3. Сира
Иногда я предпочла бы не просыпаться.
Иногда мои дни так тяжки, что я предпочла бы покинуть этот мир. Что внушает мне такой ужас? План, который Хадрит поведал мне вчера вечером.
– Мы с Озаром пришли к отличному соглашению, – начал он, когда мы сидели за бокалами тамариндового шербета на полу в верхнем зале его дворца. – Торговля пряностями из Коа принадлежит ему, но это опасный морской маршрут. В старину даже говорили, что в тех водах рыщут морские драконы. И поэтому Озар согласился взять в команды моих людей – они мало в чем участвовали с тех пор, как этосиане захватили все наше западное побережье. Мои люди, без сомнения, знают толк в походах по бурным морям, ну и доля в двадцать процентов вполне справедлива.
Я сидела, потягивая пряный лед, и ощущала сомнения и тревогу.
– Ты сам говорил, что Озар бесчестен. Что его монополия на торговлю делает город слабым, а людей нищими. А теперь ты собрался присоединиться к нему?
– Сира, я и тебе заплачу долю. После того как Озар взял тот документ с печатью моего отца, пути назад больше нет. Ты этого добилась, а я – человек честный.
– Разве вы недостаточно богаты?
– Совсем нет.
Для чего мне еще больше денег? Во дворце у меня все есть. Как я объяснила бы их наличие Тамазу, Мириме? Или мне прятать нечестную прибыль в нижнем белье?
– Мне не нужны деньги.
Хадрит с гордостью улыбнулся:
– А я все равно отложу твою долю. Может, ты когда-нибудь поумнеешь, начнешь разбираться в природе вещей и поймешь, что нет такой выгоды, от которой стоило бы отказываться. Может быть, придет день, когда ты обнаружишь, что у башни, которую ты всю свою жизнь возводила, недостаточно прочное основание. Она рушится, ломая все, что ты любишь, и тебе приходится собирать осколки и восстанавливать, что сможешь, – даже и нечестным путем.
Очень странно. Его улыбка обратилась в гримасу, как будто он пил из чаши не ледяной шербет, а горькие воспоминания.
– А когда ты скажешь про нас отцу? – спросила я, изменяя тему на более близкую к моим нуждам.
– В тот момент, когда он войдет в ворота дворца, и, надеюсь, с мешком голов неверных. Даю слово.
Головы! Мне опять показалось, что они катятся к моим ногам. Что в итоге шах решил относительно моего брата? Я должна была это выяснить.
– Подумай о том, что я для тебя куплю! – криво улыбаясь, воскликнул Хадрит. – Может быть, полцарства? И вторую половину в придачу!
Что? Так говорил мне Озар. Или все это просто розыгрыш?
– Кстати, я хотел бы, чтобы ты помогла мне еще с одним пустяком.
Я отхлебнула шербета. Честно говоря, мне больше всего хотелось быть хоть в чем-то полезной. И не важно, Тамаз ли просит меня договариваться с моим братом или речь идет о хитрых планах Хадрита, – я хотя бы не буду никчемной, как в последние восемь лет. Я была ничем, безделушкой для Селуков, нужной лишь в качестве свидетельства, что у них в плену дочь кагана силгизов. Но в Кандбаджаре, если хватает ума, можно быть чем-то большим, чем кажешься.
Тем не менее меня начало тяготить болезненное и темное чувство. Мне отчасти хотелось его избежать, но, с другой стороны, хотелось принять и терпеть, сколько хватит сил.
– Так что ты, пожалуйста, не пугайся, – продолжил Хадрит, – но я собираюсь принести в дар его высочеству принцу Кярсу что-нибудь подобающее, когда он вернется с победой. Ну а зная склонности этого достойного человека, полагаю, он предпочел бы… так сказать… экзотический фрукт. Понимаешь, к чему я клоню?
– Я не идиотка. Ты собрался подарить ему женщину. Однако какого джинна этим должна заниматься я?
– Не какую-то женщину. – Хадрит потеребил бороду. – Исключительную. Видишь ли, у него хватает наложниц, которые выглядят как… как ты или Зедра. Кожа цвета песка, вьющиеся черные волосы и крупный нос – типичные черты силгизских и вограсских девушек.
– Крупный нос? – возмутилась я и тронула свой. Он был точно не мал.
– Я люблю твой нос. И надеюсь когда-нибудь слизнуть с него свой шербет. – Словно мне от этого стало легче. – Не пойми неправильно, но мне хочется, чтобы Кярс получил что-нибудь… чего никогда не пробовал.
Изменилась не только я – Хадрит стал далеко не тем, кого я помнила. Он уже растерял ребячливость, которая делала его таким милым, – было время, когда он заикался, разговаривая со мной. Теперь он стал более расчетливым и целеустремленным, почти таким, как его отец, Великий визирь. Мне хотелось снять с него этот слой, хотя он с каждым днем все сильнее затвердевал.
Я постучала кулаком по столу:
– Ты же знаешь, я никогда не покупала рабов. Чем я тут могу помочь?
Хадрит просиял:
– Приятно видеть, что ты готова и хочешь помочь. Значит, так.
И он объяснил мне все.
Вот поэтому мне не хотелось просыпаться сегодня утром. Я бы предпочла поговорить с братом или с шахом Тамазом, как-нибудь помочь им выйти из тупика, сжимавшего в тисках Кандбаджар, но я обещала помочь Хадриту и начала день с этим намерением.
Ради поддержания формы я отправилась в город пешком, едва солнце тронуло рассветные облака. Щебет птиц был еле слышен, их с недавних пор стало меньше, только тут и там на ветвях сидели красноглазые дронго с черными перьями. В сопровождении гулямов я дошла по берегу реки до северной стены цвета глины, но с красивыми темно-синими зубцами.
Вскоре я уже была в гавани, в устье реки Вограс. Сладкий и привычный воздух речного берега сменился едкой вонью сушеной рыбы. Я прошла мимо лодок, деревянных и тростниковых, мимо лавок с дарами моря и лоточников, продающих все, от пальмового масла и до поддельных артефактов с руин на островах Педанг,
и направилась на невольничий рынок. Или на Конюшню, как его звали жители города. Место, куда пригоняли мужчин, женщин и детей. Я любила лошадей, как требовала моя силгизская кровь, и мне никогда не пришло бы в голову обращаться с лошадью так, как с рабами в этой Конюшне. Но нет лучшего места, чтобы подыскать дар для наследного принца Кярса.
Как ни посмотри, Конюшня походила на большую тюрьму под открытым небом. Деревянные клетки колоннами и рядами заполняли всю набережную. Тростниковые крыши давали тень томящимся внутри.
Я шла между клетками, мои гулямы удерживали на расстоянии зазывал, отгоняя их позолоченными булавами. Но купцы продолжали выкрикивать, предлагая товар.
– Мускулистые работники из Химьяра, лучшие у султана! Могут целый день таскать грузы!
– Девушки для услуг из Пустоши, услаждающие глаза и уши!
– У меня есть девушки-певуньи, моя госпожа, из далекой Саргосы!
– Северяне! Рутенцы! Идеальны для рудных копей!
– У меня есть в продаже принцесса Крестеса!
Я нашла торговца, произнесшего последнюю фразу. Он носил обмотанную тюрбаном красную шапку сирмянского забадара и цветастый кафтан.
– Ты меня заинтересовал, – сказала я. – Это правда? Он расхохотался, тряся круглым брюхом.
– Нет, конечно, но ей нравится так думать.
– Хм. Рабыни из Крестеса редки, как пена в море. Я собралась было двинуться дальше.
– Ее кожа бела как снег, не целованный солнцем. Подойди, посмотри сама.
А значит, не песочного цвета, как у нас с Зедрой, может, даже и нос у нее небольшой, и волосы прямые. Проклятый Хадрит. Надо бы взглянуть на нее и покончить с этим.
Пока мы шли за купцом, я старалась не смотреть на окружающее меня людское море. В клетках стояли дети с пыльными лицами, плакали и старались обратить на себя внимание. Им хотелось себя продать, потому что где угодно лучше, чем здесь. Или так им казалось. Я-то не была уверена в этом, зная, сколько их сгинуло на плантациях или в копях по всей Аланье. Но судьба свободных часто была не намного лучше – сапог паши давил всех, и порой сами паши были рабами. Точно было только одно: каждый мог подняться высоко или же умереть в канаве, тут все зависело от тебя, и я должна карабкаться вверх, как можно дальше от этой канавы.
Наконец мы остановились в конце ряда, у ржавой железной клетки. Там, прижавшись к прутьям, сидела девушка, светло-каштановые волосы падали ей на лоб. Я бы назвала ее бледной, а не белокожей, и довольно невысокой и пухлой. Впрочем, мое мнение о ее красоте не имело значения.
Забадар свистнул, и девушка отбросила с лица волосы, отряхнула песок со своего рубища, а потом вскочила и бросилась к решетке передо мной.
Ее мягкие ореховые глаза смотрели прямо в мои.
– Ты как солнечная госпожа, – сказала она на силгизском, угловато и странно произнося слова, будто они падали со скалы. – Прошу, спаси мою душу. Мне не выжить здесь.
Странный выбор слов. Мне потребовалась секунда, чтобы понять – она говорит на сирмянском, хоть и родственном языке, но не совсем сходном.
– Как твое имя? – спросила я по-силгизски.
Она вытаращилась на меня так, словно я только что прокляла ее мать. Забадар повторил мой вопрос на хорошем сирмянском. Полагаю, слово «имя» там звучало иначе.
– Я Селена Сатурнус. Мой отец – император священной империи Крестес Иосиас. Умоляю, спаси мою душу.
Забадар рассмеялся и похлопал себя по бедру:
– Она это дело хорошо знает.
Но в ее словах звучала искренность.
– Как ты здесь оказалась? – спросила я.
На сей раз она, кажется, поняла мой силгизский.
– Я сбежала от шаха Сирма, а потом попала в клетку к этому забадару, а потом…
Остальное я не смогла толком разобрать, уловила только, что ее привезли сюда.
Я окинула ее взглядом с головы до ног. Да, фигуристая, как сказали бы мужчины. Но достаточно ли она хороша для наследного принца Кярса? Крестейская девушка с кожей цвета снега, говорящая на сирмянском и, похоже, искренне верящая, что она принцесса. Что ж, могло быть и хуже.
Я бросила забадару мешочек с золотом, который дал мне Хадрит. Продавец глянул внутрь, и глаза у него чуть не выкатились из орбит.
– Благодарю, госпожа, – с придыханием произнес он. – Пусть благословит тебя Лат тысячу и еще один раз. Пусть святые повторяют твое имя перед ее престолом. Пусть Ахрийя никогда.
– Просто выведи ее, – оборвала я, ощутив внезапную тошноту.
– В цепях или без?
– Ты что, шутишь?
– Эта может удрать, такая она.
– Она не сбежит.
Я указала на четырех стражей-гулямов со сверкающими булавами в руках.
Забадар освободил Селену Сатурнус и дал ей пару деревянных сандалий. Мы двинулись прочь.
Не прошло и пяти минут, как мы уже поднимались по ступеням из песчаника к центральной улице. Там Селена схватила меня за плечо и взмолилась:
– Прошу тебя, солнечная госпожа, посади меня на корабль, идущий в Гиперион. Я хочу отправиться к месту упокоения.
Место упокоения… вероятно, это значило «дом». А мешки и темные круги под ее глазами явно были следами слез и печали.
– Ты отправишься во дворец. Там ты будешь в безопасности и комфорте.
Она покачала головой, и ореховые локоны рассыпались по лицу.
– Прошу тебя. Мне здесь не место. Я не видела свою семью больше года.
То же самое испытывала и я, когда восемь лет назад меня впервые привезли в Песчаный дворец. Но сегодня было не до сочувствия. В любом случае, ей будет лучше в гареме, чем в доме наслаждений, где она в конце концов оказалась бы.
– Скоро у тебя будет новая семья. Лучше постарайся привыкнуть.
– Мне все время так говорят, но я никогда не привыкну! Я не просто кусок мяса, который можно швырять туда и сюда. Я принцесса империи, когда-то правившей миром, придет день, и она будет править снова.
Разговор с ней помогал мне лучше понять некоторые сирмянские слова. А ее глаза… они были такие искренние, такие молящие. Если бы я захотела, то могла бы отвести ее на корабль, правда, ни один из них не пойдет в Крестес. Ведь крепость в том месте, где река впадает в Юнаньское море, захватили пираты-этосиане, и ни один корабль не пойдет в ту сторону, пока Кярс не изгонит пиратов.
Селена не походила на принцессу Крестеса, она выглядела как рабыня-крестейка. Но какое это имело значение? Если она в самом деле принцесса – тем лучше для Кярса. Я не отпущу ее, заплатив так много – золотом Хадрита и собственной гордостью.
Я убрала с ее лица локоны.
– Успокойся и послушай меня. Ты идешь туда, где такое изобилие, что ты никогда и ни в чем не будешь нуждаться. И в том месте никто тебя не обидит. Обещаю.
– Так мне говорили и в Сирме. А потом причиняли мне боль. Это все как сон. Кошмар в кошмаре внутри кошмара.
Вероятно, прежние хозяева плохо с ней обращались, и теперь она боялась того же. Но при всех своих недостатках Кярс был добр к женщинам. Он одаривал их вниманием и восторгом, осыпал дорогими подарками и не ограничивал в передвижениях. Пока их сопровождали его верные гулямы, женщины могли пойти куда угодно и наслаждаться всеми удовольствиями, какие способен предложить Кандбаджар. В самом деле, не так уж плохо, только девушка еще об этом не знала.
Мы шли мимо храма святого Джамшида с желтым куполом, и до нас доносился землистый запах чечевичного супа. Вокруг разноцветных каменных арок храмовой площади змеями вились очереди людей, одетых в грубую шерсть и лохмотья, у некоторых на лицах запеклась грязь. Члены ордена – и женщины, и мужчины – варили суп в огромных каменных котлах.
– Сира, – позвал чей-то голос.
Я остановилась и посмотрела на человека, произнесшего мое имя. Он носил одеяние из чесаной шерсти с капюшоном. И был без тюрбана – в ордене святого Джамшида не разрешались мягкие ткани.
Великий шейх Хизр Хаз мешал варево в котле на другой стороне дороги. Прежде мы встречались лишь мельком, как он не забыл мое имя? Взгляд глубоко посаженных глаз остановился на мне. Его борода была белее облаков на небе.
– Шейх? – произнесла я.
– Следуй истинным путем, Сира.
– Что-что?
– Истинным путем.
Хотя он еле слышно шептал, голос будто гремел сквозь окружающий нас шум.
Я лишь кивнула в ответ. По спине пробежал холодок, словно меня уколол джинн.
– Что он сказал? – спросила Селена, с любопытством вздергивая изящный нос.
Очевидно, парамейский она не знала.
– Ничего, – ответила я. – Идем дальше.
Мы с Селеной стояли в главном зале гарема. Главный евнух Самбал и сестра шаха Мирима глазели на нас, прикрывая руками рты.
– Чья это была идея? – наконец спросила Мирима.
– Моя, – солгала я. – Я бродила по Конюшне и вдруг увидела ее. И подумала, что она станет прекрасным даром для твоего племянника.
Самбал зашипел, словно у него во рту был кипящий котел.
Мирима провела рукой по глазам, словно Селена каким-то чудом могла исчезнуть.
– Дорогая, я вполне способна сама выбрать ночное развлечение для наследного принца. Как султанша этого гарема только я решаю, кому дозволить в него войти.
Я склонила голову:
– Приношу свои извинения султанше. Но в прошлом году его высочество подарил мне служанку. Милую молодую рутенку. Я подумала, что теперь могу отплатить за подарок.
– Сира, за подарки платить не требуется. Дары делают те, кто что-то имеет, тем, у кого этого нет. – Она по-старушечьи вздохнула. – Но я вижу, у тебя благие намерения. Я не стану тебя наказывать. Однако эта… это… грязное создание не может остаться здесь. Отошли ее обратно в Конюшню.
Что ж, довольно резко – Мирима знала толк в колкостях. Хорошо, что Селена не понимает парамейский.
– Грязное? Что ты имеешь в виду? – спросила я, надеясь, что не испытываю терпения Миримы.
– Погляди на нее, – приказала Мирима.
Я взглянула на Селену, смотревшую в пол, почтительно сцепив руки на животе.
– Ничего плохого не вижу, – ответила я. – Очень славная девушка с широкими плодородными бедрами. Может быть, она подарит наследному принцу Кярсу еще одного сына.
– Как раз этого мы не хотим, – сказала Мирима. – Еще один сын со слабой кровью каких-то западных свинопасов, ненужный соперник для Селука, очередная марионетка гулямов и визирей. Как ты думаешь, почему род Селуков в Аланье оставался сильным на протяжении сотен лет, когда наши кузены с севера и востока захлебывались от гражданских войн и вторжений? Потому что мы осторожно выбираем тех, кто производит потомство. Наша кровь происходит из Пустоши, как и твоя. Эта кровь должна обновляться из истока, а не смешиваться не пойми с чем.
Если я все испорчу, Хадрит будет в ярости. Но что я могла ответить Мириме? Не все женщины Кярса были из Пустоши, но такие, по крайней мере, имели статус.
И я ляпнула глупость:
– Она дочь императора Иосиаса.
Самбал крякнул, потом рассмеялся, шлепая по бедрам:
– В самом деле? Тогда ее крестейский должен быть безупречным, даже совершенным. – И он что-то сказал Селене по-крестейски.
Ну конечно, Самбал тоже родом из Крестеса, у меня это вылетело из головы. Хотя я забыла, из какой области.
Селена что-то произнесла в ответ. Нижняя губа евнуха отвисла, и он отвернулся, сдвинув брови на переносице.
– Что ты сказала? – прошептала я Селене.
– Ничего.
Она не доверяла мне.
В свою очередь, Самбал зашептал что-то Мириме. Я почувствовала себя ребенком, исключенным из веселой игры. Что такое здесь происходит?
Мирима щелкнула пальцами, обращаясь к одному из евнухов, столпившихся у дверей.
– Дайте ей комнату, – приказала она. – Искупайте ее, позовите портного, чтобы снял с нее мерки. И пригласите целителя.
Что бы ни сказала Селена, это все изменило.
– Что такое ты сказала? – спросила я достаточно гневно, чтобы дать ей понять, что не шучу, но не слишком резко, чтобы не напугать.
– Почему я должна тебе говорить? Ты была испытана на пути. Архангел тебя видел. У тебя был шанс сделать добро и помочь мне возвратиться домой. Но ты избрала путь зла, и теперь я здесь. Мне придется самой сражаться с волками. Не желаю больше тебя видеть.
Она говорила как шейха, которая однажды отчитала меня за кражу рахат-лукума.
– Я здесь тоже живу, идиотка. Тебе придется часто меня видеть. И даже не думай идти против меня. Теперь выкладывай, что ты им сказала, или я изо всех сил постараюсь превратить твою жизнь в ад.
– Съешь свой тапок, – сказала она.
Дразнилка силгизских детей. Я не знала, что и у сирмян есть такая.
– Только дети так говорят!
– Да отстань ты, жирафа!
Самбал растащил нас:
– Девушки, девушки. В высочайшем гареме не позволено драться. Селена, прежде всего запомни – говорить всегда нужно шепотом. Сира, марш отсюда, сейчас же. Да, находка прекрасная, но дальше мы разберемся с ней сами.
Вернувшись в свою комнату, я швырнула хрустальную чашку об стену. Она не разбилась, лишь отскочила. Меня это не удовлетворило. Я схватила медное блюдо, стряхнула с него черный виноград и ударила о дверцу шкафа. Блюдо раскололо дерево, с грохотом упало на пол и покатилось.
Хадрит говорил мне: «Кого бы ты ни выбрала, стань ей лучшей подругой. От нее ты должна узнавать о Кярсе все, что только возможно».
Я тогда ответила: «Я же дружу с Зедрой. Она уже знает про него все».
«А она когда-нибудь рассказывала тебе подробности? Интимные?»
Я подумала и ответила: «Нет, никогда. Она очень скрытная».
Хадрит поднял брови в самодовольной ухмылке и сказал: «Скрытным людям часто есть что скрывать. И Зедра ничем не обязана тебе, в отличие от новой рабыни. Мы должны знать все о будущем шахе и его делах – мирских, духовных, ночных. Ты меня понимаешь?»
Я села на свою низкую кровать и уткнулась головой в колени. Хадрит, Хадрит, проклятый Хадрит. Лишь о нем я думала последние несколько лун, это как болезнь, от которой я не могла излечиться. Но испытывал ли он хоть что-то к своей козочке?
– Очевидно, нет, – сказала я вслух, и на глазах проступили слезы. – Я такая глупая. Я помнила каждый миг, проведенный с ним. Восемь лет назад я увидела его впервые – он смеялся, сидя за низким столиком с принцем Фарисом, младшим братом Кярса. Мы столкнулись потом в коридоре, Хадрит улыбнулся, почесал затылок и сказал: «А ты хорошенькая». А в прошлом году, вернувшись из торговой поездки в Кашан, он дал мне маленькую механическую лошадку. «Это из Шелковых земель, – сказал он так, словно сам их завоевал. – Она навела меня на мысли о тебе».
Сколько он покупал механических лошадок и для скольких доверчивых девушек? И могла ли я ожидать, что он будет отличаться от Кярса – человека, с которого так хотел брать пример?
Дверь со скрипом открылась. Опустив глаза, вошла Вера, моя юная служанка-рутенка. Кярс подарил мне ее несколько лун назад, хотя у него она прослужила намного дольше. Девушка затворила за собой дверь.
– Госпожа. – Она опустилась у края кровати, положила теплую руку мне на колено. – Половина зала слышала ссору. Что случилось?
– Я такая никчемная.
Она придвинулась ближе и коснулась обеих моих коленок:
– Снова из-за него?
– Почему я ничего не могу сделать правильно?
Она взъерошила свои желтые волосы, а потом осторожно села рядом со мной.
– Вы расстроены.
– Ну конечно, расстроена. Вечно все у меня не так. Все, что я делаю, ни к чему хорошему не приводит. Мне почти двадцать четыре, я не замужем и лишь брожу целыми днями по саду, забиваю голову поэзией и трачу чужие деньги на всякие пустяки на базаре.
– И вы думаете, что Хадрит избавит вас от всего этого?
– Кто-то же должен. Знаешь, брат предлагал забрать меня. Я сказала ему, что мой дом здесь, в Песчаном дворце, и другого у меня нет. И все-таки иногда мне кажется, что эти стены – просто комфортабельная тюрьма.
Плечо Веры тесно прижалось к моему.
– Хотеть нужно то, что имеешь.
И такое в Рутении считается мудростью? Но я не должна винить Веру за недостаток ума. Кярс купил ее не для разговоров.
– Все, что у меня есть, – только внешнее. А внутри я опустошена. Легче легкого облачка.
– Не согласна. Когда Кярс сказал, что отдаст меня кому-то другому, клянусь, это было самое ужасное, что я когда-либо слышала. Половина здешних женщин бьет служанок, а другая половина считает нас слишком низкими, чтобы даже коснуться. Но когда я узнала, что это вы, то обрадовалась. Потому что вы добрая. И хорошая.
Она положила руку мне на бедро.
– Стоп, – сказала я. – Я этого не хочу.
«Следуй истинным путем», – пронеслись у меня в голове слова Хизра Хаза.
Ее рука скользнула выше, и прикосновение было так приятно. А потом Вера произнесла:
– Вы расстроены.
Я покачала головой, но решимости оттолкнуть ее руку мне не хватило.
– Это неправильно.
– Все неправильно, – жарким шепотом прошептала она мне на ухо.
Ее пальцы скользнули дальше. Я прикрыла глаза и просунула руку ей под рубаху.
В купальне я снова расплакалась. Истинный путь. Так учило нас Писание Хисти, и важнейшая заповедь была в том, чтобы поклоняться лишь Лат и никогда не верить в других богов. Во-вторых, заботиться о своей душе и не загрязнять ее грехом, нечистотой и низкими помыслами. Шейхи сеяли во мне эти семена, но они не пустили корни, их сдуло, как тонкий верхний слой почвы на солончаке. Я боялась, что испорчена навсегда. Нечиста и разумом, и телом, и духом. И ни пар, ни вода меня уже не очистят, я не стану снова хорошей, значит, мне больше нечего терять.
Я должна добиться успеха, в какую бы игру ни играла. Да, Селена говорила резко, но за этим я чувствовала испуганную маленькую девочку. Я должна научить ее уважению, пусть она будет обязана мне, чтобы могла стать полезной для нас с Хадритом.
Оттирая себя с удвоенной силой, я внезапно поняла, что нахожусь в той же парной, что и вчера. Отодвинув жаровню с углями, я с удивлением увидела, что кровавый отпечаток остался на месте. Но поскольку на этот раз жаровня сдвинулась дальше, я заметила еще кое-что – странную, нарисованную кровью картинку. Я присела, чтобы рассмотреть получше. Это было похоже на три глаза вокруг звезды.
Я могла бы представить, что какая-то неуклюжая девушка здесь упала, ударилась головой и оставила на стене кровавый след. Но насколько сильно надо было повредить голову, чтобы рисовать собственной кровью?
Странно и пугающе, но чего теперь не бывает? В любом случае, мне хватало своих проблем. Люди постоянно разбивают себе головы и умирают, так что лучше не обращать на это внимания и заниматься своими делами.
Я нуждалась в паузе и поэтому вышла в город в сопровождении двух гулямов. Это меньше, чем обычно, но я не хотела толпы вокруг себя. Мне хотелось выйти за ворота, чтобы повидать брата, но что я ему скажу? Еще больше воспоминаний? Нет, мне нужно принести ему что-то существенное, что поможет разрешить их с Тамазом противостояние, поэтому встретимся позже.
Солнце сверкало надоедливыми послеполуденными лучами. Блики света отражались от каждой блестящей поверхности и слепили глаза. Как всегда ближе к вечеру, очереди на площади Смеха поредели, свежие утренние рифмы поэтов выцвели до банальностей и клише. Я протиснулась в начало очереди к поэту, напоминающему обернутую травой свинью, в надежде, что он взбодрит меня проницательной похвалой.
– Госпожа! – сказал он, завидев меня. – Солнце выглянуло из-за туч…
Прежде чем он успел договорить, я развернулась и пошла прочь. Провались они, эти солнце, и луна, и звезды, и реки, и океаны, и гранаты, и кипарисы, и любовь, и смерть, и воскресение, и свет, и тьма. Хватит этого пошлого вздора.
Химьяр сидел на своем медном троне на другом конце площади. Когда я подошла к нему, он очнулся от дремы, потянулся и зевнул, словно утомился после долгого дня. И захлопнул наполненный монетами сундучок.
– Закрыто, – объявил он.
Сунув руки в мешочек с монетами, я звякнула золотом и серебром.
– Я уже заработал достаточно, хватит, чтобы набить живот, купить выдержанное финиковое вино и много другого, – усмехнулся он. – Приходи завтра.
– Я пришла из дворца. Сочини для меня стихи.
Химьяр усмехнулся:
– Из дворца. Будь ты из Селуков или женщиной кого-то из них, так и сказала бы. Но ты из дворца – может, там за столом прислуживаешь?
Молодой темнокожий мужчина насмешливо улыбнулся, и мои кулаки невольно сжались.
Он продолжил:
– Злишься, потому что принцы не хватают тебя за задницу, когда ты подаешь им напитки? Для этого нужно иметь ее, дорогуша.
Мои брови поползли вверх. А потом дошло – это были его стихи. Вот за это люди ему платили.
Он указал на мою грудь:
– Я видал виноград, более пригодный для ласки.
Он знал хоть одно приятное слово?
– Это все, на что ты способен? – равнодушно спросила я. – Оскорбляешь внешность? Глубже посмотреть не пытался?
– Глубже? Ты глубока, как проникновение евнуха.
Я кивнула:
– Лучше. А что еще?
Он махнул, чтобы я уходила:
– Это на закуску. А за большим приходи завтра.
– Скажи мне, кто я, химьяр.
Он со вздохом сел на медный трон и потрогал фальшивый рубин в подлокотнике.
– Так случилось, что у меня есть имя. – Он провел рукой по коротким и мелким кудрям. – Эше.
– Я забуду его к утру.
Он смотрел на меня, склонив голову, а потом его взгляд стал искренним и почти сочувственным.
– Хочешь знать, кто ты? Ты приходишь трижды в неделю со своей подругой, более чувственной. Ты цепляешься к ней, как пиявка, без всякой цели. Знай ты, чего хочешь, тебя бы здесь не было, но ты не знаешь и заполняешь эту пропасть чем придется, потому что, по сути, ты дрожащая маленькая девочка, и холодные пальцы отчаяния как петля обвили твою шею.
Я почувствовала эти холодные пальцы и содрогнулась, хотя меня и окружало тепло заходящего солнца.
– Ты за мной наблюдал? – спросила я. – Знаешь, кто я?
Эше покачал головой, слез с трона и спустился с помоста. Стоя лицом к лицу, мы были одного роста, и я видела прорехи в его бороде.
Он протянул ладонь:
– Ты знаешь текущие цены. Заплати и возвращайся в свой дворец. Завтра будет новый день. И даже не думай пролезть без очереди. Перед этим троном, – он указал на свой дешевый медный стул, – все одинаково ничтожны.
