша слышит голос того самого забияки, который на лето так никуда и не поехал. Шатался без дела:
– Ну что, старик! Скучаешь? Тоже в городе томишься? – спросил забияка.
– Завтра уезжаю…
– Далеко ли? На юга что ль?
– В Тверь…
– А там чо забыл?
– Там экзамены. Поступаю в суворовское.
Забияка посмотрел на него, процедил сквозь зубы:
– Ненормальный…
Но в этом брошенном слове, в которое забияка хотел вложить что-то иное, надменное, а не то что прозвучало – а прозвучало что-то отдалённо напоминающее зависть, которую никак не хотелось признавать говорившему. Забияки ведь разными бывают – из иных получаются как раз такие, кто в трудный час показывают себя отважными и храбрыми защитниками отечества. А паники иногда пасуют при первых трудностях.
А в это время Алёшина мама собирала небольшой чемоданчик, в который надо было уложить по списку из военкомата какие-то очень нехитрые вещицы типа туалетных принадлежностей, тетрадок и прочего, необходимого на первых порах в училище. Эти сборы не мешали ей думать о том, о чём напомнила её мама во время недавнего разговора.
Да, это было уже давно, было тоже в конце июля. Она ехала в отпуск с родителями в Крым. И вот когда вошли в купе скорого поезда, там уже был симпатичный мальчишка в белой гимнастёрке и ярких алых погонах на плечах. А на погонах – золотистые буковки «Кл СВУ», расшифровку Ирина тогда ещё не знала. Да и не они привлекли её внимание, а именно этот мальчик, который немного постарше неё, но не настолько, чтобы нельзя было исключить интерес к нему.
Ирина была девочкой общительной. Она с ранних лет осознала свою привлекательность, никогда не была обижена вниманием одноклассников и даже старших ребят, но её сердце оставалось совершенно спокойным. Она принимала ухаживания, они были ей приятны, но не находила среди ухажёров достойных внимания.
А тут словно что-то слегка кольнуло её вздорное и непокорное девичье сердечко. Может быть то, что перед ней был и совсем ещё мальчишка лет пятнадцати и в то же время не мальчишка. То, что он встал и галантно предложил своё место у окна, пояснив, что готов и перебраться на верхнюю полку, поскольку, конечно, нижние полки гораздо удобнее для несравненных его попутчиц.
Ирина вспомнила, что он так и сказал «несравненных», и вспомнила, как мама её улыбнулась, приняв комплемент этого мальчишки. А папа поспешил подчеркнуть, что соседство не случайно, поскольку билеты брали в одной кассе воинской. И представился:
– Полковник Терехов! – тогда отец Ирины был ещё полковником. – Николай Иванович, – добавил, наверное, для того, чтобы дать понять: в купе не следует использовать воинские звания для общения.
Мальчишка с белой гимнастерке встал прямой как струна, отчего тоже выровнялись в струнку яркие алые лампасы на чёрных брюках, и чётко проговорил:
– Суворовец Калининского суворовского военного училища Дмитрий Константинов…
– Ну что что Калининского вижу на погонах, – засмеялся Ирин отец и прибавил, – Да ты, садись, молодой человек, садись. Мы ж не в строю.
Симферопольский скорый выходил в ту пору из Москвы в первой половине дня и на следующее утро прибывал на конечную станцию, откуда пассажиры веером разлетались по крымским курортам.
Суворовец поначалу держался уж слишком по-взрослому, даже старался не обращать на Ирину особого внимания, что несколько задевало её, хотя она спешила объяснить для себя всё это тем, что он просто стесняется при родителях вести себя по отношению к ней иначе. Ей иногда казалось, что он нет-нет да поглядывает украдкой на неё. Зато уж ночью, когда они оказались на верхних полках – она сама настояла, чтобы отец остался внизу, удалось полностью завладеть его вниманием. Прошептались чуть не до утра, а утром она украдкой сунула ему записочку со своим московским номером телефона.
Казалось бы, какая уж влюблённость в двенадцать-тринадцать лет?! Да ведь верно говорят, что любви все возрасты покорны. Говорят, то обычно о возрастах старших, но ведь и в детстве бывает, что сердце замирает от ещё неосознанных предчувствий чего-то неизведанного, таинственного и уж очень запретного. Недаром Пушкин столько писал о своей даже не первой, а ранней любви, введя в оборот вот именно это определение – «ранняя любовь», недаром Лермонтов посвятил пронзительные строки в своём знаменитом стихотворении «Кавказ»:
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор…
Вот и у Ирины нет-нет да лепетало её сердце, особенно после того, как она уверилось, сколь не повезло ей в её личной жизни…
– О чём задумалась, Ириша? – спросила мама, подойдя незаметно сзади, – Понимаю… Тяжело отрывать Алёшку от себя, тяжело…
– Он вырос, мамочка, ему вступать в жизнь и настала пора пройти настоящую мужскую школу… А думала я не о том, пусть тебе не покажется это странным. Я думала о бравом суворовце, о котором ты напомнила сегодня. Думала, что может всё бы в моей жизни сложилось иначе, если бы тогда с отцом не…
– Вот этого не надо… Вот этого не надо говорить, – поспешно прервала Екатерина Петровна. – У тебя растёт такой замечательный сын… Да и вообще – уж так сложилось, так случилось. Значит, судьбе угодно…
– Можно и не говорить, – грустно улыбнулась Ирина. – Да вот как не думать-то, как не думать? Да… Интересно, где он теперь, суворовец Николай Константинов? Кем стал? Как сложилась жизнь…