Я был счастливым обладателем универсала Mercury 1972 года с неисправным цилиндром. Когда на исходе лета пришло время отправляться из Бостона в медицинский колледж Северной Каролины, мой железный конь с усердием насоса извергал клубы дыма, оставляя за собой шлейф по всему западному побережью. Так что в зеркале заднего вида отражалась пелена голубого тумана. Автомобиль напоминал ползущую ракету: у меня на лбу выступали капли пота, кожаный салон лип к телу, а заднее отделение было забито одеждой и коробками с другими вещами.
В Нью-Йорке было 37 градусов тепла, и, стоя в пробке на Verrazano Narrows Bridge, я заметил, что стрелка датчика температуры зашкаливала. Между тем на противоположной стороне дороги в многоквартирных домах люди в майках спокойно поглядывали из открытых окон на проезжающие машины. Чтобы остудить двигатель, я включил печку на полную мощность, тогда температура в салоне подскочила едва ли не до 40 градусов, и в какой-то момент все вокруг как бы замерцало, пока, наконец, автомобильная колонна не начала свое движение. Свежий воздух проскользнул внутрь сквозь окно, и по телу побежали мурашки.
Я снял маленький домик на окраине университетского городка, не имея ничего, кроме старой машины, кота, гитары, скромного гардероба и пары настенных плакатов. Новые заботы навалились на меня так же, как тяжелое, влажное тепло южного штата: деканат, заполнение документов, необходимость раз за разом писать свое имя и неподвижно сидеть перед камерой. Вечерами я готовил пасту и, захватив баночку пива, располагался с ужином на крылечке, наблюдая за сгущающимися грозовыми тучами. Тем временем мой кот Тим рыскал в густом перелеске на склоне холма. С наступлением темноты кот приносил домой мышей и птиц, но его добыча уже напоминала комки мокрой ткани, и иногда, направляясь из кухни на кушетку в гостиной, он оставлял полоски кровавых следов на линолеуме. Я жил один и не вытирал их порой несколько дней, а когда брался за уборку, кровь уже высыхала и была легкой, словно порошок.
Тем летом грозы в Чапел-Хилле казались мощными и красивыми, и, лежа в темноте, я прислушивался к глубоким звукам дождя и низким частотам грома. Так я и засыпал, чтобы вновь открыть глаза навстречу нарастающим звукам ливня, молниям, выстреливающим все чаще, и неудержимому, с шумом спускавшемуся с крыши по желобу потоку дождя. А потом возвращался Тим и стучал лапой в сетчатую дверь до тех пор, пока я не вставал с кровати, чтобы впустить его. Попав внутрь, кот урча запрыгивал на кровать, а я чувствовал его влажную шерсть и вдыхал аромат травы, проникавший в комнату вслед за ним.
На первом занятии по анатомии мы молча таращились на нечто, лежащее на каталке. Мой товарищ уже успел обзавестись черной кожаной сумкой: ее он получил в подарок от своей семьи. На ручке красовалось его имя. Он был маленьким и темненьким, шатен с карими глазами, казавшийся довольно хрупким. На нас были новые белоснежные халаты, и руки еще не пахли формалином, по телу пробегала легкая дрожь, и в охлажденном помещении волосы на руках вставали дыбом. Мы представились друг другу.
– Я Тони, – сказал он, – очень рад нашей встрече.
В ту же секунду преподаватель раскрыл лежащий перед нами труп. Это был 62-летний мужчина. Некоторое время спустя, когда нам удалось свыкнуться с этим фактом, мы, разрезая тело, стали аккуратно обходить татуировки на коже, бережно сохраняя их, словно фотографии, сложенные возле его целой и неповрежденной головы. Мама. Красная роза и фигура женщины. Эмблемы морской пехоты США.
Когда мы добрались до раковой опухоли в его легком, лезвие скальпеля будто бы наткнулось на песок. После занятий в классе мои руки еще долго помнили то ощущение. Что-то инородное, серое, словно туман или гравий, было там, в верхней части органа. То, что мы делали, было сильным и пугающим, потому что, даже разрезая этого человека по фрагментам, я знал, что он когда-то на самом деле жил, ему было что рассказать и он смотрел на бесконечную морскую гладь с палуб кораблей. Я мог впустить все эти чувства, когда мне этого хотелось. По большей части я все же решал этого не делать. Ведь речь шла об анатомии.
Три недели спустя мы уже несли к раковине его ногу, а затем вымывали позеленевший стул из сегментов прямой кишки. Для первого раза событий было слишком много, и мне пришлось выйти на балкон, чтобы глотнуть воздуха. Он был горячим и недвижимым, я держался за поручни, глядя на сосновый лес, раскинувшийся на мили вперед вблизи городской черты, и знал, что должен вернуться внутрь. Тем не менее я продолжал стоять, выпуская на волю подступающую тошноту, до тех пор, пока кто-то не отворил дверь позади меня.
– Ты в порядке?
– Все хорошо, спасибо, Тони, я буду через минуту.